Обманная страна

После восьмого класса, я в последний раз летом отдыхал с родителями на даче в Марфино. Тогда это было красивейшее местечко, старинная усадьба и большой пруд , окруженный столетними вётлами, с островом и беседкой в центре. От усадьбы в сторону нашей улицы вел мост. Стилизованная под средневековье каменная арка моста с башенками и стенами с бойницами была главным украшением пруда. Бело-розовые готические формы, отраженные в слегка колеблющемся зеркале озера - картинка, навсегда врезавшаяся в память.

 В пруду ловить рыбу запрещалось. Может, поэтому я и не приобщился к этому любимому мужскому занятию. Хотя возраст был для этого самый подходящий.

 Плавая на лодке по пустынному пруду, я начинал фантазировать и терял ощущение времени и места. Только журчание рассекаемой носом воды или задетая коряга возвращали меня, время от времени, к реальности. О чем я думал? Да о самых разных вещах. Чаще всего о прочитанных книгах. Многократно переживал различные сцены, участвуя в них в качестве одного из персонажей, потом других.

Иногда, поступки персонажей казались немотивированными, особенно, в части женских персонажей. Я даже пытался приобщить к этому делу свою любимую восьмидесятилетнюю бабку, которая знала все на свете.
— Вот, ты, как женщина, скажи, зачем она…— и я излагал свои сомнения. Но бабка, хитро посмеиваясь, обычно уходила от ответов по существу, как-нибудь типа — Да давние это времена, теперь нам не понять, — или — да что же ты тут удивительного увидел?

Сидя однажды в лодке, я конструировал свою модель. “Я”, это капитанская рубка. Здесь все планируют, а “Я” решает быть или нет. Есть много отделений, как на корабле, отделение ног, рук, спины. Что из командного пункта прикажут, то выполняют, не рассуждая.
Опять же отделения желудка, кишок, к примеру. Работа у них однообразная. Только изредка доложат, что не справляются с нагрузкой. Ну, уменьшишь им работу, пропустишь обед. Понятно, отделение мочевого пузыря и другое похожее. Молчат, молчат, не возникают и, вдруг, в самое неудобное время, — Лопнем!
Останавливай.
— Да бухта еще далеко, потерпите!
— Отвечать будешь, перед трибуналом!
Хочешь, не хочешь , — корабль по ветру, спустить якоря!. Валяйте!
Зато ход, побыстрей потом.

Но два отделения, совсем особенные.
Одно – отделение сердца. Оно, вообще, как будто не замечает команд, хотя от него, главного генератора тока, всё зависит на моем корабле. С ним приходится дружить, а характер у моего - неважный. То ноет в самый ответственный момент, перед экзаменом, например, то вдруг биться начинает как сумасшедшее, не так, видите ли, повернулся. Кричу “самый полный” , а оно ток ограничивает, выть начинает от перегрузки.

Там есть комната, где висят портреты всех самых дорогих мне людей. Туда приносят фотки всех, кто встречается, а уж там решают, что делать дальше, рисовать портрет на стенку или рвать и в корзину. Чаще всего, не спрашивая командный пункт, прямо в машинное отделение месадж : ”уносить ноги!”

На втором особенном отделении у меня написано “Дружок”, а в скобках перевод на язык предков. То же скажу я вам, сложное подразделение. Во- первых, отделение, никому не подчиняющееся, с автономной системой управления. Словом, полный автомат. Во-вторых, алгоритм управления у него с большой степенью неопределенности. Оживляется он только, когда с мостика видна какая-нибудь яхточка или миноносочка. Как узнаёт, не ведаю. Хорошо бы каждая или каждая вторая, а то нет, неизвестно, какая ему по душе покажется. Только на учениях с Дружком и можно договориться.

Такое подозрение, что на самом деле Сердце и Дружок в сговоре против командования. Во всяком случае, если они захотят, так провалят любой бой. Так что “Я” командует на корабле не безраздельно, и даже, может быть, совсем не “Я” часто определяет курс.
Понимаю, что утомил читателя, возвращаюсь.
 

Через два дома от нас снимало дачу семейство замминистра одного из министерств, расположенных на площади Ногина (ныне Китай-город).

Не помню ни его имени-отчества, ни фамилии. Он был здоровенным мужиком под метр девяносто, лет шестьдесяти, с прокуренным басом и испитым лицом алкаша. Пить он начинал, как только его привозила домой черная служебная машина. Пока норма, стакан-два, не была принята, доставалось жене армянке, хорошенькой, хрупкой и почти седой женщине лет сорока пяти.

Бас хозяина проникал на улицу, и не было понятно, за что может удостоиться милая женщина многоэтажного мата. Одутловатый, обрюзгший управленец не стеснялся в этом состоянии даже дочери (так все думали), стройной девятиклассницы, скромной и приветливой.

Но, чего не отнимешь, мужик он был демократичный и, когда утром за ним приезжала Чайка или ЗИМ, он брал с собой соседей москвичей, кого по делам, кого за продуктами. Как-то и мне довелось проехаться почти до дома на Чайке, вместе с его женой и дочерью.
— Чем скучать одной на даче, ты, Мариетта, познакомилась бы поближе с этим симпатичным молодым человеком, — довольно бесцеремонно возгласил он, высаживая меня.
Но речь пойдет не о нем, хотя и представлял он колоритный типаж .

Мариетта была моего роста, хорошо сложена, с черными, курчавыми волосами, с темно карими, почти черными большими глазами. Яркие темно-розовые губы и поразительная белая бархатистая кожа лица, рук и ног дополняли ее несколько необычный облик. Мне она казалась красивой, но точёная её красота меня не особенно задевала, не в моём вкусе была . Поэтому я чувствовал себя с ней свободно и держался по-дружески.

Её держали практически взаперти и очень редко выпускали погулять около дома.

Она, как и я, не пристала к компании более юных подростков москвичей, где тусовался мой братишка. Пару раз мы прошлись с Мариеттой вокруг пруда. Дальше ей ходить не разрешалось.
Хотя никакого акцента у неё не было, что-то восточное было в её непосредственности и довольно, как мне показалось, ограниченном кругозоре. Она, в отличие от меня, совершенно не ориентировалась вокруг, и, когда я рассказывал ей об окрестностях и достопримечательностях ( рядом было Федоскино), трудно было понять, интересно это ей, или кажется чем-то из другой жизни.

Как-то, чтобы её развлечь, я предложил покататься на лодке. Со сторожем санаторной лодочной станции я познакомился раньше. За один рубль в будние дни можно было кататься хоть целый день.
— Пойду, отпрошусь у мамы, — и она побежала к дому.

Я помчался за лодкой и через пятнадцать минут, приближаясь к назначенному месту, увидел Мариетту. Она была в белом костюмчике, похожем на теннисный: ослепительно белая трикотажная тенниска с короткими рукавами и очень короткая белая плиссированная юбка, намного выше колен. Она запрыгнула в лодку, сияющая и обаятельная.
— Надолго отпустили?
— Оставила записку. Хозяйка сказала, что мама собиралась прийти часа через три. — Мариетта была в приподнятом настроении, и этому не помешала резко наклонившаяся от прыжка лодка, после чего выяснилось, что плавать она не умеет.

Села в середине задней скамейки, стараясь не делать резких движений.
Я, конечно, пару раз сильно накренил лодку, наслаждаясь воплями и ахами. Мне было довольно скучно крутить вокруг острова, но я видел, что для Мариетты это - настоящее приключение, и она радостно щебетала, что для неё было не характерно.

Через полчаса я уже знал, что в их московский дом без специального разрешения не пускает охрана. Поэтому друзей у Мариетты нет, только подружка Маша из того же дома. В спецшколу можно пройти по закрытому переходу так, что даже верхняя одежда не нужна. С Машей из соседнего подъезда они гуляют во дворе, огороженном высоким забором. Домой мама не любит пускать даже Машу...

Тут она погрустнела и замолкла.
— Почему?— удивился я.
— Отчим ругается! — коротко бросила она.
Это многое объясняло, коль он был отчимом.
— Что же ты делаешь в свободное время?
— Читаю, смотрю телевизор. Отчим привез из Голландии магнитофон и много кассет. Сам никогда не включает, но мне разрешает. Иногда рисую.

Я подумал, что жизнь около сильных мира сего имеет свои минусы и не слишком-то радостна.
— Спортом каким-нибудь занимаешься?
— К маме приходит два раза в неделю бывшая гимнастка и занимается с нами чем-то вроде зарядки, но целый час... Мне нравится теннис. В доме отдыха немного научилась и всех женщин, под конец, обыграла.

Тогда в стране теннис был экзотическим видом спорта, и площадки были только в крупных санаториях. У меня было слабое представление о теннисе. Мы играли только в настольный.
— Для тенниса тебе купили этот костюмчик?
— Да! Если бы отчим не привез его из Англии, то, наверное, и на теннис не пустили бы, — засмеялась она.


Ох уж этот её костюмчик! Юбка была чуть ниже середины бёдер. Для тенниса он, может, и годился, но для лодки... Сначала Мариетта села по-турецки, скрестив ноги, и юбка ещё выполняла какую-то часть своей функции. Потом жесткая скамья заставила Мариетту сесть прямо. Долго она сидела, обхватив коленки руками и положив голову на них. Наконец, она так отсидела попку, что подложила под себя половинку пробкового спасательного круга, болтавшегося на веревке, привязанной к скамейке. Наловив кувшинок, она углубилась в производство гирлянд, совершенно забыв о своем наряде.
 
Мне она предоставила обозревать небесно голубой треугольничек трусиков. При каждом гребке мое лицо приближалось к нему на такое расстояние, что я видел каждый волосок и, казалось, чувствовал аромат каких-то тонких духов.

Трусики из тонкого атласа, казалось, были полупрозрачными и едва скрывали большой темный бугорок, так что отдельные курчавые завитки высовывали кончики, стараясь разглядеть что-нибудь снаружи. Я делал гребок . Мариетта отклонялась назад и голубой треугольник как-то оживал. Все приходило в движение, волоски, края трусиков, бедра...
Как я не отводил глаза, зверь во мне поднялся на ноги и сладко облизнулся. Дружок тоже стал подавать признаки жизни.

— У тебя, наверное, много друзей? — вспомнила она обо мне.
— Да, есть, конечно! Ко мне-то пускают всех!
— А кто-нибудь смотрит за вами ?
Я не сразу понял смысл вопроса. Потом до меня дошло, что у неё есть своя комната, где за ней и друзьями надо следить, чтобы не натворили чего.
— Нет, у нас одна комната в коммуналке, где живут отец, мать, бабка, я и брат.
— У тебя же отец полковник! — у неё буквально глаза округлились от удивления.
— Полк может и есть, а квартиры нет! Так и живем. Вся страна так живет за вашим забором!— произнес я без тона упрека или зависти.— Зато ко мне все могут зайти запросто.
— А.... родители?— она сбилась, не понимая, как же так можно жить, и, вероятно, имея в виду, где родители спят. Но не стала уточнять.
— И родители!

Она помолчала, представляя ужас нашего бытия, потом продолжала уже как-то сочувственно, — чем же вы занимаетесь с друзьями, трудно же по комнате пройти?
— Друзей, честно говоря, привожу редко, когда народу мало. Только бабка всегда дома. Ты же её видела.
— По-моему злая! На меня так строго очень посмотрела, когда мы с мамой к вам заходили.
— Дурочка, ты! Она очень добрая и умная! И лучших моих друзей она прогоняет не сразу, а по очереди, — развеселился я.
— А девушка у тебя есть? — после паузы спросила Мариетта и слегка порозовела, в глазах мелькнуло любопытство.
— Это в каком же смысле? — заставил я её смутится, хотя всё было ясно.
— Ну, подруга, — произнесла она неуверенно, потом добавила — девочка, которая тебе нравится, и вы вместе гуляете.

Вопрос выглядел перспективным. Рыбак бы сказал - клюёт!.
Беспокойство создавал голубой треугольник. Нечто выпирало из-под него, не желая прятаться в такой чудный денёк. Дружок возмущался, так что мне пришлось сесть поглубже и закрыть ему выходы на свободу .

Курчавое дитя ничего не замечало, — Ты стесняешься, наверное, сказать, а мне, правда, интересно! У меня нет друга, а хотелось бы дружить с парнем, — она смотрела на меня пытливо.
— Ох, девушка, как вы не осторожны! — подумал я и проговорил безразлично — Да есть одна...

В этом момент мои смутные мысли сложились в последовательный план, а дружок одобрительно зашевелился: “Детали! Детали - самое главное!”

Мариетта окончательно отсидела свою попу и пересела боком на коленки. Треугольник исчез, но поздно. Со зверем не так легко договориться. Возбужденный тайными мыслями он нервно ходил по клетке.
— Вы гуляете с ней по улице? — определенно эта тема волновала Мариетту.
— Конечно!
— И вас видели ребята из класса, да? — у неё даже рот остался открытым от любопытства.
— Ну, мы стараемся ходить подальше от школы, но в моем классе знают об этом, а в её - не знаю, — продолжал я правдоподобно врать.
— Вы из разных классов? —
— Да!
— Параллельных?
— Нет, она на год моложе...
— А как вы познакомились?
— Да, зачем тебе это, Мариетта — солидно удивился я.— В художественной студии дома пионеров. Она талантливая.
И стал описывать симпатичную девчонку из студии, на год старше меня, на которую я, сидя в студии, поглядывал, а она меня в упор не замечала.
— Весёлая, умеет шутить, только смеётся так громко, что прохожие пугаются, — и это было чистой правдой.
Мариетта минут пять переваривала информацию. Видно было, что она хочет что-то спросить, но не решается.
— Ну, скажи, скажи... — провоцировал я.— я же вижу, хочешь.
Она смутилась — Я тебя на год старше, а мне кажется, что, наоборот. Наверное, ей с тобой интересно.
— Приходит, значит не скучно. Я к ней и домой несколько раз заходил, с мамой её познакомился. Добрая мамаша у неё!— безбожно врал я.

Глаза Мариетты расширились и два коричневых прожектора поливали меня своим теплым светом.
— Я хочу спросить...— у неё дрогнул даже голос — но ты, если не захочешь, не отвечай... Вы с ней целовались? — наконец, решилась она.

Бедная Мариетта! Она стала красной, почти пунцовой. Она все-таки была удивительно непосредственной, скорее всего из-за постоянного вынужденного одиночества. Она была очаровательна в своем смущении. Хищнику во мне стало неловко, он отвёл глаза, закрыл их и положил голову на лапы.
— А как ты думаешь? — уходил я от ответа. Скажешь “нет” - разочаруешь, скажешь “да”, не оставишь места для неё.
— Ну, не хочешь, и не говори, — она разочарованно отвернулась к берегу.

План мой был готов в деталях, и нужно было решаться или не думать об этом больше. План был совершенно нереальный, и я бы не очень расстроился, если бы и не получилось.

 Мариетта о чем-то задумалась. Вечная игра складывалась в мою пользу, наверное, потому, что с ней я не испытывал обычного стеснения, как с другими девушками. Иначе, я бы прикрыл как-то прямую лесть и не сказал бы дальше, улыбаясь: — Ты сама то знаешь, какая ты красивая!

Она повернулась ко мне: — Так мне только мама говорит…,
 когда гулять не пускает — весело добавила она, но заряд, как мне показалось, не пропал зря.

Опять треугольник замаячил передо мной, и через несколько минут я решился. Чему быть, того не миновать! Ведь сложилось почему-то всё так. Если есть искушение, должен быть и искушенный.
 
— Хочешь погрести, — предложил я. — У меня руки устали. Мы поменялись местами. Когда мы поравнялись, я переставил ногу к борту и лодка качнулась так, что Мариетта,. чтобы не упасть, обхватила меня руками. Упругая грудь плотно прижалась к моей, а мои губы скользнули по её лицу. Она отпрянула. Я еле удержал лодку.
— Ты так перевернешь нас, — пробурчал я с сердитым видом..
Мариетта села за вёсла, которые не хотели её слушаться. Грести она не умела. Но это уже входило в план.

— Слушай меня, каким веслом грести сильнее, я буду удерживать курс.
Мы проплыли под мостом и направились в сторону верховья подпруженной Учи.


В санатории был обеденный час. Протока была совершенно пустынна. Мариетта воевала с веслами и даже, казалось, не заметила, что мы уже довольно далеко отплыли от пруда.
Протока начиналась от соединения двух больших оврагов. По дну одного текла Уча. По другому, пересыхающий летом ручеёк. Все это место заросло кустарником, метров до двух высотой. Сплошные заросли занимали не меньше пары гектаров.

Мы с братом уже давно обследовали их. Внутри кустарника были многочисленные проходы, похожие скорее на тропы зверей. В лабиринте ходов в облачную погоду легко было заблудиться. Мы хорошо ориентировались внутри, по знакам, расставленным нами в нужных местах. Здесь в глубине зарослей был наш секретный “штаб”, как называл его братец, сооруженный из, брошенной кем-то на берегу, сильно прожженной, палатки.
— У меня в этих кустах свой штаб есть, начал я укладывать следующую карту своего пасьянса.
Мариетта бросила грести и удивилась — Штаб? Зачем?
— Там у нас с братом палатка, котелок, карта, нож. Сюда приходим играть. Тут себя чувствуешь, как на необитаемом острове. Листья шелестят и заглушают все звуки. Только иногда слышно электричку. Я мечтательно глядел в сторону кустов.
— А мне можно посмотреть? — не задумываясь, ринулась Мариетта в приоткрытую дверцу. Зверь снова встал и задрожал, предвкушая добычу.
— Можно, если хочешь. Но как ты пройдешь по узким проходам в белом костюме. Там нужно кое-где кусты раздвигать, а в нескольких местах на корточках пролезть.
— Это далеко? — спросила она.
— Да нет! Метров пятьдесят , всего, по прямой, но прямой дорожки нет.
— Пойдём! — решила она. — Всё равно костюм уже пора стирать, видишь пятно. — уговаривала она сама себя.
— Ну, смотри, я предупредил!

Она снова вся засветилась от прилива энтузиазма.
— Что это с твоими руками, — я увидел несколько пузырей на её покрасневших ладонях.
— Не знаю, — с некоторым страхом разглядывала она руки, растопырив пальцы. — Мне не больно!.
— Будет больно, если лопнут пузыри. Хватит грести.
 Мы снова стали пересаживаться. На этот раз, когда мы стояли рядом на верткой лодке, я взял её руки, облизал все пузыри. Кожа была бархатистая, матовая. Мне стало жалко попорченные длинные пальцы, и я поцеловал палец с самой большой болячкой. — Чтоб не болело!
— Это ты научился со своей подругой так ласково целовать.
— Нет! Меня с детства мама так лечила.

Мы выпрыгнули на берег, на небольшом участке, очищенном от кустов, каких было много вдоль протоки. Рыбаки здесь часто проводили ночи и жгли костры, хотя, как значилось на табличках, это было “строго запрещено”.
 От бережка в гущу кустарника шла еле приметная тропка. Как и полагается в российских общественных местах отдыха, во множестве валялись ржавые консервные банки, разбитые бутылки, хотя берег раз в неделю объезжал дворник санатория и собирал мусор.

Самое неприятное, запах и человечьи кучи с бумажками и без.
— Сейчас повернёт назад, — испугался я, и поспешил опередить такой поворот: — дальше чисто, туда не заходят.
Мариетта шла за мной, как и я, слегка наклонившись. Я раздвигал ветки, но когда они вновь смыкались, несколько раз ударили ее по лицу.
— Иди лучше впереди, все лицо поцарапаешь. Я подскажу, где нужно поворачивать. Но потом на поворотах я просто брал ее за торс и направлял.

Понятное дело, вел я ее не самым коротким путем, через многочисленные сужения, где надо было пролезать на корточках и даже на коленках. Наконец, когда мы были уже совсем близко к цели, я осведомился : “Запомнила дорогу, придешь сюда сама?”
— Я и не запоминала. Тут лишь бы в глаза ветки не попали. Зачем вы забрались в такую чащу?!
— Где озеро, можешь показать? — засмеялся я. Она неуверенно показала рукой градусов на девяносто левее, в сторону самой непролазной чащи на дне овражка.
— Да, не туристка! Солнце светит, а ты не ориентируешься!

На случай, если она бы захотела попробовать найти дорогу сама, у меня был припасен еще один сюрприз.
— Ты, вообще то, смотри под ноги, а то в этих кустах змеи встречаются. Попка впереди меня попятилась назад, так что я чуть не воткнулся в неё носом.
— Да ты не бойся, они опасны, только если бежишь или лезешь напролом.
Всё! Дверца захлопнулась.
— Мы уже, совсем, рядом.

Мысленно я ещё раз представил детали того, что должно было произойти. Как будто, все должно было сработать, лишь бы хватило решимости.
Мы пролезли через такой низкий лаз, что довольно крупной Мариетте пришлось опуститься на коленки.
 Наконец, вылезли на лужайку четыре метра в длину и два в ширину.

В конце неё стояла двухместная палатка. Она была надета на один передний кол, передняя стенка слегка натянута боковыми растяжками, а вход закрыт на все застежки. За колом палатка провисала до земли, поскольку задняя стенка и часть крыши сгорели.

Похоже, интуиция начала подсказывать Мариетте наличие какой-то опасности. Она несколько разочарованно посмотрела на “штаб” и беспокойно оглядывалась по сторонам.
Нужно было спешить. Я расстегнул дрожащими руками застежки входа, и молча указал ей проходить внутрь. Говорить боялся, чтобы не выдать волнения. Зверь во мне весь напрягся и, готовый к прыжку, замер.

Мариетта наклонилась и, руками приподнимая верх палатки за колом, начала влезать.
— Мотор! — скомандовал я себе, боясь одуматься — я должен!
Когда попа с голубой полоской поравнялась с входом, я быстро просунул руки, схватился за резинки юбки и трусиков и в одно движение спустил их до щиколоток.
— Ох! — выдохнула Мариетта, инстинктивно опуская руки к трусам Палатка обвисла на её голове.
— Осторожно змея на полу! — крикнул я с ужасом в голосе. Её руки также инстинктивно теперь взметнулись вверх приподнять палатку, чтобы увидеть пол.

Я уже был готов и, ухватив тенниску за низ, задрал её на голову и руки. Мариетта рванулась вперед, споткнулась из-за связанных трусиками ног, и нагое тело повалилось на пол палатки, раздвигая ткань потолка. — Ни секунды промедления! — я вскочил сверху, и она не успела опомниться, как я оттянул тенниску повыше и, удерживая её, поставил колено между дёргающихся ног.
— Пусти! — крикнула она — Что ты делаешь! Дурак! — задыхалась она. Поднятые руки и задыхающуюся голову, охваченные качественным английским трикотажем, не удавалось освободить.

Хорошо, что я не видел её лица! На ней неожиданно для меня оказался небесный лифчик без бретелек купального комплекта в пару к трусикам. Правая моя рука была свободна, и я рванул лифчик со всей силы. Не искать же было застежки. Они лопнули и два белых полушария с большими коричневыми почками, пониже середины, запрыгали передо мной.
— Сейчас будет вырываться из всех сил — приготовился я.
— Пусти !Дурак! Я буду кричать!
— Ори! Дрянь! Дура, хочешь, чтобы еще кто-нибудь мне помог.
Мариетта была сильной, вырывалась и извивалась, как могла. Одна её нога была между моими. А свободная нога ударила меня, пытаясь соединиться с другой ногой. Еще удар, еще..

Я схватил грудь и начал теребить сначала нерешительно, но поняв, что натиск нужно наращивать, со всех сил, сжимая сосок. Она предприняла еще одну бешеную попытку, и если бы не кол, на который я опирался спиной, наверное, вырвалась бы. Но трикотажная тенниска, стягивающая её поднятые руки около локтей, выдержала все её рывки, и ей так и не удалось освободить руки и голову. Ноги тоже были связаны трусиками. Мой зверь терзал добычу, рыча и скалясь.

Она затихла на мгновение.
— Алеша! Лешенька, отпусти…пусти, пожалуйста, не надо, — всхлипывала она, уже готовая зарыдать — Я тебя умоляю… Я еще не готова…Я не могу сейчас, — быстро-быстро шептала она.
Она снова задергалась из всех сил.

Надо было наступать. Я запустил руку в черные завитки ее “киски”, проник в щель и, нащупав горячий, влажный бугорок, начал теребить его. Мариетта издала тоскливый стон. Она обмякла и перестала сопротивляться, продолжая только безнадежно шептать —.Не надо Алеша! Я же тебе поверила… Пожалей меня…”
Что еще могло бы так распалить, как эти мольбы. Выругайся она грязно или даже просто скажи что-то грубое, и мой пыл бы угас. Но она делала все, чтобы не оставить себе никаких шансов. Зверь рычал и рвался к добыче. Дружок вырос до предельных размеров. Я, теряя контроль над собой, высвободил его из своих треников и плавок, встал на колени между её ног. Мариетта опять зашептала что-то несвязное, и как-то странно дернулась. Манящая красная розочка блестела в глубине черного обрамления. Надо было добить ее, не оставить надежд.
— Ты, шлюха, все время юлила своими трусиками перед моим носом. Что же я не понимаю, зачем ты про поцелуи спрашивала. Дрянь! Потаскуха!. А как до дела дошло, так не готова! —Я хотел уже дотронуться дружком до розочки и почувствовал уже её жар и легкое сопротивление…

Но что-то было не так, не по “инструкции”, которой я в точности следовал до этого. Дружок ощутил какой-то горячий поток.
Я с удивлением откинулся назад и увидел, как из розочки бьет ключик или даже струя, стекая по ее бедру на мои треники.
— Это же моча!— понял вдруг я — предсмертное испускание…, я читал про такое, задохнулась!
В страхе я вскочил, сдернул с лица Мариетты безрукавку. Она не двигалась, но я ощутил тепло. Мимо меня смотрели два полные слез глаза. Просто невозможно описать отчаяние, отраженное на ее лице в этот момент. Она не пыталась ни прикрыть себя, ни встать, униженная и коварно обманутая.

Зверь виновато лег на место и закрыл глаза.
Щемящая жалость к этому большому ребёнку, жестоко обиженному, охватила меня. Ну “бей меня, режь меня”, я стал сам себе противен.
— Мери, — я слышал, так звала её мама — милая, красивая, ты золото - я наклонился над ней, поцеловал несколько раз грудь, потом сел на коленки сбоку и тихо гладил.
Она продолжала неподвижно лежать с поднятыми и связанными руками.
— Мери, я тебя обругал, прости меня. У меня бы ничего не получилось. Так надо было, поверь.!

Она только чуть пошевелилась и розочка скрылась.
— Мери, ну скажи что-нибудь! Я тебя обзывал всякими гадкими словами! А ты очень хорошая! Вот я, просто, негодяй ! Хочешь я себя накажу. –
 Я схватил ржавый, но довольно острый нож и резанул себе левую руку пониже локтя. Пожалуй, я переборщил. Кровь сильной струйкой побежала по руке.
Мариэтта перевела свои черные очи-озера на меня, быстро высвободила руку и схватила мою с ножом. — Перестань! Все вы звери! Хищники!— она продолжала лежать, но в голосе я услышал признаки жизни. — Правильно мама меня никуда не пускала. Я думала, что ты порядочный парень, — тихо и грустно проговорила она.
Я попытался еще раз ее поцеловать, но мое время уже истекло. Она преградила рукой дорогу и закрыла грудь.
Что я еще мог сказать? Я задрал вверх свою окровавленную руку и молчал.
— Зачем ты себя порезал? От этого я снова девушкой не стану! Дурак! — она всхлипнула от жалости к себе.

Я обомлел от удивления. У меня в плане не было даже касаться розочки, не то чтобы что-нибудь там нарушить. Это она меня сама так разогрела. Ведь все было в первый раз, все по “инструкциям”, кои и в то антисексуальное время при желании все же можно было найти и прочитать. Но одно дело теория, другое практика. В этом и смысл был всей затеи – “попробовать мужчиной стать”… ,но понарошку.
— Мери, хорошая, если ты была девушка, то ею и осталась…— я осекся. Как-то неловко ей было объяснять тонкости. Наконец, я выдавил из себя: “Тебе что, было больно?”
— Нет, но я и сейчас тебя чувствую!

Мы помолчали. Я не понял, что она имела в виду. Не проводить же было экспертизу. Хотя ситуация была неясная. А вдруг, да, правда, я перестарался, не всегда же, как написано, бывает кровь. А вдруг, она хочет мне чужие заслуги приписать. Такое на вид дитя, а дурак-то может я? .Как-то нежности у меня от этой мысли сразу поубавилось.

Надо было перевязаться чем-то. Струйки крови стекали по боку, рука была в потеках. Но в “штабе” ранения не были предусмотрены – ни бинта, ни йода. Я стал вылизывать порез, но как только я опустил руку, кровь хлынула с новой силой.
— Ну, видишь, и мне слегка досталось, — попытался я перейти на шутливый тон. — Вот только санитарка не бежит, перевязать нечем.
— Знаешь, хотя ты, конечно,… - нахал подлый, негодяй и обманщик — проговорила Мариетта,— но почему-то я на тебя не злюсь. Вы мужчины ведь все, наверное, такие…
— Какие?
— Животные! — с чуть заметной улыбкой закончила она. — Дай руку, перевяжу. Она села.
— Чем?
— А вот! Ты же сам заготовил. — Она подняла порванный бюстгальтер.
— Что же я с ним по улице пойду — удивился я.
—А мы его слегка изменим, — она попыталась оторвать кусок, но иностранное качество было на высоте.
— Может, ты сможешь оторвать эту полоску? - она показала на довольно длинный прямой участок.
Я взял изделие в руки и, решив, что лучше воспользоваться ножом, начал грубо кромсать иноземное творчество.
— А тебе не жалко? — взглянул я на нее. Она с явным интересом рассматривала моего присмиревшего дружка и, слегка смутившись, ответила — нет, у меня много.

Не так то просто было совладать с этой тряпкой. Дело продвигалось медленно. Краем глаза я видел, что Мариетта продолжает изучать меня. Дружок начал подавать сигналы. Я неожиданно для Мариетты спросил прямо, — ну чем он тебе так не понравился, мой дружок? Как у всех . Она растерялась застигнутая врасплох.
— Не видела, что ли? Я встал на колени. Дружок закачался прямо перед ней.
— Не видела, — отшатнулась и робко проговорила она, глядя на меня своими черными глазами — только у маленьких на пляже. У меня же нет даже брата.

Она продолжила — Я чувствую, как будто ты мне брат, хоть ты и кидаешься на меня, как зверь! Мне почему-то не стыдно быть голой, даже, когда ты меня рассматриваешь. Я думаю, что ты не плохой и не хочешь меня обидеть. У тебя ведь нет сестры, правда, поэтому тебе тоже интересно?.

Тут она попала в точку, можно сказать разложила все на блюдечке. Я всегда жалел, что у меня нет сестренки. Сколько вопросов не возникло бы у меня. Как просто мне было бы с девчонками. Те, у кого были сестры, легко общались с противоположным полом и, вообще, не проявляли к нему особого интереса. Подумаешь, загадка! Дома своя такая ходит.

В этот момент, наконец, последняя связка была разрезана, и я вручил ей голубую полоску плотной блестящей атласной ткани. Она обернула полоску в полтора оборота вокруг пореза и задумалась, как ее закрепить. Потом вынула откуда-то из юбки английскую булавку. —Все! Теперь не будешь пугать своею кровищей — и она, проткнув повязку, скрепила её.

Ох уж это женское любопытство. Не остановит ни страх, ни опасность. Я видел, что оно не удовлетворено.
Что-то ее очень интересовало, но она не решалась спросить.
— Ну! Спроси, спроси, — я протянул, было, руку к ее груди. Но она не пустила руку и сказала: — если будешь трогать меня, я оденусь. Тебе мало, что я перед тобой совсем без всего?
Помолчали.
— Мне удивительно, что твой…, — она подыскивала слово — дружок — вспомнила она. — такой маленький. Я бы его не почувствовала. Мариетта стала пунцовой. Она чувствовала, что на скользком пути, но ведь и у нее такой возможности поспрашивать “про это” могло не случиться.

Все-таки она мне очень нравилась эта непосредственная девчонка. Она все правильно понимала, раз уж попала в такую историю, лучше узнать побольше. Она уже поняла, что ей больше ничего не грозит.
— А ты его потрогай, тогда и поймешь. Я не жадный, как ты, — засмеялся я. Она посмотрела на объект и, к моему удивлению, неожиданно протянув руку, пальчиком потрогала. Объект быстро увеличился. Она отдернула руку.
— Все поняла?
Она кивнула: — Отвернись, я оденусь.
 
Она быстро одела свой наряд. Я тоже. На мне теперь были только плавки и голубая атласная повязка.
По дороге почти не разговаривали. Я отмыл кровь со всего бока и руки. Поплыли.. После момента такого откровения, у меня наступило ощущение отчуждения. Мариетта сидела спиной ко мне и смотрела на след лодки на тихой глади воды.

 Она попросила высадить ее около большой ветлы напротив моего дома. Вспрыгнула на берег и быстро пошла вдоль улицы к себе. Ей, наверное, предстояли сложные объяснения с мамашей. Прошло ведь не меньше четырех часов.

Я поплыл сдавать лодку. Дома бабка спросила, что за повязка у меня. Ответил, что ссадина, а тряпку нашел около берега.
 Вечером, когда уже стемнело, пришел с улицы младший брат.
— Иди к забору "министра" со стороны огорода. Там тебя будут ждать.
Я быстро подошел. Из темноты выступила фигурка Мариетты.
— Алёша! Приехал отчим и сказал, что завтра мы полетим в санаторий, в Сочи, — прошептала она, — самолет в три часа дня, а машина придёт за нами рано утром, чтобы успеть собраться.

Я молчал, сердце тоскливо сжалось, горло перехватило. И это уже никогда, никогда не повторится, — сверлила мысль.— Все проходит!.
— Тебе все равно? Почему ты молчишь? — В её голосе послышалась обида.
— А что говорить, чему быть, того не миновать! Сразу много, а потом ничего.
 Она не понимала, о чем я.
—Я тебя чем-нибудь обидела? Скажи! Мы ведь в последний раз, может, видимся!
 Помолчала:
— Ты думаешь, ты бы со мной справился там, в палатке, если бы ты мне не нравился... Дурачок!, — чуть ли не всхлипнула она, голос сорвался.

Я продолжал молчать – окаменел. Я не люблю долгие проводы и, вообще, проводы.
— Ты злой! Я не заслужила… она чуть не плакала, голос дрожал..
— Чего ты хочешь? — выдавил я из себя.
— Ты не понимаешь? Ну, тогда хоть поцелуй на прощание....
Она прижалась к забору со своей стороны, и два чёрных глаза на бледном лице блеснули в полосе света от окна.
Я поцеловал её в нежные горячие губы.
“Прощай!” — сказал я и пошел домой,
не оборачиваясь. Всякие слова казались бессмысленны .

Одна странная мысль промелькнула в голове: “Чей же это план я выполнял?”

Не знаю, почему я так простился с Мариеттой….Общая тайна сразу сделала нас такими близкими. Останься она, куда бы занесли нас порывы непреодолимого влечения?

Можно было взять ее адрес, номер телефона или предложить свой, но я увидел в этом неожиданном конце знак судьбы.
Кто знает, как бы сложилась моя жизнь, если бы …

Больше мы никогда не встречались. Так и осталась только ссылка “Мариетта” на виртуальный фрагмент моей памяти. Но в комнате моего сердца её портрет висит на видном месте…