Пара слов о датских джихад-комиксах

Страсти, разгоревшиеся в последнее время вокруг «антиисламских» картинок в датской газете, а также пожарища правоверного гнева, разгоревшиеся вокруг датских, норвежских и прочих европейских посольств, не могут оставить равнодушным всякого индивида, имеющего хоть каплю гражданской совести и ответственности за судьбы человечества.

Но это – имеющего хоть каплю. Другое дело – я, циник, моральный урод и нравственный кадавр, к тому же искренний поклонник мезозойской эры с ее буйными лесами, чистыми морями и действительно занятными биологическими видами.

К тому же, я атеист. Вернее, агностик. Веры во мне нету, а есть одни лишь сомнения. И если кто-то изобразит любое из моих сомнений в самом наигнуснейшем карикатурном виде – едва ли я у меня возникнет позыв размахивать автоматом Калашникова или коктейлем Молотова.

Поэтому, учитывая собственную религиозную ущербность и политическую незрелость, я не взял на себя наглость написания статьи обо всей этой свистопляске на дансинге конфликта цивилизаций. Точнее, лень просто. Зачем? Золотое правило журналиста: нефиг вымучивать из себя статью, когда можно взять интервью. Пусть другие языками чешут – гонорар-то все равно мой.

По причине той же лени я не стал затевать дальние экспедиции в поисках потенциальных «интервьюдателей». Так, прошелся по этажам газеты, осиянной моей звездой. И взял блицы на актуальную тему. Благо, персонал у нас информированный, рефлексирующий и вообще колоритный (кстати, пусть читателя не удивляет обилие иностранных имен – это всё ради колорита; ну и волосатые щупальца мировой закулисы – само собой).


Первым мне попался главред, в прошлом – неоднократно контуженный бравый парашютист, ныне - настоящий лев либеральной журналистики (в том смысле, что прибирает к лапам львиную долю выручки от торговли Отечеством, осуществляемой нашей газетой).

Я. Здравствуй, Элфред. Что ты скажешь по поводу этих гнусных датских пасквилей на Пророка и последовавших массовых протестов в среде правоверных мусульман?

Элфред (сердито ворчит). Дык я завсегда на том стоял, что Вторая Мировая война – охрененная ошибка была.

Я. Трудно оспорить, но причем тут война, тем более Вторая Мировая?

Элфред. Да то и война, что кабы Европа внутре себя не перегрызлась – хрен бы эти облезлые, куцехвостые, черно…

Я. (Поспешно). Довольно! «Принцесса, вы так наивны, что можете сказать ужасные вещи».

Элфред. А вот не приставай к больным людям с дурацкими вопросами!

Нашу беседу в коридоре подслушал Лёша З., слонявшийся по зданию как обычно без дела. Вообще-то, он у нас преимущественно шофер, но по обкурке мнит себя журналистом. В тот момент он был упыхан основательно, до Путлитцеровских галлюцинаций, и потому решительно встрял в дискуссию.

Лёша (с пылом). Да кем они вааще себя возомнили?

Я. Кто?

Лёша. Ну, муслимы эти. Они что, типа, узурпировали учение пророка нашего Муххамеда, со всеми сурами и суннами, по самые хадисы?

Я. Ты о чем?

Лёша. Я о том, что мусульманство – мировая религия, а все егонные ценности – наше общекультурное достояние. Типа, давно свершилась интеграция иховой коранической мифологии в нашенский золотой фонд, наравне, там, скажем, с Библией, гашишем, легендами и мифами Древней Греции в обработке А. Куна, или, там, Шарлем Перро. Ну и вот почему, спрашивается, на Красную Шапочку можно карикатуры писать, а на пророка Муххамеда – нет? Даже как-то обидно для пророка: он ведь мужчина куда импозантней этой лягушонки в красной шапчонке. Ну, типа, если мусульманство часть общечеловецкой культуры – так значит, и глумиться над ним не западло, логично?

Я. Однако ж, у муслимов иная логика. Едва ли они согласятся с тем, что ислам – общекультурный феномен, общечеловеческое достояние, и…

Элфред (прерывает, сплевывает окурок): Ну а если нет – так кому вообще, нафиг, интересны их обидки? Вот смотри: я езжу на «Астон-Мартине» и люблю эту машину. А кто-то рисует карикатуру на Джеймса Бонда, который тоже ездит на «Астон-Мартине», кроме тех серий, где он продался БМВ. И что мне прикажешь делать? Пересесть на какую-нибудь попсню вроде «Феррари»? Или, может, прикажешь убить Яна Флеминга? Но проблема в том, что Ян Флеминг уже умер, и довольно давно. Равно как и пророк Магомет. И это единственная общая фигня между ними. Или ты имеешь что-то возразить?

Я не нашелся, что возразить, и побрел дальше по коридору. По дороге я зарулил в кабинет нашего ответсека. Анхель был занят любимым делом: расстелив на рабочем столе газету, разбирал и смазывал снайперскую винтовку Драгунова.

Я. Буэнас, Анхель. Я пришел задать пару вопросов касательно датских карикатур и кипиша в мусульманских кругах.

Анхель (воздев длинный артистический палец). О да, проблема этого мира в недостатке кротости и терпимости. Увы, смертные несовершенны. Впрочем, спасибо и на том, что смертные…

Я. То есть, ты осуждаешь возмущение мусульманской общественности?

Анхель (прилаживая коробку). Амиго, я никого не осуждаю. Это просто ниже моего достоинства. Равно как и принимать во внимание всякие гадости, что про меня рассказывают. Этим я отличаюсь от Верхнего Парня и его адептов. Впрочем, на самом деле я с соболезнованием отношусь к их религиозным предрассудкам и комплексам. Например, я стараюсь не появляться в их храмах облаченным в эту маечку (он тычет себя в грудь, обводя ногтем три ярко-алые шестерки, вышитые на черной футболке).

Я. Но тебе не кажется, что и вне храма, просто на улице, твоя футболка может оскорбить чью-то веру?

Анхель (вздыхает, передергивает затвор). Амиго, почему мне должно что-то казаться? Если кто-то считает, будто я своим видом оскорбляю его бога – пусть подойдет и заявит прямо в глаза. Пусть подойдет и потребует снять эту маечку. И, клянусь, я предоставлю ему возможность пожаловаться на мое поведение непосредственно Верхнему Парню, причем незамедлительно.

(В скобках замечу: те, кто видел Анхеля и тем более заглядывал ему в глаза, не горят желанием изъявлять претензии к его внешнему облику).

Анхель, бережно отложив винтовку, аккуратно и сноровисто растягивает по столу белую дорожку. Кивает мне: «Будешь?»
Так как пропаганда наркотиков преследуется по закону, это был не кокаин. Иначе бы я, разумеется, с негодованием отказался.

Пару раз шмыгнув своим аристократическим испанским шнобелем, Анхель строго осведомился:
 Поклоняешься ли ты Сатане?

Я. Нерегулярно.

Анхель (кивает). Это правильно. Я, в отличие от Верхнего Парня, не терплю подобострастия и подхалимажа. Так что, бишь, ты говорил про обиду, нанесенную племяннику моему Аллаху?

В этот момент в кабинет зашел наш психолог, Говард, персонаж исключительной толерантности и большого такта.

Я. Говард, что ты думаешь о…

Говард. О датских карикатурах?

Я. Как ты догадался?

Говард. Не следует недооценивать Силу, юный падаван. Она позволяет читать чужие мысли, как открытую книгу. Особенно если это мысли Элфреда.

Я. А что Элфред?

Говард. Позвонил мне, сказал: «Тёмку конкретно переклинило на этих веселых картинках. Пойди займись». Итак, хочешь об этом поговорить?

Я. Хочу. Но лучше ты.

Говард. Ты читал мою работу «Униженные и оскорбленные: может, гуманней пристрелить?» Или – «Виктимность как гумус агрессии»?

Я. О да, я знаком с трудами столпов человеколюбия.

Говард. Тогда ты безусловно знаешь, что я скажу по данному поводу. Оскорбленная нравственность или религиозность – в большинстве случаев зрелище столь же фальшивое, сколь и комичное. Ну а тут – просто как в анекдоте: «Как так бани из моего окошка не видно? А вы на тумбочку заберитесь». Вольно же было этим правоверным ребятам выискивать в светских газетах поводы для травм и скандала? Все равно как феминистка, листающая «Хастлер» в поисках унижения женского достоинства.

Я. То есть, ты считаешь оскорбление миллионов мусульман не искренним?

Говард. Во-первых, посольства громят не миллионы. А во-вторых, человеку свойственно с необычайной легкостью убеждать себя в искренности и праведности своей обиды – было бы желание обидеться. Знаешь, это очень похоже на детскую истерику: балованный ребенок, выпрашивая новую игрушку, валится на спину, сучит ногами, надрывает горло. Родители теряются, краснеют, особенно если сцена закатывается на публике, – и зачастую дают слабину, затыкают вожделенной игрушкой рот своего исчадия. Далее всё ясно: убедившись, что магия работает, любой вменяемый ребенок будет прибегать к ней всякий раз, когда захочет новую конфетку или игрушку. Таковы же и всевозможные спекуляции на политкорректности. Замечу, не только мусульманские. По сути, все религии, по крайней мере все абрамические, обожают, чуть что, валиться на пол и дрыгать ножками.

Я. То есть, ты предлагаешь не потакать капризам, а задать этому «анфан террибль» хорошую порку, чтоб неповадно было впредь?

Говард (пожимает плечами). Я не сторонник насилия в тех случаях, когда можно обойтись без него. Нет, мудрее было бы просто игнорировать истерику. Принести заверения в том, что не было намерения оскорбить религию – и послать перманентно и принципиально недовольных ко всем шайтанам. А вообще, есть хорошая поговорка: «На сердитых воду возят». Если б ее приняли к сведению лидеры арабских стран – может, им удалось бы улучшить ситуацию с водоснабжением в своих сакральных песках?


Следующим я отловил нашего штатного фотографа-философа Станислава П.

Я. Стас, привет. Слушай, вот ты позавчера из Райхляндии вернулся. То есть, в курсе обстановки в Европах. И как по-твоему, насколько велика вероятность масштабных выступлений мусульманского населения в связи с этой «комикс-джихадской» катавасией?

Станислав П. О! Как раз хотел тебе историю рассказать, в тему. Еду, значит, в ихней фашистской электричке, в районе Кёльна. И тусуется там в вагоне компашка молодых тюркосов. Шумные такие, задорные, датые, укуренные малость. Шутят, базарят о своем привольном житье, хвастают друг перед другом, как их тут много, какая они сила, как эту самую Германию на уши поставили, а скоро вовсе раком нагнут, и на немчуре ездить будут. Всякое такое. А коренная публика – вежливая, толерантная такая, газетки читает. И вот протискивается к выходу одна пожилая фрау, опрятненькая старушенция, мирная домохозяйка, кюхен-кирхен, кудряшки белоснежные, глаза серые лучистые, чисто божий одуванчик. И у самых дверей она вдруг оборачивается и с лучезарной такой улыбочкой ангельским голоском говорит этим ребятишкам: «Мальчики, а вы знаете, что когда-то евреев в Германии тоже шесть миллионов было?»

Я. Да врешь ты всё. В Инете вычитал ты эту историю.

Станислав (нисколько не обидевшись). Ну, вру. Ну, вычитал. Но, сказать по правде, умонастроения там, если без дипломатической шелухи, точь-в-точь такие, по преимуществу. Думается мне, еще парочка хулиганствий вроде осеннего французского – и в президенты Объединенной Европы изберут полицейского комиссара, который первым прикажет бить на поражение.

Я. Мрачноватая перспектива.

Станислав. Ну да ничего, Россия как всегда спасет мир от коричневой чумы. Россия не допустит истребления миллионов наших мусульманских братьев в концентрационных лагерях. (пародируя Жириновского). Наши ученые за ночь подкрутят винтик – и вся Европа в двадцать четыре часа уйдет на дно Атлантического океана.

Признаться, я не в курсе целей поездки Станислава в сердце Европы, но сомневаюсь, что его делегировали в Европарламент.

Потом мне подвернулся под руку Иса Дж., занимающий в редакции должность штатного чеченца. Я был особенно рад, потому что была пятница, а по пятницам Иса - стопроцентно правоверный мусульманин. Надо было спешить, ибо по субботам он резко ударяется в иудаизм, а к воскресенью проникается христианским духом.

Я. Иса, скажи, тебя покоробили эти датские комиксы?

Иса. Покоробили? Не то слово. Они меня разъярили. Они ранили меня в самую сердцевину мозга и в мозговину сердца. Надо ж так бездарно использовать такой роскошный материал? В Коране - там же столько приколов. Я его читал, слушай. И меня, как правоверного… Так, сегодня пятница, да? К тому же, 17 февраля? То есть, день, в который ровно сто восемьдесят два года назад Александр Сергеевич Пушкин написал свое бессмертное, эпохальное стихотворение «Мороз и солнце, наши, шведы, снег почуяв, шумною толпой». Это праздник, Тёма, это истинный праздник русской и мировой словесности! Его надо отметить концептуально. Безусловно, в «Пушкине», на Тверском.

Я. Сейчас, только вот интервью оформлю.

Иса (немного замявшись). Хорошо… Только, видишь ли, пятница семнадцатое февраля - для истинного талиба-пушкиниста это не просто праздник, а день священный в наивысшей мере. Соответственно, мне нельзя делать никаких резких движений. Вроде, там, лезть в карман, доставать портмоне, извлекать эту пластиковую карточку… (С надеждой) Но ты ведь не пушкинист?

Я заверил его в том, что пушкинист, но не ортодоксальный, а потому готов к греху и расплате. Иса, просияв до нирваны, поведал мне еще кое-что.

Иса. Между прочим, эта вся история, с карикатурами – это всё явный элемент заговора всемирного гиперборейства. Ну, ты сам понимаешь: тонус агрессии в мире неуклонно падает, народ скучает, из еврейства жупел уже никудышный. У России, конечно, есть чечены, но Россия – не весь мир. Нас просто не хватит на весь мир. Соответственно, этносы и этосы болезненно набухают прокисшим электричеством, как вымя давно недоенной коровы… конечно, две джамбо-молнии ударили в Эн-Вай… и Близнецов конечно, жалко, но это всё не то… Ну, ты понял?

И он вперился в меня своими бесконечно грустными и беспредельно веселыми карими глазами, глазами ослика Иа, пасущегося на конопляном поле.
Я кивнул. Я понял всё, потому что вспомнил: Леша З., наш водитель, никогда не запаривается в одиночку.

Кстати, о «еврействе» Иса уместно напомнил. И я отыскал Арона Шт., нашего редактора юмористической рубрики.
Понимая, что Арону не очень интересны европейские газетные перипетии, я решил подло взять его за живое и кровоточащее.

Я. Арон, шалом. Как ты относишься к тому, что в ответ на «контр-исламские» карикатуры в Иране был объявлен конкурс на лучший шарж по теме Холокоста?

Арон. Да-да-да. Я тоже слышал. И я возмущен. Я действительно возмущен: было провозглашено намерение – но абсолютно никакой конкретики. Какая газетенка это объявила? Где ее адрес?

Я (памятуя о том, что Арон – бывший боец «Миткаля»). Ты бы выслал бомбу на этот адрес?

Арон. Еще какую. Знаешь, у меня есть исключительно ценные наметки. Вон канва. Значит, слушай: это будет комикс-стрип. Итак, сорок второй год. Зима. Ковыляет по снегу, от проруби, девчушка с двумя ведрами в тощих детских ручонках, а на груди – желтая Звезда Давида…

Я. (прерываю). «Нет, блин, я техасский рейнджер»? Так? Старье, Арон.

Арон. (немного смутившись). Ну, в комиксах было бы все-таки посвежее. Сама идея, понимаешь? Но – тогда вот.

* Предупреждение читателю: анекдот, на который далее ссылается Арон, действительно циничный и, пожалуй, выходит далеко за пределы наивной иранской юдофобии *

Арон. Итак, сорок третий год. Киев освобожден. Стоят два хохла-либератора, с ППШ на груди, над Бабьим яром. И один другому: «Ты бачь, Мыкола, шо цьи хгади с нашими жидими поробили!»

Я (морщусь). «Ну ничо, Тарасе, мы с ихними жидими що не то поробим»? Тоже старье.

Арон (разводит руками, обескураженный). Ну, на тебя не угодишь! Грамотные вы слишком, просвещенная молодежь: все-то анекдот.ру читаете.

Я испытываю некоторую неловкость. Добрая душа Арон не дает мне терзаться ею долго.

Арон (смеется): Господи, как же наивно: пугать Европу шаржами на Холокост. Они даже не дети – они эмбрионы. Это ведь даже не ежика стращать голым… арьергардом. Это как – «назло жене отморожу уши любовнице». Или… Да ладно, черт с ним! Давай лучше выпьем где-нибудь?

Я предлагаю: на троих с Исой в «Пушкине». У Арона есть очень полезное свойство: осознавая, что все евреи скупердяи, он отдувается перед знакомыми гоями за всю свою нацию, когда дело доходит до попоек. Значит, и мне можно будет не напрягаться в «пушкинский шаббат» изъятием своей карточки из кармана. Как же приятно быть арийцем, чье бессеребренничество не нуждается в подтверждениях: столько денег сберегается!

Я вообще люблю своих коллег: утешительно сознавать, что к моему прибытию сера в аду может закончиться.