Три звёздочки

В восьмом классе мы “пережили” важное событие для всех школьников страны – переход на совместное обучение девочек и мальчиков. С первого сентября все мужские и женские средние школы стали смешанными.

 Я попал в 336-ю школу в Лялином переулке, а друзья детства и бывшие одноклассники Федя и Боря в другую, в Хохловском переулке. Помнится, мы даже ходили на прием в РОНО просить, чтобы нас оставили учиться вместе. Поход был неудачным, и всё так и осталось.

Классным руководителем у меня в классе была Клавдия Петровна Жданова - географичка, к тому времени “Заслуженный учитель РСФСР”, парторг школы, прокуренная, пожилая, проницательная и добрая женщина. КПЖ- так мы называли её между собой.
Для меня, собственно, ничего особенного в объединении не было, потому что в младших классах учился с девочками, когда жил два года в Риге. Там это воспринималось как норма, и мы жили довольно дружно.

В Москве же это принимали, как потрясение основ. Особенно, переживали родители девочек. Поэтому наш 8-ой не смешивался, а был, как теперь говорится, два в одном, как желток и белок.

Запомнились первые дни совместной учёбы. Ради этого ответственного момента в школе освободили от скамеек большой актовый зал на пятом этаже Девочки на переменках, взявшись под руки парами и тройками гуляли по большому кругу. Мальчишки собирались в кучки, обсуждая всякую всячину, и посматривали на директора Василия Васильевича - невысокого, коренастого, историка, стоявшего в позе американского полисмена с указкой в руке, которую он нередко употреблял не по прямому назначению.

Когда он выходил из зала, мальчишки, в особенности, младших классов, сразу начинали носиться, врезаясь в девичьи ряды. Галдёж, толкотня, крики нарастали, но все сразу стихало опять при появлении директора.

В классе тоже сидели отдельно, мальчики друг с другом, девочки с подружками. Иногда шумевших на уроках ребят пересаживали к девочкам, если было свободное место. Это воспринималось как наказание.

Только к середине 8-го класса мы постепенно привыкли друг к другу, и сложились какие-то устойчивые симпатии и антипатии.

Прилежные и “правильные” девочки нашего класса, были заняты учёбой, остальное было “всякие глупости”. Для других, менее правильных, “эти глупости” представляли большой интерес, и они всё секретничали шу-шу, шу-шу. Они уже начали играть свою роль по жизни. Вторые были, конечно, интереснее для нас. Любые разговоры с ними могли стать началом “вечной игры”, прикидом , примеркой, полезным для будущей жизни. Но меня ни те, ни другие, за малым исключением, не интересовали, о чем могу только сожалеть. Я даже вспомнить их имена и фамилии затруднился бы.

Одним исключением была милая толстушка еврейка Белла Иллютович, умница и отличница. Она не была красива, хотя была по своему интересна, но много знала, и взгляд на вещи у неё был полон здравомыслия. Нам с другом Славой , она была общей подругой, “своим парнем”. Но вечные вопросы, волнующие нас с Славой, с ней было неинтересно обсуждать, дух не захватывало, сердце не ёкало.
Иногда, чтобы подразнить её, затевали разговоры на скользкие темы, но она хоть и краснела иногда, но умела все перевести в шутку, или по-доброму нас урезонить. Определенно, с ней неинтересно было подводить разговоры “к этому”.
 (Бедная Белла ! Так мало ей было отведено пожить и столько физических страданий успела она пережить! )
 
Была ещё в нашем классе девушка по имени Таня . Ни умом, ни способностями не отличалась, но была хорошо сложена , с чистым личиком и правильными чертами. Может, и нельзя было назвать её красавицей, но уж смазлива она была точно. Темные волосы с каштановым отливом и, главное, необычные лучистые ярко синие глаза, даже как-будто слегка подсвеченные. В те времена, мне помниться, в школе нельзя было пользоваться даже губной помадой, не то, что мощным арсеналом средств косметики, используемым современными школьницами. Косички, бантики, коричневые платьица, с белым воротничком, да фартук. Вот и попробуй, покажи себя! Если при этом девушка выделялась среди других, то, значит, в ней уж точно была какая-то изюминка.

У Тани это были глаза. Мне нравилось украдкой разглядывать её. Хотелось понять, почему глаза такие яркие. Таня частенько у доски выглядела беспомощно, глаза опускались долу, и её было даже жалко. Но, пожалуй, мне она все-таки нравилась, хотя я не предпринимал никаких попыток к сближению. В кругу шепчущихся подружек Таня преображалась. Тут лицо с чистой нежной розовой кожей, оживало, а глаза начинали жить своей необычной жизнью.

Я просто не представлял, о чем бы я с ней мог поговорить. Мне, казалось, её волновало то, что меня совершенно не интересовало.
Так я и посматривал на неё время от времени. За весь учебный год у меня не было случая остаться с ней наедине поболтать, или что-то делать вместе

Татьяна жила в большом доме напротив школы, вместе с несколькими ребятами из нашего класса. У них была своя компания. К Тане мы еще вернёмся...
 
В 9-ом классе к нам поступил “трудный” малый Яша Коган. Он пил, курил по пачке “Беломора” в день, виртуозно ругался и учился с тройки на двойку. Ростом был он пониже меня, с курчавыми темными волосами, веснушчатый, кареглазый, обликом типичный еврейский подросток. Родителей у него не было. Жил у тёти на Солянке, недалеко от меня. Муж тети, относился к нему плохо, считая безнадежно испорченным ребёнком.

Правду сказать, руки у него были созданы не для физической работы, но для карточной игры, вполне годились. Этим он и зарабатывал на “Беломор” и напитки.

Много позже он мне рассказал, что при переводе в нашу школу, Клавдия Петровна, долго с ним беседовала и закончила словами, — Ты, Яша, способный и умный парень, но тебе не повезло с друзьями. Я дам тебе шанс встать на верную дорогу. У меня в классе есть ученик (назвала мою фамилию). Я посажу тебя с ним. Смотри на него и, если я в тебе не ошиблась, ты у него наберешься многому полезному. Потом Яша, по любому случаю, любил по-иронизировать, цитируя КПЖ : = Ну ты же у нас “настоящий интеллигент”!

Естественно, этого я не знал, когда, вместо парня, раньше сидевшего со мной на парте и перешедшего в другую школу, на свободное место сел новичок - Яша. Яша оказался интересной личностью. Он обладал отличной памятью, любил читать, просто глотал книги и прочитал очень много. Больше всего мне импонировали его чувство юмора и ирония. Кроме того, на зависть мне, он помнил сотни анекдотов. Поговорить с ним было о чем.

При его способностях, достаточно было только начать заглядывать в учебники, чтобы быстро выйти на четверки и пятёрки. Эту часть программы я помог ему выполнить, и КПЖ была очень довольна, похваливая Яшу при любой возможности. В остальном Яша оставался приверженным своим привычкам. Зато, я стал стремительно смещаться в его сторону. Пить, правда, я не начал, но вместо тех редких “бычков”, которые мы с Федей и Борей иногда курили по кругу, Яша давал докуривать мне свои папиросы при всякой возможности. Бывало, вместе прогуливали скучные уроки, заменяя их походом в кино.

Много времени мы проводили в разговорах о вполне серьезных вещах книгах, морали, политике. Он знал фактическую сторону многих вопросов, особенно, истории. Его скепсис и ирония, практически во всех вопросах, заставляли меня постепенно переосмысливать свое, довольно розовое представление о действительности. Сдобренные бесчисленными анекдотами эти разговоры с ним доставляли мне большое удовольствие.

И в вопросах любви (слово “секс” тогда редко употребляли в быту) он тоже был сведущ, но довольно циничен. Похоже, знания его были, в основном, теоретическими. Я никогда не замечал у него интереса к девушкам, и про свой личный опыт он тоже что-то молчал. В его представлении эта сторона жизни представлялась очень непривлекательной. — “Настоящая любовь” - это как, лежа, сидя или стоя? — его пассаж.

После 9-го класса, в летние каникулы для нас будущих десятиклассников в школе образовали туристический отряд. На лесистом берегу Истринского водохранилища построили из двухместных палаток лагерь, человек на сорок, со своей столовой, в виде длинного дощатого стола со скамейками по обе стороны, и с площадкой, рядом с мачтой, для подъёма флага. Для девочек, которых было немного, поставили одну большую палатку с раскладушками.
 
Запись в отряд была добровольной, и мои друзья и Слава, в их числе, не поехали в лагерь. А я любил походы и природу и с радостью отправился с отрядом. Со мной поехал и Яша.

В соседнем совхозе за свежие молочные продукты надо было отрабатывать на прополке по четыре часа, остальное время лодка, волейбол, купание и танцы по вечерам под “бе-са-ме, бе-са-ме - мучо” на патефоне.
 
Лодка с полуживым мотором интересовала меня больше всего. Мне удалось найти неисправность, и мне разрешали плавать на моторе в соседнюю деревню в магазин за хлебом. Однажды я нашел, потерянную кем-то сеть трехстенку, сбившуюся в большой моток.

Еще раньше, в городе Липецке, я несколько раз ездил с отцом ловить рыбу такой сетью. Пользоваться сетями в те времена запрещалось, стало быть, мы браконьерствовали.

Пока я распутывал свою находку, начальник лагеря физрук Петр Федорович, пожилой инвалид, ветеран войны и партиец, неодобрительно посматривал на меня. Когда стало видно, что сетью вполне можно пользоваться, он многозначительно поинтересовался, не собираюсь ли я заниматься браконьерством. Пришлось соврать, что буду ловить в другом городе, в Сибири, где лов разрешен.

В один из вечеров мы с парой ребят незаметно отплыли от берега, и я поставил сеть в соседнем заливчике. Рано утром снова сплавали туда. С трудом тащили сеть, но вместо ожидаемого огромного улова , вытащили со дна куски коряг, за которые она зацепилась. В сети не было рыбы, но в ней запутались десять крупных раков. Целый день они сидели в садке, пока мы думали, что с ними делать. Вечером решили отдать в столовую для всего отряда - никто не знал, как их готовить. Мы сказали, что раков поймали руками, что вполне могло быть, и физрук промолчал, хотя видно было, что подозрения у него имеются. С этих раков начались события, о которых я расскажу чуть дальше.

Ядро отряда составляла компания из дома напротив школы, для которых я не был “свой”. Зато Яша неотступно сопровождал меня. С ним и жили в одной палатке.

У Яши была первая фаза алкоголизма. Почти каждый день он ходил в магазин за вином. Я тогда узнал много названий дешевых портвейнов типа “три семерки”. Лето выдалось малосолнечное и мокрое. В палатке было холодно и сыро, их установили на лапник. Лезть вечером в сырой спальник было из разряда пыток. Поэтому частенько, из Яшиной бутылки пригубливал я. Зато после нескольких глотков вина приятное тепло разливалось по телу, и жизнь в палатке давала ощущение походной романтики. Бутылку потихоньку утром уносили с территории. После поездки на один день домой, я привёз флягу с коньяком, чтобы пить по глотку исключительно для сугреву, а не всякую дрянь и стаканами.

— Коньяк - благородный напиток и глоток, не пьянство, — думал я Пить вино было опасно - в лагере сухой закон! Но какой же русский любит законы, особенно, те, которые устанавливает начальник! Не мы одни “употребляли”... Физрук догадывался, но застукать никого ему не удавалось. Пока с кривой ногой и палкой он вылезал из штабной палатки, следы преступлений исчезали.
.

События начались вечером 19-го июля, если не считать, с раков, выловленных утром и имевших некоторое отношение к происшедшему. После танцев, сидя в палатках, отметили день рождения Мишки Б., приняв на грудь по стакану, и потом лагерь как взбесился. Во всех палатках, закрывшись на застёжки, орали песни, полупьяными голосами, не столько от выпитого спирта, сколько для понта. Я удерживал Яшу, намеревавшегося присоединить свой голос к поющим.
— Побойся Бога, ты же даже гимн со своим слухом не можешь напеть!
 С огромным сожалением Яша замолчал. Ведь он знал слова буквально всех песен. Только петь не мог…

Оба физрука в темноте вылезли из своей палатки и Петр Федорович грозно орал — Прекратить безобразие! Разгоню лагерь.. Когда он подходил к какой-нибудь палатке, там затихали. Прекратили только тогда, когда очень вспыльчивый, контуженный старик, сорвал себе голос и, сипя: — Паразиты, ублюдки., вашу мать, стрелять вас мало, да я вас... — своей инвалидной палкой стал крушить палатку за палаткой.

Алексей - молодой второй физрук пытался его остановить.
 — Петр Федорович не волнуйтесь так! Ну, что с дураков возьмешь, сами замолчат, а вам плохо станет!
 Сокрушив три палатки, Фёдорович истратил все силы и под руку с Алексеем побрёл к себе.
 — Вот, ведь делаешь для них, что можешь, а что в ответ? Паразиты...— сетовал он.

Утром на завтрак подали раков - десять на сорок человек. Мне выдали почти целого. Напротив меня сидела Таня. Она тщательно высасывала рачью клешню и поглядывала неудовлетворённо в соседние тарелки.— Возьми, распробуй! — Я протянул ей своего рака.—Я у отца в Липецке их объелся до тошноты. Там их полно!.
 
Это, в принципе, было правдой - видел там раков, но сильно преувеличенной, поскольку пробовал раз или два.

После завтрака полчаса отдыха перед работой. Я дежурил на кухне и пошёл с ведром за водой к мостку, сооруженному из длинной толстой доски. На его конце Таня что-то полоскала, отжала и собиралась выйти на берег, когда я тоже вышел на мосток. Остановился посередине доски, не пропуская её.
— Ну, что ты, Ветров, пусти - сказала она
— Не пущу! — пошутил я.
— Ну, столкну,— покраснела Таня, и было видно, что она не настроена шутить.
— Попробуй! — не задумываясь, продолжал я дурачиться.
Тут она резко схватила мою руку и дернула. Я потерял равновесие и в одежде, сапогах и с ведром плюхнулся в воду на виду всего лагеря. Погода утром стояла не жаркая, и одето на мне было много, даже свитер.

Таня, казалось, не ожидала такого результата.
— Ты, что же совсем на ногах не держишься, — засмеялась растерянно она, когда я поднялся на ноги. Глубина там была по пояс и, когда я встал, потоки воды хлынули с меня и одежды.
— Ты у меня теперь, будешь в долгу, — с кривой улыбкой пытался я выкрутится из глупейшего положения.
— Когда-нибудь и я тебя сброшу! — проговорил я так тихо, чтобы не слышал собравшийся на берегу и гогочущий народ.
— И где же это мы с тобой встретимся? — с некоторым любопытством стала выяснять она.
— Гора с горой не сходятся, а человек с человеком....— мне не дали договорить, сразу на берегу стали стаскивать мокрую одежду и сапоги.

Потом я переоделся в палатке, и все пошли на работу..
 Всю дорогу я переживал, свое унижение, но кого же, кроме себя, было винить. Более того, условий для обещанной расплаты, я не мог себе представить, даже приблизительно. Потом была работа, и я, наконец, отвлекся от самоедства.

На прополке солнце жарило во всю, и, надергав с Яшей по куче вершков, мы сели в тенек отдохнуть.
Из леска вышел младший физрук и направился к нам.
— Ветров и Коган, идемте со мной! — вид у него был хмурый и какой-то зловещий.
По дороге Яша тихо мне сказал — Дело труба!
— Откуда ты знаешь?
— Увидишь!
— Да уж! Влипли по уши! — процедил Алексей , расслышав наш шепот. — Певцы!

Я ничего не понимал, не чувствуя за собой никаких грехов. Но таким тоном со мной учителя никогда не разговаривали. От плохих предчувствий заныло сердце.
— А в чём дело? — спросил Яша.
— Что?! Уже забыли, как орали вчера ночью?... А сегодня Петр Федорович приказал обыскать все палатки. У вас и нашли флягу с коньяком. Сам попробовал - коньяк “три звездочки”.

Мне казалось, что он просто что-то не договаривает.
— Ведь фляга полная, и коньяк не выпит. Причём же здесь песни? Турлагерь не больница, опять же, сыро...— думал я.
— Мы с Яшей не пели! — твердо заявил я.
— У нас слуха нет! — расплылся в лукавой улыбке Яша и испортил мой серьёзный настрой.
— Вот мы и слышали, что поют без слуха, так что всё сходится, — парировал физрук.

Дошли до лагеря. Петр Фёдорович чернее тучи, увидев нас, сделал жест, что не хочет с нами разговаривать и, чтобы мы шли к своим вещам, выкинутым из палатки.
Залезли в палатку.
— Ничего отличничек, не расстраивайся, — Яша посмеивался. — Всё равно, я во всем виноват буду, спорим на бутылку. Скажи, что это моя фляга, и дело с концом.
Такой вариант я и обсуждать не хотел. Моя фляга, и я, в принципе, не считал себя в чем-то виновным.

Вскоре в лагерь с работы вернулся отряд. Шушукались, поглядывали в сторону нашей палатки. Нам через щёлку было видно. Ударили в небольшой колокольчик - обед.
— Пойдем, поедим! Мало ли что! Может, физрук нас на черный хлеб и воду посадит! — ухмылялся Яша, взирая на мою расстроенную физиономию.
— Я, не хочу! — отказался я.
Яша ушёл.

На полу палатки валялась начатая пачка “Беломора”. Я с удовольствием закурил. Думал о том, что скажу физруку в объяснение, подбирал слова. Должен же он понять, что я купил коньяк не ради пьянства. Затянулся второй папиросой, потом зажёг еще одну, складывая окурки на поля шахматной доски, и прикуривая новую от закончившейся. Сначала меня охватила сладкая истома, потом появилась легкая тошнота. Я продолжал курить одну папиросу за другой. На восьмой выступил пот, и начала бить дрожь. Десятую я курил лежа, еле поднимая руку с папиросой ко рту.

Зачем я это делал? Спросите что-нибудь попроще. Я незаслуженно страдал.
Не знаю, чем бы это кончилось, если бы не пришел Яша. Он вытаращил на меня глаза и завопил — Что с тобой? Ты же цвета лягушки после спаривания!.

Увидев доску с окурками, он все понял, схватил котелок и через минуту поливал мне голову холодной водой. Я пребывал в полу сознании и не мог пошевелиться от страшной слабости, охватившей тело. Но чувство тревоги ушло, и наступило полное безразличие. Яша суетился вокруг, пытался растормошить, принес горячего чаю. Я выпил несколько глотков, чуть согрелся и отключился.

Пришёл в себя, от того, что Яша тряс меня за плечи и голову — Лёша, вставай! Объявили общее построение .
С большим трудом, с его помощью я встал и, пошатываясь, вышел на лагерную площадку. Отряд шеренгой стоял около мачты флага. Петр Федорович и младший физрук стояли перед строем.
— Вы себя еще ждать заставляете! — грозно с презрением прохрипел Петр Федорович.

Мы встали в строй. Волнами подступала тошнота. Я не врубался в смысл речи физрука. До меня дошла только последняя его фраза — ...поэтому Ветров и Коган исключаются из отряда, и я буду требовать исключения Ветрова из комсомола!—

Тут он взял, поданную Алексеем злосчастную флягу, и коньяк долго булькал, выливаясь из нее на землю. Правосудие свершилось!
Пряный запах коньяка ветерок понес на шеренгу. Ребята зашушукались, раздался смешок. Это всбесило Петра Фёдоровича — Ветров и Коган! До вечера еще достаточно времени, успеете дойти до станции. Берите вещи и, чтоб ноги вашей больше не было в лагере!

Я был близок к обмороку. Все покачивалось и плыло перед глазами. Опустив голову, чтобы не упасть, я побрел в палатку.
— Два сапога - пара! До сих пор косой ходит, — прокричал вслед физрук. — Небось, еще где-то заначку спрятали!
— Откуда у него такая ненависть ко мне, ведь знает меня с первого класса! Прямо рабоче-крестьянская ненависть! — подумал я.

Яша перетаскивал вещи на берег соседней бухточки, метрах в двухстах пятидесяти от лагеря. Там вплотную к берегу подступал лес, и только небольшая полянка выходила прямо на берег. Часа через два, отлежавшись, добрёл туда и я.

Яша вел себя как настоящий друг. Бегал, носил, набрал дров и зажёг костёр. При этом он все время сыпал анекдотами по любому случаю. Ни напоминаний о ситуации, ни вопросов о моем самочувствии. Все было понятно и так.
— Пойду в дом отдыха, может, добуду выпить.
Он собирал мелочь по всем карманам.
— Не хватает 80 копеек, — разочарованно подвел он итог.

Я достал из кармана рубль.
Он сразу воспрянул духом и со словами — ты лежи пока на мешках, а глотнешь пару глотков, и все пройдет, по себе знаю! — исчез в кустах.
— Наступает его обычное время глотков, — пришла и погасла мысль.

Мыслей просто не было. Темнело. Я лежал и смотрел в небо, где зажигались звёзды. Наконец, костер почти затух, и я задремал.
— Ветров, Лёша, ты здесь? —тихий голос разбудил меня
Еле видное красноватое пятно, на месте тлеющего костра, уже не освещало поляну. Было холодно. Я зажег спичку. От кустов отделилась фигурка. Я узнал Таню. Она села рядом.
— Что плохо? — спросила она с сочувствием. — Что же вы будете делать?
— Не знаю. Завтра что-нибудь придумаем.

Я слегка раздул угли костра и бросил ветку.
— Ты же не обедал и не ужинал. Я принесла с собой вам поесть. Она положила у костра сверток.
— Спасибо! — с некоторым удивлением посмотрел я на неё.
— Ребята вытащили спальники и легли спать вокруг места, куда вылили коньяк. А Фёдорович на своей мотоколяске уехал в Москву.

Помолчали. Черные очертания деревьев на берегу выделялись на фоне более светлой поблескивающей воды. Лунный свет чуть пробивался через тонкие облака и подсвечивал воду.
— Да не расстраивайся ты так! Это коньяк-то, наверное, Яшкин! Начнут разбираться и отменят решение, — пыталась утешить она.
— Мой коньяк, и не подумаю оправдываться! Физрук мне не отец и не мать, чтоб решать, что мне делать можно, а чего нельзя...

Еще помолчали.
— Зря ты кипятишься! Так ты только себе хуже сделаешь... Все же понимают, что тебе ни за что досталось. И., вообще, ты же хороший... — голос её слегка дрогнул.
— Да? — только и нашелся я, что сказать.
— Я знаю, что я тебе нравлюсь. Скажешь, неправда?— лукаво спросила она.
— Почему ты решила?
— Девчонки говорят. Да я и сама замечаю, как ты смотришь на меня.
— Ну, допустим, и что дальше...
— Ты мне тоже нравишься, но у нас с Пашкой - любовь! — продолжила она просто и взяла меня за руку.

Я не ожидал такого открытого откровенного разговора и молчал. Кроме того, смысл сказанного был, по существу, не вдохновляющим. Но более всего меня удивила её проницательность. Я её явно недооценивал. Тем не менее, девушка сидела рядом. Это надо было оценить!
— Может ты мне нравишься не вся, а по частям, например, только глаза! — попытался я шуткой уйти от прямолинейности разговора. — И, раз у тебя любовь, зачем ты тогда пришла, да еще ночью! Придется Пашке пожаловаться.
— Ну, зря ты нос задираешь. Я же знаю, что тебе очень плохо, и всё это несправедливо. Орали-то громче всех Мишка, да Пашка. И выпили они, говорят, по две бутылки вина. Пашка даже ночью к нам в палатку рвался, совсем одурел... А досталось вам!.

Я не знал, о чём говорить, и молчал, шевеля палкой почти затухшие угли.
— Помнишь, ты сегодня утром сказал, что я в долгу у тебя? Я хочу отдать долг!
— Это как же? — удивился я.
— Хочешь поцеловать меня? — спросила она неожиданно. Темнота скрывала выражение её лица.
Я, чувствовал, что она меня кладет на обе лопатки. Но её жалость как-то унижала.
— В лобик или в щёчку, куда разрешается? — продолжал надуваться я, хотя сердце застучало чаще.
— Зачем ты так! Я могла и не прийти. Если хочешь, то поцелуй как хочешь.
Нет, мое самолюбие не позволяло соглашаться на подачки из жалости.
 — Лучше пусть уйдет — подумал я и сказал, — Хочу в грудь, в сосок, раз ты такая щедрая! — сам удивляясь, как это я ляпнул.

Наступила тишина.
Но она не возмутилась. Молчала, что-то взвешивала.
— Хорошо, раз ты так хочешь! Пойдем со мной!
Она решительно подошла к берегу и стала раздеваться. Я слегка обалдел от такого поворота событий.
— Не буду мочить одежду! Сейчас окунусь, а ты стой здесь. Она сняла свитер и сатиновые спортивные брюки, и осталась в лифчике и трусах с резинками. Не останавливаясь, сняла и это. Луна светила слабо, но этого света было достаточно, чтобы я обмер, глядя на ее стройную фигурку с небольшой красивой грудью с темными сосками и черным треугольником внизу живота.
— Ну что смотришь так? Не видел голых девчат? Ну, будешь целовать?

У меня был большой соблазн сказать из вредности , что я пошутил, или передумал, но я не решился её так обидеть. Так или иначе, сердце мое колотилось, и пробегала дрожь, то ли от холода, то ли от необычности ситуации.

Я наклонился и, не прикасаясь к ней руками, поцеловал упругий сосок груди. Тонкий запах её тела ударил в нос и дурманил. Я почувствовал, как Таня была напряжена, видно боялась, что я на этом могу не остановиться. Может, и купание придумала, чтоб окончить эту процедуру вовремя. Убедившись, что я не пристаю к ней, она притянула мою голову, чмокнула в губы и быстро пошла в воду.
— Осторожно, в воде коряги! Я тут раков ловил, знаю.
Таня зашла по грудь и опустилась так, чтобы не намочить волосы, связанные в косички и закрепленные на голове.
— Тут у вас просто ледяная вода. Ключи, наверное, — она пробыла в воде минут пять, и вышла на берег, дрожа от холода и выстукивая дробь зубами.

Тут она поняла, что не всё продумала. Одеть себя мокрую было проблематично. Она остановилась в замешательстве.
— Сейчас, принесу что-нибудь вытереться, — не сразу понял я её затруднение. Полотенце я не нашёл, схватил рубашку и, не обращая внимания на её попытки отстраниться, промокнул воду на спине, попке, груди и отдал рубашку вытираться, как следует.
— Отвернись! — она вытерлась и оделась. Я раздул костёр и подкинул палок. Таня немного погрелась.
— Теперь я пойду! Пора! Согласен, что долг тебе я отдала!

Я кивнул. Она как-то нерешительно встала и медленно пошла в темноту.
Дойдя до кустов, она повернулась ко мне.
— Тебе лучше? Я хотела....— она не нашла подходящих слов и замолчала.
— Да я просто счастлив! — засмеялся я, но видя, что она недоверчиво смотрит на меня, повторил уже серьезно.— Правда! У меня просто "крыша поехала". Куда только Пашка смотрит! Давай, хоть провожу до лагеря...
— Тут близко! Не надо! А Пашка знает, что я к вам пошла, — и она скрылась в подлеске. Через некоторое время вдалеке я расслышал тихий свист. Её встречали.


 Я действительно забыл все свои беды.
 Таня точно рассчитала для меня лекарство от печали. Надо было признать себя круглым дураком, по сравнению с ней, а не хотелось!
Я положил веток в костер, поел немного из котелка, что принесла Таня и, навалив на себя для тепла мешки и спальник, долго не мог заснуть, вспоминая Танин экспромт. — Она сама придумала, или это Пашкина идея ?— пытался понять я.

Яша приплёлся, когда уже поднялось солнце. Он еле волочил ноги, а глаза были мутными.
— Так далеко пришлось идти, что по дороге назад вино утряслось, и его хватило только на пару глотков. Потом встретилась уютная скамейка, и я отдохнул... Ты, все равно, не стал бы пить эту “дрянь”, это же не коньяк...— оправдывался Яша.— Я только из лагеря. Ребята объявили забастовку и не пошли работать. Обещали приносить раз в день нашу порцию. Так что прожить можно и здесь. Если я вернусь домой раньше времени, дядя мне накостыляет.

Я молчал, думая о том, что Таня здорово рисковала. Не задержись, Яша, мог увидеть Танино купание и вытирание. По всей бы школе разнёс.
 — А может, он что-то уже знает? — я, внимательно глядя на него, рассказал, что когда он ушёл, Татьяна Захарова принесла нам еду. — Там в котелке у костра. Закуси, ночной странник, с повадками алкаша.
— Не зря, ты рака ей отдал! Что, одна пришла? Не похоже на неё.
— А ты все по сторонам смотришь. Заметил, куда мой рак делся! А Таня, вот, представила, как ты будешь кирять, да без закуски, и сон потеряла, сюда побежала.
— Да, ладно тебе! Следующий раз всю бутылку тебе!...а мне только пару глотков — добавил он, расплывшись в улыбке.
Яша поел и отправился снова в лагерь стрельнуть сигарет и занять денег.


Шум по поводу этой истории в школе был большой. Все учителя мужчины - физрук, физик и директор были за самые крайние меры.
КПЖ, к которой мы с Яшей съездили на следующий день и изложили события, как мы их видели, обработала весь женский коллектив, во главе с завучем. На педсовете школы женщины-учителя нас отстояли.

Кажется мне, что КПЖ выручала меня, чувствуя и свою ответственность за то, что связала меня с Яшей. Даже выговор нам не был объявлен! Но мне эту историю не все простили. В аттестат я получил по истории и физике по четверке, а по физкультуре даже тройку. Лишили другими словами медали.
И еще одно последствие было для меня - курить я стал с того дня уже всерьёз, затягиваясь и по полпачки в день. Сам покупал сигареты.

Подготовка в десятом классе к вступительным экзаменам в Физтех требовала большой работы, и паузы с перекуром были очень уместны. Так и прокурил тридцать пять лет! Еще, вот, не люблю коньяк, особенно, “три звездочки”.
 
 
 Первого сентября я пришёл в школу в ожидании, как поведёт себя Таня. После той ночи, мы с ней не виделись. Она досрочно уехала из лагеря домой, через пару дней. Но ничего не произошло ни в первый день, ни на следующий.

Постепенно я забыл об этой истории. Только иногда, когда вдруг наши взгляды встречались, мне казалось, что Таня чуть улыбается, и ее лучистые синие глаза передают привет: “Помнишь?”.
 

 А дальше? Петра Федоровича увезли как-то из школы с инфарктом, и больше мы его не видели. После школы Пашка и Таня поженились. Пашка в 10-м не сдавал экзамены по справке о шизофрении. Мы думали, что его просто оберегают родители. Но через год он попал в психушку. Они развелись. Таня, закончив зубопротезный техникум, вышла за зубного врача-еврея, и уехала с ним в Израиль. Яша неплохо закончил школу и поступил на исторический факультет МГУ. Но, к сожалению, за постоянное пьянство был исключен уже в первом семестре, спился и исчез навсегда с моего горизонта. КПЖ еще несколько лет работала в школе, но прокуренные легкие работали все хуже, и она долго болела. Она до конца сохранила хорошее отношение ко мне, а я к ней.
 А я? Таня разбудила во мне мужчину. Я стал другим.