Двадцать пять

Мы умерли, когда нам было двадцать пять. Вот они мы - на плохонькой цветной фотографии, сделанной кем-то из общих знакомых безнадежно устаревшей пленочной мыльницей. Я помню: его руки дрожали от хохота, который раздирал наши рты до ушей - тогда мы еще умели смеяться, не жалея сил, - и фотография получилась чуть смазанной. Вот пачка фотографий, где каждый из нас по одиночке, но с одним и тем же плюшевым медведем, сообща и спонтанно купленным в ларьке у богом забытого метро. А вот фотография из самых последних - не считая тех, что были сделаны в моргах, - черно-белая, все пятеро бледны и серьезны, как-будто тень смерти уже вошла в наши глаза.

Вот Алан, упрямо сжавший губы в тонкую линию. Измученный недоверием и дурными предчувствиями, но больше все-таки недоверием - он не верил никому, наш Алан, и своей без году невесте Алисе не верил стократ сильнее, и неверие это по капле отравляло ему жизнь. Подозрения, недоверие, настоящая паранойя медленно, но верно сводили его с ума, гоня по замкнутому кругу "весь-мир-против-меня". В канун своего двадцатипяти-с-половиной-летия Алан, прослышав какой-то очередной слух про Алисину личную жизнь - а она в то время была популярной телеведущей, и только ленивый не говорил о ней гадостей вслух и письменно, - не выдержал и разбил себе голову об стену, и никто не успел его остановить.

Вот Алиса, просительно сжимающая пальцы Алана в тонкой, длинной, полупрозрачной кисти. С холодным до синевы лицом и воспаленным, умоляющим взглядом, с артистично вырезанными ноздрями, всегда чуть красными от неумеренного употребления кокаина. Каждым жестом своим пытающаяся уверить Алана в своей преданной любви, и с каждым жестом получающая очередную плеть на душу - Алан, Алан, что же ты не веришь мне, глупый мальчишка... В тот день, когда его похоронили, она приехала домой и употребила весь запасенный кокаин, а потом вскрыла себе вены под его любимых Dire Straits.

Вот Шон, обнимающий старый бас, старина Шон, злоупотреблявший скоростью и женщинами. Его раздолбанные мотоциклы, его дребезжащая гитара, его хриплый голос - и его огромное сердце, в котором нашлось место для всех нас. Добрый старик Шон, у него был спид, и он ничего не говорил нам, он молчал, и только песни его день ото дня становились все мрачнее и тоскливей. Он был четвертым, старина Шон.

А третьим был Крис, нежно поглаживающий воздух у своего плеча. Крис "хочу-всего-прямо-здесь-и-сейчас", миляга и фантастический рас****яй, вылетевший из шести, что ли, университетов, а может, из восьми. Ленивый и распущенный гений, красавец, умница и талант, признанный кумир женщин во всех его бесчисленных местах учебы и работы, вечно холостой и вечно ноющий "меня никто не любит" прекрасный Крис. На пороге своих двадцати шести он залез в горячую ванну вусмерть пьяным и - не выдержало сердце. До свидания, Крис.

А вот и я, с тонкой коричневой сигарой в тонких прокуренных пальцах. Я, раздавшая себя всем и каждому, распродавшая душу на органы, и к своим двадцати пяти уже заезженная и потертая, как старый винил. Выжившая из ума молодая старуха с безжизненными выцветшими глазами, прожженая и выжженная дотла умудренная ****ь. Любившая себя, но каждого из вас любившая больше - и когда вы ушли, я поняла, что заветной моей мечте все-таки суждено исполниться. И я села в машину и выехала за город, и в осеннем тумане, на заброшенных проулках древней промзоны впечатала свой старый драндулет в стенку так, что мир пополнился еще одним недолговечным огненным цветком.

Мы умерли, когда нам было двадцать пять. И кто знает, сколько мы прожили бы, доведись нам вести свою жизнь обыденно, не плавясь в собственной беспомощности и полном отсутствии сил, чтобы что-либо изменить. И кто знает, что было бы, если бы все мы последовали своим грандиозным семнадцатилетним планам на будущее - Алан стал бы юристом, Алиса - врачом, Шон - композитором, Крис - программистом, а я - ядерщиком. Кто знает, сколько у нас было бы жен, детей и внуков, спокойных вечеров и праздничных обедов, и нежных завтраков в постели, сколько, ах, сколько... Кто знает.
Теперь уже слишком поздно даже для сожалений.
"Такова жизнь", - сказал бы Крис, а Алан понимающе усмехнулся. "Тогда уж смерть", сказала бы я, и Алиса с Шоном неуверенно бы улыбнулись.
Так поздно...
Мы умерли, когда нам было двадцать пять.