сто

Кайт Шылова… «Да, именно через «ы» пишется», - давным-давно устала повторять она – учителям и знакомым, одноклассникам и тренерам по фехтованию.
Кайт Шылова больше всего любила остаться дома одна, забраться с ногами в огромное кресло, положить рядом на журнальный столик две-три конфетки, взять книжку – Андерсена или Ремарка, и в полной тишине, когда никто и ничто не отвлекает в мире внешнем, погрузиться в сладковато-горестные мысли и слова мира внутреннего…
Отец их бросил, когда Кайт было года полтора, его «обманула, да попросту околдовала эта ведьма… Эта Чернова». Мама до сих пор повторяла эту фразу-оправдание, но, казалось, что она сама давно не слышала произносимого, как будто механически и фальшиво улыбалась в ответ на приоткрывшуюся дверь чьего-то осторожного вопроса.
Мама, спустя несколько часов после последнего телефонного звонка отца, сожгла все его фотографии, а потому воспоминаний об отце у Кайт и быть не могло, так, какие-то картинки в памяти в виде запомнившегося хмурого лица мужчины, что жил у них в квартире дней пять, когда Кайт было лет десять, да опостылевшее, но вынужденное произношение собственной фамилии с ударением на «ы». Отец Шылов… Отчего-то представлялся священник в черной рясе и черной… Как там у них называется эта шапка?.. С лицом вечно недовольного пятидневного гостя…
Быть может, причиной произошедшего в дальнейшем стали мысли Кайт о том, почему в мире столько несправедливости, горя и страданий - каменными гостями они являлись и днем, и перед сном, подолгу стояли рядом, укоризненно смотрели в глаза. Серьезными размышлениями Кайт делиться ни с кем не спешила – одноклассников волновали проблемы иные, а мама, казалось, вообще боялась дочери, никогда не смотрела ей в глаза, прятала свой взгляд в телевизор, подожди, подожди, сейчас досмотрю...
Но вряд ли причина всему - увлечения Кайт фэнтези, Урсула ле Гуин и Кейт Лоумер, конечно, тоже гостили у неё в комнате, но получилось ли у них убедить Кайт в чем-то?.. Герои анимэ тоже, думается, не при чем – хоть и было пересмотрено порядка сотни фильмов, и некоторые слова из них воспоминанием о сне прочно остались внутри Кайт, но какое отношение «метрополис», «манускрипт», «хеллсинг» имеют к тому, что она решила сделать однажды?..
Когда Кайт поняла, что её не оставит зудящее, нестерпимое желание найти ответы на вопросы, шумящей очередью обвивающие её голову, она решила действовать. Сережа Попов – самый добрый и честный в классе, но и самый унижаемый; мама, как же она дальше сможет жить внутри телеэкрана, и виной ли всему отец Шылов; два солдата, отобравшие на вокзале у старушки сумку, начавшие бить старую женщину, и люди, не обратившие на это внимание, хотя бы взглядом, пусть даже как на запрещенную рекламу ненависти…
Сражаться, сражаться, сражаться – с несправедливостью, со злом – оружием, мечом… Кайт купила в магазине небольшой нож, с красивой, украшенной драконом ручкой, уместила его в свою маленькую сумочку. Ждать подходящего случая опробовать оружие долго не пришлось.
…Когда мужчина одним рывком развернул Кайт к себе спиной, и, ударив её по шее, заставил нагнуться, а сам засуетился где-то сзади, Кайт, одной рукой упершись в стену лифта, другой расстегнула сумочку, болтающуюся у неё совсем не беспомощно на шее.
В захлебывающемся от пореза на шее звуке остатка голоса, в проступающем темном пятне на расстегнутых джинсах, в обмякшем, сдавшемся теле, что после мокро-красно-измазанных дерганий замерло на полу лифта, Кайт услышала ответ. «Всё правильно». Она наклонилась к нагромождению из рук, головы, мокрых штанов, поцеловала грязную небритую щеку.
- Всё правильно, - прошептала она. – Ты освобожден от зла. Ты свободен.
…У Максимова и Полотненко, которые особенно обожали глумиться над несчастным Поповым, во вторник было пять уроков, а потому выследить их в уместной обстановке труда не составляло. Нож перерезал горло сначала одного, а пока другой молча смотрел, как его друг оседает на грязный пол подъезда, Кайт подошла к нему, поцеловала в плотно сжатые губы, отпрянула. Нож разомкнул сжавшиеся зубы и вошел, чуть задравшись вверх, по самую рукоятку. Заглянув в широко открывшиеся глаза, Кайт поддержала падающее тело, сказала негромко:
- Свободен. Теперь ты свободен.
…Нож стал казаться Кайт чем-то неубедительным, некрасивым и детским, поэтому она решила купить нечто более внушительное - нож много более длинный, почти меч. Спрятала его в тубус, повесила за спиной, ходила по улицам…
- Ты что, падаль, делаешь? Паскуда, я что тебе сказала делать?! Почему не слушаешься, падаль?!
Плакавшую девочку, над которой склонилась, судя по всему, её мать, Кайт увидела издали – поначалу просто наблюдала. Подойдя поближе, на расстояние половины локтя, сделала небольшое движение клинком от себя, в сторону женщины. Та упала. Еще раз вонзила нож. Еще. Еще.
- Мама! Мама! – откуда-то донеслось до Кайт. Откуда-то. Издалека. Очень издалека.
Взмах мечом. Один взмах. Не мешай. Тело без головы. Одиноко.
Кайт опустилась на колени. Посмотрела на распростертые маленькие ручки, на сжавшиеся кулачки. Увидела, как на неё смотрят открытые детские глаза. Решительно направила меч на себя.
- Свободна, - произнесла Кайт. – Свободна!
Но не смогла даже шевельнуть руками.