Путь человека

 П У Т Ь Ч Е Л О В Е К А

 Где боги живут?
 Где обитают будды?
 Ищите их
 Только в глубинах сердца
 Любого из смертных людей.

 Минамото Санэтомо, сегун


 Над горами поднималось вновь Солнце и в который раз окрашивало серый сумрачный утренний небосклон в кроваво-красный свет зари. Оно делало это уже миллионы лет и миллиарды раз вставало над верхушками этих самых гор, окаймляющих убийственным душащим холодным кольцом безжизненную пустыню, каменистая почва которого, наверное, никогда не остывала, даже в самую холодную зиму.
 Солнце не заботило то, что под ним.
 Пылая огнем, захлебываясь в потоке собственной алой крови, солнце вновь влезало по восточному склону гор Хаолэй, пытаясь найти короткий приют на их обагренной соком Великого Неугасаемого Светила горбатой спине, подпирающей небосвод, покрывший серым саваном всю выжженную долину. Неугасаемое Светило надеялось влезть поскорее на этот горб и отдохнуть хотя бы мгновение, пока мир внизу встречает радостным ликованием восход нового дня.
 И Красной Звезде было поистине все равно, что под ней и что над ней.
 Длинные черные тени прорезали пустыню на многие лиги. Воистину, велики и неприступны были те скалы, что возвысились в кои-то незапамятные времена над этими землями, источники, питающие жизнь которых давно уже иссякли и утекли в подземные глубины, в царство вечного мрака и холода. Только растрескавшаяся оболочка, словно засохшая корка спекшейся крови на большой ране, еще держалась между этими скалами, серым небом и Ужасом Вечности. Обреченная до конца земных дней влачить свое жалкое существование между небом и землей, между адом и раем.
 Но не было никакого дела Вечному Светочу ни до пустыни, ни до времени, текущего, словно песок сквозь разбитые артритом пальцы в глубь покоя, которого жаждал он, чтобы в последний раз насладиться безмятежными мгновениями перед тем, как уйти в заоблачную небесную даль, где будет он, тоже по своему обреченный на вечное движение и вечное скитание, весь день совершать свой долгий тяжкий путь к другому склону гор, на той стороне пустыни, на той стороне земли, чтобы упасть, наконец, в изнеможении в прохладные объятия ночи, укроющей мягким одеялом и равнину, и скалы, и небо.
 И не было ему никакого дела до тех существ, что встречали сейчас его появление с деловитым восторгом на сухой земле. Упоенные собственной значимостью сновали они взад-вперед, начиная новый день и радуясь новой заре, что на день состарило их и на день приблизило к концу их путь, такой ничтожный по сравнению с тем, что совершал в своем немом величии Желтый Император Неба.
 И, тем не менее, они жили и трудились, в поте лица своего добывая хлеб свой, как сказано было в Извечном Законе, потому что так было завещано им и не могли они иначе.
 А Звезда давала им свет, жизнь и тепло. Но не было Желтому Императору никакого дела до забот его подданных. Ибо был у него свой путь, своя дорога, по которой шел он гордо и правил конем своим, не выпуская из рук поводья, даже чтобы отдохнуть и испить водицы из подземных источников, бьющих с вершин серых гор.
 А внизу, далеко-далеко под ним, так что и не видно было Желтому Императору, Великому Светилу, Красной Неугасаемой Звезде с высоты своего полета, шел по земле человек. Шел он издалека и, должно быть, очень утомился. Поднялся человек ни свет, ни заря и вновь пустился в свой путь, как и солнце. И шел он долго, не останавливаясь и не оглядываясь по сторонам, потому что многое он уже повидал на своем веку, ибо прожил он, наверное, немало, и был уже горбат, а из-под низко опущенного капюшона у него выбивались длинные седые волосы. И был он уже убеленным сединами старцем, хотя не тяжкой и не неуверенной была его походка. Напротив, шел он прямо и гордо. Как и Звезда в сером утреннем небе, что поднималась сейчас по восточному склону Хаолэй. И знал он, что путь его еще далек. И цель далека. А потому нельзя останавливаться ни на секунду, даже чтобы передохнуть, набрать воздуха в легкие и испить воды. А день обещал быть жарким, потому что в воздухе чувствовался уже удушливый зной и высокий лоб человека, скрытый под капюшоном, начинал покрываться мелкими капельками пота.
 Но он не обращал на то внимания. Разве стоят капли пота на челе твоем какого-то внимания, когда идешь ты своей дорогой и хочешь достичь чего-то?—говорил он себе. И если действительно велика твоя цель, если ждет тебя в конце дороги твоей то, что искал ты долгие годы, разве будешь ты, когда достигнешь ее, своей цели, к которой стремился, вспоминать о том, как было жарко тебе, как изнывал ты от зноя и как ручьи пота струились по твоему челу, стекая в широко открытые глаза? И будешь разве ты жалеть о том, что не остановился тогда и не утер тогда капли пота запыленным рукавом своего дорожного халата, а двигался, напротив, все быстрее и быстрее, чтобы скорей прийти и найти. И увидеть. И неужели ты пожалеешь о той рези, от которой мучались слезящиеся от пота и пыли твои глаза, если ими увидишь ты в конце концов то, что хотел увидеть? Неужели все это будет значить что-то, когда ты придешь туда и скажешь себе: да, это то, что я искал, это то, к чему стремился я своим духом и в духе своем надеялся постичь. И если ты веришь в то, что дойдешь до конца пути, не упав замертво на сухой пыльной дороге, если веришь, что силен твой дух, чтобы дойти, то неужели остановит тебя боль в ногах, или зной, или холод, или слепота, или кровавый туман, застилающий взор?
 Так думал человек и потому он шел, не останавливаясь и не оглядываясь по сторонам, ибо все это он видел и не имел иной цели, кроме как найти то, что он искал. И не было ему никакого дела ни до пустыни, ни до камней, что торчали из мертвой земли подобно зубам дракона, ни до солнца, что вставало из-за скалистых уступов, что подпирали со всех сторон купол бледного неба.
 И Великому Светилу тоже не было никакого дела до существа, что шло теперь, как и всегда, под его лучами. Ни до мыслей его, ни до желаний, ни до помышлений его. Спокойно остановилось оно на самой вершине самой высокой и неприступной скалы в Хаолэй и осмотрелось по сторонам, нет ли чего в этом мире нового и примечательного, на чем могло бы остановить оно свой величественный взгляд единственного кровавого ока, еще не очистившегося от девственной скверны своей, после того, как повергла его в слезы темная ночь. Но не было в мире ни на земле, ни над ней ничего такого, что могло бы привлечь его внимание. И, привстав на стременах, бросил Желтый Император последний клич свой уходящей засыпающей ночи, обещав вернуться к ней. И двинулся дальше в путь по дороге, что вела его к западным горам, за которыми ждал его покой и отдых.

 Когда Великое Светило пробралось через горный перевал и вылило весь свой свет в пустыню, человек добрался до обширного взгорья. То был курган, сверху посыпанный золотисто-серым песком. Вокруг кургана сквозь камни видна была поросль молодой, но уже пожухшей травы и пригорок был потому похож на проплешину старого чжоусца.
 Человек остановился на самом верху его. Отсюда была видна ему почти вся пустыня, и ее гребни, ее камни, что разбросало невидимой рукой древнего, давно почившего в этой бесплодной земле великана (или мужественного воина, победившего в жестокой схватке гигантского дракона), ее унылый пейзаж открылся человеку во всем своем немом великолепии. Он стоял долго, прислушиваясь к тихому посвистыванию северного ветра, что кружился вокруг кургана, словно волчок или оборотень в полночь, совершающий магический танец-ритуал завораживания запоздалого путника. И человек услышал в этом свисте предупредительный глас: не ходи, не ищи, остановись! Но он знал и другое, чему учили старики и что шептало ему его собственное сердце: никогда не останавливаться и никогда не поворачивать назад, если хотя бы и одна только твоя нога уже вступила на путь, который выбрал твой разум. И если твой долг лежит в стране, что сокрыли от тебя высокие горы, и широкие реки, и глубокие земли, то стань коршуном и перелети через горы, стань лососем и переплыви реку, стань маленьким подземным хищником, грызуном-эрлек и просочись сквозь землю. А если она твердая, как камень, то стань каплей чистой воды и проточи дыру в камне. Потому что только так ты поймешь, где настоящий дом твоего духа—в каменном сердце волка или трепещущем как лист на ветру сердце шакала.
Человек скинул со лба капюшон и, приставив руку козырьком, чтобы солнце не слепило глаза, взглянул в даль, туда, где серая равнина сливалась с голубизной прозрачного неба. И хотя велико было расстояние, что отделяло его от края света, от страны, из которой не было пути назад, как говорили древние, и хотя седины давно покрыли его голову, но зоркий глаз человека заметил далеко-далеко впереди то, что он и ожидал там увидеть: узенькую полоску, подернутую сизым туманом. Это были горы. Подножие великих, неприступных гор, что на родине человека с капюшоном назывались Кой-Чжи. Небесные горы, священные горы, земля, в которую ходили многие, но никто не возвращался.
 А ветер свистел и свистел в пустыне, то завывая по-волчьи, то шелестя песком, как змея. Но тут до уха путника долетел другой свист, прямо у него из-под ног. Человек резко нагнулся вниз и молниеносным движением вынес руку вперед. Длинная ядовитая змея повисла у него в руке, шипя и извиваясь. Но крепко держала рука старого человека. Одно только быстрое точное движение и с хрустом оторвалась бы голова гадюки, но не этого хотел человек. Не злостью, но вековой мудростью сверкнули огромные желтые глаза змея.
 «Зачем пришел ты сюда, чужой?—говорили эти глаза,-- Неужели нет у тебя дома, где мог бы ты сидеть вечерами у теплого очага, разведенного твоим старшим сыном и есть ужин, приготовленный твоей любимой женой? Или нет у тебя сыновей, с которыми ты мог бы пасти свой скот на богатых плодородных лугах? Или нет у тебя думбры, на которой играла бы тебе твоя старшая дочь-красавица, которая вот-вот выйдет замуж и уедет с тем человеком, которому ты со спокойной совестью поручишь оберегать ее?» Так как будто говорили эти глаза мудрого змея.
 И ответил ей человек: «Нет у меня дома никакого, кроме того, где я сейчас, потому что весь мир мой—мой дом родной. И нет у меня очага, разведенного старшим сыном, потому что сердце мое—единый очаг мой и нет у меня иного. И не ем я ужин, приготовленный на очаге любимой женой моею, потому как моя судьба—жена моя и вечно я поедаю то, что сготовила она мне. И не хожу я с сыновьями пасти скот свой. Ведь богатство мое все здесь—в залатанной суме за спиной и не надо мне большего. А сыновья мои, мои верные помощники, что поддержат старика в последний день—это мой дух, да моя воля, что движет меня по дороге судьбы. А думбра моя—это моя душа, струны которой и сейчас все еще звенят при каждом дыхании воспоминаний, как подвешенные к тонкой ивовой веточке серебряные колокольчики на майском ветру. Потому и иду я туда, где кончается мой путь. Потому я и здесь, о мудрый змей-ага».
 Так сказал он про себя, глядя в большие очи змея. И отпустил его. Медленно уполз в сторону змей, не тронув человека. Медленно пошел человек дальше, прочь от кургана, где лежали под песком черепа и скелеты тех, что убиты были мудрым змеем. И был этот курган велик. Так велик, что всю пустыню до самых Кой-Чжи увидел с него человек своим зорким глазом.
 А Желтый Император лишь горделиво покосился на него с верхушки скал, ибо услышал он вопрос мудрого змея и достойный ответ старца.

 Еще долго шел человек не останавливаясь и не стирая пот с изможденного лица своего, пока Желтый Император не достиг своего Высокого Трона и не уселся в нем, глядя вниз и вещая золотыми устами о середине дня. И остановился тогда человек, впервые после того, как сошел с кургана, где многие были похоронены без лопаты и кирки, где лежали наказанные мудрым змеем, прикрытые саваном из желтого песка.
 И тогда поглядел человек вдаль, но даже его зоркое око не увидело на сей раз скалистых отрогов Кой-Чжи. Слишком далеко еще было до них. Слишком далеко до страны предков, до конца пути. Еще идти и идти предстояло человеку в капюшоне. Не было конца-края его дороге, которую избрал он сам.
Сев на горячую землю, скинул он с плеча суму и вынул оттуда свой хлеб: черствую лепешку. То был весь его обед. Да пара глотков затхлой воды из пустеющего бурдюка. И тем он насытился, потому что не пищей был занят его ум. И не конины, не рисовых лепешек и не зелени требовал его дух.
Поев и прочитав краткую молитву он встал и вновь пустился в путь. И шел до самого вечера, пока Вечное Светило не провозгласило конец дня, принеся себя в жертву ночи и пустив себе кровь на алтаре западного склона Хаолэй, за горой Кхай-ни.
 Тогда только остановился человек и имел он свой скудный ужин—вторую половину черствой лепешки. И бросив на него мимолетный взгляд, Желтый Император подумал, что, стало быть, не простой это смертный, если может он обойтись одной лепешкой в день и несколькими глотками затхлой воды, совершая свой путь под жарким дыханием Его уст.
 Подобно фаллосу возвышался Кхай-ни над Хаолэй. И вонзившись во чрево Красной Звезды, он лишил ее девственности, и потоки алой крови залили серые скалы и хребты. И нежная ночь укрыла их обоих, чтобы не позориться перед миром. И впустила на небо свою дочь—Серебряную Луну.

 И еще долгих семь лун шел человек по мертвым землям. И солнце много раз вставало над восточным склоном и столько же раз опускалось в объятия ночи, выпуская на свет луну. И совершало свой путь по небосклону, так же, как и человек под ним, совершающий свой переход по пустынной земле.
И шел человек все вперед и вперед, не обращая внимание на зной, и жажду, и голод. Потому как была у него единая цель и не было времени, чтобы смотреть по сторонам и вопрошать холодные камни о своей судьбе. И не было времени, чтобы остановиться. Потому что не был он простым смертным, как и заподозрил Желтый Император, взглянув на него раз со своего небесного трона, из своих заоблачных чертогов. Хотя был рожден он смертной и отец его, и дед, и отец, и дед деда были смертными. И до семижды седьмого поколения, сколько только знал он, все предки его были смертными. И испокон веков жили они на земле, что зовется страною предков. И туда держал путь человек.

 Но однажды ночью исчезла луна. И на утро не встало солнце. И весь мир погрузился во мрак. И тогда понял человек, что ослеп.

 И он встал, трясясь от ночного холода и от стали страха, что сковал вдруг все его члены и заставил содрогнуться, быть может, впервые в жизни. И впервые за долгие луны, что провел он в бесплодной земле, человек остановился на мгновение в нерешительности.
 Но недолго длилось это мгновение. Всего лишь миг, в течение которого сильнее забилось его сердце, предчувствуя близкую развязку трагедии. Близился конец спектакля. Большого, прекрасного спектакля, что зовется у многих народов «жизнь». И вот уже подошли двое в черных капюшонах, чтобы опустить занавес.
 Но еще не пришел черед человека. Еще теплился в нем дух воина и странника. И он выпрямился на трясущихся от страшной усталости ногах, покрывшихся кровоточащими гниющими язвами, которые тут же облепили тучи мух и всяких кровососущих тварей. И сделав первый шаг в черное небытие, в бездну неизвестного, он понял, что сможет пройти еще много лиг, пока вечность не остановит его и не примет в свои холодные объятия. И потом последовал второй шаг, и был он уже не столь мучительным, как первый. И затем третий, и четвертый, и пятый… Его ноги сгибались и разгибались, движимые одной лишь надеждой, что скоро вновь укрепилась твердой верой, а вера превратилась в знание. Знание конца. Знание начала всех начал.
 И когда он почувствовал, что свет солнца за шторами ослепших глаз побледнел, он не остановился, ибо ему теперь уже не нужен был свет, чтобы видеть, куда он идет. Потому что теперь сердце подсказывало ему, где то, к чему стремился его дух.
 И лишь когда лунные волк и заяц начали свой ночной полет, человек упал. Он был без сознания. И последнее, что он почувствовал, было то, что он лежит на камнях.
 И это значило, что перед ним подножие гор Кой-Чжи, где находится далекая, неизведанная страна предков.

 А Серебряная Луна, дочь Желтого Императора и Черной Ночи, плыла и плыла в своей небесной колыбели, предаваясь своим легким мечтам и грезам. И не было ей никакого дела до одинокого слепого странника, что лежал, распростершись, на голых камнях далеко внизу, на чужой непонятной планете.

 Человек спал и ему снился сон. Он был далеко отсюда. Там, где никогда не поднималось солнце. Где небо закрывали верхушки гигантских горных сосен.
 Школа. Школа хранителей Че-Гхо.
 -Ты понял урок, Валдер?—услышал он голос прямо над своим ухом, которое почему-то ныло и горело.
 -Да, я понял.—донесся до него собственный тихий, но твердый голос.
 -Что ты сказал, ученик?! Я не расслышал! Повторяю свой вопрос, и помолись всевышним богам, чтобы они помогли тебе подобрать достойный ответ на него! Понял ли ты урок, ученик Валдер?—прогремел вновь знакомый, но давно забытый голос.
 -Да… учитель. Я понял урок. Дух моих предков во мне, и во мне горит огонь их сердец.
 -Ладно.
 Огромная тень на черной стене отступила на шаг и ему показалось, будто чьи-то пальцы разжали кольцо вокруг его горла.
Человек, который был теперь Валдером, учеником школы хранителей Че-Гхо, поднялся с пола и повернулся к учителю. Но из-за кровавого тумана, застилающего глаза, он увидел только огромную тень прямо перед собой.
 -Итак, ты найдешь пещеру?—прогремел властный голос учителя.
(я не знаю, где находится эта пещера, я не знаю, где она, я не знаю, есть ли она вообще, все это сказки стариков, что треплются вечерами у огня)
 -…
 -Ты НАЙДЕШЬ пещеру Ронанорикса ?!
 -Да,..—комок в горле мешал говорить. Но он испугался, что если ничего не скажет, учитель вырвет ему язык и он вообще уже не сможет говорить.--Да учитель.—Сказал он тихо.—Я постараюсь.
 Он не видел его глаз, но понял, что они налились кровью от гнева.
 -Спрашивал ли я тебя, чтобы ты постарался найти пещеру?
 -…
 -НЕТ!!! Я не спрашивал тебя, ученик Валдер, недостойный своих предков, постараешься ли ты найти ее! Но я спросил тебя, найдешь ли ты ее? Могу ли я ждать от тебя ответа, или твой язык уже ни на что не годен и следует нам лучше вырвать его с корнем и скормить голодным псам?
 -Нет, учитель…Я найду пещеру. Пещеру Ронанорикса. Я найду ее.
 Ученик Валдер поднял глаза и теперь сквозь кровавую пелену он увидел его глаза—глаза учителя. Они были холодны, словно сталь. И безжизненны, как песок в пустыне. Но в них сверкнула искра удовлетворения. Или даже одобрения. Всего лишь мгновение, но это была величайшая награда в жизни ученика Валдера.
 -Тогда тебе нечего дожидаться здесь того дня, когда смерть придет и заберет тебя. Ступай и помни про урок.
 -Я помню, учитель.
Он повернулся к выходу. За неровным проемом виднелась залитая ярким утренним светом дорога. В углу двери большая паутина сверкала капельками блестящей росы. Только когда ученик перешагнул порог, он понял, что впервые в жизни увидел солнечное утро. И оно было чудесным. Потому что он знал, что ему делать: идти и найти пещеру Ронанорикс. Пока смерть не пришла, чтобы забрать его в страну туманов.
 И он двинулся в путь.

 Ослепший, брел он в потемках и не знал, что вокруг него и что над ним. Скоро он перестал понимать, когда с неба смотрел на него Хозяин Дня, а когда—Дочь Мрака. И он просто шел вперед и вперед, падал, терял сознание, затем вставал и опять упрямо двигался на север, карабкаясь по почти отвесным скалам, наощупь находя в монолите каменных стен малейшие трещины и выступы, которым можно было бы доверить свою жизнь. И бывало так, что он забывал и про себя, а когда приходил в сознание, то понимал, что все еще идет или карабкается по скалам. На Север. К земле предков.
 Пещера Ронанорикса. Первое в его жизни солнечное утро. Капли росы, чудесной, серебристой росы на тоненьких паутинках в углу двери школы хранителей Че-Гхо.
 И урок.
 (Я понял урок, учитель. Дух моих предков во мне, и во мне горит огонь их сердец.)
 
 Желтый Император успел уже несколько тысяч раз прогуляться на своем скакуне по небу с тех пор, как человек, некогда ученик Валдер, а теперь хранитель Валдер впервые и в последний раз увидел далеко на горизонте, что поглотили туманы,--узенькую полоску Кой-Чжи. Теперь он уже ничего не понимал и ничего не чувствовал. Он не знал даже, идет ли до сих пор, или уже умер и лежит в вырытой кем-то могиле. Но ему было все равно, потому что он в любом случае не смог бы встать из нее. Он вряд ли смог бы выйти из нее. Даже если бы ему сказали, что страна предков в нескольких дюймах от него, достаточно лишь вытянуть вперед руку и просунуть ее сквозь слой земли, который отделял его могилу от света, которого он бы тоже уже не увидел.
Но ему было все равно.
 Он мог бы еще услышать звон горного ручейка, совсем тоненькой ленточкой стекающего по каменистым уступам в долину. Но уже ничего не слышал и не хотел слышать. Все чувства отказали ему и даже его грязное тело, превратившееся в одну большую язву, покрытое сплошь гнойниками и нарывами, ничего уже не чувствовало, ни острых камней, режущих загрубевшие ступни ног словно меч самурая, ни укусов ядовитых тварей.
 И воистину, ничего уже не могло пробудить его к жизни.
 Разум давно оставил его. Возможно, еще до того, как он потерял зрение. Слишком много лет провел он в пустыне, часто без крошки и без капли во рту бродил он по несколько лун кряду. Он ел насекомых, которые тучами кружились над его ранами. Он питался собственным телом, когда понял, что иначе не сможет идти дальше. Он резал вены острыми камнями, что попадались по пути и пил собственную кровь.
 Но теперь ему уже было все равно. Он даже не ждал уже и смерти. Он даже и не думал уже о жизни. Все поглотила сутана безумия и отчаяния.
Иногда сквозь туман сумасшествия до него доносились звуки из внешнего мира. Школа хранителей, урок, слова учителя. И тогда ему вновь начинало казаться, что он все еще идет, он даже видел себя: согбенную годами фигуру безумного скитальца,--едва заметную точку на фоне огромной безжизненной пустыни. Мало похожее на человека существо, только какая-то глупая пародия на него. И когда он думал о слове жизнь, он вспоминал про покрытый гноящимися ранами ходячий труп, над которым кружились тучи паразитов.
 Еще он видел дерево и себя на нем, подвешенным вниз головой. И из носа, и ушей, и выклеванных вороньем пустых глазниц его вытекала вся его вера, образуя на каменной почве некое подобие дороги, которая вела куда-то в неизвестное.
 Потом он сходил с древа и шел по дороге. Шел и шел, пока не приходили двое в черных капюшонах и не привязывали его снова к дереву. А он снова слезал с него и уходил вниз по дороге…

 Человек открыл глаза. Высоко над ним, в подернутом сероватым туманом небе парил орел. Он высматривал себе добычу на холодной каменной земле далеко внизу, но не трогал человека. Легкий ветерок касался его загрубевшего лица, превратившегося в изрезанную глубокими ранами деревянную маску. Но он чувствовал это прикосновение—поцелуи богини ветров.
 Хранитель Валдер приподнялся на своем жестком ложе. Вокруг были лишь горы—безбрежное море отрогов, отвесных скал и уходящих далеко вниз расселин, по дну которых струились, перепрыгивая с порога на порог серебристые ленты горных рек.
 Много лет тому назад двинулся он в путь и наконец дошел до того места, к которому шел столько дней и ночей.
 Это была страна предков, куда приходили все его предки, чтобы скончать свой путь. Великая священная долина Кой-Чжи.
 Человек поднялся и пошел. Здесь он видел. И чувствовал. Так, как нигде раньше. Он чувствовал, как в глубине его сердца бьются сердца его предков и как их души говорят с ним. Они все были здесь. Они звали его. Они поняли, что он пришел. Хранитель.
 (Дух моих предков во мне, и во мне горит огонь их сердец.)
 Да, теперь он на самом деле понял, что значили эти слова—слова из девиза учеников давно покинутой им школы. Он много раз думал, что понимает их, что он ощущает это—их дух и огонь их сердец. Но только сейчас он почувствовал это по-настоящему. Так в центре гигантского муравейника всякий муравей соприкасается усиками с другими муравьями и все чувствуют и видят одно и то же: нечто, что корнями уходит в глубокую древность, такую древнюю, как пыль в пустыне, как подземные воды, как морская галька, миллионы лет омываемая волной прибоя.
 
 Он еще раз посмотрел в чистое темное небо, сияющее миллиардами звезд. На тонкий диск луны, плывущий в задумчивости по волнам своей одинокой печали. На горы и расщелины. Он вдохнул еще раз воздух гор, от которого можно было задохнуться—так он был хорош. И он помолился всех своим богам и возблагодарил их за то, что они не оставили его в этом пути. Пути длиною в жизнь.
Человек пришел к цели. Он вернулся в страну предков. И они приняли его. Потому что он был достоин того.
 Хранитель приник щекой к холодному камню у черепа своего дальнего предка. Он спал и сны его были прекрасны.

 Прошло немало времени, пока мороз не сковал его тленные мощи и не превратил их в камень. Так закончилась жизнь последнего хранителя Че-Гхо. И на этом заканчивается наш рассказ. Рассказ о человеке, который прошел свой Путь.