Хромое Колесо. журнальный вариант

Подписывайтесь на мой ТГ-канал: https://t.me/depecheff/

Хромое Колесо.
24. 02. 2006

Для любой предвзятой токи зрения всегда найдутся неопровержимые доказательства!
(Энциклопедия юного велосипедиста)


Танка не последняя.

Это случилось в то время, когда уже была изобретена кофеварка, но ещё не были высажены ромашковые поля на обратной стороне Луны. В то время когда Заратустра уже поднялся на гору, но ещё не было доказано инопланетное происхождение грибов. В то время когда человек расщепил атом, но ещё не смог сосчитать количество людей вращающих Колесо. В то время как Исса завершил свою кармическую миссию, но ещё до того как было дезавуировано Спасение.

Славное, доброе, беззаботное время ББТ, ромашкового чая, Просветления, мате, Сквотов и Амфи-Колы. В то время я тоже был. Придурок или Пришелец, как вам угодно. Придурок с большой бутылью трансцедентального Кальвадоса.

Мне с детства говорили, чтобы я не нажимал на Красную Кнопку. Говорили что это КаКа! Я и не нажимал. Не нажимал, пока не перестал быть ребёнком. Пока не выгрыз дыру в стене когнитивного диссонанса и не высыпал его ошмётки в мусорное ведро радости жизни. Да и не был я никогда маленьким, всегда был тем кто есть всегда. Просто когда мне становилось тесно в себе, я подрастал и становился опять же собой, но чуть большим. Пока не устал подрастать. Надоело запоминать новые размеры одежды и обуви. Ленив я для этого. Как впрочем, и для многого всего остального.

До тех пор пока я не попал в Сквот, я думал, что я наивеличайший придурок на земле. Какое самомнение! Больше я так не считаю. Сквот Колеса отрезвил меня от этих тщеславных мыслей. Вытрезвитель тщеславия. Очень качественный вытрезвитель. Практически без побочных эффектов самокопания и зачистки периметра мысли граблями депрессии.

Когда видишь опасную бритву у горла, жажда жизни сменятся фаталистическим отупением. Не сразу, лишь тогда когда видишь, как красная липкая лужа растекается по полу. И уже не важно, что это за лужа, чья она. Она есть и в размерах не уменьшается. Гигабайты памяти, в надежде оторвать от тебя кусок пожирней, с гадкой улыбочкой экзорциста разматывают запись всей жизни. Не твоей, а всей. Сложно понять, откуда в тебе столько всего напичкано, но раз в жизни у каждого бывает момент, когда клубок записей выравнивается, втягивает узелки противоречий в себя и перед тобой встаёт ясная и простая картина. Мозг хитрее нас он пишет всё, не спрашивая у нас на то разрешения.

Будь я умнее – никогда не стал бы ничего писать. Только вот тщеславие зараза губит все разумные телодвижения. Хорошо хоть не возомнил себя гением. Вот было бы забавно к концу жизни узнать о том, что ты не гений, тогда как только им себя и представлял. Конец жизни, смешно звучит. Как будто хоть кто-то знает хоть что-то о том, когда он наступит. А может он уже наступил, а я сижу, разматываю клубок записи и думаю, что если кто и умрёт сейчас так только не я. Всегда кто-нибудь дугой. Разве кто-то в силах поверить в то, что именно он умрёт на самом деле. Умрёт раз и навсегда, без вариантов обратимости. Без вариантов ремиссии души. Без Просветления. Я не умру сегодня ни за что, потому что я в это не верю! Белка в колесе.

Шутовство, паясничанье и звериный сарказм – единственное, что меня отрезвляет от самолюбования. Да и то лишь в условиях пребывания в Сквоте Колеса. Мне могут возразить, зачем же, мол, я продолжаю наматывать гигабайты записи на жёсткий диск мозга. Знал бы – давно перестал бы! Мозг вот только с этим не согласен. Что ему моё нежелание.

Особым умникам жаждущим препарировать меня я отвечаю, что таким вот образом сублимирую своё невостребованное либидо, проецируя его на плоскость Колеса. Хотя конечно это чушь, а не определение. Но если скажешь правду – не поверят, сочтут лжецом или снобом. Неликвидным маргиналом и зазнайкой. О чём бишь я, ага – о том, что я искренне верю тому, что жизнь прекрасна. Более того, я этого никому больше не доказываю и не пытаюсь переделать мир. Целее буду я и мир.

Эгоизм? Нет, галактическая безопасность!

Лучше вообще ничего не делать, чем пытаться наполнить пустоту никчемностью.
Да и вот ещё что – будь я умнее, я не стал писать всё то, что вам теперь приходится читать…
Но разве у тебя есть, какой ни будь вразумительный выбор, когда ты видишь опасную бритву у горла.
Человек сидящий рядом с тобой протягивает к тебе руку, прикасается к рукаву твоей толстовки и шепчет тебе: Расскажи обо всём, с самого начала. Расскажи о том, как всё было на самом деле. Размотай клубок записи. Спаси жизнь.

Только вот зачем это мне. Разве я спаситель? Наверное, да, если кто-то так считает.

Буду спасать. Сидящий у стены в липкой красной луже спаситель. С ноутбуком на коленях. Погрязший в своём нарочитом одиночестве спаситель.

Никто не учил меня как надо писать. Поэтому сижу и изобретаю колесо. Не имея ни чертежей, ни понимания как правильно надо его делать. Изобретаю.

Каким бы я не был одиноким человеком, если конечно я не вздумаю замуровать себя в стену, то по статистике меня окружает порядка двух тысяч человек, с которыми я знаком лично или же которые знают меня на столько, что при встрече со мной приветственно улыбаются мне или презрительно поджимают губы. Хм, а что если я действительно стану писателем, хотя бы ради спасения чьей-то там жизни? Тогда, не особо напрягаясь, я имею, что сказать людям не менее двух тысяч раз – своими россказнями, разумеется. Особо даже придумывать не нужно – вот они тысячи и тысячи ходячих полунедопридуманных историй, знай только, успевай перезаписывать из диктофона мозга в ноутбук. Небывалые приключения и невероятные истории. Они живут по соседству. Остаётся что? Правильно – побороть природную лень, которая на сто процентов заражает именно тех людей, которые меньше всего в ней нуждаются. У меня-то, есть к тому же куда более весомый стимул. Опасная бритва у горла.

Она говорит мне, что я больше не неписатель. Раз так то у меня появилась идея – написать роман-танку. Какого-то конкретного представления о том, что это такое я не имею. Для меня танка – это небольшое непонятно как рифмованное произведение с рубленым концом. Без разжёванной морали – по европейскому, американскому, восточному или ещё какому там образцу. Этим то она меня сейчас и привлекает, даже не она сама, а принцип, по которому она пишется – как впрочем, я себе это представляю. Но! Да-да-да, ленив я, не приведи Господь как! Но, пожалуй, я придумал способ, как обмануть своё писательское невежество.

Возьму самоклеящиеся листочки, отлипну от стены, возле которой, скрючившись, сидел последние пол часа, выдумывая способ, чтобы спасти жизнь. Развалюсь на полу и начну выдумывать.

На каждом листочке – не больше одной идеи в день – буду писать основную идею-тезис того, что буду увековечивать завтра. Встану утром – увижу листочек, приклеенный на самом видном мне месте, с уроком, и целый день буду ходить, выдумывая как продлить жизнь.

Тысяча и одна ночь в современном переводе, только обратной полярности. Пока я пишу, чья то жизнь спасена. Моя ли, кого другого ли. Теперь уже не важно. Игра началась. Колесо катит…

Хм, и вроде как уже легче самому стало. Принцип действий, алгоритм, придуман – стоять на месте невозможно. Вечером перепроверю то, что написал сутра – лучше всего откладывать то, что сделано, а потом смотреть н это вроде как со стороны. Редактировать, глядишь, и получиться что-то более менее стоящее. Напишу следующий урок на листочке. И так изо дня в день. Жизнь продолжается.

Отсутствие спонтанности? Ну и что, что не видно спонтанности. Она была тогда когда придумывается идея – а уж идей-то мне не занимать. Так что если чего больше и нет у меня, так это возможности придумывать оправдание врождённой творческой лени.

Пока я пишу – никто не умрёт.

Итак, буду писать день за днём – без перерывов, малыми шагами рождая что-то большое. Не пустозвонную писанину, а концентрированный Роман-Танку. Сложный и настоящий по содержанию. Когда твоя писанина способ спасти жизнь, то тут не до ненастоящейстей. Неужели я нашел, как обмануть лень? Похоже, что да, а если и забуду, то опасная бритва всегда напомнит о забытом.

А тысячи людей всё также будут здороваться со мной. Каждый будет нести в себе урок на завтра…

Ей Богу не знаю, что у меня получится. Любовный роман, триллер, детектив, ПорноЭротика или фантазм. Сразу скажу честно, что все, что я напишу, будет пропущено сквозь призму самого меня. Через моё Я. Не просто Я, а бесконечность моих Я. Я будет столько, что очень скоро и очень многим станет тошно от меня. Я понимаю вас, представьте каково мне жить с собой. С моим Я.

ЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯ.

Все остальные события и герои будут лишь фоном для того, чтобы моё Я выплеснулось на вас, на целевую аудиторию.

Похоже, что любое художественное произведение, с лёгкостью, можно пересказать двумя – максимум тремя предложениями. Вне зависимости от их объёма. Одна, десять или тысяча страниц текста. Всё равно.

Всё это напоминает детский анекдот про то, как Вовочка на вопрос о том, с чего начинается сочинение, ответил, что начинается оно со слов: «Ковбой сел на коня», а на вопрос о том, чем сочинение заканчивается, ответил: «Ковбой слез с коня». А что же было в середине сочинения? Да то же самое, что и в любом художественном произведении, будь то кинофильм или роман. Главное как это написано или снято, а звучит середина всегда одинаково, хоть и с разной чистотой и настоящестью. Красивее всего, у писателей, получается сесть и слезть с коня. Средина же…
«Тык-дык-тык-дык-тык-дык».

Но ведь, наверное, это не так уж и важно, а если что и важно так это только то, что Колесо катит по нам…

Начнём?

Танка Первая

Я искал Его среди миллиардов людей, разделив их на пять неравных частей:
1.Те, кто верит в то, что они Избранные.
2.Те, кто хотят в это верить.
3.Те, кто отрицает само существование Избранного.
4.Те, кто даже не подозревает о существовании Избранного.
5.Избранный, но он не знает об этом. Или притворяется, что не знает. Хотя зачем ему?

Последнего я, так и не нашёл. Ну и не маленький он, сам найдётся!

Сегодня я спускаюсь в метро в ожидании Чуда. Вру. Я всегда спускаюсь туда в ожидании Чуда. Сегодняшний день ничем не отличается от тысяч предшествовавших этому. Таких же уныло жизнерадостных резиново нескончаемых дней.

Эскалатор бодренько, по-Колёсному тянет меня вниз. Я не сопротивляюсь. Для сопротивления нужна цель. У меня же цель другая. Несопротивляемая. Сегодня на всех рекламных бордах только одно: «ББТ. Путь к Просветлению!». Но я на это не обращаю внимания. Нужно спуститься вниз, сесть в вагон и добраться до выбранного в этот раз места. Работа есть работа. Работа? Уже и сам не знаю. Когда только начинал, то работой этой не считал. Думал, что просто спасаю Мир от Одиночества. Больше так не считаю. Давно не считаю. Наверное, лет десять как не считаю. А может и больше. Не помню. Скорее всего, вообще никогда не считал. Не бесплатно же Спасаю. К чёрту Чудо — надо думать о работе!

Как я уже обмолвился раньше, работаю я Спасателем. Спасателем от Одиночества и Безнадёжности. Не скажу, что сам я спасся от Одиночества. Семья где-то утеряна, не видел её несколько лет. Да и нет ни малейшего желания видеть их. Что я им могу сказать, кроме того, что мне нечего им сказать? Но во мне столько нерастраченной Любви к ним, что я не могу держать её в себе. Мне становится плохо от её перенакопления во мне. Я чувствую, как она отравляет меня продуктами своего полураспада. Поэтому я несу Мир и Спокойствие другим людям. Я специально выдумал для себя такое оправдание. Оправдание-мотивация нужны всегда, чтобы заткнуть рот скукоженной совести. Вот я и несу мотивированное Спасение другим. Не надолго. Пока не надоест. Мне или тому, кого я Спасаю. Спасать Мир нужно аккуратно, что бы не нарваться на тех, кого недоспас в прошлые разы. Такие есть. И немало. Лучше не попадаться им на глаза. Для них ты Вор. Духовный Вампир. Чёрт побери! И это после всего, что я для них сделал! После того, сколько я отдал им Себя!

Если у тебя нет Цели – выдумай её для себя!

Как это измерить? В каких единицах?

Эскалатор почти дотащил меня вниз. В руках у меня букетище белых роз. Я прихватил их на Тверском бульваре. Букет был возложен кем-то к подножью памятника Есенину. Рядом с недавно установленной будкой ББТ. Я всегда так делаю. Правда, не всегда там белые розы. Это значительно снижает мои представительские расходы. Деньги надо экономить, на случай долгого безрыбья. А в электрическом свете подземки розы смотрятся очень даже ничего.
Всегда сложно человеку не знающему методики, понять по какому принципу я выбираю из толпы тех, кого я буду Спасать от Одиночества. Я стараюсь не думать об этом. Отдаюсь интуитивному поиску. Вглядываюсь в глаза гипотетических Спасаемых. Если меня зацепило, то начинаю атаку. Схема атаки проста. В центре платформы стоит одинокая девушка, которая явно кого-то ждёт, и которую я отметил для себя как вариант для разработки. Ждёт давно и заметно нервничает или напротив сжалась в комок. Крайне важно, чтобы у неё был мобильный телефон и чтобы она начала дозваниваться к тому, кто не пришёл на встречу. Особой удачей я считаю, когда она, представляясь по телефону, называет своё имя. Без этой «удачи» я, как правило, работать не начинаю. Это отправная точка в начале Спасения.

Крайне важно, чтобы Спасаемая дошла до точки крайнего отчаянья, безысходности и неверия в прекрасное. Имея такой козырный контраст в рукаве легче пробить глухую защиту той, которая ещё и не подозревает, что её Спасают.

В тот момент, как Спасаемая простоит ещё несколько минут после убившего её звонка и начнёт поступательное движение в сторону выхода из метро я и подхожу к ней с лучезарной, доброй и открытой улыбкой. Заглядываю ей в глаза. Называю по имени. Говорю о том, как соскучился по ней, как давно её не видел и дарю букет цветов. Не давая ей опомниться, начинаю рассказывать ей всё подряд. Отталкиваясь от заготовленной легенды о том, что я бродячий поэт и сейчас работаю над поэмой об Одиночестве и Искрящейся Любви, что хоть я и бездомный – но поэт. Если ты сумел удержать внимание Спасаемой более пяти минут, то она твоя! Бывают ли осечки? А как же! Признаюсь по правде, лишь одна из семи попыток дают положительный результат. Издержки производства. При всём этом мне необходимо выглядеть соответственно моей легенде – романтическим бомжем без плесени. И никогда нет уверенности, что всё получится, так как запланировал. Чертовски нестабильная работа.

А что же дальше? А дальше прогулка под луной по парку, непрекращающийся романтический трёп, трепетные поцелуи под столетним дубом, брызги шампанского, феерическая влюблённость, упаковка презервативов, смятые простыни и завтрак в постель. Всё как всегда. За её счёт разумеется. И исключительно на её территории, своей то у меня нет. Задача зацепится на отвоёванном мной плацдарме, и быть со Спасённой до тех пор, пока это не надоест одному из нас, точнее ей. Практика показывает, что Спасаемые первые остывают. Я ведь нужен им лишь на момент переходного периода. Чтобы легче было переносить кризис потери. Мне же они нужны, потому что мне негде ночевать. Я знаю это, всё понимаю и не сопротивляюсь неизбежному.

И тогда я спускаюсь в метро, чтобы найти новую Спасаемую. И как всегда, но скорее уже просто по привычке жду Чуда. Жду того, что однажды встречу ту, от которой не придется уходить в спешке, прихватив всю наличку, которая есть в доме. Наличку, выданную мне как подачку. Уходить с жалкой улыбочкой. Как побитая собака. Но, правда, в том, что я лучше всех остальных знаю, насколько я зависим от Спасения. Зависимость на столько сильна, что я не в состоянии отказаться этой работы. Работы, которая изначально была лишь желанием Спасти Мир от Одиночества. Опять лгу, кого обманываю? Несколько раз пытался завязать, но опять и опять подсаживался на Спасение.

Интересно когда я больше лгал себе? Тогда когда верил в ту чушь, которую впаривал Спасаемым или тогда когда ждал Чуда? Хорош! Чуда не будет!
Наконец-то добрался вниз. Зашёл в вагон и попытался отбросить ненужные в работе терзания совести. Этот анахронизм только помеха. Хватит уже лгать самому себе. Альфонс-Любовник-Наркоман-Поэт. Это для них, Спасаемых я палочка выручалочка. Для себя же просто козёл-неудачник. Но я себя не жалею. Не жалею и не горжусь. Это мой осознанный выбор. Стою в вагоне, и чтобы не пялится на рекламные плакаты «ББТ. Путь к Просветлению!», рассматриваю людей. Отмечаю для себя по профессиональной привычке выражения лиц всех девушек в вагоне. Заглядываю в их глаза. Тоже по привычке. Я в вагонах не работаю, но постоянно оттачиваю мастерство. Тренируюсь. Скоро мой выход. У выхода из вагона взглядом спотыкаюсь о девушку. Красивую, беременную девушку. Не могу отвести от неё взгляд. Пытаюсь справиться с собой. Ничего не получается. Мои ноги подкашиваются, я чувствую, что в горле глыбой замер комок. Что со мной? Я ведь не работаю беременных.

Беременная девушка выходит на Третьяковской, не заметив ни меня, ни моего взгляда. А я собирался работать сегодня здесь. Придётся ехать в другое место. Нужно справится с эмоциями. Они всё портят. С ними не наработаешь.

Вдох-выдох, нужно идти работать. Спасать Мир от Одиночества. Да к тому же ночевать мне сегодня негде. Двери закрываются, и время растекается в вязкую лужу.

150 секунд.

Примерно столько, в среднем, передвигается в Колёсном метрополитене состав, из пункта А в пункт Б. Этого времени достаточно для просмотра пары рекламных объявлений о том что «ББТ. Путь к Просветлению!», наклеенных на стены вагонов или на просмотр всей жизни. Жизни сжатой в липкий потный комок страха. В комок сжатый в 150 секунд.

Мы садимся в маршрутку и листы форматом А4 с фотографиями боевиков не видны нам. Или видны как препятствие, мешающее рассматривать дорогу. Мы заходим в метро и слышим объявление. Но не слышим, что оно предупреждает о скрытой беде. Мы садимся в вагон и в одном из рекламных постеров читаем в отведённые нам усреднённые 150 секунд предложение ФСБ о сотрудничестве в случае, если мы располагаем какой либо информацией о терактах в метро.
Эти мы и я тоже. Это Я вижу или не вижу. Это Я слышу и не слышу. Это Я читаю и не запоминаю прочитанное. Это по мне струится липкий пот. По моей спине. Из-под моих мышек. Мой пот. Мой страх.

Мои 150 секунд.

Я так долго всего боялся, что перестал принимать свой страх всерьёз. Я просто потею. Густо, липко и обильно. Я сижу и считаю до ста пятидесяти. Кому-то это помогает? Мне помогает. Я ведь до сих пор жив.

Сижу, считаю. Секунды липким потом растекаются в голове.

150 липких капель.

Я ничего не вижу, не слышу, молчу. Мне так легче. Так мне кажется, что со мной ничего не произойдёт. Я лишь считаю до ста пятидесяти. Раз, два, три… сто пятьдесят. Пронесло.

Но не сегодня. Не меня. Не в этом составе. Не в этом вагоне.

Пассажиры в набухающих липких каплях секунд начинают медленно расползаться. Стекаясь к крайним дверям. Как будто это их может спасти.
Я пытаюсь заглянуть жизни в лицо – растягивая, возможно последние в мой жизни секунды. Я считаю до ста пятидесяти. Раз, два, три… сто. Все как-то одновременно вспоминают, что в случае обнаружения подозрительных предметов необходимо сообщить машинисту поезда. Кто-то рвётся к переговорному устройству и сообщает машинисту о подозрительном предмете.

Как будто это может хоть кого-то спасти.

Бесхозный предмет стоит посреди вагона. Чёрная, непрозрачная сумка. Раз, два, три... сто.

Я так и не смог пролететь мимо глаз жизни за эти сто пятьдесят секунд. Я вижу своё отражение – жалкий, сжатый в комок, липкий от пота кусок страха. Я сбиваюсь со счёта и думаю, что вот теперь то я точно пропал. Как будто это может меня убить.

Я вижу себя в отражении вагонных стёкол. Я вижу, что выбрал себе место у дверей таким образом, чтобы старушка, стоящая передо мной – прикрыла меня своим телом в случае взрыва.

Думаю ли я о том, чтобы спасти хоть кого-то? Нет! Я думаю только о себе. Считаю до ста пятидесяти.

Стыдно ли мне? Нет! Я ведь спасаю себя. Я считаю до ста пятидесяти.

Жалко ли мне старушку, которой я прикрываюсь? Нет! Я думаю лишь о том, чтобы опять не сбиться со счёта. Как будто это может меня спасти.
Но вот дружелюбный голос, через громкоговоритель объявляет, что состав прибыл на станцию метро Войковскую.

Я как раз досчитываю до ста пятидесяти. Я так рад, что я спасся! Я спасся?
А разве может взорваться сумка с пустыми бутылками, забытая кем-то?
Раз, два, три… сто пятьдесят. Терроризм не прошёл. Мы победили. Сто пятьдесят секунд и сто пятьдесят капель густого липкого пота. Из пункта А в пункт Б.

Да, вот ещё что – Спасать я сегодня никого не буду. Хватит того, что сам спасся. Пусть теперь каждый спасает сам себя. С меня хватит!!! Кто всё-таки Избранный?

И я отрываю листочек желтой бумаги с рекламными каракулями, приклеенный на вагонной двери. Я иду Просветляться…

Танка Вторая.

Вот что об ЭТОМ рассказал мне Сказочник, уже после того, как мы познакомились с ним в Сквоте Колеса:
«Пластиковая карточка, с лёгким щелчком, вошла в вагинальную прорезь таксофона. Год назад по всему Колесу были установлены, взамен устаревших, новые телефонные аппараты фирмы Дел. Все они, за исключением одного были мужского рода. Таксофон женского рода был заводским браком, но так как он был установлен в глухом переулке, где-то в районе офисных зданий, то им за год так никто и не воспользовался.

Чип прожил долгую жизнь. Долгую жизнь для чипов на телефонных карточках. Сейчас на нём оставалась всего одна единица. Умирать не хотелось. Чип был потёртый, и на нём с трудом можно было обнаружить линии разводов заводского клише. Он никогда не заглядывал на обратную сторону карточки, на которой жил и не знал, что там помещена фотография цветущих каштанов. Впрочем, ему было на это наплевать. Он ни разу не видел каштанов.
Хозяин телефонной карточки, которого Чип видел лишь несколько раз, да и то мельком, заблудился сегодня, будучи пьяным и не знамо как вышел в переулок, в котором жила телефонная Дейла.

…и тогда Чип, с головой, вошёл в вагинальную прорезь Дейлы.

Хозяин Чипа так и не смог никуда дозвониться, так же как и не смог вытащить из таксофона телефонную карточку. Постоял немного возле таксофона и, шатаясь, побрёл куда подальше. Повесить трубку он позабыл.

Чип застрял в Дейле.

…годы спустя, случайный прохожий, мог слышать доносящееся из раскачиваемой ветром трубки нежное воркование Чипа и Дейлы.

Нередко из трубки доносились звуки, от которых импотенты превращались в полноценных мужчин. Об этом таксофоне пошла, воодушевляющая упавших духом мужчин молва. Трубку никто не вешал. Считалось что это плохая примета.

Когда мастер сервисной службы компании Дел попытался отремонтировать неисправный» аппарат, то обнаружил, что телефонная карточка намертво прикипела к считывающему информацию с чипов устройству. Она как будто вросла в металл. Послушав звуки, доносящиеся из трубки, и оставив всё, как есть, мастер, с небывалым подъёмом душевных и физических сил направился к своей любовнице. Этот день любовница запомнила на всю жизнь. Телефонный мастер больше никогда не смог повторить подобного. Но и того, что, было, хватило им для воспоминаний до глубокой старости. Вешать трубку мастер не стал. Дрогнула рука.

…а Чип и Дейла продолжали любить друг друга».

Не думаю что всё это правда, Сказочник всегда склонен к допридумываниям. Но какая то правда всё-таки в этом была. Так же как и то, что, узнав об уникальных способностях таксофонов женского рода, правительство Колеса национализировало компанию Дел. Внеся некоторые изменения в программное обеспечение таксофонов, правительство образовало компанию «ББТ. Путь к Просветлению».

И теперь я иду Просветляться.

«Я понял смысл жизни, не трогайте меня!!!», — кричал ошалело парень, выскочивший из ББТ, отбиваясь от полицейских. Дубинки полицейских смысла жизни не знали. Они были лишь рабочим инструментом в руках усталых ассенизаторов общества. В этой службе было задействованы, только не ставшие Отрицать. Понявшие. А клиента уже уводили под белы рученьки.

 Сегодня заканчивалось полнолуние и ежемесячная прямая линия с Богом. Завтра «Большой Белый Телефон» — «ББТ» будет отключен. До следующего полнолуния. На самом деле ББТ могли бы работать и круглосуточно — без выходных, но временные ограничения были искусственными, для создания иллюзии чего-то не совсем доступного. Тем не менее, тех, кто таки решился заглянуть в ББТ — были единицы. Один из двадцати восьми тысяч.
Я был одним из двадцати восьми тысяч.

Будки ББТ органично вписывались в городской ландшафт — типовые, звуконепроницаемые, незаметные. Серебристо голубые стенки с крышей из лунных пластин — сильно смахивающие на простые телефонные будки. Большинство людей боялось ББТ, но институт демократии давал всем равные права узнать Страшную Правду Смысла Жизни — Обратную Сторону Права на Самоопределение, Права на Выбор.

Тех, кто все-таки побывал в ББТ, ждало несколько путей: отрицание всего, психиатрическая лечебница, самоубийство или служба в полицейском подразделении Ассенизации. Можно подумать, что это кому-то надобно было.

Всё отрицали те, кто поняли, но не приняли услышанное. Клиентура психиатрических лечебниц – те, кто приняли, но не усвоили. Самоубийцы – те, кто усвоили, но не смирились. Те, кто смирились, обрели жизнь вечную.

Я же пока не знаю, кем стану, и вхожу в Просветляющую будку ББТ. Двери за мной закрываются, и я попадаю в мастерскую.

В подпольном цеху по производству печатей и штампов накурено и стоит густой аромат сандаловых ароматичных палочек. Самый сексуальный запах, по мнению мастеров приводящих в этот секретный цех добровольцев. Я один из таких добровольцев. Всё что я знаю, так это лишь то, что никто не возвращался ещё из этого цеха в том виде, в котором туда зашёл. От добровольцев, выкатившихся из мастерской, на всю жизнь разит ватманом. И ещё я знаю, что мне не нравится запах сандала. Для меня он не сексуальный, а удушливый.

С собой разрешается брать только духовные и моральные ценности, мировоззрение, совесть, амбиции, воспоминания, помнимое прошлое, заоблачное будущее, сны и их толкования. Самолюбие, позёрство, тщеславие и всё то, что есть в нас и в чём мы не признаёмся даже самим себе. Ещё мастера не против того, чтобы добровольцы брали с собой мнения окружающих о них, поцелуи тех, кто нас любит, либидо, сублимацию и аскетизм. Если их упросить то они разрешают прихватывать с собой клетки, в которые мы прячемся, пока они делают для нас печати или штампы. И обязательно необходимо принести с собой ватман. Зачем они не говорят.
 
Я сижу в такой клетке седьмую неделю. Почти все, что я принёс с собой, у меня взяли по одному наименованию из ассортимента меня составляющих. Когда совсем ничего из принесенного с собой не остается, мастера начинают отрезать по кусочку от меня, предварительно отжав моё тело. Вставляют кусочки в наборную печать.

Мелко шинкуют мои руки и ноги, нарезают кубиками туловище. Глаза, изъятые у меня ещё семь недель назад, плавают в стакане с формальдегидом и всё видят. Они видят на протяжении семи недель, как мастера вставляют в форму кусочек за кусочком всё то, что я принёс с собой. Потом глаза видят, как и всего меня, отжатого от 80 с лишним процентов воды, вставляют в оставшиеся пробелы в наборной печати.
 
Последними в заготовку печати вставляют мои глаза. Я продолжаю всё видеть, хотя давно ничего не чувствую, ни о чём не думаю и не слышу. Только вижу. На стене развешивают ватман. Мой ватман. Чистый лист, с маленькой пометкой, которою я сделал в нижнем левом углу, чтобы меня не обманули и не подсунули чужой ватман.

Мастера берут всей своей командой собранную из меня печать и со всей силы шлёпают по ватману. Мои глаза плотно садятся на свои места в печати, и они видят на ватмане отпечаток из четырёх слов набранных заглавными буквами:

«ХУДОЖЕСТВЕННОЙ ЦЕННОСТИ НЕ ПРЕДСТАВЛЯЕТ».

Теперь я готов для жизни в Сквоте Колеса!

Танка Третья 07.05.2006.

Зачем мне всё знать?
Что делать с уже полученным знанием?
Отчего мы идём на свет?

Я стою в центре холла. Голова задрана к потолку, то, что я вижу там мне не нравиться. Перегорела лампочка, и менять ее, похоже, никто не собирается. Это, конечно, их право, но и без света тоже неуютно. Их – это жильцов Сквота. Сквота Колеса. Мы все здесь недавно и ещё не притёрлись друг к другу. Пока мы пребываем на стадии «всё нормально!». Стадия «всё замечательно, я всех вас люблю!» закончилась неделю тому назад.

Сказочник заперся в ванной комнате, Поэт второй час не выходит из туалета, Теоретик сидит возле телевизора, теоретизируя что-то. Остальные прячутся по комнатам. Никто не хочет менять лампочку. Ещё бы, она висит на высоте пяти метров. Перегоревшая и недосягаемая. Я же Придурок стою в центре холла, задрав голову к потолку и придумываю, как заменить перегоревшую лампочку. Ничего не придумав, стучу в двери к Спамеру и Махинатору. Молчат, не откликаются, делают вид что спят и не слышат. Ну-ну. Двери Двух Музыкантов распахнуты настежь, но я всё равно стучу, мало ли что от них ждать можно. Первый Музыкант радушно наливает мне стакан дешёвой водки сорокапятки, от которой я вежливо отказываюсь, и на мой вопрос «что делать с перегоревшей лампочкой» благодушно отвечает «замени её». Не на столько уж я и придурок чтобы не понять, что её нужно заменить. Довольный своей пьяной шуткой Первый Музыкант ухмыляется, и разлив остатки сорокапятки по стаканам себе и Второму и провозглашает тост за «Да будет свет!».

Остались только девушки, Муза, Молчунья, Художница и Танцовщица. Есть ещё Проповедник, его то я и прошу пойти поговорить с девушками. Но к ним обращаться он стесняется, у него с детства остался осадок. И вот почему. Запись в моём диктофоне путанная, клубок мыслей во многих местах порван и связан так сяк, но постараюсь более менее стройную картину его воспоминаний размотать. Её рассказал мне Проповедник, думая, что я полный придурок, он рассказал мне её просто для того, чтобы хоть кому-то рассказать, кто не станет ни осуждать, ни жалеть его. Рассказал он мне о себе не стразу, но через неделю, после того как я встретил его в холле Сквота. Постараюсь ничего не переврать – диктофон то у меня иногда барахлит:
«Эмоциональная Автобиография Проповедника».

Когда мама рожала меня, врачи повредили мне череп и уверяли её что если я и выживу, то обязательно выросту дефективным. Не стану с ними спорить, возможно, отчасти они и были правы. Рос я хилым и болезненным. Ещё до того как мне исполнился год, успел несколько раз переболеть воспалением лёгких.
Воспоминая детские крайне эпизодичны и мало чем примечательны. Будучи в детсаде у меня был первый сексуальный опыт. В туалете я осматривал девичьи гениталии, в замен давал потрогать свои, за этим занятием меня и застукала воспитательница. Пообещала, что если ещё раз это повториться, то она отрежет мне член. Как же ещё лучше ободрить ребёнка и одарить его сильнейшей психологической травмой. Этот случай наложил громадный отпечаток на всю последующую мою жизнь. Хотя рецидив у меня всё-таки был, с сестрой. Были мы тогда куда более взрослые, что-то чуть больше десяти лет мне и около того ей. Всё бы хорошо, но сестра рассказала обо всём матери. Разговор с мамой только усугубил детсадовскую травму. После этого я сторонился девушек до семнадцати лет. Небезосновательно полагаю, что всё это последствия ободрении полученных в детстве.

До семнадцати лет не курил, не пил занимался спортом. Наивысшим достижением в спорте была победа в городском многоборье. Хотя впрочем, это и не важно. Так как рос я таким же хилым, с впалой грудью подростком. Впалая грудь была для меня жутким комплексом. Я ненавидел себя за ввалившуюся грудную клетку. Пока однажды проснувшись, не побежал к зеркалу и не перестал отвращаться собой. В какой именно момент у меня произошел этот перелом в сознании, не могу сказать. Но помню что, почувствовал – облегчение.

Не будучи особо умным и физически крепким постоянно имел проблемы с дворовой шпаной. Но и это со временем прошло. Помню, как стащил у мамы упаковку, модных и дефицитных тогда индийских презервативов и мы пошли с приятелем примерять их. Спустя лет десять я встретил приятеля на вокзале, бомжеватого, лежащего в луже собственной мочи. Тягостное впечатление по сей день. А ведь когда-то он был любимцем девушек нашего двора.

Рос я в маленьком провинциальном городке. Жизнь в таких городках – это осознание того, что выше своей головы не прыгнешь, ни кем не станешь, ничего не добьёшься. С этим легко можно спорить, но это то, как я видел свою жизнь тогда.

Когда мне исполнилось шестнадцать лет, родители решили развестись. Наверное, у большинства детей отец это олицетворение Бога. До определённого момента. Момента самоутверждения. Отец наш ездил на север на золотые прииски, на заработки. В одну из таких поездок он вернулся со сломанной ногой. Вот тут во мне и проснулось желание самоутвердиться. Ходить отец не мог, и мне доставляло какое-то почти садистское удовольствие издеваться над ним. Не на прямую конечно, но косвенно. Например, проигнорировать его просьбу принести стакан воды или переключить программу в телевизоре и т.д. Он это видел и психовал, мне же его реакция доставляла ещё большее наслаждение. Можно сказать, что я топтался на костях поверженного Бога. Выживание видов, молодые и более сильные добивают старых и слабых. Так я чувствовал тогда. И мне было хорошо. Всё я делал на зло ему. Лишь бы увидеть, что он это понимает и в бессилии своём ничего не может сделать мне. Какое-то время, в период их развода, я был на стороне матери. Какое-то время.

Но потом закончилась школа и началась взрослая жизнь. Кто-то поехал поступать в вузы, я же поехал на огороды собирать мак. СССР ещё не распался, никто и не верил тогда, что это может произойти. Но произошло. Мы несколько суток отдыхали с друзьями на Днепровских островах. Когда вернулись, нам сообщили, что в стране был военный переворот и СССР больше не существует. Душевный август 1991 года. Со всем были перебои. С стафом перебоев не было. В те времена рок-тусовка и криминалитет были тесно связаны. Весь стаф проходили через воров и отсидевших за сбыт хранение и употребление. Как следствие этого, понятия и жизненные ценности потребителей и поставщиков ассимилировались. Не верь, не бойся, не проси, так вроде пели ТаТу. И всё завертелось как колесо. Взаимоотношения, если их можно было назвать взаимоотношениями, строились исключительно на взаимовыгодных началах. Всё в душе настолько искривлялось, не без личного моего желания конечно. Ведь я самоутверждался. Тогда было модно быть юзером. Я им и стал. Все прежние связи сами собой отпали. Секс по большому счёту стал безразличен. Всё время и силы уходили на то чтобы пробивать стаф. Движение. До сих пор, хоть ничего не тяжёлого не употребляю, с лёгкостью определяю на улицах стафовое движение. Вне движения я себя просто уже не мог представить. Я сам заскочил в своё колесо и гнал по нему без остановки. И мне нравилось это.

В какой-то момент у каждого юзера накапливается усталость от гонки, и он пытается выпрыгнуть из своего колеса. Кто как умеет. Многих выпрыгнувших мы потом хоронили. Мало кто умер от передозировки, в основном это были самоубийства. Самые разнообразные, кто пакет с растворителем на голову, кто повесился, кто выпрыгнул из окна, кто утопился, вскрыл вены. Сподвижники мёрли как мухи. Те, кто оставался, или уже были рухлядями или это были новые люди, число которых постоянно прибывало. Потихоньку и я стал неким авторитетом среди подрастающих юзеров. В основном благодаря тому, что мог в домашних условиях из исходного сырья синтезировать стаф, мало, чем уступающим по качеству, синтезированному в лаборатории. Да и кто тогда из нас мог себе позволить лабораторный стаф – единицы. Вот и шли ко мне на поклон, я варил и тем самым обеспечивал себя постоянным дозняком. Нередко по три четыре раз в день. В юзерской среде поверить юзеру это всё равно, что себя продать. Предательство было как норма. Стоило попросить у кого-то, о чём ни будь, и ты легко мог попасть под пресс бандитов, они то умели спрашивать за долги. Мы и сами мало, чем отличались от тех, с кем начинали движение. Не принято было ни о чём спрашивать, пока человек сам не расскажет. Любое любопытство вызывало подозрение, а не стукач ли задающий слишком много вопросов. Первый раз, когда ко мне пришли с обыском, пришли по наводке того, кому я доверял. Я разминулся с милицией всего на несколько часов. На какое-то время ушел в подполье. Долгое время вычислял, кто мог меня сдать ментам. Через пару недель вычислили. Это был сын капитана милиции, на которого надавил отец и тот раскололся. Если и я до этого мало кому верил, то теперь перестал доверять кому бы, то ни было. Инстинкт самосохранения, который я сам обострил. И мне нравилось это.

Мама, которая всё видела и понимала, ничего не могла со мной поделать, отец к тому времени уже умер и считал себя единственным мужчиной в доме. Мать билась в истерике на полу, кричала, чтобы я убил её, не мучил. Я же только смеялся над ней. Если она кричала что убьёт себя, потому что больше не может жить в таком кошмаре, я лишь презрительно говорил ей, что, мол, медлишь, иди, убивай себя. Совестно мне не было. Тогда я уже и не помнил, что означает слово совесть. Ничего святого. И мне это нравилось.

А потом приехали мой дядя и брат, сами из полукриминальной среды, вывезли меня на природу и избили, пытаясь втолковать мне что, я полный мудак и конченый юзер и чтобы я не изводил мать. Только поздно они приехали, к тому времени я, и сам уже решил выскочить из своего колеса. Не знал, правда, только как. Нервы уже были расшатаны. Веры ни в кого и ни во что не оставалось. Выходя, я не видел. Удовольствия от стафа больше не получал. Привык организм уже на столько, что лошадиной дозы хватало на полчасика слабого кайфа. Почти все зубы выкрошились, вес приближался к дистрофическому. И мне не нравилось это.

И тогда я решил уйти в армию. Придя в военкомат, уже почти двадцати двух летний юзер, сказал, что хочу в армию. До этого я у них был исправным косильщиком. Меня знали по имени фамилии и отчеству все военкоматовские врачи. Тем большей для них неожиданностью был приход именно меня. Срочно начали пробивать меня через прокуратуру, не пытаюсь ли я сбежать от уголовной ответственности в армию. А я просто хотел сбежать от себя. Не сбежал. Когда идёшь в армию в двадцать два года, то чуть ли не единственный вариант для тебя – стройбат.

Побег от стафа в армии привёл к тому, что я столкнулся с ещё большим его количеством. Столько я даже на гражданке не видал. Но это меня и спасло от дедовщины. Хотя не только это, я был остр на язык, и это приглянулось в комплексе с моим юзерским прошлым дедушкам. Из ста сослуживцев лишь пять не имели судимостей. В такой вот рай я сбежал. Но я там сразу почувствовал себя на своём месте. Приобрёл новые качества – научился абстрагироваться от мира, воспринимая всё как нечто неизбежное, чему не стоит сопротивляться, но напротив стоит поддаться общему течению. Как будто это происходит не со мной. Тело и сознание жили в разных параллелях. Всё было: и изобилие стафа, и минет, который мне делал сослуживец в туалете и избиения и прочтение полностью всей армейской библиотеки. Такой вот путь просветления. Последний раз, поюзав, я, сказал себе - хватит. И хватило. С тех пор ни-ни! И мне понравилось новое состояние.

Находясь в армии, чтобы окончательно не сойти с ума от внутренних терзаний нашёл выход накапливающейся усталости от себя в плетении клубка мыслей. Именно там я и начал писать на свой диктофон. Рад, что начал.

Вернувшись домой не нашёл себе места в новом мире БЕЗ. Все старые приятели умерли или сидели в тюрьмах. Новые как-то не появились. Пытался себя реализовать в куче разных начинаний – от построения собственного бизнеса и заканчивая организацией рок-фестивалей и работы на телевидении. Всё равно чувствовал, всё не так всё не то. Это ощущение пустоты и подтолкнуло меня к тому, чтобы, однажды встав с дивана, я ушел из дому окончательно, а не временно, как часто случалось ранее. Мой маленький провинциальный городишка не то чтобы не держал меня, он даже выплюнул меня из себя. И за это ему спасибо.

Августовская столица тёплая и ласковая, все что-то празднуют, в кармане копейки. Куча тусующего люда, всегда можно к кому-то прибиться, сообща нааскать на покушать. Во время. До холодов прибился к команде уличных музыкантов. С утра и до ночи петь и играть, вечером пытаться найти вписку. Не найдёшь - ночуй в парадных или на чердаках. И так день за днём. Романтика закончилась быстро. Рутина выживания уличного музыканта. Познакомился с миссионерами, стал бывать у них в гостях. С их подачи поступил в христианский университет. По крайней мере, крыша над головой и гарантированный кусок хлеба появились. Для бомжа это немалое. Понемногу начал раскрываться, учится верить людям. Но учёба рано или поздно заканчивается, и подался я обратно в свой провинциальный городишко в помощь местному пастору – помощником по образованию. Чтобы в очередной раз понять, что там никто никуда не хочет расти. Учитывая мои лидерские качества, пастор быстро почувствовала угрозу в моём быстро растущем авторитете среди паствы. Ни один официальный лидер не потерпит под своим крылом кого-то, кто хоть в чём-то превосходит его. На моей стороне была молодость, хорошо подвешенный язык и свой взгляд на устоявшиеся доктрины, которыми жила церковная община. Меня и на работу там устроили по религиозному признаку, в городке, где безработица зашкаливала выше крыши. А я неблагодарный гнул свою линию, пытаясь пробудить прихожан от рабского подчинения навязываемых им доктрин. Давно уже не имевших ничего общего с Библией. Единственной отрадой пребывания моего в том городке было то, что сестра, уехавшая в Париж, оставила мне своего ребёнка. Спасибо ей за доверие. Этот малыш перевоспитал меня. Вся моя нерастраченная любовь была выплеснута на него, всё тепло и добро, законсервированное годами отчуждения от самого себя, было отдано маленькому послу мира Кольке. Тут подоспел очередной курс учёбы в университете, и я с лёгким сердцем уехал, чтобы больше не возвращаться обратно.

Окончив очередной курс, на меня обрушилась Конвергенция, с его непохожестью ни на что другое. Атомная станция, кран, реактор. Братство, свобода и равенство. Не предел ли мечтаний Французской революции? Переворот в сознании мировоззрении. Наконец-то нашёл мир, в котором всё уживается? Тогда я верил в то, что да.

Не всю же жизнь мне быть бомжем жить по впискам и питаться тем, что подберёшь с земли – устроился на работу. Появились новые заботы, ответственность и ночи в которые просыпался в холодном поту и не мог понять кто я, что я, где я. Новое тоже палка о двух концах. Прожив четверть века менять целиком уклад жизни. Если раньше меня как-то поддерживали на плаву, то теперь сам за себя. Работать, добывать пропитание, средства для оплачивания крыши над головой. И это оказалось не так уж и плохо. Быть косвенно независимым.

И опять мне показалось мало. Разменяв одну столицу на другую, я приехал на пустое место. В Колесо. Как будто она меня ждала. Организатор Конвергенции взял меня под свою опеку и то лишь потому, что я нашёл возможность приехать на одну из Конвергентных вечеринок. Начался новый этап. Этап Завышенного Чувства Собственной Значимости. Как следствие головокружение от успехов, узнаваемость и вхожесть в клубы. И понеслось вертеться новое колесо. Мелькали десятки и сотни девушек, но старый страх, привязавшись к кому бы то ни было, потерять его не позволял развивать отношения. Только я чувствовал, что позволяю кому-либо приблизиться ко мне, сразу делал все, чтобы сломать разрушить такие отношения. И это при всём том, что хотелось и любить и быть любимым. Всё же в реальности ограничивалось «дружеским минетом в туалете». Кто мне виноват? Да никто! Сам себе Гайдар. И мне это уже давно не нравилось.

Изгнав себя в Подколёсье, почти на год занялся лечением своего СуперЭго. Не скажу, что вылечил себя от него на 100%, но прогресс есть. Сейчас вот вернувшись обратно в Колесо, вливаюсь в очередной этап жизни. Возможно, в этот раз всё получится. Очень этого бы хотел. И что ещё для себя я принял, то, что в одиночку только помирать легко, вместе учится решать проблемы куда легче. Главное чтобы два человека хотели этого. И не важно, на сколько они похожи или различны. Но прятаться в себе – это заживо себя закапывать в могилу обороны от себя самого. Ни одна проблема, отложенная в сторону, не решается, но якорями держит тебя на месте, не давая возможности для роста. Не хочу больше прятать себя. И мне это куда больше нравится, чем загробная жизнь бесчувственного отшельника.

Боюсь, что не рассказал даже и 10 части, но попытался. И вроде ничего страшного в моей писульке нет, но впервые вот так вот сел и ретроспективно разложил себя на листе бумаги. Пусть даже только конспективно, тезисно. Но основное я постарался донести, я не тот, кем был прежде и я хочу меняться, расти».

Ну, вот с его эмоциями я вроде справился, хотя и не совсем уверен, что вам нужно вообще знать о том кто он и откуда пришёл в Сквот Колеса. ББТ не допускает ошибок, направляя людей в Сквот.

Хотя, если честно, то вся эта история лишь, для того чтобы рассказывать людям то, что они желают слышать. Настоящей истории его жизни даже я не смог бы рассказать. Эту то ему написал один его знакомый бродяга. Он продал ему эту историю за регистрацию для допуска в ББТ. Ведь ББТ это путь к Просветлению, но не всем стоит проходить его. Да и не каждый пройдёт, без помощи какого ни будь придурка. Придурок я, ну что с меня возьмёшь – знали бы остальные двенадцать, сколько народу я протащил через ББТ. Да и нечего. Придурок это самоназванное. Все остальные меня зовут не иначе как Пришелец. Их право – им так меня и называть. А вот лампочку всё-таки заменить необходимо. Не люблю я, когда в холле нет света подпотолочного.

Если бы мог нарисовать мир заново, то я нарисовал бы его с потолками, на которых никогда бы не перегорали лампочки. Так удобней, не придется ломать голову над тем, как их менять. Из ванной наконец-то вышел Сказочник, а из туалета подозрительно раскрасневшийся Поэт. Хотя, как по мне лучше бы появился Теоретик. Впрочем, может и не лучше. Хватит и Поэта со Сказочником. Парни они хоть и ветреные, но в помощи отказывают реже, чем остальные десять. Я делюсь с парнями мыслями на тему перерисовать мир с нуля. У сказочника по этому поводу «как раз» оказалась сказочка о СломанномНосе и ХитрыхГлазах. У меня есть подозрение, что у него на все случаи жизни есть сказочки. Больше всего именно о СломанномНосе и ХитрыхГлазах. Хотя конечно и других тоже премного у него. Наивно детских, несуразных сказок – по детски объясняющих всё. Только с взрослым подтекстом.

Сказочка о том, как СломанныйНос и ХитрыеГлаза Рисовали Мир:
«Земли тогда ещё не было, а были СломанныйНос и Хитрые глаза, у которых был лист бумаги и краски. Усевшись на дне лунного кратера, они разложили лист бумаги и начали рисовать.

Сначала нарисовали небо и Землю. Появилась Земля и небо над ней. На Луне свет уже был нарисован, а у Земли света не было. Нарисовали они на Земле свет, и на Земле сразу посветлело. Тьму рисовать они не стали, тьма там была и раньше.

Захотелось чего ни будь необычного, такого чего нет на Луне. В смысле когда-то было, но потом как-то незаметно исчезло, ещё до того, как СломанныйНос и ХитрыеГлаза сели рисовать. Горы то они нарисовать сумели, а вот воду пришлось выдумывать, как рисовать. Справились, и на Земле появилась вода, а то на что не хватило краски, чтобы залить водой – суша.

Посовещавшись немного, СломанныйНос и ХитрыеГлаза разделись до гола и начали рисовать карикатуры друг на друга. На Земле зашевелилась куча всякой разной живности.

Оглядев ромашковые поля на Луне, решили, что и Землю нужно чем-то украсить и придумали растительность. Жалко стало, видишь ли, ХитрымГлазам живность, мол, негде жить тем было. А теперь стало.
 
Вроде как со всем справившись, измазанные с ног до головы красками СломанныйНос и ХитрыеГлаза вернулись в хижину и, свернувшись, друг на друге заснули.

В это время кто-то нарисовал их».

В принципе можно было бы напустить туману и не объяснять, откуда взялись эти ХитрыеГлаза и СломанныйНос, но лукавить не стану. Я ведь рассказываю не самого начала. Обо всём начале я расскажу позже, не время ещё. С того начала, когда мы все встретились впервые в Сквоте Колеса. С того начала, как, собравшись за Круглым Столом в столовой, неловко молчали и поскрипывали стульями. Инициативу тогда проявил Сказочник, рассказав свою первую сказочку о СломанномНосе и ХитрыхГлазах. Вот эта сказочка.

Сказочка о СломанномНосе и ХитрыхГлазах:
«Они оба были сказочниками, а в свободное от придумывания сказок время разводили гадких утят. Жили они вместе, в одном домике с верандой по обе стороны монитора – с видом на обратную сторону луны. Не любили они друг друга, нет. Один не знал, как можно любить кого-то кроме самого себя, другой не знал, как вообще можно кого-то любить. Как бы то ни было, но один нуждался в другом, а другому нравилась зависимость первого от него. Характер что у одного, что у другого был жуть какой не подарочек – немолчаливый, вспыльчивый и заносчивый.

Сказок писалось ими много, только вот сказки одного никем не покупались и не читались, а сказки другого покупались многими, но так же не читались – в них заворачивали селёдку. С гадкими утятами тоже вышла незадача – у первого они превращались в соловьёв и улетали, а у второго в утиный паштет из продуктов идентичных натуральным. Раздражало это обоих сильно.

Первый был язвителен, второй самовлюблённо хамлив. Из-за всего этого им часто доводилось драться. В одной из таких драк второй сломал нос первому. В последней из таких драк. Ах да, было единственное, что их объединяло после побоищ – это когда они садились на веранде и распивали ромашковые чаи. Распивали, поначалу молча, но потом потихоньку продвигали свои распухшие лица друг к другу и их порванные губы растягивались в ромашковых улыбках. Нос у первого был сломан, а лицо второго распухло так, что были видны лишь хитренькие прорези глаз. СломанныйНос +) и ХитрыеГлаза =).

Сидели и улыбались, каждый ведь понимал, насколько один зависит от другого. Два незлых сказочника – СломанныйНос и ХитрыеГлаза».

Все были благодарны ему, лёд неловкости потёк и превратился в шумный, тринадцатиголосый поток разговора.

А сейчас я, Сказочник и Поэт решаем, как заменить перегоревшую лампочку. Нарисовать заново мир нам не под силу, и мы просто вытаскиваем из столовой Круглый Стол, ставим на него сверху два стула, на них ещё один стул и я, при поддержке Сказочника и Поэта, вкручиваю последнюю, оставшуюся в живых лампочку. Да будет свет!

Весело хохоча, разбираем нашу баррикаду и поэт, окрылённый мимолётным моментом братства, декламирует:
«Баррикадный скрип
неустойчивых стульев
все остались в комнатах
только трое тьму побороли»!

...так себе, но в данной ситуации сгодится. Он Поэт ему и вирши декламировать.

Только не стоит думать, что все мы здесь друзья. Мы здесь уже третью неделю и никто не знает, сколько мы продержимся вместе. Каждый из тринадцати сам за себя. У каждого из тринадцати своё предназначение на пути к Просветлению. Каждого из тринадцати ББТ не случайно свело в одном месте. В Сквоте Колеса. За Круглым Столом. Не дружить мы съехались в Сквот Колеса. Не дружить.

Танка Четвёртая. 20.05.06

Зачем мы нравимся?!
Кто больше теряет?
Тот, кто приобрёл утерянное или тот, кто потерял приобретенное?
Или же тот, кто боится приобрести не теряемое?
Отчего страх «на месте» позволяет умереть, в то время как страх набегу оставляет в живых?!
Зачем мы прячемся того, что позволяет нам тепло улыбаться, не прячась не в себе?!
И, в конце концов! Зачем, чтобы не потерять, друг друга мы должны делать вид, что мы всегда стояли на месте, по направлению друг к другу?
Зависимость независимости?!

Первый день в Сквоте даже мне сложно переоценить. День, когда неофиты ББТ собрались в одном месте. Для меня это было куда важнее чем для других, я ведь думал только о себе. Да и каждому это было важнее, потому что каждый, так же как и я думал только о себе и том, что это значит для него.
Если вам кажется, что мой рассказ непоследователен, то это не моя проблема. Я лишь вспоминаю то, что было записано мной на диктофон мозга. Только вот последовательность хромает. Но скоро вы к этому привыкнете, если вообще кто-то из вас смог дочитать до этого места.

Зря я с самого начала не придал должного значения каждому приходящему в Сквот Колеса, тогда бы не произошло то из-за чего я сейчас сижу у стены и рассказываю вам эту историю. Это помогло бы и мне понять все последующие события и не путать вас разматыванием узловатого клубка воспоминаний. Три недели связанные воедино, но в хромой последовательности. Да-да я знаю, что любое повествование должно быть логично выверенным шаг за шагом. Я же так не умею – теряю нить воспоминаний. Поэтому я их вытаскиваю из цилиндра одну за другой, так как мне вспоминается самому.

Итак, сегодня первый день в Сквоте.

Я стою в холле и смотрю на потолок, то, что я вижу там, мне не нравится. Лампочка. Если она перегорит, то мало кто захочет лезть на пятиметровую высоту, чтобы заменить её. Надеюсь, этого не случится. Не люблю когда подпотолочье ничем не освещено.

На правах первого, как и было задумано, выбираю себе одну из семи комнат Сквота. Обстановка спартанская, но по Договору с Мастерской, каждый из жителей Сквота может обустраивать свои комнаты так как ему заблагорассудится. Я ничего менять не стану. Зачем обустраивать то, что не навсегда. Обустройство равноценно привычке, привычка равноценна рабству, рабство толкает к измене себе. Красивый лозунг? Сам придумал! Рабство принципов. Вроде и разрушаешь это рабство, но ценой новых принципов. Колесо принципов.

Всегда ли ты готов к тому выбору, который уже сделан тобой или к тому выбору, о котором ты ещё не подозреваешь? Готов ли ты выбирать из того, что у тебя есть или тебе придется придумать причины, по которым ты сделаешь тот или иной выбор в ущерб всем другим существующим?! Где нет ничего ценного, дорогого тебе – там не из чего выбирать. Разве тебе придет в голову выбирать из того, из чего ты никогда выбирать не станешь? Только ценные для тебя вещи участвуют в Шоу Выборов. Выбор вскормлен нашим предательством! Выбор всегда предательство одной из двух или множества ценностей, - в угоду самому себе. Когда приоритеты расставлены – остаётся оттолкнуть плечом то, что нуждается в тебе больше, чем ты в самом себе! А существует ли вообще выбор? Или ты просто веришь в то, что у тебя есть право на самоопределение? «Выбор уже сделан, тебе остаётся лишь осознать это!». А это, вроде, цитата из какого то фильма, а может и не фильма. Такая каша в голове.

Причины, по которым в Сквот пришёл я, мне известны. Осталось до конца понять причины, по которым в Сквот придут остальные. Я то догадываюсь, но важнее, чтобы они сами поняли, что к чему. Никто им подсказывать не станет. Каждому придётся лично раскручивать собственное Колесо.

Легко отказываться от чего-либо, называя это Привязанностью. Особенно легко тогда, когда у тебя есть возможность в любой момент вернуть то, от чего ты отказываешься. Можно сесть на диету, уйти из дому, отказаться от благосостояния, отвергнуть любовь – это проще простого, ведь всё вернется, стоит лишь захотеть. Сытый борется с ожирением, голодный грезит о куске хлеба. Попробуй отказаться от того, чего у тебя нет, никогда не было и не будет! «Голодный сытому – не друг, не товарищ, не брат!». Хотя причём здесь братство. Вообще не при чём! Тем более в нашем Сквоте.

При входе в Сквот выбрасываю свой мобильный телефон в специальную корзину, но не выключаю. Это тоже одно из условий Договора. Там он и будет лежать, трезвоня и потихоньку умирая без подкормки.

Мои принципы, они как верность «непогрешимого» мужа. Я им регулярно изменяю, чтобы ещё больше любить их. Ещё ревностней служить им. Я всего лишь клерк на службе у хозяина-принципа. Когда хозяева меня устраивают, я их верный слуга-раб. Если же нет, то я просто меняю их.

Ящик Амфи-Колы в прихожей. Никогда не пустеющий ящик Амфи-Колы. Я беру бутылочку, открываю её уцелевшими зубами и приступаю к осмотру Сквота, в котором я и остальные добровольцы проведут немало дней. Это не игра «За Стеклом», нет! За нами не будут подглядывать скрытые камеры, не будет скрытых микрофонов. Ничего этого не нужно, так как для этого есть я. Универсальный Придурок – на все случаи жизни. Я везде одновременно. Всё слышу, всё вижу, всё запоминаю, обо всём молчу. Хотя я глух, слеп, но болтлив. Не в пример трём обезьянам. К Просветлению путь не лёгок.

Амфи-Кола бодрит, капельки запотелости бегут по бутылке. Жизнь радует и ускоряет своё движение.

Я научился замедлять время, глядя на сигарету, протлевающую сквозь мои пальцы. От этих замедлений мне достались, лишь едва заметные, шрамы. Я замедляю Время в себе, ускоряя его вокруг. Ускоряю, потому что сам становлюсь Временем. Играю Временем, но чаще оно играет мной.

Время всегда стреляет на поражение. Оно больше не лечит, оно выжигает память.

Выжигает, если ты не научился замедлять его. Я не хочу такого лечения и по тому я его замедляю.

Можно его остановить и тогда оно больше не навредит никому. Но я не самоубийца и не убийца, чтобы его останавливать. Достаточно лишь замедления.
Тысячи километров Времени мчатся мимо меня на запредельной скорости. Всё что я успеваю заметить, так это то, что оно мёртвое и холодное. Даже во мне. До тех пор, пока я не раскаляю его трением замедления. Замешкай я на мгновение, и оно заморозит меня.

Изморозь Времени.

Моё бездействие – мой личный ледниковый период в том случае если я доверю ему своё лечение выжигающее память…

…я научился замедлять Время. Оно больше не лечит меня, и теперь все пальцы на руках в шрамах от его ожогов.

Чтобы это понять в картинках – украду из недалёкого будущего у Сказочника «Сказку о Продавцах Времени»:
«СломанныйНос нарезал время тонкими кусочками, ХитрыеГлаза раскладывали нарезанные кусочки на прилавке.

Они продавали Время.

Мысль об этом и раньше приходила им в голову. Увидав однажды в музее картину одного чудного художника, СломанныйНос и ХитрыеГлаза решили, что Время не должно свисать с ветвей деревьев как яичница глазунья. Подумав ещё немного, они решили, что его можно продавать. Оптом и в розницу.

Нарезанное Время не портилось, но обесценивалось с каждой секундой. Становилось блёклым и ненастоящим. Целую ночь СломанныйНос и ХитрыеГлаза, отложив неприбыльное придумывание сказок, учились правильно нарезать Время. Ночь подходила к концу, а никто так и не купил у них ни одного кусочка Времени.
Потом взошло солнце и Время растаяло».

Жить быстро устаёшь, со временем Амфи-Кола перестаёт помогать. Поэтому я замедляю Время. Ему это не повредит. Оно от этого в объёме не убудет. Но мне поможет, не торопится тогда, когда нужно замедлить шаг.

По Договору, Амфи-Кола, единственный официально разрешённый напиток в Сквоте. Все остальные напитки, включая воду, разрешённые Договором неофициально. Да, кстати, Договор – не мистический ритуал, это просто свод правил, которые мы не можем официально преступать. Так что всё у нас регламентировано, но не запрещено. Главное не называть нерегламентированных названий напитков. Вот по этому мы и пьём кроме официально разрешённой Амфи-Колы просто: Воду, Водку, Кефир, Коньяк, Молоко, Портвейн и т.д. и т.п. Бюрократы Мастерской придумали. И им спокойно, и нам всё равно. Есть ещё ряд регламентированных продуктов, но о них позже.

Больше всего в Сквоте мне понравилась столовая комната с Круглым Столом. Король Артур, наверное, самый демократичный парень, придумал способ, которым уравнивал всех сидящих за одним столом, лишив собрание главенства. Нет углов – нет разногласий. Все равны, хоть каждый и знает кто в доме хозяин.

Свеча пускается по кругу, и каждый день новый человек запускает её в путь. Круг симметричен и понятен своей несложной геометричностью даже придурку. Амфи-Кола налита, еда в тарелках, разговор необременителен. Сказочно, просто, душевно. Идиллия. В столовой изначально всё просто и доступно. Это не кухня – это место где жители Сквота будут собираться долгими разными вечерами, попивая мадеру из кружек. Каждый сам себе выберет место, по мере прибытия в Сквот.

Кто первый тому и первому выбирать из всего.

Туалет один и ванная одна, это не совсем удобно, если учесть, что в Сквоте вскоре соберётся такое количество разнополого народу. Комнаты с высокими потолками не похожи на кельи, так как старинные деревянные окна впускают в себя света больше, чем его даёт солнце. Чудесные окна. Раньше умели строить, так что жильцы не задумывались об обратной стороне Луны. Я танцую в каждой комнате, вальсирую зажмурив глаза, представляя как преобразится обстановка с появлением новых жильцов. Как каждый внесёт индивидуальность, даже если ничего и не станет менять в интерьере. Если я не собираюсь менять ничего, то это не означает, что все остальные настолько загружены ворохом принципов подобно мне. Вальсирую по пустым пока ещё комнатам. Вытаскиваю застарелые скелеты из шкафов, пусть вновь прибывшие несут свои. Зачистка произведена.

Двери, не закрытые мной, распахиваются и в Сквот, улыбаясь пухлыми губами, и глядя на меня громадными карими глазищами, впархивает миниатюрная Танцовщица.

Слёт участников предпоследнего парада отщепенчества начался!

Замки вырвали из дверей, двери сорвали с петель, барьеры стали прозрачными, свет на лестничной клетке взорвал темноту прихожей. Всходила звезда любви. С пятнами карих глаз на солнце, с улыбкой и верой в свет. Значит так надо!

Танка Пятая. 26.05.2006.

Плохой из меня рассказчик.
Зачем я всё записал?
Зачем я вообще записываю в ежедневник план встреч и событий на ближайшую неделю? Чтобы спустя месяц перечитать записи и понять, что ничего не было сделано или чтобы о чём-то напомнить себе? И что же тогда остаётся? Плановая беременность как серия абортов. Плановая экономика – и гибель СССР. Железнодорожное расписание – и крушение поездов. Желание купить весь мир – и украденный кошелёк.

И тогда я: - Завожу будильник на семь утра, просыпаюсь в полдень – завтра ведь опять будет семь утра. Договариваюсь о встрече, но на неё никто не приходит – ни я, ни тот, кого я звал – разве эта встреча хоть что-то меняет. Говорю себе, что мне никто не нужен – и влюбляюсь. И это меняет всё. Хотя впрочем, можно на всё наплевать, но тогда я перестану контролировать всё. Что всё? Да хотя бы саму возможность не успевать везде, не добиваться запланированного, не знать, что ждёт за поворотом. Это ведь так упоительно – знать, что нет ничего за спиной, а потом, резко обернувшись увидеть среди скошенной в девятый раз за лето колёсной газонной травы восход луны.

Почему же я всем смеюсь в лицо, говоря, что у меня всё под контролем?! Да потому, что я знаю о неподконтрольности и не пытаюсь доказывать скалам, что мой лоб проломит их.

Вы назовёте это дешёвым фатализмом, - я же скажу, что никто из вас за обедом не съест солнце на десерт!

Двери, не закрытые мной, распахиваются и в Сквот, улыбаясь пухлыми губами, и глядя на меня громадными карими глазищами, впархивает миниатюрная Танцовщица.

Это та самая Танцовщица из волшебной сказки о спирали. Мне её никто не рассказывал, я знал эту сказку с рождения и всегда ждал, что она сбудется – сказочная мечта о Танцовщице.

Сказка о Спирали:
Чай разливался в жаростойкие стаканы маленькими порциями. Где-то до четверти. Так он не успевал, остыв, превратится в тошнотворную, тёплую, мутную жидкость.

Сам по себе зелёный чай безвкусен, а если он дёшев – низкосортен, то непременно отдаёт, слегка, селёдкой. Поэтому художник, забредший случайно на веранду, вдали от основного танцпола, пил зелёный чай с мятой и с жасмином.
 
Под воздействием того, что было им впитано одним вдохом, всё плавало и шаталось, как на волнах. Чай же, наливаемый им из крупного квадратного фарфорового чайника растворял непонимание процессов вытанцовывающих в нём. Художник уже долгое время пребывал в творческой депрессии. Это не приводило в отчаянье, но и не давало покоя. И тогда он вдыхал в себя многое.

Из динамиков, расположенных по периметру чайной веранды, выплывала окисленная босанова. Выплывала и раскачивалась в волнах художника. Звуки музыки превратились в танцующую девушку. Девушка кружилась, закручивалась в спирали, раскачивала волны окружающего. Она и была волной. В зелёной, с чёрными рукавами футболке, широких штанах с плей-боевским зайчиком на заднем правом кармане и чадрой обмотанной вокруг бёдер. Девушка улыбалась музыке и танцевала, танцевала, танцевала.

Знаком, художник подозвал к себе помощника бармена. Попросил лист бумаги и карандаш. Принесли лист бумаги в клеточку и шариковую ручку.

Всю ночь художник рисовал танцовщицу, пытаясь не упустить ни её коротких волос, ни карих глаз, ни гибкой фигурки. Рисовал, пока не закончилась музыка, пока не наступил рассвет. Вместе с рассветом исчезло всё. Остался лишь лист бумаги, со следами скрепок на изгибе листа и чайник с остывшим чаем.
Придя в себя, с выветренным сознанием, художник взглянул на то, что рисовал несколько необременительных часов подряд. Девушки на листе не было, там была нарисована лишь идеальная спираль.

…и она танцевала».

Когда я вспоминал эту сказку, мне хотелось любить и быть любимым. Когда я вспоминал эту сказку я и был любимым и любил.

Теперь же в дверях стоит, улыбаясь пухлыми губами, кареглазая Танцовщица из моей сказки. Настоящая.

«Вернулась», - говорю я ей, - «ты вернулась!».

«Привет дружок», - отвечает она. Целует меня в левую щёку. Ростом Танцовщица невысока, поэтому поцелуй попадает в меня лишь, когда она приподнимается на носках. Сказочная блажь. Но и ей нужно место чтобы быть.

Я всегда представлял себе момент, как я встречусь с моей Танцовщицей. Всё время представлял по-разному. Теперь же она стоит и смотрит на меня, пристально неотрывно. «Не смутился и глаз не отводишь, интересно», - не снимаемая с лица улыбка, не уменьшаемые по глубине карие глаза. Если бы я знал, что такое любовь, пренепременно влюбился бы в Танцовщицу. Если бы я умел красиво говорить о любви, то рассказал бы красиво. Не умею, не хочу, не буду. Потому что знаю кое-что о любви описательной.

Описывать любовь словами – всё равно, что протыкать иглой упаковку презервативов с целью обезопасить свою любимую девушку от нежелательной беременности. Пусть это чувство останется без имени. Может тогда ничего не придётся объяснять? Разве любовь нуждается в объяснении? Да и кто может доказать любовь? Лучше просто любить – бездоказательно, безобъяснительно!

Беру вещи Танцовщицы, и уже не вальсируя, иду с ней по комнатам. Она пришла в Сквот второй и ещё может выбрать себе любую комнату, кроме Красной в которой уже разместился я.
 
Все комнаты Сквота имеют свой цвет, я, наверное, по забывчивости ещё не рассказал об этом. Семь комнат, семь цветов Колёсной радуги: Красная, Синяя, Жёлтая, Зелёная, Коричневая, Чёрная, Белая. Мебель соответственно тех же цветов. Единожды поселившись в цветную комнату, ты там и остаёшься жить. Обмену и возврату цветность не подлежит! Правило.

Я не вальсирую, танцует она и втанцовывает в Синюю комнату. Дай Бог, чтобы теперь к ней подселился необременительный ей сосед. К себе бы я её не пустил, хоть она и из моей сказки. Я первый пришедший в Сквот и буду жить один. Не потому что первый, но потому что не хочу, точнее не могу жить с кем-то. Потому и первый, чтобы на правах первого оставаться одному.

На правах первого я буду встречать всех пришедших, буду водить их по разноцветью комнат, помогать им обустраиваться. Буду слушать, и запоминать их первые слова, сказанные в Сквоте, поступки и выражения лиц. Даже придуркам хочется почувствовать себя хозяином того, что им не принадлежит. Мне здесь не принадлежит ничего, но на первые несколько минут для каждого неофита, я буду хозяином и старожилом Сквота. Игра временного промежутка в воображении человека.

Секунда разницы во времени прихода человека, другому человеку не знающему об этой секунде равняется всей прожитой до этого никому не известной жизни никому не известного человека. (Теорема Робинзона).

За этими размышлениями я чуть не прозевал приход Поэта. Поэт, похоже, человек глумливо неробкий, особенно когда не напускает на себя поэтического туману. Ткнув меня несильно под рёбра кулаком, подмигивает и, кивая головой в сторону Танцовщицы, улыбающейся Солнцу, декламирует стихотворение, которое собственно для меня равноценно приветствию. Но впечатление стихотворением он старается произвести не на меня, а на Танцовщицу:

«Красота — отсечение лишних деталей.
Пятна на солнце зренья обман.
Ветер в ладонях не слышит ни слова.
Сердце для чувства открыто всегда.
Выживание не повод для разрушенья.
Неверие в завтра не способ упасть.
Пределов нет – есть настроение.
Выбор не в том кому дать и что взять».

«Красиво», - говорю я Поэту из вежливости, мне очень понравился вирш, не понравилось только то, что вирш мог, понравится и Танцовщице. Но та, похоже, не обратила внимания ни на Поэта, со старта начавшего ухаживать за ней ни на меня, одноминутного хозяина Сквота. Она стоит в лучах юго-восточного солнца. Улыбается ему, она всегда ему улыбается, даже если солнца не видно, но все думают, что она улыбается лично каждому из них. Солнце улыбается ей в ответ. Всегда. Ночью и днём, солнце не спит. Танцовщица устала с дороги, не обращая внимания на нас, раздевается до трусиков и ложиться спать.
 
Красивая у неё все-таки грудь. И не в размере дело! Я подхожу к её кровати и целую её в нос. Танцовщица продолжает улыбаться даже в дрёме. Протягивает ко мне руки, прижимает меня к себе, так и засыпает улыбаясь. Поэт галантно расшаркивается, смахивает воображаемую слезу, беззвучно аплодирует.

Воспользовавшись правом третьего, Поэт закидывает свои вещи в комнату Танцовщицы. От моих услуг он отказался, свой рюкзак он и сам в состоянии донести. На чай от него похоже ничего не получишь. Красная и Синяя комнаты заняты. Да это и хорошо, наверное. Лучше Поэт рифмоплёт, чем не пойми кто из ещё не пришедших.

Мою сказку рифмой не убить.

Прикрыв двери в Синюю комнату, я и Поэт идём на кухню. Поэт с собой принёс в Сквот мате с английской карамелью. Я много слышал об этом напитке, но раньше пробовать его не доводилось. Если у каждого из пришедших будет что-то ранее не пробованное мной, то я стану самым счастливым Придурком на свете. Нет не так! Самым счастливым Придурком во всей Вселенной!!! Когда мне ещё доведётся напробоваться всего отовсюду в одном месте. Стану напробованым всякостями Придурком.

День обещает быть насыщенным. Танцовщица спит, Поэт загрязняет кухню, я стою на входе – жду остальных. Из посуды в квартире всё только квадратных форм: кружки, тарелки, миски. Чёрный фаянс с белыми полосами юго-восточных азиатских разводов. За то ровно тринадцать комплектов. Гостевых комплектов нет, не предусмотрено Договором.

Жду, волнуюсь – не легко мне с новыми людьми. Поэт гремит на кухне, я курсирую между прихожей и туалетом. Надо пользоваться последними минутами, когда в туалет можно ходить, не выстаивая очередь из всех будущих жильцов Сквота. Хоть мне и не хочется туда, но всё равно иду. Иду, чтобы поглазеть на до блеска отмытый унитаз. Салатовый, в желто-розовых разводах унитаз. Кафельная плитка под цвет ему. Аккуратно выкладываю в специальную корзину порно-эротическое чтиво. Думаю, многим понравится пописывать подобное чтиво они, наверное, даже гордятся собой, мне же хватает просто воображения.

Гордиться тем, что ты пишешь Порно-Эротику – всё равно, что гордится тем, что ты проститутка.

Как правило, люди, уважающие себя и свой литературный вкус, считают её сортирным чтивом. То, что лежит рядом с унитазом, на книжную полку нормальный человек не поставит.

Это сортирное чтиво не рекламируют – так как его и так купят, так же, как не рекламируются, открыто услуги проституток. Людей ущербных в сексуальном плане по данным сексопатологов более чем предостаточно. А значит, Порно-Эротика без читателя не останется. В нашем Сквоте наверняка. Один да найдётся. А может и все тринадцать. А может и не все. Не только в ущербности дело. Инстинкты.

Неврастения радуги отрыгнувшей в небо водянистые низкосортные, просроченные облака. Расползающееся на скатерти мутное пятно недальновидности поступков птенца вылупившегося не с того конца яйца. Атака гормонов, музыка бемолей, аккорды приторностей. Любой поток мыслей или слов не без смысла, любой ассоциативный ряд ведёт к понятной лишь одному краеугольной картинке. Схвати за уши свой ассоциатив удачи, сыграй свой рок-н-ролл чуда, оживи искажённый глобус Вселенной.

Бэнг-бэнг-бэнг.

В Сквот вваливаются Два Музыканта с кофрами, в которых расположились их кормильцы – гитара и аккордеон.

- Здорова Отщепенцы, - проорали они, загоготали и спросили, - Где у вас тут Чёрная комната?! Ты что ли тут холуй на входе? – это уже вопрос непосредственно ко мне, - Хватай вещи и тащи их в нашу комнату! Сорокапятку будешь? Нет ну и ладно.
- Не шумите, пожалуйста, Танцовщица спит! – корректно пытаюсь снизить их громкость.
- Насрать! Чувак поторопись, осторожно с инструментами! – великодушно треплют меня по плечу, добродушно ухмыляются. Я тоже их люблю.
Из кухни выходит Поэт с чайником мате. Лицо у него довольное, он само радушие – как на картинке.
- Привет парни! По кружечке мате? – я вижу, что Поэт во всю хочет показаться ходячим воплощением любви к ближнему.
- Ну, здорова маргинал! Алкашка то в мате есть? – Музыканты по-своему поддерживают разговор. Им нелегко. Переход через ББТ надломил их не дюжее здоровье, и организм их срочно требует градусированной подпитки. Просветление на сухую им не понятно.
- Что вы, это чистый без кофеиновый и безалкогольный напиток! – Поэт готов продекламировать вирш язвительный, но, оценив свои и Музыкантов силы, лишь пресно улыбнулся и отрицательно покачал головой.
- Не пыжься чувак, можем угостить тебя сорокапяткой, взбодришься! – радушия у Музыкантов было не занимать. Денег занимать у них тоже не стоило. Но они оба настоящие. Слова и жесты их не показательны. Внешнее не украдёт у внутреннего.

Сильно же мы зависим от стереотипов. Творческий человек скоро уже превратится в идеализированный памятник гармоничного хаоса. Творческий человек в первую очередь художник. Художник слов, чувств, эмоций, правды, лжи, аккордов или фотоснимков. Художник всего на свете, что куётся не на обезличенном, бездушном конвейере.

Нельзя требовать от художника соответствия с его фантазиями – он и сам редко знает, что, значит, жить вырванным из контекста целостности собственных иллюзий.

Недоразвитое восприятие мира заставляет зрителей видеть в сложной мозаике галлюцинации лишь один её осколочек, случайно выпавший из калейдоскопа – не пытаясь охватить взглядом всю, не подпорченную купюрами, картину.

Художник тоже не видит всего, ему не до этого – ему творить надо. Но, не взирая на несовершенство своё, не прячется художник от поиска. Ищет. По ходу, создавая всё больше непонятного – многогранного. И чем больше зритель будет вырвать из контекста – тем больше художник будет создавать. Из духа противоречия что ли, а может и просто из любви к прекрасному. Да и кто его на самом деле знает.

Потому то художник он, а не ты. Надо же кому-то быть мишенью для критики.

Коллективный же разум не в состоянии родить идею, хотя с массовыми психозами он справляется с лёгкостью, - он лишь мясорубка для уже существующих идей. Мясорубка, которая обсасывает-переваривает идею до консистенции фекалий. Хотя от говна польза есть – его хоть на удобрения пустить можно.
Каждый приходящий в Сквот Колеса был художником. Разным художником.

Чуть позже, когда Музыканты по обыкновению всех жителей Сквота откроются мне, они расскажут мне о том, что не хотели обидеть меня в первый день. Мне и врать им не пришлось, говоря, что они меня не обидели нисколечко. Куда больше я был недоволен Поэтом. Но это личное.

Никто из нас не замечает, как в Сквот зашёл Писатель. Танцовщица спит, Два Музыканта и Поэт общаются в Столовой, я наблюдаю за их общением. Писатель стоит в прихожей и наблюдает за нами. Наверное, минут десять как наблюдает. Или около того, в левой руке у него походная пепельница в правой докуренная до фильтра сигарета. Я обращаю на него внимание лишь потому, что из прихожей потянуло вонью тлеющего фильтра.

-Здравствуйте! Кто вы? – задаю я ему вполне даже и уместный в любой иной ситуации вопрос. Скорее из предполагаемой у меня воспитанности, а не от незнания, что это за человек.

-Здравствуйте, здравствуйте. Я – Писатель! – в меру пафосно ответствует тот. Неумеренный пафос малооправдан в среде таких же, как и он сам.
-Ой, как здорово! А где я могу купить ваши книги? – я всё ещё пытаюсь мобилизовать всю вежливость, которая прячется в разных уголках меня. Но врождённый сарказм лезет из всех пробелов между буквами каждого из сказанных мной слов.
-Видите ли, я не публикуюсь. Разве что только в сети. – Несколько обидевшись, пробурчал Писатель.
-Ну, какой же вы писатель. Игрушечный какой-то, ненастоящий. – Зря я это сказал, потому что Писателя прорывает и мне приходится выслушивать все, что он думает по поводу публикуемых писателей и их рейтинга.
- А где место под солнцем для поэтов и писателей? В каком месте? Да и под солнцем ли? А если и да, то уж точно не для писателей. Хоть в петлю! И не писать бы рад, да вот приспичило однажды не на шутку – и больше не отпускает. И бегает наш брат-сестра поэт-писатель по издательствам. Да только кто ж станет печатать никому не известного непризнанного гения? И пылятся рукописи ни кому не нужных, ни кем не востребованных повестей и романов. Как соизмерить собственные силы и желания издательств? И их можно понять – им нужна гарантированная прибыль, но ведь и тебе хочется понюхать пахнущие типографской краской странички с твои именем на обложке. Мне же сейчас интересна тема самореализации писателя и как это стыкуется - я имею в виду его желание быть маргинальным и хорошо продаваемым одновременно. Если у тебя нет возможности печататься – ты начинаешь публиковаться в Интернете.

Из русскоязычного населения всех бывших республик СССР по всем литературным и окололитературным сайтам наберётся тысяч сто пятьдесят поэтов и писателей. И это только в русскоязычных. Сколько же их по всему миру?

Вот только ещё вопрос – а будут ли тебя читать в Сети? А если да – то кто? Автор рано или поздно захочет продаваться и иметь успех, я нисколечко не сомневаюсь. Но готов ли ты к успеху? Хороший вопрос. Рейтинги, рейтинги, рейтинги. Что они дают? Это ведь так всё условно, так непостоянно. Оп, и ты в рейтинге на первом месте. Оп, и через пару дней тебя сменил кто-то другой. И если ты включишься в гонку, то нет тебе отдыха и покоя. Будешь гнать до тех пор, пока не сломаешься, не выдохнешься, не споткнёшься. Стоит ли это того? Да и кто заметит тебя на вершине виртуального Рейтинга? А если и заметит то надолго ли?

Ну, а пока у меня хватает сил – буду делать то, что у меня лучше всего получается. Буду писать миниатюрки. Почему миниатюра? Да потому, что глаз человека не может вырваться за пределы монитора и с лёгкостью и самозабвенностью осилить 100 страниц вордовского текста. Пока есть Интернет – великая свалка наших мыслей, буду в него вываливать своё сокровенное. А вдруг кто услышит. Все слова были сказаны и записаны за тысячи лет до нас. Но разве это нас остановит? Изобретать Колесо всегда приятно. Своё Колесо – оно всегда круглее прочих.

Буду писать. И дай Бог, чтобы каждый брат-сестра поэт-писатель побывал на вершине Рейтинга. Побывал и задал себе вопрос: «А так ли он важен – этот Рейтинг? Разве станет кто-то писать лучше или хуже из-за него? Что он вообще даёт человеку, кроме утехи его тщеславию? И зачем вообще я пишу – для кого, для чего? Что значит, для меня писать – забава или то Единственное-Самое-Главное-в-Жизни – Место под Солнцем?!?». – Писатель гневно машет руками перед моим лицом.

- Вы меня понимаете? – спрашивает он меня, видя во мне хорошего слушателя.
- Да, безусловно! – киваю ему понимающе, ничего не поняв из того что, он мне рассказал. – Друзья, к нам пришёл Писатель. Знакомьтесь: Писатель – Два Музыканта, Поэт – Писатель. Танцовщица спит, в Синей комнате. Со мной вы уже все знакомы. Пойдёмте в столовую мате пить, заморский напиток бородатых революционеров.

На какое-то время все умолкают, что сильно радует меня. Пускай Танцовщица выспится в относительной тишине. Мате журчит из чайника в кружки, мы прихлёбываем его и потеем.

Сквот наполняется художниками.

Мате ненадолго всех утихомиривает, но лишь ненадолго, надолго и не получилось бы, так как входит Проповедник. Задумчиво-улыбчивый дяденька. Молчаливый. Кивает головой и исчезает, не сказав, в какой комнате жить будет. Музыканты гогочут тому в след, как заправские гуси у деревенского клуба. А Проповеднику похоже на всё наплевать, ушёл, даже не вздрогнув от громкости выкриков в спину. Железной воли человек, Феликс гордился бы им – если бы дожил. Не хорошо это. Я ведь должен всех встречать. Возвращаюсь в прихожую, чтобы не повторилось незамеченного нами прихода очередного жильца. Вовремя я подоспел, в Сквот входит распрекрасная Муза, целует меня влажно в губы, нежно гладит по голове. Вот где я жалею, что не писатель и не поэт, вообще никто. Эх! Всё в Музе хорошо и ладная фигура и добрые серые глаза и русые волосы. Простенькое платьице до колен и с глубоким вырезом от воротника только подчёркивает выпуклости груди. На левой ноге заметен порез. Неаккуратно брила ноги, старалась к приходу в Сквот, да задумалась, поди.
Но Муза пришла не одна, вслед за ней входят Художница и Молчунья. Они чем-то похожи друг на друга как однояйцовые сёстры, только родившиеся от разных матерей и отцов. Вещи им помогают заносить загадочные Спамер и Сказочник. Глаза у них лукаво поблёскивают, хоть лукавость у них неодинаковая. У Спамера лукавость активная, а у Сказочника задумчивая.

Последними в Сквот заходят Махинатор и Теоретик. Эти ребята оценивают всё и всех, заглядывают в каждую комнату, лезут во все углы и души. В последние их никто не пускает.

Стальные двери Сквота с приглушенным лязгом захлопываются. Ловушка замедленного действия срабатывает. Участники забега расходятся по своим стойлам. Небесный жокей готовит для всех участников забега допинг. Каждому разный, но каждому!

Отсчёт времени пошёл.

Времени на: любовь, терпимость, просветление, отвращение и бритвы у горла.

Отсчет времени пошёл ещё тогда, когда мы прошли через ББТ и попали в Мастерскую, никто ни о чём не жалеет. Никто не жалеет ни о ком. Мы все разные и пока никто из нас ещё не знает кто мы такие на самом деле. Если ничего не записать, не чего и приврать будет. А если нечего приврать будет, то и рассказа не получится. Я уже и диктофон приготовил. Как знал. Знал. Всегда знал.

Кто подбирает непотраченное время?
Сколько ангелов могут танцевать на кончике стрелки настенных часов?
Как не утратить себя в искажённой реальности сна?

Танка Шестая. 04.06.2006.

Первое утро под одной крышей. Я просыпаюсь раньше всех. Сегодня моя очередь убираться Сквоте. К тому же, просыпаясь первым, всегда успеваешь занять сортир и неторопливо справлять свою нужду.

Бреду в сортир и практически беспричинно думаю о том, что Ангелы никогда не носили крылья, это веянья современной моды хорошо проипаренные художниками возрождения.

Я мочусь в сортире и вижу перед глазами передовицу «Правды Колеса», откровенно бульварное чтиво, неизвестно как попавшее в столь уважаемый мной и моими знакомыми орган средств массовой колесизации:

«Крылатый Ангел на Боровицкой площади»:
Из Лебяжьего переулка, по направлению к Боровицким воротам, через Боровицкую площадь, шёл гладко выбритый человек. Уверенная походка, чёрный костюм от Армани, серые глаза в паутине лучистых морщин вокруг них, туфли из крокодиловой кожи и сияющие белизной крылья. В руках плюшевый Вини Пух.
За две минуты до этого по площади проехало семь машин коммунального хозяйства. Из первой лениво вытекали голубые лужи средства для мытья посуды, остальные шесть, мощными струями воды смывали грязь, и запах проезжей части. Пенные потоки исчезали в прорезях дренажных решёток.
Мыльный аромат лимона и поддельно чистый асфальт.

Глаза люков влажно таращились на Белокрылого. Прапорщик ФСО и сотрудники в штатском стояли, открыв рты. Внештатная ситуация?! Рабочая ситуация??? Через пять минут должен проследовать кортеж Президента.

Над Москвой взметнулась тишина. - ...мать!!!! – заорал, пришедший в себя первым, Прапорщик, - ты...?!!
- Не совсем. Я ангел, - невозмутимо ответил человек (не разжимая губ), продолжая идти к Прапорщику.
- Ангел??? – вслух. «Ещё один псих», - про себя.
- Ну да. Сумасшедший Ангел. Я иду к тебе Жора…

!!! ОЧИСТИТЬ ПРОЕЗЖУЮ ЧАСТЬ!!! – Загромыхали децибелами громкоговорители над Боровицкой площадью, не дав Ангелу договорить. Трое сотрудников ФСО в штатском, бросились каждый со своего поста, (с Манежной, Моховой и Волхонки), наперерез Ангелу, с намерением устранить препятствие на пути Президента. Головная машина кортежа уже показалась на Знаменке.

Два геодезиста, стоявшие на другой стороне площади, у газона, в резко оранжевых нарядах, ухмыльнулись злорадно. Пол часа назад им запретили производить топографическую съёмку местности.

Ангел, взмахнув крыльями, исчез.

Вини Пух остался сидеть напротив Прапорщика. Ни одна из машин кортежа не задела его. Президент беспрепятственно въехал в Кремль через Боровицкие ворота.

В нарушение всех инструкций, Прапорщик подошёл к Вини Пуху и взял его на руки. Улыбнулся.

В этот день у Прапорщика ФСО Георгия Каданцева были именины. К нему прилетал его ангел.

«Срань Господня!» - подумал Ангел, сдавая по описи крылья кладовщику.
Сплюнул раздражёно».

Под последние слова передовицы я домочиваюсь в сортире, забыв вымыть руки, шурша газетой и раздражённо бурча себе под нос, выхожу коридор, чтобы включить радиоприёмник.

Никто никогда не пробовал стоя в туалете читать газету? Пробовать не советую, ладно я Придурок, вам то зачем. Тем более не советую, если вы читаете содержащую в себе антинаучные выкладки бездарную статью о якобы крылатых ангелах. Бред!

Из ванной комнаты выходит, с куском нарезного батона, на который неаккуратно намазаны томатная паста и майонез, Поэт. Выстреливая из набитого бутербродом рта крошками и брызгами недорогой томатной пасты смешавшейся в одну майонезно-томатную сукровицу.

Привычно-приветливо кивает мне и доверительно сообщает мне:
— Ангелы не летают! У них никогда не было крыльев!

Как будто я этого не знаю! Как будто вообще никто не знает этого секрета полишинеля. Как будто никто не знает, что у ангелов отродясь не было крыльев, о том что ангелы всегда спускались и поднимались только с помощью лестниц. Не даром и песня, то есть такая о Лестнице в Небеса. Стереотипы разъели наше ощущение реальности. Средства массовой информации окислились бумагой. Не газетам верить надо, не газетам. Потому что они бумажные и годятся лишь для предпоследнего прибежища селёдки или для расщепления реальности. Радио же, оно настоящее, ему и верю. Оно всегда подсказывает мне как правильно надо верить, о чём правильно нужно чувствовать и во что правильно думать.

Утренняя порция веры, чувств и мыслей от Радиоприёмника. Немолодой, глубокий с хрипотцой голос ностальгировал:
«Стакан белого дешёвого рома, разбавить бы, да нечем. Содержимое стакана теплое и противное, но если смешать с холодным кокосовым молоком и добавить мяту с сахаром, то очень даже ничего – только вот где его взять в это время! Антикварный «патефон» балует самбой, что впрочем, несколько резковато для сиесты. Время лениться, а не спариваться. Ящик сигар, здесь они не контрабанда. Искусственно поддерживать влажность нет ни малейшей необходимости, море вот оно – везде. Остров Свободы, красно, бело, синей расцветки. Че Гевара – устойчивая сувенирная валюта и символ эпохи. Дешёвые проститутки, за банку тушёнки – торг уместен. Американская военная база и камеры пыток в эпоху гуманизма. Карибский кризис и кузькина мать. Ром. Сахарный тростник. Роскошные лимузины конца 50-х годов двадцатого века. Последний последовательный марксист планеты Фидель. Невелик набор штампов для туриста. Жаркие, но не потные ассоциации. Это их ответ на нашего Горбачёва, водку, матрёшек и перестройку. Но так хочется окунуться в последнюю Утопию вселенной, несгибаемую и вроде даже как настоящую.

Что тянет туда с неудержимой силой многих? Доверие! В мире и так всё слишком «хорошо», но игрушечно – глянцево или же отвратительно, обезображено социальной проказой. Здесь же, среди нищеты и лучезарных улыбок оборванных малышей, веришь во всё. Куба – последний заповедник нерастраченной Мечты. Иллюзия, которой не хочется жить, но нравится дотрагиваться до неё. Неиспорченный пресыщенностью солнечный рай. Включаешь реликтовую радиолу в заснеженном Колесе, а оттуда: «Куба далеко, Куба далеко, Кууууууба рядом!»…

И сразу стало легче, проще и понятней: что делать и кто виноват. Масс-медиа утро в разгаре. Атакуют по всем направлениям. Почта, телеграф, мосты.
Не спящих больше чем тех, кто ещё не ложился спать. В преддверии завтрака все постепенно притянутые магнитами коллективности собрались в холле. Ящик Амфи-Колы перестаёт потеть, потому что его закончили. Теоретик развлекает нас одной из премножественных своих теорий. То как он их преподносит – достаточно забавно звучит, но не так уж всё и шутовски и просто получается. Теории то его работают, как бы смешно не выглядели, а значит эти теории – серьёзные кушанья, поданные под шутовскими соусами. Вечером он обещает угостить нас Теорией Расширенного Сознания. Интригует, я сразу понял, что Теоретик из тех, кто любит эпатировать аудиторию, среди нас, таких как он – все!

Но пора мне вернуться к моим сегодняшним обязанностям – уборке. Система распределения обязанностей между всеми жителями Сквота Колеса была хоть и системой безапелляционной, но системой мудрой. При этой системе никто не мог жаловаться на то, что обязанности распределяются как-то неискренне. Коммунистический лозунг – от каждого по возможностям, каждому по потребностям – у нас не имел бы ни малейшего шанса на то чтобы прижиться. Не коммуна у нас была. Все были достаточно подкованы, чтобы применят к жизни принцип равного распределения труда на каждого. Без поблажек и исключений. Сквот не сказка, но способ выживания. Те, кому такие Правила не нравились, просто никогда не могли бы попасть в Сквот, если же кто и был чем недоволен, то был недоволен молча. Недовольных на полную громкость не подпустили бы даже к ББТ, не говоря уже о том, что даже если кто-то глубоко законспирированный и прорвался бы сквозь фильтр ББТ то, чтобы их пропустили через Мастерскую. Мастерская за всё время своей работы ни разу не дала технологического сбоя. Брака в их работе не могло быть по определению. И точка.

Так вот, о «Правилах совместного проживания жильцов Сквота и распределения обязанностей между ними». Имея громадный опыт в развитии одного из приоритетных колёсных проектов «Сквот. Путь к Просветлению», мастера разработали чёткий и непререкаемый табель об обязанностях и в какой-то мере правах жителей Сквота.

 Чтобы не сбиваться самому в их перечислении распишу всё как в школе, по пунктам, а если быть точнее и следовать правильной школьной поведенческой модели – спишу из шпаргалки висящей на стене:

Итого:

Когда взрослеет человек?
Тогда, когда отбирает у белки своё первое Колесо. И чем взрослее человек, тем изощрённей его забег в Колесе. Теперь человек может презирать белку. Он хозяин Колеса.
В чём опыт человека? Научиться верить в то, что он заставляет Колесо работать на него. В то, что Колесо послушно ему, как инструмент.
В чём хитрость и мудрость человека? Суметь запрыгнуть одновременно в несколько Колёс, думая, что это лишь на время. В том, что множество Колес даёт ему иллюзию движения вперёд.
В чём свобода человека? В уверенности, что он в любой момент может выпрыгнуть из Колеса. В том, что у него есть выбор.
В чём страх человека? В том, что он не сможет добежать до конца Колеса при жизни. В том, что Колесо закончится раньше, чем он это поймёт.
В чём смысл жизни человека? Познать начало и конец Колеса.
Колесо крутится. Человек выпрыгивает из него, подворачивает ногу и сразу же хромая попадает в другое Колесо. Человек Колеса. Таксидермист чувств.
Рядом на ветке сидит белка освобождённая человеком. Она выгрызает орешки из кедровой шишки.
Колесо катит…
Кто я? Всемогущий Белка! Спаситель??? От чего я Спасаю???

Сижу теперь за круглым столом. На ватмане, заменяющим мне скатерть, лежит тринадцать круглых печатей. Я с грустью беру двенадцать из них и оставляю ими отпечатки на ватмане. После каждой из двенадцати остаётся несколько слов, я сам им их придумал. Беру последнюю, тринадцатую печать и с размаха шлёпаю ей по ватману. Всего несколько слов:
«ХУДОЖЕСТВЕННОЙ ЦЕННОСТИ НЕ ПРЕДСТАВЛЯЕТ!!!».

Это моя печать. Печать меня – Всемогущего Белки Спасителя.

Смотрю на гравировку, на каждой печати стоит моё имя – Всемогущий Белка Спаситель! Мне и так подвластно быть всегда и везде одновременно, только вот кто кроме меня самого поможет стать мне зрячим. Я давно уже ослеп от себя и неустанно вращаю Колёса созданные не мной. Или они вращают мои ноги, привязанные к педалям механизма вращающего все колёса. Но если присмотреться, чего я не могу, то можно заметить, что не я вращаю колеса, но они сами вращают мои ноги. Колесо катит. Хромое.

Хромое колесо катит по нам. Мы сами его катим – странные незрячие белки…