Перина

 Посвящается людям, чье детство, юность или зрелость выпали на годы Великой Отечественной войны



Я в очередной раз поссорилась с Лёвой. Опять ехать, опять новое место, новая работа. Снова привыкать к людям. Как мне надоело это метание по матушке-России: от Питера до Урала, от Вологды до Кубани. Но он сказал только:
– Срочно собирайся. Сегодня уезжаем.
– А как же мои курочки? Ведь только-только подрастать начали.
– Да к черту твоих куриц. Самим шею скрутят, как курам. Я в бухгалтерию – попробую как-нибудь выпросить деньги в счет аванса.
– А как же?..
Но мой вопрос адресовался уходящей спине.

Как назло, в этой станице мы рассчитывали прожить подольше, купили железную кровать с сеткой. Огород вскопали, курочки начали яйца приносить. После военных лет, после стольких лет горя и страха, казалось, что жизнь налаживается. И вот – снова все рушится.

Пошла я к соседке. Она взяла наших кур, взамен дала мешочек крупы и соленого сала. Лучше, чем ничего. Если бы она не согласилась, пришлось бы их бросить так. Ни я, ни муж не смогли бы их прикончить. Собрала я наши вещички, как говаривали в старину – рухлядь, то есть, одежду, белье. Все, что вошло в потрепанный чемодан. Еще всякая всячина осталась: посуда, вилки-ложки, утюг чугунный. Бумаги свои пусть сам разбирает: что взять, что сжечь.

Еще утром была чистая прибранная комната, главное – жилая. А теперь все вверх дном. В одном углу старье, которое надо бросить, в другом – то, что с собой взять. Хоть и голь мы перекатная, но много набралось. Без подводы никак. А где ее взять? Все лошади в поле. Смотрю в последний раз на новую железную кровать. Немного мы с папой поспали в комфорте. И такое меня зло вдруг взяло. Почему все я? Почему я должна сама обо всем заботиться?

Лёва вернулся радостный: удалось обманом получить немного денег. Но, конечно, о багаже он не подумал.
– Поедем так.
Ну тут уж я не выдержала.
– Как мы будем устраиваться на новом месте? На чем спать, на чем сидеть? У нас ведь четверо детей. Ты о них подумал?

Лёва, большой, важный, стоял и растерянно смотрел на меня. Вообще-то я человек спокойный, но тут не смогла остановиться. Я вытащила стул из сваленной в углу кучи, поставила его посреди комнаты и села.
– Я никуда не поеду, пока ты не найдешь подводу.
– Лялечка, надо ехать сейчас. Мы едва успеваем на поезд.
– Куда мы едем? Ты можешь хотя бы сказать, куда?
– Не знаю. Там видно будет.
– Так мы едем вообще в неизвестность! Нас никто не ждет!
Он сглотнул и несвоим, осипшим голосом вымолвил:
– Нам нельзя здесь оставаться.
Значит, опять что-то ляпнул. В веселой компании о всякой осторожности забывает. Сколько его жизнь била за это. Все без толку!
– Что случилось?
– Захожу в учительскую – со мной никто не здоровается. Это плохой знак. А в классе на моем столе кучка семечек. Подсолнечных.
– Я говорила тебе: «Не дразни гусей!» Зачем ты тогда при всех сделал замечание Марии Семеновне? Она опасный человек, с ней никто не связывается.
– Но ведь она грызла семечки на собрании, в президиуме. Она же учитель!
– Она не учитель, а осведомитель. Раньше немцам служила, теперь нашим.
– Ну, это ты сплетен наслушалась. Она милая, приветливая женщина, только невоспитанная.
– У тебя все женщины милые.
– Ляля, не начинай. Что теперь делать!
– Язык за зубами держать. Может, все обойдется?

А в глазах его, прозрачных, голубых, как вода, родных глазах стоит страх. Огромный, не подвластный никакому разумению, памятный мне еще с довоенных чисток.

Конечно, пришлось бросить половину вещей. За годы скитаний я так и не смогла привыкнуть к этому, и, расставаясь с каким-нибудь барахлом, плакала, жалела, долго вспоминала потом. Что выбрать из кучи сваленных в углу вещей? Конечно, мамину перину. Мамочка, Царство ей Небесное, в приданое мне ее прислала. Сама собирала от гусочек своих. Вот мамы нету, а тепло от нее идет. Всех деток я на этой перине зачала. В войну сберегла. Придешь куда-нибудь на новое место, бросишь на пол, и даже в выстуженной избе ночью не замерзнешь. Я решительно скрутила ее и обвязала веревкой. Потом позвала детей со двора.
– Мы сегодня поедем на поезде.
Младший обрадовался, а старшие загрустили.
– Собирайте свои книжки, тетрадки, игрушки. Берите только то, что сами унесете.

Лёва уже стоял в дверях с вещами. Я закинула перину за плечо. Тяжелая. Едва мы вышли из дома, Сева заныл:
– Мама, я не могу идти, у меня ножки болят.
– Севочка, ты уже большой. Смотри, Гоша идет – не плачет.

Через несколько шагов ребенок сел прямо посреди дороги. Я подошла к нему и села на корточки. Личико бледное. Наверно, солнце голову напекло. Он и правда не дойдет. Я взяла его на руки и попыталась поднять тюк с периной. Не могу. Лёва не выдержал:
– Ляля, не надрывайся, брось.
Мне хотелось сесть прямо в пыль, как моему сыну, и плакать, и не думать ни о чем. Лёва и дети стояли, не говоря ни слова. Потом Лёва взял тюк и отнес его в дом.

Мы шли по пыльной дороге на железнодорожную станцию. Лёва тащил чемодан и огромный узел. У меня на левой руке сидел Сева, а в правую мертвой хваткой вцепилась Лиза. Старшие сосредоточенно, осознавая свою взрослость, несли узелки. Всю дорогу мы молчали.

Когда добрались до станции, сил уже ни у кого не оставалось. Южное солнце выжгло всю зелень. От белых стен вокзала слепило глаза. Пахло мочой и машинной смазкой.

Поезд подошел через полчаса. Мы вскарабкались по лесенке в вагон. Володя неумело, бестолково пытался втащить наши вещи в вагон, пока мужчина, куривший на площадке, не помог ему.
– Ляля, ты поезжай с детьми. Я найду подводу и привезу наши вещи.
– Лёвочка, ты что? Поднимайся немедленно сюда!
– Нет-нет, я не купил билета для себя. Я приеду завтра. Вот адрес, документы, билеты. Вот еще деньги возьми на первое время. Жди меня завтра.
– Нет, не возьму (отталкиваю его руку, протянутую ко мне).
Поезд трогается, Лёва ускоряет шаг.
– Бери, а то сейчас без билетов уедешь.

Поезд тронулся. Его большая белая фигура осталась на деревянном настиле перрона. Потянулась выжженная земля, серые кусты, серая трава и колючки. Вскоре и станция, и перрон, и Лёва задрожали в горячем воздухе и слились с однообразно блистающим пейзажем.

Несмотря на то, что поезд шел как бы нехотя, поддаваясь общему ритму жизни на юге, к вечеру мы были в краевом центре. По записочке, вложенной в мой паспорт, нашли дом, где нас приютили.

Надо ли говорить, что эту ночь я почти не спала. В голову лезли картинки одна страшнее другой: вот муж возвращается домой, а там его уже ждет оперуполномоченный с ордером на арест и обыск, и в нашей и без того разгромленной комнате становится еще страшнее. Летают бумаги, Лёва бросает милиционеру что-то язвительное, а тот подходит и бьет его, и красное пятно расползается и заливает мой сон.

Утром я оставила детей, строго-настрого запретив им выходить из комнаты, и пошла на вокзал. До обеда я прождала напрасно. Вернулась домой, чтобы покормить детей. Малыши после еды уснули, а Георгий с Варей забрались на диван и посматривали на меня огромными глазами, как зверьки из норы. Они чувствовали мое напряжение и боялись.

«Надо ждать здесь», – подумала я и пошла на кухню мыть посуду и заодно отогнать тягостные мысли разговором с хозяйкой.
– Надолго вы в Краснодар? – спросила меня хозяйка.
– Не знаю. Муж приедет – скажет. Он ждет нового назначения, – соврала я, не задумываясь.
– А когда он приедет?
– Может быть, сегодня. Или завтра. Как только закончит свои дела. Мы вас не стесняем?
– Нет-нет. Живите, пожалуйста. Только если вы задержитесь, скажите. И деньги, пожалуйста, вперед.
– Да-да, конечно. Муж приедет, и все выяснится.

Мне показалось, что женщина смотрит на меня с подозрением. Разговор не только не принес облегчения, а скорее наоборот – усилил мою тревогу. Я поспешно ушла назад в комнату.

На город, как всегда на юге – внезапно, пала ночь. Сидеть в темной комнате без света было невыносимо. Но я боялась идти к хозяйке за свечкой. Казалось, если я спрошу ее, и вдруг она ответит нелюбезно, лопнет натянутая внутри струна. Лиза проснулась и заплакала, испугавшись темноты. Я взяла ее на руки и стала ходить по комнате, качая ребенка, больше, чтобы себя успокоить.

– Вы что в темноте сидите?
Дверь распахнулась, впуская жиденький свет. Дети бросились к отцу и вжались в его коленки.
– Слава Богу, наконец-то. Мы тут извелись совсем.
– Прости, Лялечка. Мебель пришлось оставить. Да и куда мы с ней! Но перину твою я привез.
И он вытащил из вещмешка сложенный наматрасник.
– Она, правда, была слишком большая. Но соседка, добрая женщина, разрешила ее вытряхнуть на дворе.
Слезы потекли по моему лицу. Не перины мне было жалко, а своего непутевого мужа, которого ну ни на минуту нельзя оставить одного.

К счастью, в тот раз все обошлось. Муж сходил в крайоно и получил новое назначение. Он наврал, что ему дали мало часов, а семья большая, зарплаты не хватает. В послевоенные годы мужчины-учителя были нарасхват, и заведующий местным образованием не стал допытываться об истинных причинах отъезда в самом начале учебного года.

На следующий день мы уехали в другую станицу, подальше от добрых людей.

22 Фев. 06 г.