Новый герой. три повести

ЭТА КНИГА НАПИСАНА СЫНОМ И ОТЦОМ - НАРЕКОМ И КАРЕНОМ АРУТЮНЯНЦ

НОВЫЙ ГЕРОЙ
ПОВЕСТЬ ПЕРВАЯ

СЛОВАРЬ

Афродита. В греческой мифологии богиня любви и красоты, возникшая из морской пены
Бабло. Деньги.
Байкер. Велосипедист-экстремал.
Базар. Разговор.
Базарить. Говорить.
Баклажка. Пиво в пластиковой бутылке (как правило, ёмкостью в два литра).
Бакс. Доллар.
Балякать. 1. Внушать кому-либо, что-либо. 2. Соображать.
Блин. Ёлки-палки.
Бухло. Алкогольные напитки.
Видео карта. Компьютерное устройство для чтения видеофрагментов: клипов, игр и т. д.
Винда. «Windows» - операционная система компании Microsoft.
Втыкать. Внимательно вслушиваться, понимать, что-либо.
Ганджа. Конопля.
Глушить. Распивать спиртные напитки в течение некоторого времени (не менее получаса).
Гнилой базар. Ненужный, неинтересный разговор.
Гордер Юстейн. Норвежский писатель.
Гружёный. Депрессивный, находящийся в депрессии.
Грузиться. Находиться в депрессии.
Джаз. Мировоззрение.
Джексон Майкл. Король поп-музыки.
Джонсон Роберт. Блюзовый гитарист начала ХХ века.
Драйвер. Дополнительная программа.
Жёвка. Жвачка (термин, употребляемый девушками).
Забить. Не обращать внимания.
Зажигать. Веселиться.
Заморачиваться. Быть озабоченным чем-либо.
Запалить. Поймать на чём-либо.
Зашибать бабки. Зарабатывать крупные деньги.
Звуковая карта. Компьютерное устройство для чтения звуковых файлов: музыки, игр и т. п.
Ибрагимов Николай (1778-1818). Адъюнкт-профессор Казанского университета.
Инет. Интернет.
Кайф. Удовольствие.
Карлтон Б. Джазмен первой половины ХХ века..
Кердык. Всему конец.
Клёво. Чудесно, прекрасно.
Комп. Компьютер.
Круз Том. Культовый американский киноактёр.
Крюгер Чед. Солист группы «Никелбек».
«Queen». Легендарная британская группа. Солист - Фредди Меркьюри. Гитарист - Брайан Мей. Бас-гитарист - Джон Дикон. Ударник - Роджер Тейлор.
Лабух. Музыкант в ресторане.
Лавинь Аврил. Американская рок-звезда.
Левый. Неправильный, плохой.
Линдгрен Астрид. Шведская писательница, автор книг «Пеппи Длинныйчулок», «Малыш и Карлсон, который живёт на крыше» и др.
Макаревич Андрей. Лидер группы «Машина времени», автор книги «Сам овца».
Макферрин Бобби. Виртуозный американский вокалист.
МНС. Младший научный сотрудник.
Морковка. Девушка.
Нарик. Наркоман.
Немеренно не обламываться. Абсолютно не переживать.
Немеренно не обламываться и не заморачиваться. Абсолютно не переживать, сохранять при этом спокойствие
Немеренно. Слишком, сильно, очень, много.
Нереально. Отрицательная оценка чего-либо.
Ничейный Пруд. Пруд у въезда в городок.
Обгашенный. Обкурившийся конопли.
Обламываться. Переживать.
Отмаза, левая отмаза. Оправдание, неубедительное оправдание.
Отмазываться. Оправдываться.
Парить. Рассказывать с особым рвением.
Париться. 1. Расстраиваться. 2. Усердно работать над тем, что плохо удаётся.
Переколбаситься. 1. Скривиться от смеха. 2. Также заменитель многих других глаголов.
Перец. Парень.
Понтоваться. Выпендриваться.
Пугачёва Алла Борисовна. Женщина, которая поёт.
Реально. Хорошо, точно, интересно; положительная оценка чего-либо.
Рокфеллер. Один из богатейших людей Земли.
CD-rom. Дисковод.
CD-rom пишущий. Пишущий дисковод, отличающийся от обычного возможностью записывать собственные диски.
Таунсенд Сью. Британская писательница, автор книг про Адриана Моула.
Тёлка. Девушка.
Тереть. Смотри базарить.
Толстой Лев Николаевич. Великий русский писатель.
«Топ Ган». «Лучший стрелок», фильм 1986 года производства США.
Тормозить. Смотри тупить.
Точняк. Так и есть.
Треники. Спортивные брюки производства СССР.
Тупить. Медленно соображать.
Тусить. Веселиться где-то и с кем-то; просто находиться где-то и с кем-то.
Чава. До свидания (употребляется девушками).
Черни Карел. Австрийский пианист-виртуоз и композитор ХIХ века, педагог, автор сборников фортепианных этюдов и упражнений.
Чувак. Смотри перец.
Чувиха. Смотри морковка.
Шнурки. Родители.
Щелчок. Станция метро «Щёлковская» в Москве.
Экстерн. Ученик, не посещающий школьные занятия, но сдающий экзамены за са-молично пройденный курс того или иного предмета один или два раза в учебном году.

УТРО

6 часов 30 минут. Подъём. Душ. Прыщи. Уборка.

Безумно не хочется просыпаться!
Все части тела, кроме одной, вялые. Практически безжизненные. В голове роятся жуки. Сколько мы с Максом выкурили вчера? Всё! Пора завязывать! Больше никаких сигарет!..
Всю ночь мне снилась Галя с лицом Аврил Лавинь. Вот и сейчас она лежит в ванне и кричит:
- Когда ты меня поцелуешь?
Я ничего не отвечаю. Я стою рядом и играю на чёрном игрушечном рояле этюд Черни. Я играю одним пальцем. Я ещё никогда не играл так красиво! Особенно этюд Черни.
В ванную заглядывает папа.
- Детям до шестнадцати лет нельзя заниматься сексом, - говорит папа.
- Ну, папа! - краснею я.
- А мне уже шестнадцать, - Галя показывает папе язык.
- А нам пятнадцать, - парирует папа и целует меня в макушку.
- Ну, папа! - прошу я. - Ну, папа!!!
- Сынок, - говорит папа, - возьми две копейки! Пойди и купи презерватив!
- Ну, папа!!! - ору я.
Папа сосредоточенно играет на игрушечном рояле «Собачий вальс»
Я думаю: «Где это он видел презервативы за две копейки? В своём восьмидесятом году?.. Нет, всё-таки надо просыпаться… Досчитаю до десяти… до двадцати… и встану…»
- Раз… два… три… Два… три… пять…
Вика вылезает из ванны, как Афродита из пены.
Папа отворачивается, но я вижу, он подглядывает в зеркало. Мне стыдно…
- Семнадцать… двадцать пять…
«Зачем я считаю?» - удивляюсь я.
- Двадцать шесть, тридцать восемь… шестьдесят…
Будильник включает свою отвратительную пикалку. Я шевелю отёкшими пальцами.
Через минуту я направляю энергетику в руку и хлопаю ладонью по кнопке. Будильник затыкается.
Я прислушиваюсь к сердцу. Стучит.
Наконец, я поднимаю верхнюю половину туловища вертикально, но, не выдержав нагрузки, складываюсь пополам. Голова встречается с коленками.
Я просыпаюсь.
Доброе утро, чувак!..
Макс присылает эсэмэску: «Десять граммов никотина убивают слона!»
Я шепчу: «Иди к чёрту!..» и плетусь под душ.
- Душ! О, мой душ! Джаз моей души! Душ! О, мой душ!..
Я возвращаюсь к жизни. Жуки постепенно выползают из головы.
- Душ! О, мой душ!..
Вода смывает с меня вчерашние грехи.
Грех первый - шесть сигарет!
Грех второй - «Серёжа, ты куришь?» - «Нет, не курю! Это Макс!» - «Когда рядом курят, так не пахнет!» - «Ну, папа!!!»
Грех третий - послал Галю!
Грех четвёртый - засмотрелся на её мать!
Грех пятый - нажрался картошки, как свинья!
Грех шестой - это не грех! Папа сам говорит, что эффективнее средства от прыщей ещё не придумали!
- Душ! О, мой душ! Джаз моей души! Не вылезал бы из-под него сто лет!
Закрываю кран и пялюсь в зеркало. Ну и рожа у меня!
Господи! Папа, наверное, шутит про эффективное средство, которое на протяжении всей истории человечества избавляло юношей от прыщей… Это, конечно, приятное занятие, но причём тут прыщи?!. Их же стало ещё больше! Я наспех обтираюсь поло-тенцем.
Так. Где мой тюбик?
«Быстрый эффект! Гель для умывания от прыщей! Очищает забитые поры, помогая день за днём устранять прыщи!»
Нет, уж! «День за днём» меня не устраивает. Давайте-ка, поры! Очищайтесь! И как можно быстрей!..
Я не жалею крема. Размазываю его по всему лицу и становлюсь похожим на серийного убийцу.
Я выглядываю из ванной. Никого. Прошмыгиваю в свою комнату.
Чёрт! Забыл почистить зубы!
Возвращаюсь в ванную. Отбеливаю порошком резцы. Убойное средство! Можно было бы порекомендовать его Майклу Джексону.
Снова мажусь гелем. Мрак…
В комнате светло. Солнце встало над крышами!
С чего бы начать день?
«Всё надо делать последовательно!» - раздаётся в голове. Папа часто воспитывает меня этим афоризмом.
Ну что ж, последовательно, так последовательно.
Убираю кровать.
Нюхаю серую майку с видом Нью-Йорка. Нормально. Ещё можно поносить. Напяливаю её и влезаю в «долларовые» шорты.
Эти шорты я купил в прошлое воскресенье, когда был на даче у Дрона. Шортами торговала флегматичная старушка при въезде на дачные участки. У старушки были и другие штаники - в красно-зелёную полосочку, и ещё с голубыми цветочками. Но я сразу же вцепился в эти, которые на мне, - с долларами, напечатанными на синем джинсовом фоне. Когда «долларовые» шорты примерил папа, я брякнул:
- Какой кошмар!
Огромные шорты на папе превратились в юбку, из которой торчали две тоненькие волосатые ножки.
Папа обиделся. Пришлось извиняться…
Я достаю из шкафа свежие носки. Вчерашние оставляю на сиденье своего детского стула. Когда-то я сидел на этом стуле за детским столиком и рисовал разноцветные грибы. Я любил рисовать. Не только грибы, конечно, но грибы больше всего…
Сейчас в столике я храню тетради, а на стуле скомканные носки, похожие на син-тетические снежки.
Чтобы ещё убрать? Я провожу пальцем по пыльной крышке пианино. Пишу - «Ёж». Ладно, потом протру.
Доброе утро, Россия! Отличного дня!

7 часов 00 минут. Кефир. Булка. Физика.

Я ворочаю воспалённым языком. Даже после зубного порошка, вредное действие никотина на ротовую полость не нейтрализовано. Ничего. Сейчас побалуюсь кефирчиком и нейтрализую.
Выхожу из комнаты в прихожую. Гвоздик стучит хвостом. Он лежит в своём углу на матрасике и барабанит по двери, которая ведёт в комнату родителей. Мама в Москве, а папы не слышно, значит, мирно спит.
- Тихо! - шепчу я псу. - Придурок!..
Гвоздик выглядывает из-под старого полотенца. Он похож на мать Терезу.
Я бесшумно проскальзываю на кухню и закрываю за собой дверь.
Фу! Пронесло! Не разбудил папу. Жалко его, пускай поспит. Небось, опять сидел до утра, мучался над своим романом из жизни юных футболистов. Всё ещё надеется прославиться. Бедолага…
Кефир с булочкой - мой утренний паёк. Мой спартанский завтрак. Не перевариваю другую еду по утрам. А кефир с булочкой меня никогда не предают.
Я наливаю холодный кефир в стакан. Разламываю булку и принимаюсь размышлять, о чём я сейчас буду думать. Или о ком. О смысле жизни, об отсутствии бабок или о Гале?
Наверное, всё-таки о Гале. С лицом Аврил Лавинь…
У Гали обалденные губы. Как у коровы. Когда я сказал ей об этом, она обиделась.
- А ты бык! - ответила она.
- Производитель, - добавил я.
Галя поняла не сразу. Потом поняла и засмеялась. Я потянулся к ней, чтобы поцеловать, но промахнулся и ткнулся, как щенок, в её подбородок.
Галя пошатнулась, потеряла равновесие, схватилась за меня. Мы повалились на влажные брёвна плота.
- Ура! - крикнул я.
Галя поцеловала меня.
- Му-у!.. - промычал я. - Му-у…
- Бычок-дурачок… - прошептала Галя. - Приятно?
У меня защекотало в спине.
Как же она целуется! Наверное, так целуется Аврил Лавинь…
Я бы хотел провести это утро с Аврил.
Но надо идти заниматься физикой. Физикой-шмызикой…
Я не доедаю булку. Я не мнительный, но кажется в ней муха.
Остатки я сбрасываю в собачью миску. Повезло псу! Калорийная булка с мухой - Гвоздику это понравится.
Я споласкиваю кефирный стакан и бреду к своему письменному столу. Полистаю учебник до половины девятого, а там видно будет.
Слава Богу, не в шмызиках смысл жизни, а в чём-то другом. Ну, например, в коровьих губах.

7 часов 30 минут. Физика. Лирика.

Беру физику за десятый. Никак не могу привыкнуть к тому, что я экстерн и сам себе учитель. А кто-то сейчас парится в школе!..
На первой же открытой странице читаю: «Любое тело может стать искусственным спутником другого тела, если сообщить ему необходимую скорость…»
Показать бы это Гале и сказать:
- Я искусственный спутник твоего тела!
- Какой ещё спутник? - нахмурится Галя.
- Ты сообщила мне необходимую скорость! - скажу я и обниму её.
- Что ты мелешь? - разозлится Галя и попытается вырваться. - Отпусти меня! Мы же договорились! Только на даче! На плоту!..
Мне нравится, когда она злится. У неё блестят глаза и вообще…
- Я спутник! - крикну я. - Причём тут какая-то дача?! Мне наплевать на дурацкую дачу!..
Но это неправда. Мне на неё не наплевать. Я жду не дождусь этой самой дачи. Когда мы «случайно» встретимся у Дрона, а потом шумной компанией человек в пять-шесть отправимся на шашлыки, а потом отстанем от всех и убежим на плот, и будем, как неделю тому назад, заниматься тем, чем мы занимались неделю тому на-зад, а потом станем смотреть на звёзды и шептать разные глупости, и читать стихи!..
Посмотри на небо –
Как луна сверкает!
Посмотри на звёзды –
Как они блестят!
Полюби нелепо –
Так всегда бывает,
Полюби. И грёзы
Сразу улетят…
Хорошие стихи. Они мне нравятся. Это мои стихи. Что уж тут скромничать. Я их люблю. Отличные стихи!

8 часов 05 минут. Папа. Кофе. Посуда. «Война и мир»

Папа вылезает из норы. С кругами под глазами. Лысый. Вялый. Стареет…
Видит меня, машет руками:
- Доброе утро, Америка!
- Доброе утро, папа! - отвечаю я.
Папа лезет щекотаться.
- Ну, папа! - отскакиваю я. - Ты же обещал?
- Правда? - папа чешет живот. - А что обещал?
- Не щекотать!
- Правда? - папа переступает через Гвоздика, который развалился посреди прихожей.
- О! Привет, пукалка…
Пёс стучит хвостом по линолеуму.
- Гвоздик - дурак! - говорит папа и смеётся. - Дурак и болван!
Это утренний ритуал. Он, в общем-то, взбадривает. Иногда раздражает.
Сегодня взбадривает.
- Папа, кофе будешь? - спрашиваю я.
- Кофе? - папа открывает дверь в туалет. - Сейчас, умоюсь…
Папа скрывается за дверью и хохочет. Я понимаю, ЧТО его рассмешило. Я даже знаю, ЧТО он скажет, когда выйдет из туалета.
- Смешно получилось, правда? - спросит папа.
- Что? - скажу я.
- Ты спросил, буду ли я кофе, а я сказал: «Сейчас, умоюсь» и зашёл в туалет. Правда, смешно? - спросит папа.
- Смешно, - отвечу я.
Из туалета доносится звук спущенной воды. Папа кричит:
- Это я умываюсь! Ха-ха-ха!..
Кретинские у него шутки.
Я ставлю кофейник на небольшой огонь и дежурю у плиты.
Главное, не задуматься! Если задумаюсь - кердык - кофе убежит!..
Я слежу за пеной. Она наполняется крупными перламутровыми пузырьками, набухает, но никак не хочет подняться до нужной высоты!
Нельзя, чтобы кофе вскипел. Иначе он прольётся на плиту, и придётся её отмывать. А это такая мерзость - возиться с плитой!..
Я не отвожу глаз от пены. В какой-то момент она почему-то опадает, и я поднимаю огонь. Совсем немного… чуть-чуть… Я слежу за пеной, внимательно слежу… Очень внимательно… Ш-ш-ш!
ЧЁРТ ПОБЕРИ!!! Он всё-таки убежал!
Появляется папа. Ржёт.
Я сначала злюсь. А потом тоже смеюсь. Хотя мне совершенно не смешно.
- Эх, - говорит папа. - Учись студент!
Он открывает кран с холодной водой и подставляет под струю губку. Когда губка становится тёмной, папа выжимает её содержимое на запачканную кофейной пеной конфорку. Конфорка шипит. Пена расплывается по плите уродливой лужицей.
- Так удобнее чистить! - заявляет папа и передаёт мне своё мокрое ноу-хау.
Я ошалело вздыхаю и вожу вонючей губкой по плите. Ерунда какая-то!.. Чем я за-нимаюсь?!.
Но, странно - папин совет действует! Через минуту-другую плита блестит первозданной чистотой.
- Я же говорю, - улыбается папа. - Всё надо делать последовательно! Понял, нет?
- Понял, понял, - отвечаю я, наливая папе его кофе.
- Без сахара? - спрашивает папа.
- Без сахара, - отвечаю я.
Иногда, когда я забываю, и варю кофе с сахаром, папа бесится и орёт:
- Неужели трудно запомнить?!! Я пью кофе без сахара! Без сахара! Без сахара!!!
Но сегодня всё в норме. Я сварил кофе без сахара. Правда, сначала я бросил в кофейник две ложки песка, но потом вспомнил, что папа пьёт «без сахара», вылил сладкий кофе в раковину и намешал новую порцию.
- Молодец! - говорит папа.
Мне приятно, что он хвалит меня. Глупо, конечно, но приятно.
- А где молоко? - папа ищет глазами молочник.
Я вскакиваю из-за стола. Опрокидываю стул.
- Осторожно! - кричит папа.
Кофе выплескивается на стол.
Папа веселится, как младенец. Я поднимаю стул, тянусь за тряпкой. Папа опережает меня. Сам промокает очередную лужу бумажной салфеткой.
Я достаю из холодильника пакет с молоком.
- Спасибо! - говорит папа. - Сиди! Не дёргайся!
Он силком усаживает меня на стул и смеётся:
- Доброе утро, сынок!
Я затравленно улыбаюсь.
- Ты когда уснул? - спрашивает папа.
- Да выспался я! Выспался! - сержусь я.
- Выспался? - говорит папа. - Видел я, как ты выспался! Ты что думаешь, я ничего не замечаю? Всё же видно под дверью, как ты фонариком водишь!
- Как видно? - удивляюсь я. - Ты что, подсматриваешь?
Папа держится за живот.
- Ой, не могу! Да в щель видно, когда свет горит! А ты что, думаешь, я ложусь на пол и высматриваю, чем ты там шелестишь?
- Да выспался я!
- У тебя глаза, как у суслика! - смеётся папа.
«Ну, читал я «Плейбой», читал!» - хочу сказать я папе. Только боюсь. Я боюсь не того, что он рассердится. Я боюсь, что он радостно попросит: «Дай посмотреть!»
- Ладно, - говорит папа и встаёт из-за стола. - Спасибо, друг!
- Хоть вкусно было? - спрашиваю я.
- Очень! - говорит папа.
Мне снова становится приятно. Я чувствую себя служебным псом, которого за отличную службу наградили костью.
- Я помою посуду! - говорю я и хватаю со стола единственную чашку.
- Да не волнуйся! - говорит папа. - Иди, занимайся своими делами.
Дел у меня, и вправду, много.
- Спасибо, - говорю я.
- Да за что? - отвечает папа. - Тебе спасибо. Чудесный был кофе!
Я возвращаюсь к себе.
Читаю сокращённый вариант «Войны и мира». Я не знаю, зачем я это делаю. Ведь полный вариант я осилил две недели тому назад.
Лев Толстой навалял четыре тома. Мог бы уложиться и в двести страниц. С картинками.

8 часов 56 минут. Мама. Зуб. Денежки. Бабушка.

Папа садится за компьютер. Он у нас писатель, художник, редактор детских газет, директор, наборщик, макетчик, грузчик, экспедитор - и всё это в одном лице. Правда, сейчас он считает себя безработным.
- На такие копейки, - горько восклицает папа, - которые мы зарабатываем, не позарится даже последний безработный!..
В общем-то, это так. Бабок со своего бизнеса они с мамой наваривают маловато. Как говорится, хватает только на чипсы собственного приготовления.
- В Швеции, - утверждает папа, - мы бы давно купили собственный дом на берегу фьорда…
Папа подвинут на Швеции.
- А ещё, - мечтает папа, - у нас была бы своя собственная парусная лодка и…
Папа не договаривает то, что произносил не раз: «…и нам бы не приходилось всё время расставаться!»
Каждую неделю наша мама уезжает в Москву. Мы-то живём в небольшом городке, в часе езды от Щелчка.
Каждую неделю мама покидает нас дня на три, а то и четыре, чтобы заниматься Инетом в институте моего деда отца мамы. Кроме обслуживания сайта деда Гриши, который в институте значится директором, мама уже два года создаёт в Инете сайт детской газеты и потихоньку набирает посещаемость. Они с папой очень надеются на всемирную паутину. Ну, пусть себе надеются. Может, и правда, что-нибудь из этого выйдет.
Мама с папой женаты двадцать лет. Мама называет папу Гарюней, а папа маму - Манюней. Раньше меня от этого передёргивало, но в последнее время я стал кое-что понимать. Теперь меня передёргивает не так часто.
- Ёлки-палки! - кричит папа, не успев включить компьютер. - Мы же забыли маме позвонить! Который час?
- Одна минута десятого, - кричу я из своей комнаты.
Каждый день мы созваниваемся с мамой ровно в девять.
Я слышу, как папа бросается к телефону. Но он не успевает. Раздаётся звонок. На-верняка, это мама.
Да, точно. Она!
- Алло! - вопит папа, как будто не слышал маму целый год. - Доброе утро, Манюня! Я уже шёл тебе звонить!
Мама отвечает. Могу предположить, что.
«Привет, Гарюня! - наверное, говорит мама. - Здравствуй мой любимый муж!»
Как-то раз папа заметил: «Можно подумать, у тебя гарем из нескольких мужей, и я из них самый любимый!»
- А ты? - вопит папа, наверное, мама спросила, как он спал. - Да ты что?
Что случилось? Я подгребаю к телефону.
- У мамы выпала пломба! - шёпотом сообщает папа и вопит. - Запишись к Стругацкому!
Стругацкий наш зубной врач.
Папа любит вспоминать, как однажды дед Гриша позвонил из Москвы и попросил папу дать ему телефон Стругацкого. Папа очень удивился и переспросил: «Стругацкого?» - «Да, - подтвердил дед, - Стругацкого» - «Ах, Стругацкого!» - облегчённо вздохнул папа и полез в записную книжку.
После этого папа делает эффектную паузу и объясняет: «Дело в том, что я совершенно забыл про нашего Стругацкого, про врача, и никак не мог понять, почему твой дедушка вообразил, что мне известен телефон Стругацкого, писателя-фантаста?.. Ха-ха-ха! Оказывается, ха-ха-ха… твоему деду понадобился не писатель, а стомато-лог, ха-ха-ха!»
Смешливый у меня папа.
Но сейчас ему не смешно.
- Что! - вопит папа. - Записалась уже? Молодец! Когда пойдёшь? Через неделю? А что, раньше он не может? Не может? Хочешь, я приеду?
«Да ну что ты, Гарюня? - наверное, говорит мама. - Не волнуйся, всё хорошо! Как вы там, мальчики?»
- Всё нормально! - вопит папа. - Вот, Серёжка подошёл. Сейчас дам ему трубку! А нерв как?
Периодически у мамы болит тройничный нерв. Она мучается им с пятнадцати лет. Бедная мама…
- Точно?! - вопит папа. - Если что, выпей тегретол! Вот, Серёжка тут стоит. Или хотя бы бенальгин! Не мучайся! Береги себя! Вот, Серёжка…
Наконец папа передаёт мне трубку. Я мычу:
- Ма-ама!
- Серёженька! - я слышу мамин голос, мне становится тепло, уютно и хочется плакать. - Как ты спал, сыночек?
- Хорошо, - мычу я и спохватываюсь. - Что у тебя с зубом?
- Ничего, маленький, не волнуйся! Ты алгебру порешал?
- Да, мам, ты только не нервничай…
- Что случилось?
- Да ничего! Я говорю, я всё решил, все примеры!
- Молодчинка! Приеду, позанимаемся, ладно?
Мама помогает мне по долбанной алгебре. Если бы не мама!
- Ладно, конечно! - говорю я. - Обязательно позанимаемся! Ты как спала? Рано легла? Выспалась?
- Я лёг в три, - подаёт голос папа.
Я машу ему рукой, чтобы не перебивал. Папа обиженно отходит. Гвоздик лупит его хвостом по ноге.
- Ёлки-палки! - вспоминает папа. - Собаку забыли покормить! Гвоздик, друг, извини! Что же ты молчал?
Папа подскакивает ко мне и вопит в трубку:
- Манюнька, пока! Я иду Гвоздика кормить! Целую!
Я глохну.
- Целую! - кричит мама.
Я глохну окончательно и прощаюсь с мамой. Завтра она приедет…
Я сижу на стуле за пианино. Читаю гениальное сокращение «Войны и мира». Чтобы не уснуть, я надеваю наушники и слушаю Макаревича. По-моему, Макаревич неплохо дополняет Толстого.
Папа недолюбливает Макаревича. Он уверен, что Макаревич полковник КГБ.
- Ты в туалете? - зовёт меня папа. - Серёга!
- Я здесь, - отвечаю я из своей комнаты.
- О! А я тебя не заметил, - говорит папа. - Кто выйдет с собакой?
- Я выйду, - говорю я.
- Если ты очень занят, то не надо, - говорит папа.
- Нет, почему? - возражаю я. - Я выйду.
- Ну, смотри, - говорит папа. - А то и я могу.
- Папа, - успокаиваю я. - Ты работай, пиши. Я выйду с Гвоздиком.
- Спасибо, - говорит папа. - Но, если хочешь…
- Папа!
- Ладно, - говорит папа и идёт к компьютеру.
Папа пишет детские повести и сказки и рассылает их по издательствам. В основном, папе отвечают гробовым молчанием.
Правда, в одном издательстве папа выиграл конкурс, но там что-то тянут, каждый месяц откладывают заключение договора и утверждают, что «всё будет, Георгий Константинович, и договор, и денежки!»
Только вот уже четыре месяца папа не видит ни того, ни другого.
После пятого разговора с издателем папа зло воскликнул:
- Одни обещания! Козлы! Ведь сами позвонили! Объявили победителем на весь мир! Я что ли к ним набиваюсь?! Сказали бы честно, так, мол, и так! Будем печатать, но потом. Когда у самих появятся бабки! Нет! Мурыжат! И всё это из-за каких-то несчастных тысячи баксов! Мало того! Ведь сначала дадут только пятьсот, а остальные пятьсот - не известно когда!
- Не нервничай, - попросила мама. - Я боюсь за твои сосуды!
- Вот видишь, - папа продемонстрировал мне фиолетовые вены на ляжке. - Это всё потому, что я курил! Двадцать лет! Не кури, понял?! Никогда не кури! Подохнешь потом под забором, как собака!
- Да, папа, - пообещал я.
Чёрт! После таких обещаний хочется курить ещё больше!
Я отбрасываю сокращённую версию великого романа в сторону.
Выйду с Гвоздиком и покурю! Невмоготу больше! Всего одну сигаретку!.. А потом брошу! Нет, честно, завяжу с куревом…
Я собираюсь натянуть на левую ногу носок, как звонит телефон. Это бабушка. Папина мама. Они с дедушкой живут в пятистах метрах от нас. Через дорогу.
- Серёжа! - стонет бабушка. - У нас ЧП?
Они у меня с дедушкой пенсионеры.
- Да, - говорю я, - бабушка. Какое ЧП?
- У нас отключили горячую воду!..
- Ничего, бабушка, не волнуйся. Включат, - успокаиваю я.
- Ты думаешь?
- Конечно!
Бабушка вздыхает. Молчание затягивается.
- Бабушка, - повторяю я. - Не волнуйся.
- Ты выходил с собачкой? - спрашивает бабушка. - Какая там погода?
- Нет, бабушка, сейчас выйду. Как вы?
- Ничего… Дедушка - там, а у меня что-то с желудком… Не пойму, что…
«Дедушка - там» - означает, что дедушка в туалете.
- Чем ты занят? - интересуется бабушка.
- Одеваюсь, чтобы выйти с Гвоздиком, - говорю я.
- Да? - бабушка молчит.
- Алё, - говорю я.
- А к нам зайдёшь? - спрашивает бабушка.
- Не знаю, бабушка…
- Ты давно не заходил, - говорит бабушка.
- Бабушка, я был у вас позавчера.
- Да-а? - искренне удивляется бабушка. - Позавчера? Не помню…
- Да, - говорю, - бабушка. Позавчера. С шести до восьми.
- Ладно! - бабушка перебивает меня и спрашивает по-французски. - Коман сова-а, Серж?
Раньше бабушка была учительницей французского языка. Теперь она пенсионерка. «Коман сова?» - это «Как жизнь»?
- Сова бьен! - говорю. - Спасибо, бабушка, хорошо.
- Серёжа, - просит бабушка, - посмотри, пожалуйста, на ваш термометр. Какая там температура?
- Сейчас.
Я иду к окну, чтобы взглянуть на уличный термометр. Папа подарил мне его, когда мне стукнуло двенадцать.
- Алё, - говорю я, - бабушка?
- Да… - отзывается бабушка.
- Двадцать градусов, - говорю я.
- Похолодание, - констатирует бабушка. - Я так и думала!
Я говорю:
- Бабушка! Какое похолодание? Тепло!
- Ты считаешь? - не верит бабушка. - Мы должны были выйти за пенсией… Но теперь я не знаю, в чём пойти… Серёженька, как ты думаешь, надевать под плащ кофту или не надевать?
- Да, бабушка, - соглашаюсь я. - Если тебе холодно, надень.
- Ой, прямо не знаю, - сомневается бабушка.
- Ладно, - говорю я.
Бабушка не замечает моего намёка.
- А папа работает? - спрашивает бабушка.
- Да, - отвечаю я. - Позвать?
- Нет-нет, не надо! - пугается бабушка. - Не отвлекай его!
- Ладно, - говорю я.
А мама что делает? - спрашивает бабушка.
- Бабушка! - я начинаю терять терпение. - Мама в Москве!
- Ах, да! Я совсем забыла!.. Хи-хи-хи!..
Бабушка смеётся так долго, что я успеваю за это время надеть носки, джинсы, водолазку и пристегнуть Гвоздика к поводку.
Гвоздик совсем ошалел. Он лает, ноет и подпрыгивает на месте.
- Что за шум? - спрашивает бабушка.
- Это Гвоздик, бабушка! - я почти что кричу. - Мы идём гулять!!!
- Ладно, мамочка, - говорит бабушка. - Когда папа освободится, пускай позвонит… А ты захаживай…
- Ладно! - кричу я и бросаю трубку.
Фу! Ёлки-палки!!!
- Что? - спрашивает папа. - Кто-то звонил?
- Да! Бабушка!
- А, - говорит папа. - Понятно… Ты с Гвоздиком?
- Да!
- Ты чего кричишь?
- Извини, папа, я пойду уже.
- Да, конечно, - говорит папа. - Будь осторожен!
- Ладно! - я выхожу вместе с собакой из дома.
Папа закрывает дверь на ключ.

10 часов 11 минут. Гав-гав. Витёк.

Мы стоим за домом. Гвоздик жуёт траву. Я её курю.
- Ав-ав! - раздаётся за спиной.
Я оборачиваюсь.
- Ав-ав! - к Гвоздику тянется младенец неопределённого пола.
- Правильно! - хвалит младенца бабушка. - Собака! Такса! Скажи: «Такса»!
- Ав-ав! - карапуз пускает слюну, ловит её пальцами и размазывает по лицу.
Я отворачиваюсь. Ну и тип!
Гвоздик нервно виляет хвостом.
- Гав-гав! - бабка уподобляется внуку. - Гав-гав! Красивая собачка! Да, Вовик?
Этого сопляка зовут Вовиком. Я представляю, в кого он превратится лет через пят-надцать. Меня передёргивает. Знаю я таких Вовиков. Одного, к примеру, зовут Ростиком. Чувства юмора никакого. Заикается и всех подозревает в посягательстве на его честь. У этого самого Ростика бабушка живёт во Владивостоке. Он у неё гостил этим летом.
Так вот мы с Максом спрашиваем:
- Ростик, эту майку тебе бабушка подарила?
На майке написано: «Нам пять лет!» Надпись приходится прямо на груди Ростика. Ростик у нас человек упитанный.
- За-забей! - нервничает Ростик. - Ща-щас, как дам в лоб!
Мы, естественно, ржём.
В общем-то, Ростик прав. Всё в жизни с подвохом. Но такого субъекта грех не подколоть…
Я бросаю сигарету в урну ядовито-зелёного цвета. Такие урны зеленеют по всему нашему городку. Бычок падает рядом. Я подбираю его и забрасываю со второй попытки. Папа и мама с детства приучали меня не бросать мусор на землю.
Я тяну Гвоздика за поводок.
- Пошли, - говорю, - болван!
Гвоздик неохотно отрывается от своей травы. Упирается, как старый осёл. Я размышляю над тем, как поступить: подтолкнуть его сзади лёгким пинком или просто не обращать внимания на его маразматические викидоны. По человеческим меркам нашему псу далеко за семьдесят.
В тот момент, когда я всё-таки собираюсь сообщить ему некоторую скорость посредством пинка, звонит мобильник. Я достаю телефон из рюкзака.
- Серёга? - пищит трубка.
- Кто это? - спрашиваю я.
- Это я, Витя! - пищит трубка.
- Какой Витя? - спрашиваю я.
- Ну, Витя! - пищит трубка. - Витёк!
- А это ты, Витёк! - узнаю я.
Витя - мой приятель из музыкалки. Когда-то сто лет назад мы занимались сольфеджио в одной группе. Витёк младше меня на два года. Ему тринадцать.
- Как дела? - спрашиваю я.
- Да мать снова бесится! - говорит Витёк. - А так ничего - дышу.
Витёк живет вместе с мамой, папа у него умер. Кажется, погиб в автокатастрофе. Время от времени, примерно раз в месяц, мать Витька впадает в полуистерическое состояние, и принимается за генеральную уборку. В основном уборка заключается в том, что эта женщина выбрасывает из окна одежду. Преимущественно новую.
В такие часы Витёк почему-то звонит мне и просит переустановить ему «Винду».
Странная просьба, но я в подробности не вдаюсь. Я соглашаюсь.
- Приходи, а, - говорит Витёк. - Мне надо «Винду» подновить. Придёшь?
- Да, - говорю. - Только не сейчас.
- А когда? - голос у Витька становится совсем жалким.
- Часа через полтора, - говорю. - В двенадцать ноль-ноль.
- Ага! - радуется Витёк. - Это хорошо! А еще, ты бы мог поменять CD-rom. Я хочу пишущий.
- Сделаем, - говорю, - не заморачивайся!
Мы с Гансиком возвращаемся с прогулки.
- Всё нормально? - спрашивает папа, вырисовываясь в дверном проёме.
- Да, - говорю, - конечно.
- Этот, - папа кивает на Гансика, - всё сделал?
- Всё, - говорю я.
- Каки-пуки! - замечает довольный папа и снова садится за компьютер.
- А ты как? - спрашиваю я.
- Да как всегда! - задумчиво произносит папа.
Он уже в стране по имени Книга.
- Что? - кричит папа.
- Ничего, папа, ничего, - говорю я, хватаю Гансика подмышки и несу в ванную.
После водной процедуры я смотрю, нет ли у собаки блох, и никого не отыскав, сажусь за родное пианино.
Надо же хоть иногда заниматься любимым делом.

10 часов 53 минуты. Родственнички. Джаз. Полковник КГБ.

Телефонный звонок. Снова бабушка! Ёлки зелёные! Не успел я и полчаса позаниматься, как меня отвлекают!
- Серёженька, я сейчас буду мыть голову, - сообщает бабушка.
- Ладно, бабушка…
- Вы мне не звоните, пока я не помою. Я сама позвоню.
- Ладно, бабушка… - я сейчас разрыдаюсь от бессилия.
На выручку приходит папа. Отбирает трубку, но это мне всё равно не поможет - за-ниматься нормально не получится. Знаю по опыту...
Я вяло наигрываю «Джа ду» Карлтона - красивая вещь - и слежу за часами. Разговор длится уже двадцать минут.
Судя по отрывочным папиным фразам, я понимаю, что бабушка рассказывает о своём племяннике, которого судьба занесла в таинственный город Бавлы. По мере того, как бабушка углубляется в жизненные перипетии моего родственника, папа всё больше и больше раздражается. Уже понятно, чем всё это закончится. Так и есть!
Папа орёт в телефонную трубку что-то нечленораздельное и гневно прощается с бабушкой. В хлам злой он отправляется на кухню.
Я снова пробую сосредоточиться и даже заношу над клавишами руку, но понимаю, что это абсолютно дохлый номер. Настроение испорчено.
Я тоже иду на кухню.
Понурый папа сидит на стуле и жуёт яблоко.
Я наливаю себе воды просто для приличия, чтобы посидеть с папой за компанию.
Первым нарушает молчание папа.
- На хрена мне знать, что он попросил в долг у Мики?!!
- Кто такая Мика? - спрашиваю я.
Папа дико улыбается:
- Мика это он!
- Ладно, кто такой Мика?
- Пора бы знать своих родственников! - желчно отзывается папа.
- Ну ладно, ладно! - я вспыхиваю, как спичка. - Почему я должен знать какую-то Мику?!!
- Всё! - мирно произносит папа. - Брек! Не хватало нам ещё поцапаться из-за придурка Мики!
Папа встаёт и целует меня в макушку.
- Всё - хорош! - говорит папа.
Я сразу успокаиваюсь.
- Мика, - объясняет папа, - твой двоюродный дедушка.
- А! - говорю я. - Ну и что?
- Ничего, - твой двоюродный дядя Алик из Бавлы попросил у твоего двоюродного дедушки Мики из Москвы две тысячи баксов.
- Зачем?
- Чтобы купить своей маме мебель.
- Понятно, - говорю я, хотя мне совершенно ничего не понятно.
Папа садится с ногами на стул, поджимает коленки и продолжает жевать яблоко.
- На хрена мне это знать? - говорит папа.
- А мне? - спрашиваю я.
Мы смотрим друг на друга и начинаем дико хохотать.
Отдышавшись, папа говорит:
- Ты так и не позанимался толком. А когда у тебя прослушивание?
- Кручищев сказал, что в среду.
Кручищев преподаёт мне джаз. Частным образом. Уже больше года.
Вообще-то, Кручищев декан джазового факультета училища «На правом берегу». А в свободное от деканства время он подрабатывает лабухом в крутых клубах и ресторанах. У него четверо детей, он вкалывает, как негр, а сменить сломанный багажник в своём «Жигулёнке» не может. Не хватает денежек… Посмотришь на всё это убожество и задумаешься: «И на фига мне такая перспектива?»
И всё-таки - музыка, а точнее джаз, - это моё. Мне без джаза никак нельзя, не смотря на то, что денег в нашей стране у музыкантов не густо, не у всяких халтурщиков, разумеется, а у настоящих музыкантов. Ну и что?! Прорвёмся! Прорвёмся…
Весной Кручищев предложил мне поступить в Дунаевку на джазовое двухгодичное отделение для тех, кто окончил музыкальную школу. Я опешил и, естественно, согласился. Лето пролетело безобразно быстро.
И вот - в среду прослушивание. Я, конечно, занимался, и, конечно, прослушивание это просто так, для отвода глаз, я же поступаю к Кручищеву. Но всё-таки я волнуюсь. Всякое в жизни бывает…
- Не дрейфь! - говорит папа.
- Да нет, - говорю я. - Всё нормально.
- Ну и правильно, - радуется папа. - Ты молодец.
Папа снова целует меня в макушку.
- А меня, представляешь? Вчера кассирша обманула! - жалуется папа.
Я никогда не привыкну к его внезапным переходам от одной темы к другой.
- Что? - спрашиваю я.
- Да! - возмущается папа, он уже там, в магазине.
- Быдло! - вопит папа, потрясая кулаком. - Я бы их всех раздел догола и высек на Красной площади.
- А что случилось? - говорю я.
- Была распродажа овсяных хлопьев! По двадцать пять рублей за пачку! - кричит папа. - Я взял девять пачек, на двести двадцать пять рублей! А дал пятисотенную!
- Ну? - спрашиваю я.
- Что «ну»? - папа размахивает руками. - А она, стерва, дала мне сто семьдесят пять рублей сдачи!
- Ну ты же заметил?
- Заметил! Ну и что?! - папа с грохотом отодвигает стул. - Она попыталась меня обмануть! Ух!
Папа шумно дышит.
- Да, ладно, - я обнимаю папу. - Не нервничай.
- Да я не нервничаю, - улыбается папа. - Я просто рассказываю! А теперь твоя очередь! Расскажи что-нибудь…
Я рассказываю про Роберта Джонсона - легенду блюза.
В ответ папа рассказывает мне про автоматы с газировкой, которые навсегда остались в СССР.
Я сдуру, позабыв, как папа относится к Макаревичу, начинаю рассказывать про «Машину времени».
- Кагэбист он, твой Макаревич! - заявляет папа.
- Какой кагебист?! - говорю я.
- Самый настоящий! - говорит папа. - Высшей пробы!
- Ну во-от, - я развожу руками. - Папа! Никакой он не кагэбист.
- Он непрофессиональный музыкант и поэт в погонах, - говорит папа. - У него, на-верняка, погоны полковника.
Я теряю рассудок.
- Сам ты кагебист! - ору я. - А твоя Астрид Линдгрен - радистка!
Папа встаёт со стула.
- Кто?!! - вопит он.
- То!!! - воплю я.
- Как ты со мной разговариваешь? - поражается папа. - Я твой отец! А ты - мой сын!
- А Макаревич - это Макаревич! - отвечаю я. - И нечего поливать его грязью!
- Да такие Макаревичи в тридцать седьмом году стучали на родственников! - говорит папа.
Я ору, что надо иметь ко мне уважение.
Папа кричит, что если бы с ним в детстве столько цацкались, как со мной, он бы уже стал Макаревичем и Маккартни вместе взятыми.
Я говорю, что это не мои проблемы.
Папа просит, чтобы я оставил его в покое.
Я хлопаю дверью и ухожу.
Вот такая у нас семейка. Не соскучишься…

ДЕНЬ

11 часов 55 минут. «Герой». «Занимательная сексология». Две купюры.

Я выхожу на улицу.
На голове у меня наушники. В голове - потрясающая песня Чеда Крюгера «Герой» из фильма «Человек Паук». Я шагаю по этой жизни и чувствую себя героем. Ещё одним героем.
Я подхожу к дому Витька. Звоню по домофону. Отвечает Витина мама. Её зовут Милой. Кажется, Милой Васильевной. Она впускает меня в подъезд.
Лифт в коме. Стоит на первом этаже с мрачной лифтёршей внутри, которая стучит железякой по дверце.
Я плетусь на четвёртый этаж. Покорив все пятьдесят две ступеньки, я заворачиваю налево. Звонка у Витька нет, поэтому я стучу в дверь. Она тут же распахивается. На пороге стоит Мила Васильевна. В розовом халате.
- А, Сашок? - кивает она. - Проходи, Сашок. Будешь салатик из крабов, или курицу с ананасами, Сашок?
Меня передёргивает.
- Мила Васильевна, я Сергей! Нет спасибо, я не буду ничего. Я к Вите.
- Да знаю я, Сергей… Правильно, Сергей, да?
- Правильно. Спасибо.
- Да не за что, господи!.. Вот надень тапочки, - Мила Васильевна пододвигает мне ногой вьетнамские шлепанцы.
- Спасибо, - я сбрасываю кроссовки и надеваю «тапочки».
Шлёпанцы моментально прилипают к потным пяткам.
- Ну иди к нему, раз не будешь салатик из крабов, - хмыкает Мила Васильевна. - А зря…
Я прохожу через коридор, заваленный разноцветным тряпьём. Ужас!..
Зато в комнате Витька царит порядок. На столе лежат учебники. Аккуратной такой стопочкой. Кровать заправлена идеально: по-армейски, без морщинок. На стене, в самом центре, висит плакат-календарь 1993 года с фотографией Тома Круза из фильма «Топ ган». Витя меня не замечает.
- Здорово, Витёк! – говорю я.
Витя сидит ко мне спиной за своим образцово-показательным столом и читает толстую книгу. Он дёргается и быстро прячет книгу в ящик стола. Видимо, решает, что вошла мама.
- А, здорово… - испуганно мямлит Витек.
- Что за книга? - спрашиваю я.
- Да так, - Витёк краснеет. - «Занимательная сексология».
- Понятно, - говорю я. - Ну, ты читай дальше, читай…
Витёк достаёт «Занимательную сексологию».
Я включаю компьютер.
- У тебя что, правда, Винда полетела? - удивляюсь я.
- Ну да, - говорит Витёк.
«А я думал ты из-за матери», - чуть было не вырывается у меня, но я вовремя при-кусываю язык.
- А что произошло? - спрашиваю я.
- С кем? - не понимает Витёк.
- Да с Виндой?
- А-а… - Витёк морщит лоб. - Это, наверное, вирус с диска. Я у Ростика диск брал. Аллу Пугачёву…
- Кого?!
- Пугачёву… Для мамы, - быстро добавляет Витёк.
- Нашёл, у кого брать, - говорю я.
Я ставлю новую Винду.
- Серый, - просит Витёк. - А ты можешь установить драйверы для видео карты и…
- Да говори, чего ты!
- И для звуковой карты… тоже.
- Могу.
- Установи, пожалуйста.
- Ладно.
Витёк возвращается к своей «Занимательной сексологии». По-моему, он не дышит.
- Готово, - говорю я через двадцать минут.
Витёк поднимает голову от «Сексологии». Взгляд у Витька блуждает.
- Что? - спрашивает Витёк.
- Готово! - повторяю я.
Витёк протягивает ладошку через стол и неожиданно сильно пожимает мне руку.
- Спасибо! - говорит Витёк. - Спасибо, Сергей!
- Да не за что, - говорю я. - Всегда, пожалуйста.
- Хочешь салатик из крабов? - спрашивает Витёк. - Я мигом! Сейчас принесу! Или курицу с ананасами?!
Сговорились они с матерью, что ли? Мне хочется засмеяться, но я сдерживаюсь.
- Да нет, - говорю я, - спасибо.
- Ну смотри, - говорит Витёк. - А жвачку хочешь? Арбузную?
- Нет, - говорю я, - спасибо. Я пойду. Времени мало.
Я выхожу в коридор.
Мила Васильевна стоит там же, где и стояла, когда я пришёл. Кажется, она, правда, всё это время не сходила с места и не притрагивалась к одежде. Мне становится не по себе. Странные они в этом доме.
- Сашок, - говорит Мила Васильевна. - Спасибо.
Она протягивает мне две купюры по тысячу рублей.
- Зачем? - спрашиваю я.
- Ты их заработал, - говорит Мила Васильевна.
- Нет, что Вы? - я бочком продвигаюсь к двери.
- Бери, я тебе говорю! - Мила Васильевна покрывается пятнами. - Саша!
Я беру деньги и запихиваю их в задний карман, лишь бы побыстрее убраться отсюда.
- Саша, спасибо! - говорит Мила Васильевна. - Витя скажи Саше спасибо.
- Да, спасибо, СЕРГЕЙ! – Витёк зло смотрит на мать, и подтягивает свои треники до пупка.
- Может, поешь, Серёжа? – Мила Васильевна вымученно улыбается.
- Нет-нет, спасибо! Я пойду уже! – я толкаю дверь.
Витёк выходит следом и на лестничной площадке говорит мне:
- Слышь, а ты можешь моим друзьям с компом помочь?
- Ну, могу, – я останавливаюсь. – А… они заплатят?
Витёк энергично трясёт головой:
- В два, а то и в три раза больше, чем мама!
- Тогда, конечно! – киваю я. – А кто они?
- Братья. Миша и Славик, – говорит Витёк. – Записывай их телефоны.
Витёк диктует, я записываю телефоны братьев в свой мобильник.
Потом я иду домой.
Я заработал две тысячи! Надо же…

13 часов 00 минут. «Богемская рапсодия». Байкер. Промысел.
Я шагаю к супермаркету.
Плеер исполняет для меня мой гимн, мою симфонию, мою колыбельную – «Богемскую рапсодию» «Queen». Мне кажется, что я слушаю её всю свою жизнь. Наверное, я слушал «Рапсодию» даже тогда, когда болтался над нашей планетой вниз головой целых девять месяцев. Чем бы была моя жизнь без «Queen»? Глупый вопрос…
Я забегаю в магазин, чтобы купить печенья и молока. Завтра приезжает мама. Молоко - для неё, для утреннего кофе.
Я прихожу домой. Папа всё ещё у компьютера. Меня встречает довольный жизнью Гвоздик.
Почему-то я не решаюсь сказать папе про деньги. Сам не знаю, почему…
Чтобы как-то уравновесить эмоции, я отмечаюсь на кухне - проглатываю слегка подпорченную сливу. Слива не помогает. Я в лёгком смятении.
Наверное, поэтому я слоняюсь по квартире и рассеянно скольжу взглядом по книжным полкам.
Наконец, я беру в руки книжку «Апельсиновая девушка». Автор Юстейн Гордер. Раскрываю её, но не успеваю прочитать ни строчки. Снова мобильник.
Это Галя.
- Привет, - говорю я.
- Привет, - отвечает Галя абсолютно счастливым голосом. – Как дела?
- Да все реально, - говорю я. - Дел по горло. А ты как?
- Я - клёво!
По-моему, она счастливее Гвоздика.
- Встретила сегодня таааакого перца! - поёт Галя. - Он тааакой прикольный!
- Зачем ты мне это рассказываешь? - я стою перед зеркалом и судорожно пытаюсь выдавить прыщ. - Я же, вроде как твой парень…
- Не-а! - радуется жизни Галя. - Ты мне даже не говоришь, что любишь меня.
- Я говорю, сейчас говорю!
- Не-а! Не говоришь! - Галя смеётся. - А ты знаешь, кто он? Он байкер, а ты-то кто?
- Я - Серж, - отвечаю я.
- Вот именно! Серж! - торжествует Галя. - Ну все, чава!
И вешает трубку.
Дура! Зачем звонила?!
Я бросаю «Апельсиновую девушку» на кровать.
Потом я звоню братьям. Мише и Славику. То, что они обещают мне, переворачивает мои представления о жизни.
Я говорю папе, что снова ухожу, что скоро вернусь, и отправляюсь на компьютерный промысел.
Папа, как всегда, кричит мне вслед, чтобы я был осторожен. Я не очень понимаю, что это такое, но, по-моему, он всё ещё боится того, что я перехожу через дорогу совершенно один.

13 часов 33 минуты. Миха и Славик. Горячее дыхание няни.

По дороге я слушаю «Don’t Worry Be Happy», которую поёт Бобби Макферрин. Эта песня безотказно поднимает настроение. Братья живут в новом доме. В самом блатном доме нашего городка. Дом стоит на отшибе, чтобы простые обыватели не мозолили глаза блатным. И всё это мне не особенно по душе. Но пока я добираюсь до братьев, я прокручиваю «Don’t Worry…» раз пять, и настроение у меня поднимается на вершину самого лучшего настроения. Я благодарю тебя, Бобби Макферрин!
Новый дом возвышается надо мной всей своей блатной высотой, карябая облака блатной крышей, которая похожа на шалаш из песни Николая Ибрагимова:
«Не ищи меня, богатый,
Ты не мил моей душе.
Что мне, что твои палаты?
С милым рай и в шалаше!..»
Я звоню по домофону. Мне открывают.
В подъезде сидит консьержка. Папа бы обязательно с ней поздоровался. Я прохожу мимо, буркнув что-то нечленораздельное. Консьержка смотрит на меня с подозрени-ем. Я чувствую это затылком, и даже тогда, когда поднимаюсь в лифте на последний девятый этаж.
Ещё в лифте я слышу крики, раздающиеся откуда-то сверху. По мере того, как я приближаюсь к цели, крики переходят в вопли, и когда лифт останавливается, и дверцы его открываются, меня встречают два абсолютно рыжих полуголых брата, наперебой орущих:
- Здорово, чуваааак!
- Нам про тебя Витек рассказал!
- Чувак, я Михе говорю: «Бери баклажку!», а он говорит: «Не, надо ганджи»!
- Да, надо ганджи! - Миха выпучивает глаза.
- Будешь? – Славик протягивает мне косяк и тут же суёт его брату в рот.
Миха при этом блаженно улыбается.
Здорово они обкурились.
- Ребят, я вам комп пришел чинить, - напоминаю я.
- Точняк, чувак! - Славик перестаёт дёргаться, как Пиноккио и смотрит на меня почти осмысленным взглядом. Базара нет! Заходи на хату…
Я попадаю в потрясающую двухэтажную квартиру. Я и не думал, что такие квартиры существуют в нашем провинциальном городке. По-моему, здесь комнат двадцать, и лестницы ведут в мраморную бесконечность, где даже потолки мерцают мрамором.
- Познакомься с нашей няней, - елейным голосом произносит Славик. - Её зовут Юля.
Я поворачиваюсь к рыжему Славику и вижу красивую девушку. Она сидит с ногами в кресле, а Славик пытается присесть на подлокотник, но у него ничего не получается.
В конце концов ему надоедает это занятие и, вспомнив, про Юлю, он наклоняется к ней и целует прямо в губы, как говорится «в засос».
Упырь…
- Наши шнурки, - кривляется этот придурок, - на голову долбанутые, вот няню нам наняли.
Славик и Миша начинают бешено хохотать, и стучат ногами по полу.
- Предки - уроды, блин! - откровенничает Миха. - Мы даже в школу не ходим. Учимся дома.
- К нам во такие тёлки приходят! На индивидуальные занятия! - поясняет Славик. - И у всех - заааадницы!
- Учииилки! - хихикает Миха.
- Ой, заткнитесь! - неожиданно выкрикивает девушка-няня. - Дайте почитать! Мне ваши родители, между прочим, бабла кучу дают, чтобы я за вами, дебилами, присматривала!
- Да ты чё? - удивляется Славик.
- Ты чё? - эхом отзывается Миха.
- Ни чё! Я своим местом дорожу! Валите отсюда! Идите, проспитесь! Я себе диплом купила на бабло твоего папочки! В МГУ! Так что, заткнитесь оба! Поняли? И вообще, к вам молодой человек пришел. Да, молодой человек? – Юля кокетливо смотрит на меня, и поправляет на коленке юбку.
Юбка почему-то не поправляется, а, наоборот, задирается, и мне открывается по-трясающий вид.
- Ну, чё, ты, а? Ну, чё, ты, я не знаю! - Славик бьёт кулаком по подлокотнику. - К нам чувак пришел! Друг мой лучший! А ты меня грузишь! Слышь, а как тебя звать?
Славик глупо пялится на меня, на своего лучшего друга...
- Сергей, - отвечаю я.
- Сергей его звать! - сообщает Славик няне Юле. - Ну, чё ты грузишь меня? Неудобно ведь перед другом!
- Ну, блин! В натуре! - Миха садится на пол.
- Дуть траву меньше надо! - раздражённо произносит няня Юля.
- Ребят, успокойтесь! - говорю я. - Где комп? Мне его чинить надо.
- Прости, чувак! - пошатываясь, Славик подходит ко мне и хватает за локоть. - Я забыл… Няня всё мозги мне долбит, долбит... Извини, чувак!.. Пошли!..
Он берёт меня за руку, и, словно маленький мальчик, нетерпеливо тянет за собой.
- Пошли в нашу комнату.
Проходя мимо брата, он пинает его ногой и повторяет:
- Пошли, пошли…
Через минуту мы попадаем в комнату размером с супермаркет. На одной из стен висит коллекция разнокалиберных сачков для ловли бабочек. Я понимаю, что при желании здесь можно найти всё, начиная от газового пистолета и кончая дельтапла-ном. То есть почти всё, кроме компьютера.
- Где комп? - спрашиваю я Славика.
Славик на автомате подгребает к высокому внушительных размеров ящику и виновато бормочет:
- Извини, братан! Я его в мусорку выбросил, для сломанных игрушек…
Я помогаю Славику вытянуть из контейнера процессор, монитор и клавиатуру. К мышке, которую находит Миха, прилип лягушонок на липучке.
- О-го-го! - радостно гогочет Миха. - Нинзя! А я думал, его Юлька потырила!..
Я включаю комп. Прикидываю, что к чему. Поломка обычная. Даже и не поломка: из Инета залетел вирус и Виндоус, как ему и положено, полетел. Я принимаюсь копаться в этой фигне, практически позабыв о рыжих братьях. Да и я их, в общем-то, не очень волную…
Через некоторое время в комнату заходит Юля.
- А где придурки? - спрашивает она.
Я пожимаю плечами.
Юля выглядывает на балкон.
- Кальян курят, - говорит она. - Нарики несчастные…
- Что курят? - я отвлекаюсь от компа.
- Кальян.
Я же говорю, в этом супермаркете есть всё, чего только пожелаешь.
Как тебя зовут? – спрашивает Юля и садится прямо на пол, задев моё колено своим мягким плечом.
- Сергей, - отвечаю я. - А тебя Юля, да?
- Да, - говорит она, и мне начинает казаться, что я чувствую её горячее дыхание всей ногой.
- Что делаешь? - спрашивает Юля.
- Да, вот, в компе копаюсь, - говорю я, откидываясь на спинку стула.
От её дыхания моей несчастной ляжке становится так горячо, что я невольно прикрываю её ладонью.
- У тебя сильные руки, – говорит Юля и проводит своими нежными пальцами по моему запястью.
- Я играю на пианино, – объясняю я.
Неожиданно Юля быстро встаёт с пола, опирается на моё плечо и целует меня прямо в губы.
По идее я должен быть ошарашен, но меня смущает только одно: я ждал этого и теперь хочу, чтобы она поцеловала меня ещё раз.
- У меня погиб парень, - говорит Юля, заглядывая мне в глаза. - Скрипач Яша. Он попал в Чечню. Ты похож на него.
Юля целует меня. Потом уходит.
Мне становится паршиво. Так паршиво, что я не замечаю, как заканчиваю работу.
Я выхожу к братьям-наркоманам на балкон. Миха спит на кафельном полу, уткнувшись головой в кадку с искусственной пальмой. Он совершенно голый, а джинсы и трусы валяются рядом, словно не имеют к нему никакого отношения.
- Все готово, - говорю я Славику, который дует в кальян и с дикой улыбкой наблюдает за тем, как за матовым стеклом вздуваются пузыри.
Славик тоже сидит на полу, в чём мать родила.
- Всё готово, - повторяю и сажусь рядом со Славиком на корточки.
Славик выдувает свои пузыри, а в остальном мы молчим.
- Чувааак, - наконец произносит Славик. - Ты гееений… Я сейчас выыыйду из магазииина… и куплю тебе шоколааадку…
Славик смеётся каким-то механическим идиотским смехом.
- Ты хочешь шоколааадку? - спрашивает он. - Шоколадка хорошооо…Я люблю шоколааадку...
Я смотрю на небо и поднимаюсь с корточек, чтобы вдохнуть свежего воздуха.
- Шоколадка это хорошо, - бормочу я. - Хорошо… Я тоже люблю шоколадку.
Потом я громко и зло говорю:
- Чуваки, вы уже обгашенные!
Мне хочется ударить Славика и его уснувшего, невинно сопящего братца, ногой, но я не делаю этого.
- Не сердись, мама! - Славик жалобно щурится. - Уроки я сделал…
Он разводит руками и ухмыляется. Затем эта ухмылка перерастает в улыбку, в безумную улыбку. И Славик начинает плакать, и смеяться, как сумасшедший.
Я хватаю его за шею, резко поднимаю с пола и тащу по квартире.
- Где ванная? - цежу я сквозь зубы.
Славик покорно плетётся за мной. Он уже не плачет и не смеётся. Он просто икает.
- Где ванная? - талдычу я.
- Перед тобой, - откуда-то доносится голос Юли.
«Няня на посту», - замечаю я про себя.
Я втаскиваю Славика под душ и сначала открываю только холодную воду. Но сжалившись, добавляю горячую.
Постепенно этот тип приходит в себя.
- Я сделал компьютер, Славик, - говорю я.
- Ты хочешь денег? как ни в чём ни бывало справляется рыжий Славик. - Вот триста баксов. И пусть тебе будет хорошо.
С этими словами не понятно откуда Славик достаёт три купюры и протягивает их мне.
Я беру деньги. Они мокрые, но настоящие. Я прячу доллары в задний карман брюк и выхожу в коридор. Славика я оставляю в ванной. Его трясёт.

15 часов 02 минуты. Опрос.

Юля лежит на кровати. Практически обнажённая. В этом доме одни нудисты.
Няня печально курит. Я прохожу мимо и покидаю эту квартиру. Дверь за мной закрывается с тяжёлым щелчком.
Я чувствую себя выжатым лимоном.
Что это было? Триста баксов за восстановленную Винду! Триста баксов и две тысячи рублей за три часа!.. Ещё утром у меня в кармане лежал один единственный помятый полтинник. А сейчас?!. Ёлки-палки! Что происходит?
Я стою в подъезде у окошка и мысленно бреду вдоль Ничейного Пруда, который наподобие средневекового рва опоясал западную границу нашего городка.
Я никак не могу сосредоточиться.
Ладно! Чёрт с ним! Деньги это всего лишь бумажки. Правда, таким манером заработанные бумажки, мне и не снились. Но дело не в этом. Дело, в общем-то, во мне… Что-то я себе не нравлюсь… Честное слово! Нет, не нравлюсь. Поступил я как-то не так… Сволочно поступил…
Да с кем? С этими обгашенными уродами?!.
Да. С ними…
Но за три часа на меня свалилось столько, что делается дурно! В конце концов, я не святой…
Вздохнув, я иду к лифту, вызываю его, сажусь в него, еду вниз, выхожу в вестибюль.
Уже у двери меня окликает консьержка. Она сидит за массивным столом, за которым бы мог разместиться генеральский штаб.
- Молодой человек! - зычно произносит тётка. - Вы куда?
Странный вопрос.
- Домой, - отвечаю я.
- Это я понимаю, - говорит консьержка, - но вам нельзя.
Странно…
- Мне нельзя домой? - спрашиваю я.
- Да, - говорит консьержка. - Я должна вас опросить.
- Что? - поражаюсь я. - Допросить?!
- Опросить, - уточняет консьержка.
- О чем? – спрашиваю я.
- Что вы видели в квартире сто восемнадцать? - строго произносит консьержка.
- Я чинил там компьютер, - нервно произношу я. - Что я должен был там видеть?
- Помедленней, пожалуйста! - консьержка не обращает внимания на мой тон. - Я должна записать…
Она пододвигает к себе толстенный блокнот и раскрывает его. Я успеваю заметить, что на обложке блокнота изображены пушистые щенки.
- Подойдите! - командует консьержка.
Я не трогаюсь с места.
- Что было дальше? - продолжает свой допрос консьержка.
Я молчу.
- Молодой человек… - неожиданно консьержка переходит на доверительный шёпот. - Поймите меня верно… Жители этой квартиры платят мне за все сведения о том, что творится в их доме… В их отсутствие…
- Но там сейчас Миша и Славик… - говорю я.
Мне безумно хочется сесть. Я еле сдерживаюсь, чтобы не опуститься прямо на пол.
- Видите ли… - улыбается консьержка. - Вы, я вижу, из интеллигентной семьи… Меня интересуют именно эти молодые люди. Их родители дают мне деньги именно за информацию о том, что делают их дети… Как я уже сказала, в их отсутствие…
До меня вдруг доходит:
- А откуда вы узнали, что я был именно в этой квартире?
Консьержке не удаётся сдержать ухмылку.
- У нас в доме камеры… - довольно сообщает тётка, но внезапно отрывисто бросает, - отвечайте! Продолжайте рассказывать!
- Что рассказывать? – я пячусь к двери.
- Что вы видели в квартире?! Что там происходило, когда вы чинили компьютер?!
- Все было в порядке! - кричу я. - Ребята в полном порядке!..
Я подбираюсь к двери.
- Стойте! - протестует консьержка.
- Там всё хорошо! - бросаю я. - До свидания! Я спешу!..
Тётка вскакивает с места, но слишком поздно. Я распахиваю дверь и выбегаю на улицу.

15 часов 23 минуты. Нич.

Я сижу на лавочке у Ничейного Пруда. У самого берега. Сижу и курю. Уже третью сигарету. Мыслей никаких.
- Ёж!
Это меня. Я оглядываюсь, по привычке пряча сигарету в кулак.
- Чувак, я тут! Перед тобой!..
Я в упор никого не вижу.
Ко-то тупо ржёт.
- Не туда смотришь!
Я кручу головой.
- А! - раздаётся откуда-то сверху. - Ну тебя!.. Сейчас подойду и побазарим.
С песчаной насыпи спрыгивает тень и превращается в Нича.
Это Егор Ничаев, алкаш и вор, приятель Дрона по секции горных лыж.
Если Нича представляют какой-нибудь девчонке, он, словно бы мимоходом роняет: «Я из семьи МНС - министра по ненормальным ситуациям». Словом, Нич комплексует из-за родителей. Помимо этой присказки, Егорка любит сообщать, что Ничейный Пруд назван Ничейным в честь него Нича. Судя по всему, он так самоутверждается.
- Здорово, перец! - Нич протягивает потную ладонь. - Мне тут Дрон пробазарил, что ты реально в компах шаришь. Так?
- Ну, так… - я затягиваюсь.
- Дай покурить, - просит Нич. - Я всё бабло на бухло просадил.
Я даю Ничу сигарету.
- Ну что? - спрашивает Нич. - Сделаешь мне комп?
- Так у тебя же бабла нет, - я наблюдаю за чайкой, которая с пронзительным криком парит над Ничейным Прудом.
- Не вопрос, - Нич судорожно прикуривает от китайской зажигалки. - У предков есть. Возьму.
- То есть, украдёшь? - я прищуриваюсь и тушу сигарету: пускаю на неё длинную тягучую слюну.
- Чё ты меня грузишь? - дёргается Нич. - Я уже договорился со шнурками.
- Ну ладно, - соглашаюсь я. - Только, чтобы потом облома не было.
- Не парься! - Нич хлопает меня по колену. - Всё чики-пуки! Пошли!..
- Пошли, - отвечаю я.
Мы выходим на аллею и идём по ней к дому Нича.
Нич, как всегда треплется.
- Чувак! - жизнерадостно сообщает он. - А я вчера такую тёлочку трахнул! Ты бы видел! Кстати, она вооон в том доме нянечкой подрабатывает. Юлькой зовут. Супер тёлочка!.. Прикинь! Ей двадцать девять лет! А мне, чувак, шестнадцать! Соображаешь, нет?! Я двадцатидевятилетнюю оприходовал!!!
Я останавливаюсь. Меня, словно бы молнией шандарахнуло.
- Как её зовут? - спрашиваю я.
- Юлией! - Нич склабится. - Да ты её знаешь! Точняк! Она же этих уродов нянчит. Братьев! Славика и Миху. Славик со мной учился, выгнали. А шнурки этих придурков ей бабки дают за то, что она их нянчит. Прикинь?! Нянчит!.. Только ей, видно, мало! Она по вечерам натурой зарабатывает. Я как узнал - сразу её снял!..
- Что ты мелешь? - вырывается у меня. - Этого быть не может!
- Чё это не может?! Может! Ещё как может, всё может! Она всё может! - Нич ржёт.
Врезать ему, что ли?
Я иду за ним, как дурак, и не вижу его. Я думаю о Юле…
Не может быть!.. Да, она лежала там, на кровати, в прозрачной рубашке… В общем-то, ничего и никого не стесняясь… Ну и что?.. Она просто лежала и курила…
Я иду за Ничем и не слышу его болтовни.
Так мы подходим к его дому.

15 часов 40 минут. Глаза.

Это обычный панельный дом. Вонючий подъезд - всё, как положено.
Мы заходим в лифт. Нич нажимает на обгоревшую кнопку шестого этажа. Мы едем наверх.
- У меня предки слегка пришибленные, - говорит Нич. - Ты не обращай на них внимания. Они, блин, тупые в хлам.
Я молчу.
Нич первым выходит из лифта и прилипает ладонью к звонку. Он зло пялится на древнюю советскую дверь, обшитую дерматином, в которой из разных мест торчат пучки грязной ваты. Кажется, он ненавидит эту дверь.
За дверью раздаются голоса. Нич отлипает от звонка, и в этот самый момент дверь распахивается, и перед нами предстаёт мать Нича - одетая в полосатый пиджак, строгую тёмную юбку, старомодные туфли на низком каблуке, накрашенная и причесанная. Из-под пиджака выбивается широкий белый воротник, наподобие тех, которые раньше носили девочки-первоклашки. Ну, к примеру, моя мама…
- Здорово, ма! - бросает Нич. - Это Сергей.
- Здравствуйте! - здороваюсь я.
- Здравствуйте! - торжественно произносит мама Нича и ласково добавляет. - Здравствуй, сыночек.
Затем она, вжавшись в стенку, уступает нам дорогу, чтобы мы вошли в квартиру.
- Проходите, пожалуйста, - приглашает она.
Нич, не раздеваясь, топает в свою комнату. Я в нерешительности притормаживаю и делаю вид, что хочу сбросить кроссовки.
- Что Вы, что Вы! Серёженька! Не надо ничего снимать!
- Ёж! - подаёт голос Нич. - Ты чё застрял?
Внезапно мама Нича берёт меня под руку и проводит в большую комнату, обставленную типично советской мебелью. Из признаков Новой России я замечаю только яркие детские наклейки на тёмном секретере.
В низком кресле у окна сидит мужчина в халате и смятых тапочках. Изо рта у него торчит погасшая трубка. Мужчина читает газету. Наверное, это отец Нича.
Я киваю мужчине. Мужчина кивает в ответ.
На этом наше общение прерывается.
- Серёженька, - шепчет мама Нича. - Можно вас попросить?
От неё резко пахнет духами, и я чихаю. Мне становится неловко.
- Да, конечно, - отвечаю я, доставая платок.
- Егорка… - опустив глаза, произносит она, - Егорка столько занимается! Ему так тяжело! Вы знаете, он у нас такой молодец! Я Вас прошу! Пожалуйста, сделайте всё добросовестно, Серёжа! Мы вам хорошо заплатим…
Она смотрит на мужа. Тот, глядя в окно, кивает. Она продолжает:
- Понимаете, это подарок Егорке! На именины! Это ведь хороший подарок?
- Да, - говорю я. - Хороший.
- А то, - вставляет отец Нича.
Мама Нича благодарно мне улыбается и спрашивает:
- Может быть, Вы чайку хотите? Сушки, может быть?
- Ёж!!! - орёт Нич.
- Нет-нет, - говорю я, - спасибо! Я пойду уже работать.
- Спасибо, вам! - говорит мне вслед мама Нича.
Я снова чихаю и захожу в комнату Нича.
Он лежит на кровати и курит.
- Нич! - удивляюсь я. - Тебя же запалят родители!
- Да чё ты паришься, чувак! - Нич зевает. - Предки не против. Если хочешь, кури! Вон пепельница.
Нич кивает на унитаз, стоящий в углу.
Мне становится смешно.
- Шутка юмора! - хмыкает Нич и вдруг улыбается мне всем своим круглым лицом, даже ушами.
Я улыбаюсь в ответ.
Нич пускает длинную струю дыма под потолок и вальяжно добавляет:
- Ты иди, работай!
Я смотрю на Нича. Он смотрит на меня.
- Ну чё ты? - говорит Нич. - Ты чё, обиделся?
- Проехали, - говорю я и поворачиваюсь к компьютеру.
Я делаю с ним всё, на что способен. Я обновляю Винду, устанавливаю кучу драйверов, чищу процессор от пыли, добавляю мешок программ, даже подкручиваю вентилятор. Я работаю больше часа. И всё это время передо мной стоят глаза этой женщины - мамы Нича.

17 часов 15 минут. Снова баксы.

- Сергей! - мама Нича протягивает мне триста долларов. - Это Вам!
Чёртово число! Снова триста! И я их беру! Я забираю их своей ненасытной пятернёй! Господи… И при этом я ещё произношу:
- Спасибо…
- Ма, - из-за моей спины выглядывает Нич. - Я пойду, прошвырнусь.
- Иди-иди, сынок…
Когда она смотрит на сына, её лицо начинает светиться.
- До свидания, Серёжа, - говорит она мне. - Спасибо!..
Мы выходим из квартиры.
Нич вызывает лифт.
В лифте он спрашивает:
- Хочешь, я тебя с Юлей познакомлю?
- Я с ней знаком, - отвечаю я.
- Близко? - Нич ржёт.
Я морщусь.
- Да ладно, чувак! - примирительно произносит Нич. - Не заморачивайся!
Я натянуто улыбаюсь и спрашиваю, просто, чтобы не молчать:
- А где она бывает?
- Юлька? - лифт останавливается на первом этаже. - Да она каждый вечер в «Тип-топе» сидит. Можешь придти и снять её, если успеешь!
Нич снова ржёт.
Мы оказываемся на улице.
- Ладно, Нич, - говорю я. - Счастливо!
- Пока, чувак! - роняет Нич. - Удачи с Юлькой…
Я иду домой под песню Битлов «Because» - «Потому что»… На мой взгляд, это лучшая их песня, и одна из лучших песен всех времён и народов.

17 часов 29 минут. Компот и путаные мысли. Макс.

Папа встречает меня на пороге одетый и взволнованный.
- Дедушка в больнице!
- В какой больнице? - не понимаю я.
- Да в нашей, в нашей! - нервно отвечает папа. - Звонила бабушка, сказала, что дедушка пошёл в поликлинику, а оттуда его увезли на «Скорой» в больницу!
- Почему?
- Откуда я знаю!
- А бабушка не знает?
- Не знает!
- Давай, я позвоню по телефону в больницу! - я бросаюсь к телефону.
- Не надо! - раздражённо произносит папа. - Я звонил в приёмный покой! Никто не подходит!
Папа роется в кармане брюк и спрашивает:
- У тебя мелочи нет? Рублей пятьдесят?
- Есть! - я протягиваю папе смятый полтинник.
- Ладно! - говорит папа. - Я в больницу, а ты никуда не уходи.
- Да, - говорю я, - конечно!..
Папа торопливо сбегает по лестнице к лифту.
Я остаюсь дома с Гвоздиком.
- Такие дела! - говорю я псу.
Гвоздик барабанит хвостом по полу.
Так я и не успел рассказать папе про деньги и вообще…
Я звоню бабушке, надо же всё-таки узнать, что там стряслось?
Бабушка долго не подходит к телефону. Наверное, она в ванной, как всегда, что-нибудь замачивает или стирает. Это её любимое занятие. У крана она проводит большую часть суток.
Наконец она берёт трубку.
- Алло! - кричу я. - Это ты бабушка?!
- Да, да! Я! - бабушка запыхалась.
- Как ты, бабушка?! Что с дедушкой?!
- Ничего, Серёженька! Ничего страшного! Не волнуйся!..
Бабушка плачет.
- Бабушка, почему ты плачешь? - ору я.
- Не знаю, - бабушка всхлипывает.
- Что с дедушкой? Ты дозвонилась до больницы?
- Да…
- Ну и что?!
- Они сказали, что подозрение на инфаркт…
- Бабушка не плачь! - прошу я.
- Я не плачу, - говорит бабушка. - Я делаю компот.
- Зачем? - удивляюсь я.
- Чтобы отнести дедушке. Сейчас я пойду к нему… - не договорив, бабушка опускает трубку на стол.
Я слышу, как она уходит на кухню, гремит кастрюлей. Я жду, когда она вернётся к телефону. Но бабушка не возвращается, и я жду, а потом вешаю трубку.
Гвоздик мирно спит на своём матрасике.
Я не знаю, чем заняться.
Наконец я валюсь на кровать и раскрываю «Апельсиновую девушку».
Я пытаюсь читать, но путаные мысли уносят меня от девушки апельсиновой к девушке по имени Юля.
Я цепляюсь взглядом за потолок, испещрённый мелкими паутинками трещинок, и пережёвываю одну и ту же мысль: «Зачем она занимается всем этим? Неужели ей мало платят? Для чего ей продавать себя? Зачем она занимается этим?..»
Но тут звонят в дверь, Гвоздик заходится лаем, мысль запутывается окончательно, и я плетусь в прихожую.
Это Макс.
- Здорово! - говорит он.
- Привет! - радуюсь я.
Это хорошо, что он пришёл. Мой друг.
Мы подпираем на лестничной площадке перила и курим.
- А я сегодня свободный, - говорит Макс и стряхивает пепел на джинсы. - Отец на дежурстве. Мать у бабки.
Он задумчиво смотрит в окно. Смакует собственную свободу.
- Ну и клёво, - говорю я. - Погуляем, если с дедом ничего страшного.
- С каким дедом? - настораживается Макс.
- С моим, - говорю я. - Он в больницу попал. Сейчас папа вернётся, всё расскажет.
- А, - говорит Макс. - А я не помешаю.
- Да нет, - говорю я. - Что ты…
Мы закуриваем по второй.
- Чё делал сегодня? - спрашивает Макс.
- Да так, по всякому… - говорю я.
Мне как-то неловко трепаться про баксы.
- Общался со всякими людьми, - я затягиваюсь, я решаю промолчать, но неожиданно для самого себя начинаю рассказывать Максу про сегодняшний день. Про папу, Галю, маму, бабушку, Витька, Миху и Славика, про Юлю, Нича, его старомодную мать…
Макс достаёт из пачки пятую сигарету.
- Да! - говорит он. - Мощно ты сегодня!.. А мне Валька отказала. Я предложил ей стать моей девушкой, а она мне отказала.
Макс смотрит на заплёванный нами пол.
- Да, - говорю я. - Нереально.
Мы молчим.
Уже темно, и наши сигареты мигают огоньками, как маленькие фонарики.
- Ладно, - говорит Макс. - Я всё-таки пойду. Отмечусь дома, пока мать не ушла. Ты мне позвони, если освободишься.
- Да, - говорю я, и Макс уезжает в лифте…
Я стою в нашем убого освещённом подъезде и жду папу. Почему-то мне не хочется возвращаться в квартиру.
Там Гвоздик, наверное, дрожит у двери и прислушивается к печальным шорохам и внюхивается в грустные запахи, а я, подлец, всё не иду к нему, и не желаю разделить с ним одиночество.
Но вот лифт лязгает дверцами, и появляется папа! Наконец-то!..
У папы усталый вид, и, вообще, он какой-то несчастный.
- Ну как? - спрашиваю я. - Как дедушка? Что с ним?
- Да ничего страшного, - вздыхает папа. - Сердце прихватило! А врач решила пе-рестраховаться и отправила его в больницу.
Мы заходим в прихожую.
Гвоздик вне себя от счастья. Он исполняет танец живота, и в приступе любвеобильности кусает себя за хвост.
- Кушать будешь? - спрашиваю я папу.
- Чайку попью, - папа раздевается до трусов.
Он всегда так ходит по квартире. И летом, и зимой.
Я мою руки. Ставлю чайник.
- А ты ел? - кричит папа из ванной.
- Да, - вру я. - Яичницу, из трёх яиц.
Папа садится за стол. Я наливаю ему чай в чашку с тремя поросятами.
- А себе? - спрашивает папа.
- Нет, - говорю я, - спасибо. Я не хочу.
- Ну, смотри, - говорит папа и деловито выжимает в чай половину лимона.
- А я, - говорю я, - сегодня…
Я запинаюсь.
- Что? - спрашивает папа, дожимая в чай оставшийся лимон.
Я откашливаюсь. Почему-то я вспоминаю, как папа подарил мне жёлтого пластмассового жирафа, когда мне было пять лет, и я температурил с опухшими от аллергии ушами.
- Ну, - говорит папа. - Чего?
- Я сегодня шестьсот долларов заработал.
- Что? - не понимает папа.
- И ещё две тысячи. Рублями, - говорю я.
- Как это? - папа обжигается чаем. - Ёлки-палки!!!
- Да, - говорю я, как можно спокойней. - Я разным ребятам компьютеры наладил… Представляешь?!
- Да ладно тебе! - папа недоверчиво улыбается.
- Честное слово, - говорю я.
- Ну ты даёшь!!! - восхищается папа. - Покажи!
Я показываю папе деньги, он выхватывает их у меня и кричит:
- Рокфеллер!
Папа возвращает мне баксы и рубли и целует меня в макушку.
- Ну, вообще!!!
У меня звонит телефон. Жаль…
Я люблю, когда папа целует меня в голову.
Но телефон не умолкает, и мне приходится ответить на звонок.

ВЕЧЕР

19 часов 10 минут. Настя.

- Привееет… - раздаётся в трубке.
- Привет, - здороваюсь я, - а кто это?
- Это Настя… Помнишь меня?
Конечно, я помню её! Мы познакомились всё там же у Дрона, на даче. Только зимой.
Мы, словно маленькие дети, катались с Дроном на санках, кубарем скатывались с невысокой песчаной горки. В один из таких заездов я свалился с санок, а Дрон въехал в замёрзшую речку, увяз в ней по колено и завопил:
- Спасите!!! Помогите!!!
Я умирал от смеха, но тут из-за горки появилась незнакомая краснощёкая девушка. Это была Настя. Она бросилась к моему перепуганному дружку и крикнула мне:
- Что ты ржёшь?!! Он же заболеет и умрёт!!!
- Кто умрёт? - обиделся Дрон, вылез из речки, вытянул санки, и, перезнакомившись, мы побежали в дом - греться и запивать горячий чай пирожками тёти Гали - бабушки Дрона.
- О! Насть! Не узнал тебя, богатой будешь! говорю я. Как дела?
- А у тебя? - спрашивает Настя.
- Спасибо, - говорю я. - Живу потихоньку. А ты как поживаешь?
- Я плохо… - печально сообщает Настя. - У меня компик сломался…
Настя громко выдыхает в трубку. У меня закладывает ухо.
- Могу починить! - тут же предлагаю я.
- Нууу… - тянет Настя. - Если тебе не трудно… Мне один знакомый сказал, что ты в компиках разбираешься…
- Да-да, конечно! - соглашаюсь я.
Такой шанс прийти к девчонке упустит только идиот.
- Спасибо тебе… - задумчиво произносит Настя. - Я жду… Ну всё… Чмоки!..
В трубке раздаются гудки…
- Папа! - кричу я. - У Насти испортился компьютер! Она меня попросила придти! Я пойду?
- Да, конечно… - папа стоит на табуретке в туалете.
- Что ты делаешь? - удивляюсь я.
- Лампочка перегорела…
- Помочь?
- Да нет, - говорит папа. - Беги к своей Насте.
- Спасибо! - ору я.
Итак, боевая готовность номер один! Душ, свежие носки, дезодорант!
Я прыгаю под душ, через минуту растираюсь махровым полотенцем и обливаю себя с головы до ног дезодорантом.
Так! Что ещё?
А! Зубы! Я остервенело чищу их мятной пастой, затем, безумно пялясь в зеркало, выдавливаю под носом прыщ, и в ужасе обнаруживаю под ногтями грязь!.. В считанные секунды я выковыриваю её, вспоминаю об ушах, бегу к маминому трельяжу за ушными палочками… Покончив с ушами, в очередной раз смотрюсь в зеркало, прихлопываю на макушке непослушную завитушку и обнаруживаю, что я всё ещё в майке и трусах. Ёлки!..
Я бросаюсь к шкафу за чёрным свитером, натягиваю любимые коричневые вельветовые брюки, цепляю на шею медальон с изображением знака Инь-Янь, хватаю рюкзак, кричу папе, что приду часов в десять, и выбегаю на встречу возможному счастью.
Да! Перед тем, как выскочить из квартиры, все баксы и одну тысячерублёвку я прячу в книжном шкафу, между двумя томиками Сью Таунсенд: «Тайный дневник Адриана Моула» и «Адриан Моул: Дикие годы». Вторую купюру в тысячу рублей я оставляю в кармане. На всякий случай, ну то есть на мелкие расходы…
На автостанции я сталкиваюсь с Борей. Давно его не видел. Он мой сосед с восьмого этажа. Когда-то мы учились в первом классе, а потом вместе выгуливали наших собак. У него смешная чёрная фокстерьериха, и зовут её Ваксой. Наш Гвоздик от неё без ума. Да и Вакса любит его обнюхать.
Я протягиваю Боре пятерню.
- Привет! - улыбаюсь я.
Боря стоит с бабушкой.
- Здравствуйте, - здороваюсь я с ней.
- Здравствуй, Серёжа! - улыбается мне Борина бабушка.
Приветливая она женщина.
А Боря выдаёт:
- Слушай, - надув щёки, спрашивает он. - Это ты в лифте всякую ерунду про ЦСКА намалевал?
- Что? - спрашиваю я.
Я как-то не сразу врубаюсь, что он говорит серьёзно.
- Ты? - повторяет Боря.
- Ты чего? - говорю я. - Как дела? Как жизнь?
- Нет, ты ответь! - не отстаёт Боря. - Что за дела? Весь лифт изгадили!
Я смотрю на него и дико хмыкнув, говорю, тихо так, чтобы не слышала его бабушка:
- А пошёл ты!
Боря краснеет, а я бегу дальше, к Насте, забыв о Боре и мировом кретинизме.
Я бегу быстро, быстрее некуда, тяжело дыша своими прокуренными легкими, и представляю гору поцелуев, которую подарит мне милая краснощёкая Настя.
Вот Настин дом, Настин подъезд, дверь открыта! Я влетаю на четвёртый этаж…
Настя ждёт меня на лестничной площадке в потрясающей чёрной кофте с открытыми плечами, в умопомрачительной жёлтой тюлевой юбке, и улыбка у неё до ушей.
- Я рада, что ты пришёл! - говорит она. - Заходи! Хочешь «Пепси»?
Я прохожу в квартиру. Настя захлопывает дверь. В квартире неприятно пахнет кошкой.
- Нет, спасибо, - говорю я. - Что с компьютером?
- Я вот играла, - жалуется Настя, - а он выключился…
- Доверься мне, - понтуюсь я.
- Ладно, не буду тебе мешать, – обворожительно улыбнувшись, Настя выходит из комнаты…
Минут десять я пытаюсь включить процессор. Он не включается. Больше того, не включаются сканер, колонки, и принтер, которые подсоединены к одному переходнику. Мало того, я вдруг понимаю, что сижу в полутёмной комнате, и свет попадает в квартиру с улицы. В нашем городке чудесные мощные уличные фонари.
В холодном поту, я хлопаю ладонью по выключателю на стене. Люстра не загорается!..
Я ошарашено плюхаюсь на диван.
Тут появляется Настя и заявляет:
- Ты знаешь, у нас в доме сегодня света нет…
Меня переколбашивает. Я ржу, как жеребец. Настя тоже нехотя смеётся.
Успокоившись, я задаю ей вопрос:
- Дурочка, ты хоть понимаешь, что если в доме нет света, то ни компьютер, ни пылесос, ни даже утюг никак не могут включиться?!.
Настя растерянно хихикает. Потом она весело смеётся и говорит, что всё равно рада, что я пришел, и, вообще, нам давно пора встречаться.
Я счастлив. Мы сидим в тёмной комнате и целуемся. Мы, как полоумные, не можем друг от друга оторваться.
Но внезапно наша идиллия заканчивается очередным телефонным звонком.

20 час 33 минуты. Макс.

Это Макс.
- Здорово! Ну что? Пойдём, побродим?
- Конечно, Мэк! - говорю я быстро и смотрю на часы.
Мне становится стыдно. Он терпеливо ждал моего звонка целых полтора часа!
- Я зайду за тобой через семь минут! - говорю я.
- О’кей! - отвечает Макс. - О’кей…
Я отключаю мобильник.
- А я? - спрашивает Настя.
- Завтра мы проведём с тобой чудесный день! - клянусь я.
- Завтра?..
- Завтра!..
Ещё минуты две я во всю целуюсь с ней, а потом, прихватив с пола рюкзак и пообещав, что пришлю вечером СМС-ку, напоследок чмокаю Настю в розовую щёку и выбегаю из квартиры.
Макс живёт с Настей в одном доме. Он уже сидит на лавочке перед своим подъездом и курит. Я приземляюсь рядом, и Макс хмыкает:
- Ну ты даёшь! Ты что, метеор?
- Почти! - отвечаю я, переводя дыхание.
Я не говорю ему про то, что минуту назад выскочил из соседнего подъезда.
- У тебя сигареты есть? – спрашиваю я.
- Пять штук, - Макс выпускает тоненькую струйку дыма, почти невидимую.
И как это у него получается?
- Мало, - говорю я.
- Ща купим, - говорит Макс и закашливается. - Возьми пока одну…
Я прикуриваю её с единственного щелчка зажигалки.
- Молодец! - хвалит меня Макс.
Я не выдерживаю и хвастаюсь:
- Я только что у Насти был!
- У Раздорцевой? - не удивляется Макс.
- Ага!
- Она не в моём вкусе, - Макс аккуратно, кончиком указательного пальца, стряхивает пепел с сигареты.
- Не знаю, - парирую я, - а мне она нравится.
- На вкус и цвет… - замечает Макс.
- Точняк, - соглашаюсь я.
К чему эти споры?..
Мы задумчиво докуриваем сигареты.
Когда я был маленький, папа пел мне иногда перед сном такую блатную песенку:
- Если женщина изменит, я грустить недолго буду,
Закурю я сигарету и о женщине забуду.
Сигарета, сигарета, ты одна не изменяешь!
Я люблю тебя за это, да и ты об этом знаешь…
Мрак! Но тогда, в детские годы, полные наивного сострадания, моё сердце наполнялось огромной любовью и нежностью к папе, к сигарете, и особенно к той женщине, которую забудет мой папа…
Побросав потухшие окурки в зелёную урну, мы лениво поднимаемся с лавочки и на-правляемся к ларьку.
- Какие возьмём? – спрашивает Макс.
- Давай, «Винстон уан», - предлагаю я, протягивая Максу свою тысячерублёвку. - Пачки две.
- Ого! - Макс берёт деньги. - Серёженька сегодня решил побаловаться табаком!
Макс тихо смеётся и хлопает меня по плечу.
Странное у нас настроение этим вечером. К чему бы это?
Макс просовывает голову в узкое окошко ларька и я слышу, как он говорит:
- Дайте, пожалуйста, две пачки «Винстон уан».
Слева от него белеет табличка: «Лицам младше 18 лет продажа алкогольной и та-бачной продукции запрещена».
- Макс, - говорю я, - может ещё пива?
- Какого? - не оборачиваясь, уточняет Макс.
- Ну может, «Хайнекен»…
- И ещё «Хайнекен», будьте добры, – говорит Максим в окошко. - А у вас открывалка есть?..
Через минуту он протягивает мне открытую бутылку и сигареты.
Пиво холодное и приятное. И мысли в голове тоже приятные…
Мы бродим по окрестностям и болтаем, бродим, потягивая пиво, и болтаем, и, наконец, я вспоминаю о Юле.
- Слушай, - говорю я Максу, - а пошли в «Тип-топ»! Я познакомлю тебя с потрясающе красивой женщиной!
- С кем это? говорит Макс, разглядывая яркие звёзды на чёрном небе.
- Ну, помнишь? Я рассказывал, она работает няней у братьев Бортаковых…
- Ну?!
- А вечером в «Тип-топе» она…
- Ну?!
- Что «ну»? - я останавливаюсь.
- Вспомнил! - говорит Максим. - Вечером она цепляет мужиков. Днём няня – вечером проститутка.
- Да… - ёжусь я.
Мне почему-то становится холодно.
- Фига там! - говорит Максим.
- Что «фига там»? - не понимаю я.
- Ну и что мы там потеряли? - говорит Макс.
Я допиваю пиво. Оно уже тёплое и какое-то металлическое на вкус.
- Мне интересно узнать, - говорю я, - что её заставило работать проституткой, ведь ей много платят родители Миши и Славика?
Максим пожимает плечами:
- Может, ей просто хочется ещё больше денег?
- Может и так, - киваю я. - Но давай всё-таки сходим в «Тип-топ»!
- Ладно, - говорит Макс. - Давай. Только допьём пиво…
- Я уже допил, - говорю я.
- А я нет, - говорит Максим. - Ты покури пока, покури…
Я не хочу курить, но закуриваю.
Я смотрю на небо. Оно необыкновенно звёздное.
На какое-то мгновение дым от сигареты окутывает мои звёзды пеленой, и я тогда думаю: «И зачем мне что-то узнавать? Почему бы просто не походить с другом под этим запелёнатым небом?..»
Макс прислоняет пустую бутылку к бордюру.
- Бабушкам, - поясняет он.
После этого мы идём в «Тип-топ».

21 час 20 минут. Бокал на высокой ножке.

Всё в нашем городке рядом, под рукой, в двух шагах. Через пару минут мы уже под-нимаемся по ступенькам, ведущим в клуб-ресторан, где, кстати, можно поиграть и на компьютерах.
На небольшом крылечке стоит охранник и курит. Он даже не смотрит в нашу сторону.
Мы заходим внутрь.
Громкие разговоры, танцевальная музыка и табачный смрад затягивают нас, словно болото.
Посетители жуют или пытаются перекричать музыку и друг друга. Несколько переростков тусуются в углу вокруг двух компьютеров, покоряют свой компьютерный мир.
Зал погружен в полумрак, и лишь одно место освещено прожектором. Это столик, за которым сидит Юля. Она пьёт сок. Оранжевый сок из бокала на высокой ножке.
Я толкаю Максима в бок.
- Мэк, - шепчу я.
- Чего? – Макс пялится на Юлю.
- Это она, - я киваю в сторону Юли.
- Обалдеть… - Макс покрывается испариной.
- Пошли к ней, - говорю я.
Макс стоит столбом, а я подхожу к её столику и сажусь на свободный стул.
- Привет, - говорю я.
Юля недовольно щурится.
- Какого фига? - тихо произносит она.
- Я хочу познакомить тебя со своим другом, - говорю я.
- Какого фига?! - чуть громче повторяет она.
В это время к нам подгребает Максим и, сдвинув столик с места, неуклюже садится на третий стул.
Юля дёргается.
- А это ещё кто? – спрашивает Юля.
Она явно не рада моему появлению.
- Какого фига?!! - шипит она.
Максим нервно сглатывает слюну. Он смотрит на меня своими собачьими глазами и произносит одними губами:
- Фига там… Пошли…
- Это Макс, - говорю я. - Мой друг.
- Какого чёрта вы сюда приперлись?! - Юля злится и становится некрасивой. - У меня тут дела!
- Юля, - говорю я. - Я кое-что знаю.
- Что ты знаешь? - Юля нервно хватается за свой бокал с остатками оранжевого сока.
Я делаю паузу, а потом говорю:
- Ты зарабатываешь проституцией.
Юля морщит лоб.
- Ну, и?! - говорит она.
- Зачем ты этим занимаешься? - говорю я.
- Ты чего - вообще?! - Юля вертит бокалом у виска. - Тебе то что?!
- Зачем ты этим занимаешься? - говорю я.
- Да это моё дело! - почти кричит она. - Хочешь, плати деньги – и я твоя! А нет, так вали отсюда! Понял?!
Макс ёрзает на стуле.
- Писать хочется? - спрашивает у него Юля.
Макс нервно улыбается.
- Я хочу, чтобы ты бросила этим заниматься, - говорю я. - Ты же не такая, у тебя парень погиб, но это ничего! Всё будет хорошо!
Я улыбаюсь. Светлой всепонимающей улыбкой.
Юля смотрит на меня во все глаза.
- Что ты несёшь?! - она зло смеётся. - Какой парень?! Какого фига?! Что ты ко мне привязался?!
- У тебя же парень в Чечне погиб, - напоминаю я.
- Ну, и?! - озираясь, Юля подносит сигарету ко рту.
Макс, как загипнотизированный достаёт из кармана зажигалку и подносит к её сигарете. Юля прикуривает, даже не обратив внимания на моего друга.
- У тебя погиб парень, - говорю я и добавляю, как дурак. - И ты меня поцеловала…
- Я в день по пять мужиков целую, - произносит она сварливо и пускает в меня струю дыма. - Слышишь, отвали!
Я хочу вырвать у неё из пальцев сигарету или сделать что-нибудь ужасное, например, запустить в неё бокалом на высокой ножке, но в это время кто-то визгливо произносит на весь зал:
- Вашу мать! Ну целый день прёт! С утра как попёрло, так и прёт! Тёща на хрен по-слала, теперь эта молотобойка сломалась!
У компьютеров с погасшими мониторами, размахивая короткими ручонками, голосит лысый толстяк в бордовом костюме.
- Вашу мать! Ну чего тут случилось, мать вашу!
Переростки лыбятся и беспомощно зыркают глазками.
Я понимаю, что с компами не всё в порядке. Во мне просыпается профессиональное любопытство. Я киваю Юле, встаю из-за столика и направляюсь к причитающему толстяку.

21 час 33 минуты. Мишаня.

- Здравствуйте, – вежливо говорю я толстяку, подойдя к компьютерам.
Толстяк окидывает меня маловразумительным взглядом.
- Вы знаете, - говорю я толстяку. - Я могу помочь.
Толстяк оживает.
- А чё! - не верит он привалившему счастью. - Ты шаришь, типа, в них?!
- Ну да, вроде… - отвечаю я.
- Мишаня, - говорит толстяк, и подаёт мне свою пухлую ладошку. - Я, типа, генеральный директор «Тип-топа»… Короче, я тебе скока смогу дам, тока ты постарайся, братан! Сделай всё по понятиям! Лады?!
- Лады, - отвечаю я.
- Что делают молодые люди? - перед нами вырисовывается Юля.
Она строит нам глазки. Скорее, Мишане, чем мне.
- Ой, какой вы сильный! - говорит она толстяку. - Всё никак не могу привыкнуть!..
Юля мечтательно вздыхает.
- А можно вашу руку потрогать? - Юля определённо заговаривает ему зубы. - Вот это бицепсы у вас, да?!
Мишаня улыбается, как идиот.
Юля продолжает щупать его рыхлое тело, а потом прижимается к Мишане с продолжительным вздохом.
- Братан, - говорит мне толстяк. - Короче, ты…
Юля, целует Мишаню в ухо.
Он закатывает глаза и произносит из последних сил:
- Короче, ты тут… типа… ой, прёт, а… короче, сделай… а мы пока с девушкой пойдём, типа, чая выпьем. Акей, братан?
- Акей-акей, - говорю я в спину Мишане, который уже тащит Юлю из зала в неизвестном мне направлении…
Я вспоминаю про Макса, а он, оказывается, стоит рядом.
- Тебе долго? - спрашивает он.
- Не знаю, Мэк, - отвечаю я. - Сейчас разберёмся.
- Ну я подожду, - говорит Макс.
- Да, - говорю я. - Конечно.
Я обнаруживаю «поломку» через полминуты. Видно, сегодня это «фишка» дня - отсутствие электричества. Кто-то, наверняка, кто-то из переростков, случайно нажал на кнопку процессора. На кнопку, которая сзади. Да. На некоторых процессорах, помимо привычной нам кнопки, торчащей на передней части корпуса, существует кнопка на задней его панели. И никто, кроме маленького ребёнка или дебила-переростка вы-ключить её не догадается.
В честь этого события динамик одаривает меня песней «I will survive» - «Я выживу», в исполнении Глории Гейнор.
И тут в тысячный раз за эти сутки у меня звонит телефон.
Это папа.
- Где ты, Серж? - волнуется он.
- Не волнуйся, папа? - говорю я. - Я скоро приду.
- Жду! - радуется папа.
- Не волнуйся! - повторяю я.
- Ты потом домой? - спрашивает Мксим.
- Да, - говорю я. - Не обижайся.
- Да чё ты! - удивляется Макс. - Я тоже домой. Мамка, наверное, волнуется. У меня мобильник сел.
- Так позвони ей, - говорю я и передаю ему свой мобильник.
Максим набирает номер.
- Я сейчас, - говорю я и иду к служебному входу.
Я прохожу по коридору и нахожу дверь с табличкой: «Михаил Игоревич Гзюба - ге-неральный директор».
Я стучу в дверь и потом приоткрываю её.
Мишаня лежит на диване, упираясь носом в кожаную подушечку. А сверху, на его жирной спине, восседает совершенно голая Юля и массирует толстяку загривок.
Мишаня мычит, как телёнок. Как ни странно, это мычание нисколько не раздражает, а наоборот, его можно слушать и слушать. Но у меня нет времени. Меня ждёт папа.
Я откашливаюсь. Юля оборачивается и вскрикивает.
Лениво повернув голову в мою сторону, Мишаня крякает:
- О! Братан! Какие люди! Ну, чё, починил?
- Да, - говорю я.
- А чё там было? - спрашивает Мишаня.
- Поломка, - вру я. - Если что, звоните. У меня лёгкий номер. Три двойки, две тройки!
- Акей! - говорит Мишаня и добавляет. Парниш, ты подойди к тумбочке. Там триста баксов для Юльки лежат… Ты их возьми…
Триста баксов!!!
- А мнеее?! – мерзким голоском протягивает Юлька.
- А тебе будет пятьсот, если потрудишься ещё со мной… - блаженно улыбаясь, говорит Мишаня.
Я подхожу к тумбочке размером с банковский сейф и беру с неё деньги.
Юля зло на меня таращится.
- Спасибо, - говорю я Мишане, шурша новенькими купюрами.
Триста баксов!!!
- Не вопрос, братан! - улыбается толстяк. - Только у меня к тебе просьба.
- Какая? - спрашиваю я.
Мишаня ржёт:
- Дверь за собой закрой! Ха-ха…
Мы идём с Максимом по освещённой фонарями улице.
«В нашем городке все улицы прямые, как дорога к храму», - как-то раз сказал мне папа.
Но эта улица, по которой мы идём сейчас с моим другом, кажется мне самой прямой на свете.
На перекрёстке я пожимаю Максу руку и бегу домой.
Подбегая к дому, я вижу, что в нашей квартире светятся все окна.

21 час 59 минут. Герой.

Я еду в лифте. В голове у меня звучит песня АББЫ «The winner takes it all» - «По-бедитель получает всё». Я чувствую себя абсолютным героем. Заработать столько денег!!!
Рядом со мной в лифте стоит соседская девчонка. Дочь Веры Петровны, портнихи из ателье. Они живут в квартире напротив. Девчонке, наверное, уже лет тринадцать. Надо же, как она выросла!..
Она не смотрит на меня, но я вдруг замечаю, что она классная девчонка! У неё огромные глаза и обалденные губы! Как же её зовут? Не могу вспомнить…
Лифт останавливается на нашем этаже, но мы замешкались и не выходим.
Мы пялимся в открытые двери и не шевелимся.
Неожиданно где-то внизу лает собака, и тогда, мы одновременно пытаемся выскочить из лифта, но застреваем и, толкаясь, всё-таки вываливаемся наружу, как два мешка, набитых картошкой.
Девчонка прыскает и бежит к себе, звеня ключами.
Я притормаживаю.
Когда за ней захлопывается дверь, я в два прыжка допрыгиваю до нашего коврика и звоню в наш звонок.
Я дома… Ох, как же я устал…
И меня встречают Гвоздик и папа…
А мама приедет завтра… Моя любимая мама…

00 часов 01 минута. Планы на будущее.

За один день я заработал почти тысячу долларов.
Что это случайность?
Может ли эта случайность стать закономерностью.
Если да, то жизнь прекрасна!
На такие деньги можно делать всё, что угодно! Можно купить:
а) синтезатор!
б) другую аппаратуру и создать собственную группу!
в) можно осыпать любимую девчонку цветами!
г) купить новую мебель!
д) купить крутой мобильник!
е) купить всем новые зимние ботинки!
ё) подлечиться!
ж) собрать деньги на крутой круиз, например, по Средиземному морю!
з) а ещё можно… как же я сразу не догадался! Можно издать книгу собственных стихов или… книгу папы! Самую крутую книгу из жизни юных футболистов!..

04 часа 11 минут. Сон.

Я вижу сон.
Нам с папой вручают Букеровскую литературную премию.
Мы знамениты.

ПРИЛОЖЕНИЕ

Литературные достижения некоторых жителей нашего городка.

Запись скинхеда Киборга (Влада Пискунова, студента 1-го курса заочного факультета философии МГСУ) в дневнике:
«Где справедливость?!! У Кахи Гогоберидзе из параллельной группы отец торгует мандаринами! Этот Каха мандарины ненавидит! А я их обожаю! Но мой отец работает всего лишь инженером техники безопасности…»

Стихотворение Гали, сочинённое ею в семь лет:
«Я не птичка, я не гномик.
У меня картонный домик.
Я живу в нём целый день.
И зовут меня Снегирь».

Запись Сашка – отца Михи и Славика, сделанная им на спичечном коробке в 1979 году по просьбе приболевшей матери:
«Купить яйцы. 10 шт. и хлебушка».

Запись Мишани (генерального директора ресторана «Тип-топ» Михаила Игоревича Гзюбы) на обратной стороне ресторанного счёта:
«Не забыть напомнить сволочу Гогоберидзе, чтобы вернул галстук с ромашками!»

Надпись в лифте, оставленная Ростиком:
«ЦСКА непобедим! За него нажрусь я в дым!»

Стихотворение тринадцатилетней Юли, написанное к шестидесятилетию её бабушки.
«Бабушка милая, ты моё солнышко!
Звёздочка словно в ночи!
Ты от подушки пушистое пёрышко,
Ты от сердечка ключи!
Нет в этом мире милее старушки!
Ах, как люблю твои добрые ручки!
Ты для меня утешение в жизни,
Я тебя обожаю!»

Записка Витька маме:
«Мам! Я съел все блины! Но пожарил картошку, она на балконе в сковороде, потому что холодильник, кажется, сгорел. Не переживай! Да и зачем нам холодильник, если есть балкон, и пока зима. Целую, Витя. Приду к восьми. У меня сегодня лыжи»

Афоризм отца Нича, записанный перед Новым 2006 годом в «Книжке собственных мыслей и философских выводов»:
«Лето жизни! Оглянись! Впереди – Осень и печальная зимовка среди несбывшихся надежд…»

Стихотворение современного неизвестного поэта, запечатлённое голубым маркером в подъезде нашего дома на последнем этаже у дверей лифта:
«Я не поэт, я гражданин! Но быть хочу гражданкой!
Родился я, к несчастию, с ненужною деталькой…»

Сочинение Дрона, написанное им в третьем классе.
«Как я провёл лето.
Лето я провёл хорошо. Я был на даче с прабабушкой, бабушкой, дедушкой, мамой, папой и моим братом Петей. Ему два месяца. Всё лето я отгонял от него нашу кошку Басю. Но бабушка сказала, что не стоит. Потому что Бася нянчила даже меня. И я отошёл от Пети. Я пошёл с папой на рыбалку. Папа упал в речку. Потом мы сушили его брюки и рубашку на ёлке. Папу укусила муха. Папа стал грустный, и мы пошли домой. Вот как я провёл лето. Следующее лето мы проведём в Турции».

Надпись, сделанная продавцом мандаринов Гогоберидзе в гостевой книге ресторана «Тип-топ»
«Все люди братья, сёстры и люди!»



НОВЫЙ ГЕРОЙ: ИСТОРИЯ ЛЮБВИ.
ПОВЕСТЬ ВТОРАЯ

Достучаться до небес
Так легко и так смешно...

СЛОВАРЬ
Александр Пушкин. Поэт.
«Арбатская». Станция метро в Москве.
«Ароматный мир». Магазин алкогольных напитков.
Бартенев Пётр Иванович (1829–1912). Дворянин. Редактор-издатель, историк, археограф. Основатель и редактор журнала «Русский архив».
Брашек, Франтишек. Посол Чешской Объединённой Империи.
Белосельская, княгиня. Советчица.
Бенкендорф А. Х. (1783–1844). Граф, с 1806 года участник всех войн с Наполеоном. С 1826 года шеф жандармов.
Борх. Графы, один из древнейших аристократических родов в Европе; феодальные владельцы в южной Италии, перешли в Германию, где с ХII века владели графствами.
Вяземский П. А. (1792–1878). Князь, поэт и критик. В 1855–58 годах товарищ министра народного просвещения.
Гашек Ярослав (1883–1923). Чешский писатель-сатирик, автор антимилитаристского романа «Похождения бравого солдата Швейка во время мировой войны». К Чарльзу Гашеку никакого отношения не имеет.
Геккерен Луи-Борхард де Беверваард (1791–1884). Барон. Враг Пушкина. Влиятельный дипломат. С 1826 года посланник Нидерландов при русском дворе. В 1833 году взял под своё покровительство Дантеса, содействовал карьере этого молодого авантюриста, и в мае 1836 года усыновил его.
Гонзичек Первый. Император Чешской Объединённой Империи.
Данзас Константин Карлович (1801–1870). Товарищ по Лицею и секундант Пушкина на дуэли с Дантесом.
Дантес Жорж-Карл (1812–1895). Убийца Пушкина.
Д'Аршиак Огюст. Атташе французского посольства в Петербурге, родственник Дантеса и его секундант на дуэли с Пушкиным.
Дворницкая. Помещение для дворника.
Деньга. Старинная медная монета в полкопейки.
Дилетант. Тот, кто занимается наукой или искусством без специальной профессиональной подготовки (обычно не обладая углублёнными знаниями).
Дилижанс. Многоместная карета для перевозки пассажиров, почты и багажа.
Дирижёр. Лицо, управляющее оркестром, хором, оперным или балетным спектаклем, а также лицо, руководившее в старину танцами на балу.
Дунаевка. Музыкальная школа им. Дунаевского.
Дунаевский Исаак Осипович (1900–1955). Советский композитор.
Ефремов П. А. (1830–?). Библиограф.
Жуковский Василий Андреевич (1785–1852). Поэт–романтик, переводчик, друг Пушкина. После трагической дуэли безотлучно дежурит в квартире умирающего друга. Пушкин назначил Василия Андреевича своим душеприказчиком, и Жуковский сделал всё, что мог, чтобы спасти рукописи поэта и обеспечить его семью.
Ишимова Александра Осиповна (1804–1881). Писательница, знакомая Пушкина. Со-чинительница «Русской истории для детей».
Имбецил. Человек со скудным словарным запасом.
Кант, Иммануил (1724–1804). Немецкий философ. В 1755 году разработал космогоническую гипотезу происхождения солнечной системы из первоначальной туманности. В 1790 году выступил с учением о непознаваемых «вещах в себе» и познаваемых явлениях, которые образуют сферу бесконечного возможного опыта.
Медитация. Умственное действие, цель которого – приведение психики человека в состояние углублённости и сосредоточенности; сопровождается телесной расслабленностью, отсутствием эмоциональных проявлений, отрешённостью от внешних объектов. Методы медитации многообразны. Медитация играет важную роль в индийской философии и религии (особенно в йоге).
Михаил Павлович (1798–1848). Великий князь, четвёртый сын императора Павла Первого. Генерал-фельдцейхмейстер со дня рождения.
Нарышкины. Дворянский род в России 16–20 веков.
Николай Первый (1796–1855). Российский император.
Пацифизм. Антивоенное движение, участники которого отрицают всякие войны, в том числе национально-освободительные и революционные.
Пацифист. Сторонник пацифизма.
Праведник. 1. Человек, живущий согласно заповедям, моральным предписаниям какой-либо религии. 2. Тот, кто в своих действиях руководствуется принципами справедливости, честности, не нарушает правил нравственности.
Пророк. 1. Провозвестник и истолкователь воли Бога. 2. Предсказатель будущего.
Пушкин Сергей Львович (1767–1848). Отец поэта. Сам – поэт-дилетант. В период Михайловской ссылки 1824–1826 годов отношения Пушкина с отцом стали враждебными. Сергей Львович согласился взять на себя официальный надзор над опальным сыном, что вызвало серьёзный конфликт между ними.
Сатисфакция. В феодально-дворянском быту удовлетворение, даваемое оскорблённому в форме поединка, дуэли; требовать сатисфакции вызывать на дуэль.
«Современник». Журнал Пушкина. Издавался с апреля 1836 года.
Строганов Григорий Александрович (1770–1857). Граф, русский дипломат. Выступал в защиту христианских подданных в Турции.
Строгановы (Строгоновы). Крупнейшие русские купцы и промышленники. Из поморских крестьян. Бароны с 1722 года. Затем графья.
Чарлз, Рей (Рей Чарлз Робинсон). Певец, пианист, саксофонист и композитор. Родился в 1930 году. Начал играть на фортепиано в детстве. В шесть лет лишился зрения. Учился в музыкальной школе для слепых. Позднее сотрудничал с разными оркестрами. Первый успех – композиция «Исповедуя блюз». В 50–60 годы композиции и альбомы Рея Чарлза неизменно занимали верхние строчки списков популярности. Удостоен нескольких премий «Греми». Его имя занесено в «Зал славы рок-н-ролла». Рей Чарлз до сих пор выпускает пластинки, выступает с концертами, пишет музыку к кинофильмам и спектаклям. Его творчество оказало огромное влия-ние на современные ритм-энд-блюз, соул, джаз и рок-музыку.
Чарльз. Наследный принц Англии, принц Уэльский. К Чарльзу Гашеку никакого отношения не имеет.
Шикльгрубер (1889–1945). Настоящая фамилия Адольфа Гитлера, главного немецко-фашистского военного преступника.

НАЧАЛО ПУТИ

22 часа 59 минут. Я жду твоего звонка.
За окном падает снег.
Я маюсь у телефона. Ты обещала позвонить в одиннадцать.
Ты не звонишь.
Так можно прождать час или два, но телефон будет молчать, и я буду грызть ногти, и испытывать неприятные позывы в нижней части живота.
Я сползаю с подоконника и снова усаживаюсь на него, и глазею на ночные снежинки, летящие сверху вниз, как и положено – сверху вниз, сверху вниз…
Слушать музыку совершенно не хочется. И спать не хочется. И читать…
Я жду на подоконнике. Как ворона на ветке или петух на насесте. Тянет из щели, но мне наплевать. Нога занемела, и даже это не мешает мне ждать твоего звонка…
…А был бы я дворником, спал бы сейчас в своей дворницкой на каком-нибудь первом этаже и видел бы пьяный сон, про то, как не было у меня в жизни чистой юношеской любви с вечным ожиданием чего-то необыкновенного и очень хорошего…

23 часа 00 минут. Как я влюбился.
Это случилось давным-давно, когда я увидел дворника, подметавшего пляж.
Тебе когда-нибудь попадался такой дворник? Со стороны казалось, что он хочет сгрести бесконечный песок в одну кучу, и у него ничего не получается, но он с флегматичным упрямством продолжает махать метлой, раздражая чаек и одиноких ста-рушек.
В то июльское утро я влюбился в девушку. И её звали так же, как и тебя – Галя.
Ей было восемнадцать, а мне одиннадцать. Она была высокая, стройная и с золотыми волосами, а я был маленький и худой. Она походила на морскую богиню, а я уверил себя, что похож на муравья.
Её жених отвратительный тип с бритой головой – называл её Галой. Он болтал без умолку, говорил какие-то глупости, Галя тихо смеялась, а я готов был разорвать его на куски, или хотя бы укусить за ляжку. Почему-то у меня было безумное желание – вцепиться в его волосатую мускулистую ляжку и не отпускать её до тех пор, пока он не издохнет!..
У Гали была младшая сестра, а у младшей сестры – подруга, и они всё время дёргали меня, и хотели, чтобы я ловил их, и что-то кричали, словно чайки, своими пронзительными голосами на весь пляж, а я злился и молча бродил вдоль Балтийского моря.
Потом меня позвала мама. Мы пошли в кафе. Мама заказала огромное блюдо с моей любимой жареной картошкой и чудесной печёной форелью, осыпанной укропом и мелко нарезанными оливками. Я слопал всё до крошки. А на следующий день мы уехали домой.
Вот и всё…
…В то июльское утро, когда я влюбился в девушку с твоим именем, она случайно заметила мой взгляд.
Она подошла ко мне и посмотрела в мои глаза.
Она сказала:
– Не грусти. Это пройдёт…
Это не прошло.
Видишь? Не прошло.

23 часа 01 минута. Как мы познакомились.
Помнишь? Ты встала передо мной в метро, а я увидел тебя, и у меня перехватило дыхание.
Я поднялся со своего места, как в тумане, и пробормотал:
– С-садись… тесь, девушка!..
Ты покраснела.
– Спасибо, ответила ты.
Лохматый дедок с палкой оттолкнул тебя и уселся сам. Он зло уставился на нас, и, кажется, собирался сказать какую-то гадость, поэтому мы отошли к дверям.
Наша электричка мчалась по тоннелю.
После «Арбатской» я сказал:
– Меня зовут Сергей.
– Галя, – ответила ты.
Мне удалось вздохнуть полной грудью.
Я смотрел на тебя сверху вниз. Я не мог отвести глаз. Ты была высокая, стройная и с золотыми волосами. На сквозняке они щекотали мне нос.
Ты улыбнулась мне.
Потом я сделал что-то невероятное.
Я нагнулся и поцеловал тебя в губы, прикрытые прохладными волосами.
У тебя весело сморщился нос, и ты снова улыбнулась.
– Как в сказке, – прошептала ты.
– Да, – прошептал я.
Потом мы катались в метро два или три часа и боялись выбраться из нашего подземного царства наверх, наверное, потому, что там, в городе, нас могли встретить огнедышащие драконы и сожрать с потрохами.
Но всё обошлось. Во всяком случае, в тот вечер…
…Да, всё закончилось самым чудесным образом. И даже тётка в лифте, когда я провожал тебя до квартиры, не сдержалась и пропела:
– Ой, не могу! Как в сериале…
Мы вышли из лифта, держась за руки. Мы светились, как два китайских фонарика.
Тётка уехала дальше – торжественная и удивлённая. Наверное, мы стали частичкой её жизни…

23 часа 02 минуты. Чему я не перестану удивляться.
Я никогда не перестану удивляться тому бесшабашному нахальству, с которым вторгаются в мою жизнь ночные загулявшие личности.
С улицы – заснеженной и притихшей – доносится нестройное многоголосье:
– А я милого не встречу!
Ну её – ночную встречу!
Полюбила сгоряча!
Гинеколога – врача!
Я захлопываю форточку. Она не захлопывается – рассохшаяся форточка нашего уютного стареющего дома.
Я мчусь во Вселенной, мимо божественных звёзд, скрытых за пеленой снега. Я лечу в любви, похожей на лёгкую барабанную дробь…
Я прислушиваюсь к себе. Это бьётся сердце. Бесчисленные жилки пульсируют в моём теле.
Я сижу на не очень широком подоконнике, и звёзды всё зажигаются и зажигаются в разных уголках моей Вселенной.
…Но я милую встречу и увижу в глазах
Ненасытные встречи. В онемевших словах
я признанье услышу и страстное: «Ах!»,
растопившее льдинки в застывших снегах…
Я никогда не перестану удивляться моему подоконнику, на котором можно размышлять о любви и жизни хоть целую вечность.

23 часа 03 минуты. Праведники.
Я целовал твои ладони. Они были влажные и тёплые, и отзывались на каждое моё прикосновение.
Я стоял перед тобой на коленях, а ты сидела на табуретке. И всё это происходило на кухне в темноте и при слабых отблесках света, которые время от времени долетали с улицы.
Я зарылся в тебя носом. Я замер.
Ты что-то произнесла, а потом засмеялась, и голос у тебя был странный, удивлённый, растерянный.
– А? – спросил я.
– Всего несколько часов назад мы даже не были знакомы, – сказала ты.
– Были, – возразил я. – Я всегда чувствовал, что ты находишься где-то рядом!..
Ты снова засмеялась.
– Сумасшедший дом! – сказала ты.
– Можно я останусь на ночь? – неожиданно вырвалось у меня.
Ты расстроилась:
– Как?! Как ты останешься?! Сейчас придёт мама! С работы!..
– Я всё объясню ей! – сказал я.
– Сумасшедший дом! – рассердилась ты. – Сумасшедший дом!!! Ты ненормальный! И я ненормальная! Но мама у меня самая обыкновенная нормальная женщина! Так что, давай, вставай и иди, а завтра мы встретимся!
– Не прогоняй меня! – взмолился я.
Ты заплакала.
И я заплакал!
Ты помнишь? Я ведь тоже заплакал. Со мной ещё никогда не происходило ничего подобного. Я не мог расстаться с тобой. Я хотел обнять тебя, повалить прямо на пол и целовать до безумия.
Ты, наверное, подумала о том же, потому что схватила меня за шиворот и поволокла в прихожую, а я, хоть и сопротивлялся, но как-то по-щенячьи, размахивая лапами и повизгивая.
– Всё! – бросила ты напоследок. – До завтра! До вечера! Позвони мне утром!..
Перед этим ты чмокнула меня в подбородок.
Дверь захлопнулась.
Я пнул ногой резиновый коврик. Потом я решил опуститься на ступеньку рядом с дверью и просидеть так до утра, но в этот самый момент заработал лифт.
«Сейчас сюда приедет самая нормальная мама!» – подумал я с ужасом.
Я помчался вниз, перепрыгивая через ступеньки, рискуя свернуть себе шею, и когда вырвался из этого грохочущего подъезда на свободу и вздохнул всей грудью, я нокаутировал морозный воздух кулаком и проорал на всю улицу:
– Я люблю тебя!!!
Я поискал глазами твои окна, но я не знал ещё толком, где они находятся. За одним из стёкол я увидел какую-то старуху. Она улыбалась.
Она улыбалась мне! И мне стало страшно. Я подумал: «А вдруг это ты? Ты превратилась в старушку, потому что пока я сбегал по лестнице, прошло сто лет?..»
«Сумасшедший дом!» – услышал я твой голос и немного успокоился. Но чтобы совсем придти в себя, я помчался к метро. Я мечтал поскорее нырнуть в него, чтобы добраться до дома и до своей постели. Мне безумно хотелось спать…
Наконец я очутился дома, сделал маме с папой ручкой, отказался от чая, дополз до кровати и забылся сном праведника.
Все влюблённые – праведники. На первых порах, уж точно.

23 часа 04 минут. Сумасшедший сон: начало.
А может, мы и не праведники?
Иначе, с какого такого перепугу мне приснился в ту ночь этот сумасшедший сон о том, как я отправился искать Дирижёра?!.
…Сначала я просто ехал в метро. Я ехал и ехал в электричке семь дней и ночей, зажатый между двух старушек, которые были очень похожи на ту самую старушку из окна твоего дома. И каждую из них звали Галей.
– Галька-то расфуфырилась! – брезгливо заметила первая старушка.
– От Гальки и слышу! – парировала вторая.
– Галька-а! – нараспев грозилась первая. – Щас приедем, всё Пахомычу расскажу!
– А я первая расскажу!..
Так они переругивались, а я дремал и мечтал увидеть ещё какой-нибудь сон, потому что мне ужасно надоело прислушиваться к разговору этих глупых старушек.
Но нет, мне больше ничего не снилось, и я изнывал от тоски… И когда мне совершенно стало невмоготу, и я решил наорать на старушек, чтобы они заткнулись или хотя бы перестали молоть всякую ерунду, наш машинист объявил по радио:
– Поезд дальше не пойдёт, хоть вы тресните!!!
Я подумал: «Чудесно! Избавлюсь от старух, и отправлюсь искать Дирижёра пешком…»
Тут меня встряхнули, вынесли из вагона, и я оглянулся.
Покинутая нами электричка сияла вдоль платформы. Затем хлопнули двери, и поезд покатил себе дальше, постукивая на стыках: «Чуки-чук, чуки-чук…»
– Ну и ну! – сказал бородатый пассажир в цилиндре. – А машинист – шутник!.. Взял и укатил без нас…
«Но это же хорошо! – подумал я. – Значит, все могут идти, куда захотят!..»
Старушки скривили рты и передразнили машиниста:
– Поезд дальше не пойдёт!.. Жульё бесстыжее!.. Всё Пахомычу передадим! Он вам ещё покажет Кузькину мать!..
Они грозились злыми кулачками, а я тем временем очутился на улице.
И хоть небо над городом было серое-пресерое, уж слишком серое, настроение у меня поднялось.
«Здесь я быстрее отыщу Дирижёра!» – радовался я, шагая по древним московским улочкам.
Я шагал, я улыбался собственным мыслям, но, признаться честно, не очень понимал, кто такой этот самый Дирижёр…

23 часа 05 минут. Выбор.
Всё перемешалось в моей бедной голове: сны и правда. Я отмахиваюсь от ненормальных снов. Я принимаюсь думать только об одном – о твоём звонке.
Ты не звонишь.
По идее, я могу взять мобильник, нажать на кнопку и услышать тебя. Но тогда всё исчезнет. Навсегда! Всё полетит в Тартарары, потому что мой звонок не решает ничего, потому что позвонить должна ты. Только ты.
С чего начались наши неудачи? Да, верно, с того самого вечера, третьего вечера нашей любви, когда возникла она Галя Вторая, когда она тут же взялась за своё чёрное дело…
Вообще-то, справедливости ради надо признать – раньше она была не Второй, а просто Галей. Моей Галей, такой же, как и ты сейчас.
Лучше бы она не существовала никогда! Никогда! Эта вздорная Афродита, рождённая из пены шампуня! Капризная, глупая, расфуфыренная девчонка!
Ты другая. Я никогда не сравню тебя с древнегреческой богиней, пропахшей бальзамами для волос. Ты ни на кого не похожа. Ты это ты. Ты и есть настоящая любовь…
Но жизнь штука непонятная. Вы – две Гали – вы небо и земля, но вас связывает одна общая штука, и эта общая штука – я.
Меня невозможно поделить, я должен достаться только одной из вас: тебе или ей.
Лично я уже сделал свой выбор. Но, оказывается, это ещё ничего не значит.

23 часа 06 минут. Ожидание.
Я позвонил тебе по мобильнику ровно в девять. Я разбудил тебя.
Первым делом я задал идиотский вопрос, но тогда он показался мне верхом блаженства.
– Какого цвета у тебя подушка и одеяло?
Ты ответила.
Подушка оказалась розовой с белыми овечками, одеяло – голубым с розовыми поросятами.
Я представил, как ты лежишь на розовой подушке под голубым одеялом, и дико приревновал тебя к белым овечкам и розовым поросятам...
Мы договорились о встрече. Ты сказала, что освободишься только к четырём, потому что сегодня, как назло, зачёт по сольфеджио.
– Что? – переспросил я. – По сольфеджио? Ты занимаешься музыкой?
– Да, – ответила ты и рассмеялась.
Мы целых пятнадцать часов были без ума друг от друга, но даже не знали, кто есть кто!..
Ты оказалась студенткой первого курса вокального отделения музыкального училища. Я – меломаном, который готовится в это училище поступить, а также слушате-лем двухгодичных джазовых курсов Дунаевки.
Мы поболтали ещё минут двадцать, а потом, скрепя сердце, распрощались, и пасмурный день невыносимо нудно потянулся к четырём часам.
Я почистил зубы, побренчал на гитаре, полистал историю за одиннадцатый класс – от школы меня никто не освобождал. Я хоть и экстерн, и не посещаю занятий, но обя-зан «сдавать экзамены за самолично пройденный курс того или иного предмета один или два раза в учебном году». Экзамен по истории у меня, между прочим, в понедельник, через три дня.
После истории я принял душ, выпил утренний кефир, поболтал с мамой, вывел собаку на утренний моцион, перекинулся парой слов с Лёвой из соседнего двора, вернулся домой, снова побренчал на гитаре, написал стих.
Ожидание
Сверкает солнце,
Первый снег блестит,
И мне не спится
С ночи до зари.
И ночь длиннее
Солнечного дня,
И мне всё больше
Грустно без тебя.
Когда придёшь ты
Мой любимый друг?
Ах, снова звёзды
Замыкают круг.
Я люблю поэзию. Особенно свою. Без ложной скромности.
После сочинительства, я занервничал – приближалось время свидания!
Я снова принял душ. Я даже побрился, хотя брить, в общем-то, было нечего, потом я оделся во всё чистое, чем вызвал недоумение мамы, отказался от обеда и умчался к тебе, чтобы расцеловать в обе щеки, в глаза, в нос, в волосы, и прижаться к тебе у всего города на виду, у всей нашей белокаменной прекрасной столицы!

23 часа 07 минут. Сумасшедший сон: продолжение.
Я бежал среди древних московских домов, как бездомный пёс, учуявший что-то далёкое, но определённое. Я бежал бы так и бежал до цели, но какая-то маленькая рыжая женщина, проходившая мимо, подскочила ко мне и спросила:
– Простите, Вы не скажете, где тут Музей мётел и веников?
– Прямо и налево, – ответил я и остановился, как вкопанный.
Женщина ускакала на одной ножке, а мне отчего-то стало очень печально.
«Боже мой, Боже мой… – затосковал я. – Боже… Я и ведать не ведаю, где находится Музей мётел и веников. И, наверное, никто в целом мире и, в частности, на данной улочке, зажатой древними московскими дворами, никто не знает этого!.. Но почему же я послал маленькую рыжую женщину в неизвестном мне направлении?!! Может быть, оттого, что я сам ищу Дирижёра, но никак не могу отыскать его? Ох, Господи, избавь меня от тоски! Избавь от серого неба над городом! Избавь меня от неведения! Я должен встретиться с Дирижёром! Помоги мне, пожалуйста!..»
Но синее небо надо мной не раскрылось. И я подумал: «Ну и что! Я всё равно найду его, и разговор состоится!..»
Размышляя так, я неожиданно для себя оказался в местности, которую в сказке описали бы следующим образом: «пришёл туда – сам не знаю куда». Давным-давно русалки, ведьмы и колдуны свили здесь чудное для колдовских деяний своих гнёздышко, чтобы ежечасно, ежеминутно, ежесекундно высасывать соки из путников.
К счастью, никого из волшебных существ не оказалось нынче в этой дыре. Только одинокий подвыпивший дворник сказал мне:
– Вы обронили деньг.
Я сказал:
– Возьмите её себе.
А дворник сказал:
– Это очень кстати. Я на неё напьюсь, как сапожник… Налакаюсь и свалюсь в канаву. Или под забор. А домой не пойду. Потому как, я хоть и пьяница, но не желаю, что-бы меня обзывали всякими нехорошими словами типа...
И дворник перечислил все нехорошие слова, и некоторые он повторял дважды, и всё это продолжалось минут пятнадцать. Но я уже никуда не торопился, потому что Дирижёром в этих местах и не пахло.

23 часа 08 минут. На всю жизнь.
Я бы целовался с тобой весь вечер, но мы задохнулись в поцелуе, а потом ты выпалила:
– Я пить хочу!
– Давай шампанское!!! – заорал я.
На нас оглянулась половина прохожих.
– Давай! – ты принялась отплясывать танец племени мумба-юмба.
На нас оглянулась оставшаяся половина проплывающей мимо толпы.
– Но я не хочу в бар! – сказала ты.
– А я тоже!
Мы заскочили в «Ароматный мир» и накупили ворох шампанского – целых три бутылки!
– Я хочу бублики! – зашептала ты мне на ухо.
Мы накупили бубликов в булочной, а потом спрятались от всего мира в заброшенном скверике, уселись с ногами на скамейку, и я выстрелил из шампанского, и мы пили его, давясь от смеха и счастья, прямо из горлышка.
– Обабеные бубики! – вздыхала ты.
– Что? – веселился я.
– Бубики обаденные! – ты фыркала, а я совал тебе в рот бублики и требовал:
– Скажи: «Обалденные бублики!» Ну!
Ты отбивалась, а я лез целоваться.
С неба сыпался ноябрьский снег, но нам было жарко, потому что шампанское в десятый раз ударило нас в голову, и мы любили друг друга…
– Нет, мне всё-таки холодно! – ты поёжилась. – У меня попа замёрзла.
– У меня тоже, – я вскочил со скамейки.
Уже стемнело. Город подмигивал нам бесчисленными огоньками – манил куда-то.
– А куда? – ты угадала мои мысли. – Куда он нас манит? Нас не надо манить!
Я радостно кивнул в ответ.
…Третью недопитую бутылку шампанского мы подарили бомжу и запрыгнули в трамвай. Он покатил по вечерней Москве, позвякивая и дребезжа, а мы держались за руки и запоминали каждое из этих мгновений на всю жизнь.

23 часа 09 минут. В те времена телефонов ещё не было.
Всю мою жизнь на небольшой книжной полке у подоконника, которую когда-то приделал к стене ещё мой дед, стоят десятка два книг, совершенно разных по тематике, но связанных одной судьбой – судьбой этой полки, приделанной дедом на века.
У меня приличная библиотека. В ней в основном современные авторы. А дедушкина полка, словно бельмо на глазу, мутным пятном пристроилась у окна. Несколько раз я пытался отодрать её от стены, но в итоге я понял, что это бессмысленное занятие. Полка осталась на месте со всем своим содержимым, к которому у меня после безуспешной борьбы появилось стойкое уважение.
Я редко прикасаюсь к книгам этой странной надподоконной библиотечки. Но одна из её составляющих порой манит меня, не смотря на то, что я знаю её практически наизусть. Время от времени я беру её с полки, раскрываю и читаю от начала до конца все тридцать три её странички, потемневших от времени.
Это – тоненькая брошюрка, вернее то, что от неё осталось. У неё нет ни обложки, ни первых страниц, и она доживает свой век.
В ней описана дуэль Пушкина с Дантесом.
…Я протягиваю руку и собираюсь взять «Дуэль» с полки. Но затем я передумываю. Я просто вспоминаю, читанное мною десятки раз.
«Пушкин – гр. А. Х. Бенкендорфу, 21 ноября 1836 г.
Утром 4-го ноября я получил три экземпляра анонимного письма, оскорбительного для моей чести и для чести моей жены. По виду бумаги, по слогу письма, по манере изложения я в ту же минуту удостоверился, что оно от иностранца, человека высшего общества, дипломата. Я приступил к розыскам. Я узнал, что в тот же день семь или восемь лиц получили по экземпляру того же письма, в двойных конвертах, запечатанных и адресованных на моё имя. Большинство из получивших эти письма, подозревая какую-нибудь подлость, не переслали их мне…»
Не переслали их…
Будь во времена Пушкина телефоны, эти люди, получившие грязные анонимки, ему бы не перезвонили… Да… не перезвонили бы… Не все ведь оказались подонками… Впрочем, кто-то же оказался…
Телефон молчит. Я смотрю на него и жду твоего звонка.

23 часа 10 минут. Сумасшедший сон: продолжение.
Я взглянул на мертвецки пьяного дворника, он лежал у моих ног в луже, покрытой корочкой льда.
И когда он успел нализаться на мою деньгу?
Я подхватил его под мышки и прислонил к стене.
– Не надо благодарностей! – промычал дворник.
Я пошёл дальше.
Я всё время мечтал о той самой минуте, когда я найду Дирижёра и, побеседовав с ним о нашем деле, затем приглашу его в наш дом.
И мы придём, и ты отворишь нам дверь, и мы пройдём в комнаты, скинув с себя пыльные одежды. Мы умоемся с дороги, и ты напоишь нас, накормишь и, может быть даже, сыграешь на гитаре и споёшь нам какой-нибудь романс. И Дирижёр будет очарован тобой и, отведя меня в сторонку, шепнёт мне:
– Я Вам так завидую!.. Я так…
…Но тут мои мечты прервались, потому что ко мне подошёл бритый наголо юноша в тёмных очках и спросил:
– Молодой человек, Вы не скажете, который час?
– Около двух, – ответил я и подумал: «Где-то я его видел…»
– Ах, около! – закричал юноша, наотмашь ударив меня по левой щеке.
Я схватился за щёку, и он ударил меня по правой.
– Сволочь! Ублюдок! – орал юноша.
Он бил меня по голове, по ушам, в живот, а я думал: «Когда же я потеряю сознание?»
И в тот же самый миг я очнулся в темнице.
«Какой я ещё маленький, – размышлял я, – мне всё ещё снятся страшные сказки, в которые я верю даже после пробуждения. Пора бы пробудиться…»
Но сновидение моего сновидения затянулось. К тому же рядом с собой я разглядел чью-то скорчившеюся фигуру. Фигура застонала и поглядела в мою сторону. Лицо у неё было старушечье, а голос густой, как у мужчины.
– Я курить хочу, – пробасило лицо, – товарищ!
«Может быть, я сошёл с ума, – подумал я. – А может быть, и нет. Но, кажется, я сижу в подземелье. Я, наверное, арестант. А вот это лицо – тоже арестант, и оно обращается ко мне. Поэтому я обязан что-то сказать».
– Да, товарищ?! – отозвался я.
– Товарищ! – воскликнуло лицо. – Я курить хочу!
– Простите, товарищ! – извинился я. – Но с некоторых пор я не курю!
– Чего так? – удивилось лицо.
– Потому что я бросил, – грустно объяснил я.
– А вот и я брошу! – пообещало лицо, обдавая меня знакомым до боли перегаром.
– Хе-хей! – обрадовался я. – Да Вы же, Вы же – тот самый дворник!
– Да, – сказал дворник, махнув рукой, и темницы пали.
Мы вышли на улицу, но вскоре оказались в дворницкой.
И дворник рассказал мне, что случилось на самом деле.

23 часа 11 минут. Пустые трамваи и воспоминания.
Освещённые фонарями деревья, словно причудливые свечи кем-то придуманного гигантского пирога, таяли в ночи, а мы всё ехали и ехали в трамвае и убаюкивали нашу любовь.
– Представляешь, – сказала ты, – когда-нибудь мы станем старыми...
– Может быть, – ответил я. – Ещё надо дожить.
Ты посмотрела на меня очень серьёзно.
– Мы будем жить долго, – сказала ты.
– Это хорошо, – ответил я.
– Все так думают, – проскрипел сидевший перед нами старик в сером пальто.
Он даже не обернулся.
Мы ничего не ответили.
Трамвай остановился, старик поплёлся к выходу.
В вагоне были только ты, я и этот самый старик.
У дверей он всё-таки посмотрел на нас своими бесцветными глазами и сказал:
– Чего расселись? Конечная… Дамы и кавалеры!.. Кха!..
Ты зашевелилась.
– Сиди! – я обнял тебя за плечи.
– Кха!.. – осклабился старик и вылез из вагона.
Он побрёл по тёмной площади, среди пустых трамваев и собственных воспоминаний.
– Мне его жалко, – сказала ты.
Я промолчал.
Трамвай дёрнулся и повёз нас – даму и кавалера – назад, туда, откуда мы начали своё трамвайное путешествие.

23 часа 12 минут. Никак не меньше.
Анонимный «Диплом», полученный Пушкиным 4 ноября 1836 года, гласил:
«Великие кавалеры, командоры и рыцари светлейшего Ордена Рогоносцев в полном собрании своём, под председательством великого магистра Ордена, его превосходительства Д. Л. Нарышкина, единогласно выбрали Александра Пушкина коадъютором (заместителем) великого магистра Ордена Рогоносцев и историографом ордена.
Непременный секретарь: граф Борх».
Много раз я собирался выяснить, кто они – Д. Л. Нарышкин и граф Борх, но всё как-то забывал, да и какая, впрочем, разница, кем они были?
Когда я читал эти строки, во мне вспыхивали не злоба или возмущение, я недоумевал. У кого поднялась рука сочинить эту подлость и отослать её Пушкину? Что за жалкая личность всё это придумала?
И вспомнив старика из трамвая, я вдруг понял – это был такой же жалкий старик! Состарившийся не телом, а душой! Человек с омертвевшей совестью! Человек, который и слыхом не слыхивал, что такое любовь.
Когда бывало в старину
Являлся дух иль привиденье,
То прогоняло сатану
Простое это изреченье:
«Аминь, аминь, рассыпься!». В наши дни
Гораздо менее бесов и привидений;
Бог ведает, куда девалися они.
Но ты, мой злой иль добрый гений,
Когда я вижу пред собой
Твой профиль, и глаза, и кудри золотые,
Когда я слышу голос твой
И речи резвые, живые –
Я очарован, я горю
И содрогаюсь пред тобою,
И сердцу, полному мечтою,
«Аминь, аминь, рассыпься!», – говорю.
Ах, как это верно – «я содрогаюсь пред тобой!..»
Но в одном я не согласен с Вами, Александр Сергеевич. Бесов и привидений в наши дни никак не меньше, чем в глухую старину.

23 часа 13 минут. Сумасшедший сон: продолжение (что случилось на самом деле).
– Ты, сынок, – начал свой рассказ дворник, – прислонил меня к стене. А я тогда припомнил, как ты, сынок, одарил меня денежкой, а я взял и напился мертвецки. И я решил для себя: «Этот молодой человек – благородных, можно сказать, кровей, потому что он не брезгует отвратительно перегарным дворником, когда иная… иной индивидуум может и пнуть такого дворника сапогом и грязно обматюгать. Такого моло-дого человека следует запомнить и при случае уважить. Такие молодые люди редко встречаются на жизненном пути. И хорошо, что они ещё встречаются... И тут, сынок, к тебе подскочил прыщавой внешности бритый наголо юноша, да и что есть мочи вма-зал тебе промеж бровей без всякой на то видимости... Протрезвев на мгновение, я оттолкнулся от промёрзшей стены и, паря над мостовой, приблизился к юноше. Испу-гавшись метлы, юноша взмолил о пощаде. Но я не внял его мольбам. И воздалось ему по делам его... Мы же сынок, добрались проходными дворами до моей каморки, где ты и пришёл, так сказать, в чувство, и где я имею желание угостить тебя кружеч-кой густого дворницкого чая.
– Спасибо, – ответил я. – Я очень люблю дворницкий чай.
Уложив меня на свой лежак и заботливо укрыв шотландским пледом, дворник поднёс мне кружку горячего дворницкого чая.
– Сынок, – произнёс дворник, – разреши представиться?
– Да-да, конечно! – ответил я.
– Величают меня… – дворник замялся.
Я отхлебнул из кружки.
– Запамятовал, так сказать... – смущённо пробормотал дворник. – Но это ничего, я того… сейчас вспомню… Меня же зовут этим... Как его? Александром Сергеичем!.. Как поэта!
И просияв, дворник Александр Сергеич продекламировал:
– Хоть, впрочем, он поэт изрядный,
Эмилий человек пустой.
– Да ты чем полон, шут нарядный?
А, понимаю: сам собой;
Ты полон дряни, милый мой!
Затем дворник Александр Сергеевич включил телевизор.
За немытым сто лет окном дворницкой двадцать первый век готовился к своим вечерним занятиям.

23 часа 14 минут. Я расскажу.
Я сказал:
– Я хочу познакомить тебя с моими родителями.
– Уже поздно, – засомневалась ты. – Неудобно как-то… И мама будет волноваться…
– А папа? – спросил я.
– Он с нами не живёт, – ответила ты.
– Почему? – спросил я глупо.
– По-то-му, – ответила ты по слогам.
– Почему? – упрямо повторил я.
– Зачем тебе это? – спросила ты.
– Я хочу знать о тебе всё, – ответил я.
– Но я же не могу рассказать тебе всю свою жизнь! – сказала ты. – Я не могу рас-сказать тебе про все свои радости и переживания, про все свои печали, про свою злость, про свою гадость, про своё счастье, про каждый день. Да я и сама всего не помню.
– А я помню, – сказал я. – Я тебе обязательно расскажу.
– Что? – ты улыбнулась.
– Я тебе расскажу про то, как я появился на свет! Я помню! Честное слово! Мне никто не верит, а я помню! Я помню кафельную стену в операционной и даже огромные руки врача! Я помню кричащую женщину! Это была моя мама. Я помню всё!
– Нам не хватит всей нашей жизни! – засмеялась ты. – Если ты начнёшь свой рассказ, он никогда не закончится. А я ведь тоже люблю поболтать.
– Жаль, – вздохнул я. – Ты многое потеряла.
– Нет, – сказала ты. – Я нашла тебя.
А потом я всё-таки потащил тебя к нам домой. И твоя дорогая мама перестала вол-новаться после того, как я позвонил ей по мобильнику, представился и сказал, что я – её будущий зять, и мы сейчас направляемся ко мне, а потом заявимся к вам.
Она совершенно успокоилась! Во всяком случае, в ту минуту, когда я разговаривал с ней, я был в этом абсолютно уверен.

23 часа 15 минут. Имею честь…
Пушкин – барону Геккерену, 26 января 1837 г.
«Господин Барон!
Позвольте мне подвести итог всему, что случилось. Поведение вашего сына было мне давно известно и не могло оставить меня равнодушным. Я довольствовался ролью наблюдателя с тем, чтобы вмешаться, когда почту нужным. Случай, который во всякую другую минуту был бы мне крайне неприятен, пришёлся весьма кстати, чтобы мне разделаться: я получил анонимные письма. Я увидел, что минута настала, и воспользовался этим. Вы знаете остальное: я заставил вашего сына играть столь жалкую роль, что жена моя, удивлённая такой трусостью и ни-зостью, не могла удержаться от смеха; душевное движение, которое в ней, может быть, вызвала эта сильная и возвышенная страсть, погасло в самом спокойном презрении и в отвращении самом заслуженном.
Я принужден сознаться, Господин Барон, что ваша собственная роль была не особенно приличной. Вы, представитель коронованной главы, – вы отечески служили сводником вашему сыну, по-видимому, всем его поведением (довольно, впро-чем, неловким) руководили вы. Вы, вероятно, внушали ему нелепости, которые он высказывал, и глупости, которые он брался излагать письменно. Подобно старой развратнице, вы подстерегали мою жену во всех углах, чтобы говорить ей о люб-ви вашего незаконнорожденного или так называемого сына…
Вы хорошо понимаете, господин Барон, что после всего этого я не могу терпеть, чтобы моё семейство имело малейшее сношение с вашим. Под таким усло-вием я согласился не давать хода этому грязному делу и не опозоривать вас в гла-зах нашего и вашего двора, к чему я имел возможность и что намеревался сде-лать. Я не желаю, чтобы жена моя продолжала слушать ваши родительские увещевания. Я не могу позволить, чтобы ваш сын после своего гнусного поведения осмеливался разговаривать с моей женой и ещё того менее – обращаться к ней с казарменными каламбурами и разыгрывать перед нею самоотвержение и несчастную любовь, тогда как он только подлец и шалопай. Я вынужден обратиться к вам с просьбой положить конец всем этим проделкам, если вы хотите избежать нового скандала, перед которым я, поверьте мне, не остановлюсь.
Имею честь быть, Господин Барон,
Ваш покорный и послушный слуга
Александр Пушкин».

23 часа 16 минут. Сумасшедший сон: продолжение (мир устал от мировых войн!)
В телевизоре появилась голова посла Чешской Объединённой Империи Франтишека Брашека.
Голова заверещала в эфир:
– Граждане Объединённой империи! Напоминаем! Во всём мире наступил мир! Мы призываем весь мир помнить о том, что весь мир отныне и вовеки будет процветать в мире и согласии! Мир устал от войн: мировых и междоусобных!.. Распоряжение о мире во всём мире с благосклонного согласия своей ненаглядной супруги заверил личной подписью император Чешской Объединённой Империи Гонзичек Первый!.. Да будет он благословенен и сыт!..
Франтишек Брашек поднял свои маленькие ручки в рукопожатии, и телевизионная передача прервалась до вечера.
– Да-а-а... – протянул дворник Александр Сергеич. – Житуха пошла!.. Мир во всём мире!.. Молодцы чехи! Верю – наведут порядок, наведут! Молодцы!..
Я допил дворницкий чай и отставил пустую кружку на журнальный столик, застланный газетой.
– Я желаю увидеть в ночи ту звезду, – начал я.
– Чего, сынок? Чайку плеснуть? – дворник Александр Сергеевич услужливо придвинулся ко мне.
Я продолжал, подавляя зевок:
– Что стремглав, от отчаянья, бросится в бездну…
Ну а после за нею я следом пойду
И слечу в опалённую пламенем Этну.
– Байрон? – постарался угадать начитанный дворник.
– Гонзичек Первый, – ответил я. – Из раннего.
– Ну да, ну да, – закивал дворник. – Как же я запамятовал!.. Он ведь у нас из этих… из поэтов…
Я отвернулся к стене и закрыл глаза.
Назавтра меня ожидала долгая и непонятная дорога к Дирижёру.
– Спи, сынок… Покойной ночи… – пожелал мне дворник Александр Сергеевич и задул свечу.

23 часа 17 минут. А мне?!.
Дверь открыл мой встрёпанный папа и, увидев тебя, тут же нырнул в спальню. Он был в одних трусах.
– Серёжа! – крикнула мама из кухни. – Это ты? Это Серёжа?
– Да! – завопил папа маме. – И не один!
Наш Гансик гавкнул для приличия, потом завилял своим крысиным хвостом и через секунду уже норовил взобраться к тебе на руки. Его любвеобильность не имеет границ.
– Таксик!.. – засмеялась ты. – Он похож на тебя!
– Он похож на меня! – крикнул из-за двери папа.
– Не один? – появилась мама.
Продолжая сидеть на корточках перед блаженствующим псом, ты кивнула:
– Здрасьте…
– Здравствуйте, – мама растерянно уставилась на меня.
– Мама, – я полез к ней целоваться, словно годовалый щенок. – Это Галя! Я люблю её, а она любит меня!
Мама совсем растерялась. Она обняла меня одной рукой, а другой сделала какое-то движение, и вдруг рядом со мной оказалась ты, и мама обняла нас обоих.
Всё это было странно и неожиданно. И мы стояли в прихожей молча и уткнувшись друг в друга ночами.
– А мне можно? – раздался папин голос.
Не дождавшись ответа, он задушил нас в объятиях.

23 часа 18 минут. Как превращаются в пацифиста.
Мой отец писатель. Он пишет добрые детские книжки. Уже много лет он пытается их издать. Но издатели отказываются от них под предлогом «забитого портфеля на этот год».
Только папа всё равно продолжает писать. Он надеется, что хоть кому-то понравятся его сказки и повести, и у него выйдет книжка. Иногда он отчаивается, но это быстро проходит.
Мой отец учился в двух высших учебных заведениях. Сначала он был инженером-электриком, затем он стал сценаристом. А вообще, он зарабатывает на жизнь изданием детских газет. Их у него четыре. Он работает целыми днями, лишь бы поддерживать тираж. А мама ему помогает. Вот такая у нас семья.
С некоторых пор я стал неплохо зашибать денежку установкой компьютерных программ разным бедолагам – в основном моим сверстникам, которые ни фига не смыслят в компах. И жизнь нашей семьи стала не такой печальной.
Раньше, время от времени папа собирался объявить миру войну. Затем он ушёл в глубокое подполье. Нынче он превращается в пацифиста.
Кто там выдумал, что духовное важнее материального? Как ни крути – деньги решают многое.
Хотя в некоторых вещах власть и деньги – это пшик.
Некто Бартенев отмечал в своих воспоминаниях следующее:
«Дантес, который после письма Пушкина должен был защищать себя и своего усыновителя, отправился к графу Строганову; этот Строганов был старик, пользовавшийся между аристократами особенным уважением, отличавшийся отличным знанием всех правил аристократической чести. Этот-то старец объявил Дантесу решительно, что за оскорбительное письмо непременно должно драться, и дело было решено».
Согласитесь, власть и деньги не прибавили этому старому маразматику Строганову ни ума, ни совести.

23 часа 19 минут. «Правда жизни».
Как-то раз я сидел в кафе под открытым небом и ждал Макса. Я потягивал из бу-тылки «Хайнекен».
Из динамика лилось «Somewere Over The Rainbow» – «Где-то за радугой». Не знаю человека, которому не нравилась бы эта песня. Мама, например, от неё расцветает на глазах, стоит ей услышать первые аккорды. Особенно, когда поёт Рэй Чарльз.
Я сидел и плыл по волнам блаженства.
Делать было абсолютно нечего. Я должен был встретиться с Мэком в три часа, а было всего лишь два.
Стоял один из тех невообразимых августовских дней, когда солнце властвовало над городом, а прекрасная половина человечества воспользовалась этим и сбросила с себя всё лишнее. Класс!..
Я сидел и балдел, любуясь прелестями бытия…
В кафе было немного людей, и, кажется, все они были довольны жизнью. Так мне, по крайней мере, казалось.
Слева от меня старички-иностранцы потягивали сок и глазели по сторонам. Напротив – миловалась парочка. Справа – иссиня-чёрный негр с удовольствием поглощал хачапури, запивая слойку пивом. А за самым крайним столиком у входа потрясающая блондинка загадочно улыбалась официанту.
Бог ты мой! Какой у неё был бюст!
– Уважаемый, вы предпочитаете поэзию или беллетристику? – передо мной, словно из-под земли, вырос старикашка с портфелем.
Я внутренне поморщился, потому что этот тип загородил собой обладательницу волшебного бюста.
– Что? – буркнул я.
– Разрешите представиться! – старикашка протянул костлявую ладонь. – Василий Никифорович! Хе-хе! Собственной персоной! Разрешите, так сказать, присесть?
– Да… – вяло согласился я, заглядывая ему за спину.
Старикашка сел на краешек стула.
Красотки не было. Она исчезла из моей жизни так же внезапно, как и появилась.
– Благодарю, – вежливо произнёс старикашка.
Такие типы всегда начинают издалека, знакомя рассказчика с блеклыми всплесками собственной жизни, а в итоге опускаются до банальной просьбы помочь деньгами.
Я терпеливо ждал.
– Я поэт! – начал старикашка. – Я пророк, как говаривал Александр Сергеевич! И я горжусь своей миссией! Да, милостивый государь! Горжусь!..
Я отпил пива.
– Я нищ, но я чист! Я свободен! – старик распалился. – Вы любите неформальных авторов?
Я пожал плечами:
– Да, люблю…Скорее всего…
– Я неформален! – старик радостно улыбнулся и неожиданно добавил. – Сто рублей это много?
Мне стало неприятно. В общем-то, не мало. Я надеялся отделаться полтинником.
Я нехотя полез в карман за купюрой.
– Не торопитесь! – старик не отводил глаз от моей руки. – Не торопитесь, и вы пой-мёте, что сто рублей это жалкий миф!
Я всё-таки достал сторублёвку.
– Я вижу, – с пафосом произнёс старик, – вы благородны! И поэтому я продам вам правду жизни всего за восемьдесят рублей! Да-да, и не возражайте.
Честно говоря, я и не думал спорить.
Старик порылся в своём помятом портфеле и извлёк из него книгу. Небольшую такую серую книгу в твёрдой обложке, без каких бы то ни было следов текста. Лицо у старикашки светилось.
Он раскрыл книгу и протянул мне её. На первой странице я прочитал:
«Василий Драугель. ПРАВДА ЖИЗНИ».
Всё ясно! Очередная бредятина.
Старик сверкнул глазами:
– Я жду.
Я отдал ему стольник.
Старик замялся.
– Я – человек чести! Вот сдача – двадцать рублей.
Старик зажал их в кулаке.
– Вы можете взять их, – сказал старик. – Но за эту сумму я предлагаю вам, сударь, получить у меня мой автограф.
– Да, – сказал я. – Ладно.
– Как вас величать? – поинтересовался старик.
– Максим, – почему-то соврал я, сам не знаю, с какой такой балды.
Чрезвычайно аккуратно старик вывел на первой странице под «Правдой жизни» странную надпись: «Единомышленнику Максиму. Если станете великим поэтом, упо-мяните меня в своих мемуарах… Правда жизни – это кодекс аристократической чес-ти».
– Спасибо, – сказал я.
– Не стоит благодарностей, – неожиданно сухо ответил Василий Драугель. – Увидимся!..
Мне стало жалко этого тщедушного старикашку в кепке с выцветшим олимпийским Мишкой и надписью «Москва-80».
Он вдруг сгорбился и, не оглядываясь, пошёл по улице в своё размытое будущее. Человек с забытым прошлым…

23 часа 20 минут. Сумасшедший сон: продолжение (Александр Сергеевич).
Глубокой ночью дворник Александр Сергеевич проснулся от щемящего чувства безысходного приближения старости.
Сидя в одном исподнем на лавке, дворник печалился:
«Эх, жизнь, жизнь… Прошлое и не вспомнить… будущее не узреть… Однако, что оно будущее?.. И так ведь всё ясно…»
С неописуемой тоской дворник уставился на юношу, мирно посапывающего на его лежаке.
– Слышишь, сынок! – вдруг вырвалось у дворника.
Он наклонился надо мной и потряс за плечо.
Я проснулся.
– Слышь, сынок! – жалостливо произнёс дворник. – А не найдётся ли у тебя карандаша и бумаги?!.
Я вытащил из-за пазухи, что у меня просили.
Дворник зажёг свечу и при свете её записал:
«Поэт Александр Сергеевич Пушкин родился в России. В 1799 году.
Он рос смышлёным мальчиком, и к моменту поступления в лицей владел латынью, древнегреческим и (со словарём) другими иностранными языками.
Александр Сергеевич Пушкин мечтал прославиться с юных лет. Для достижения этой цели Александр Сергеевич отдал своё сердце Эвтерпе – музе лирики, Каллиопе – музе эпической поэзии и знания, Клио – музе истории и Мельпомене – музе трагедии.
Александр Сергеевич Пушкин, в общем-то, не осознавал своей гениальности. Как и любой гений».
Поставив точку, дворник откашлялся и сказал в тишину:
– Теперь можно помирать.
– Нет, – сказал я. – Вы должны отправиться вместе со мной. Мы обязаны найти Дирижёр.
– Дирижёра?!! – поразился дворник. – А я и не знал!.. Но я храплю во сне!
– Это пустяки, – ответил я, и закрыв глаза, проспал до восхода.

ДОРОГА

23 часа 21 минута. Свобода?
«Автор данного поэтического сборника всё своё продолжительное пребывание на планете З-ля пытается найти правду жизни. Необыкновенная многогранность поэтических произведений поэта тому подтверждение. Стихи Драугеля, быть может, наивны, но эта нарочитая наивность приводит читателя к верной попытке осознания себя, как такового, себя и места поэта в кладовой познания Жизни.
Поэтические изыскания Василия Драугеля не раз оценивались по достоинству известнейшими поэтами России.
Насколько поэзия автора заметна на небосклоне литературы, остаётся решать Читателю. Наедине с собой».
Мне совершенно не хотелось прикасаться к «необыкновенно многогранной» поэзии «Правды жизни». Я вяло листал книжицу.
«Наверняка, это предисловие навалял сам старикашка…» – думал я.
Я заглянул на последнюю страницу «Правды…» и увидел, что тираж у неё даже по нынешним временам ничтожно маленький – 500 экземпляров.
«На свои издал, – думал я. – Может, на пенсию за год… А раз сам издал, значит, точно: вступительная статейка – его рук дело… Как это нелепо расхваливать самого себя… Вот она нынешняя свобода… Это же надо было додуматься – «планета З-ля!..»»
Я брезгливо внюхался в обложку. От неё отдавало клеем, намешанном на выделениях скунса.
«В принципе, – рассуждал я, – если встать сейчас посреди этого кафе и громко сказать: «Я – начинающий, никому не известный музыкант. Но я гений! Во всяком случае, я талантлив. Поверьте мне на слово. Всё это – истинная правда. Пожалуйста, подбодрите меня в моём начинании! Поаплодируйте мне, а я вам сыграю на гитаре и спою все свои самые лучшие песни! Потом вы меня осыплете монетками, и все будут довольны! Договорились?..» То есть, по большому счёту я могу это сделать. Что мне мешает?.. Ведь нашёлся же у Драугеля покупатель и в какой-то степени читатель – я… Но нужна мне его «Правда…»? Вот в чём вопрос… Да на фиг она мне сдалась! И всем эта долбанная правда по барабану! Только ему – нищему фантазёру – она и нужна. Ему и его мятому портфелю!.. А может, это и есть свобода? Только свобода от чего и от кого?!. Куда она ведёт – эта свобода? Кривая у неё дорожка…»
Так думал я в тот августовский день, раскачиваясь на стуле в кафе «Третье колесо».

23 часа 22 минуты. Занавес.
Снежный занавес за окном превратил наш городок в волшебный театр.
Когда-нибудь, может быть, через час, а может, и через минуту, этот занавес упадёт, и спектакль начнётся. Спектакль под названием «Дом напротив. Правда жизни».
В другое время я бы с удовольствием взял в руки полевой бинокль, купленный папой на распродаже полевых биноклей, но мне сейчас мне не до него и не до волшебного спектакля.
Я жду твоего звонка. Телефон молчит.
Я жду твоего звонка.
– О снежный занавес, когда ты дрогнешь под порывом страсти?!
– Когда застывшие снега ветрам уступят и ненастью,
Когда на сцену выйдут те, кому положено печалить,
Когда софиты не спасут измученную нашу память…

23 часа 23 минуты. Тени.
Она – миллион лет назад бывшая в моей жизни первой – появилась на третий день. День, сгустившийся в нашей с тобой любви мрачным вечером.
Галя Вторая ждала меня у Дунаевки. Прямо у дверей.
Было градусов пять мороза, и у неё раскраснелись щёки и нос.
– Прости меня, – сказала Галя. – Я была неправа. Я поступала с тобой подло и мелко! Я никогда не встречала таких, как ты! Давай начнём всё с начала…
– Зачем? – удивился я.
– Ты уже не любишь меня? – тихо спросила она.
– Нет, – сказал я.
Галя всхлипнула:
– Мне так плохо без тебя!
Она расплакалась. Я стоял перед ней, и мне безумно захотелось курить. Мысленно я скомкал все пачки мира и выбросил их в гигантскую урну.
«Я не курю! – смедитировал я. – И никогда не курил… И Макс никогда не курил! Я молодец!..»
Во рту собралась мерзкая тошнотворная слюна. Я сплюнул. Я никогда не буду курить!!!
– Я люблю тебя! – Галя попыталась обнять меня.
Я отступил назад.
– Я никогда тебя не брошу! – продолжала она. – У нас всё будет хорошо! Честное слово!
– Я верю, – сказал я. – Но я тебя не люблю.
Галя недоумённо уставилась на меня.
– Что ты? – спросила она. – Что ты? Не надо так! Я прошу тебя! Не надо!..
– Пока, – сказал я и пошёл к дверям.
– Кто она?!! – крикнула Вторая. – Я убью её!
Я даже не оглянулся.
Тени сгустились над городом.

23 часа 24 минуты. Картофель в ломтиках.
У Драугеля я нашёл стихотворение. Наивное, смешное, печальное.
Хороший, наверное, он человек, этот старикашка…
Из разбитых частичек любви
Я собрал свою новую душу.
Потонули мечты во крови,
Не добравшись до Милости суши.
Как бывает: полюбишь красу,
Поплывёшь к ней на парусе Счастья –
Волны в сторону лишь унесут,
Оставляя на судне ненастье.
Сколько раз я сбивался с пути.
Сколько раз выбирался на берег.
Сколько раз… Только, как ни крути,
Потерял я в Красивое веру.
И живу на высокой горе,
Моё счастье – далёко на суше,
А мечты для меня на заре
Мастерят мою новую душу…
Тогда – миллион лет тому назад – она – Галя, бывшая в моей жизни первой – сказала:
– Ты мне очень нужен, Серёжа. Ты всё, что у меня есть. Ты мой лучший друг, и я не хочу, чтобы наша дружба превратилась во что-то несерьёзное.
– Любовь – это «что-то несерьёзное»? – разозлился я.
– Конечно! – улыбнулась Галя.
– Да, но я тебя люблю. Я отношусь к тебе, как к любимой, а не как к другу! – я смотрел ей в глаза, а она их отводила.
– Тогда, – ответила она, – не надо мучить друг друга. Давай просто не будем общаться. Так тебе будет легче.
– Не мне, а тебе! – прохрипел я.
– Тебе, – повторила она.
– Я не могу без тебя! – заорал я.
– Сможешь, – ответила она. – Ты меня скоро забудешь.
Мы стояли во дворе её дома. Было зимнее утро. Светило солнце. Пели птицы. Бегали собаки. Визжали дети на снежной горке. И от всего этого хотелось повеситься!..
– Ну чё? Как жизнь мужики? – передо мной вырос огромный придурок в пуховике, точнее не придурок, а гора мускулов. – Будем знакомы? Лёха!
Гора-придурок протянул мне свою ладонь. Такой ладонью можно крошить кирпичи.
– А чё у тебя с носом? Кто-то врезал? Расскажи, брат. Я послушаю.
Всего полчаса назад меня избил скинхед Пися – Влад Пискунов. Не избил, а так вмазал пару раз. Подло и неожиданно…
– Я этого урода, – говорил новоявленный Лёха, – если захочешь, в порошок сотру. Ты только скажи!..
Неожиданно он добавил:
– Хочешь чипсов? Это… типа… «Хрустящий…»
Лёха загоготал и во всю глотку продекламировал надпись на пакете с чипсами:
– «Хрустящий картофель в ломтиках с солью!» Во загнули, а! «В ломтиках!» Гы-гы! Юмористы!..
Нет, он не придурок, он дегенерат!
– Познакомься, – сказала Галя, – это Лёша. Это мой молодой человек.
Я откашлялся.
– Что? – спросил я.
– Молодой человек, человой молодек! – передразнил её Леха. – Жених я твой! Да, Галка?
– Да, – ответила Галя. – У Лёшеньки большие планы на будущее.
Она посмотрела на него с таким удовольствием, что мне стало дурно.
– Лёше двадцать один год. Он учится в физкультурном институте. Да, Лёшенька? – она встала на цыпочки и поцеловала его в подбородок.
– Ага, – хмыкнул имбецил, перемалывая картошку. – Так чего, брателло? Кто тебя так приложил носом? Скажи – разберёмся!
– Стоп, – сказал я. – Какие планы? Это же бред! Зачем он тебе?!!
– Он мне нравится, – ответила она.
– Вы о чём мужики? – встрял Лёха.
– У вас же ничего не получится! – заорал я. – Тебе же пятнадцать, он старше тебя на шесть лет! Понимаешь?! На шесть! Шесть лет назад тебе было девять. У тебя еще сиськи тогда не выросли!
– Не смей так со мной разговаривать! – покраснела Галя.
– Галчонок, я чё-то не понял, он тебя обижает? – вякнул тупой Леха и облизнул свои мерзкие солёные пальцы.
– Да подожди ты! – отмахнулась от него Галя.
– Да кто он?! – смеялся я. – Почему ты выбрала именно его?!
– Он добрый и большой!
– Чересчур, я бы сказал!!!
– Не смейся над ним!
– Я не смеюсь, я рыдаю!!!
– Ты смеёшься!
– Над ним грех не посмеяться!!!
– Прекрати!..
– Мужики!!! – дико завопил Лёха. – Вы чё, охренели?!! Чё происходит?!!
– Знаешь, что происходит? – процедил я сквозь зубы, и подошел к Лёхе вплотную.
Я схватил его за пластмассовую пуговичку на его идиотском пуховике.
– Я сейчас тебе объясню! – сказал я.
Я резко дёрнул рукой и пуговичка оторвалась. Вместе с куском пуховика. Имбецил опешил.
Затем я вырвал у него из рук эти грёбаные чипсы, скомкал их и бросил ему под ноги.
И наконец, я собрался лишить его завязочки от капюшона. Завязочка растянулась, неожиданно вырвалась у меня из пальцев и больно стеганула Лёху по подбородку.
И тогда Лёха взревел.
Через секунду я лежал в сугробе.
Лёха примитивно выругался, обнял Галю за талию и увёл её от меня по заснеженной солнечной улице.
Так я остался один.
Без Гали Первой, ставшей теперь Второй, или, вообще, исчезнувшей из моей жизни?
Нет-нет… Ах, нет, зачем она появилась снова?

23 часа 25 минут. «Читано и одобрено…».
Барон Геккерен-старший – Пушкину:
«Милостивый Государь!
Не зная ни вашего почерка, ни вашей подписи, я обращаюсь к виконту д'Аршиаку, который вручит вам настоящее письмо, с просьбою выяснить, точно ли письмо, на которое я отвечаю, исходит от вас. Содержание его до такой степени переходит всякие границы возможного, что я отказываюсь отвечать на все подробности послания. Вы, по-видимому, забыли, Милостивый Государь, что вы же сами отказались от вызова, который сделали барону Жоржу Геккерену и который был им принят. Доказательство того, что я здесь утверждаю, существует, оно написано собственной вашей рукою и находится в руках секундантов. Мне остаётся только предуведомить вас, что виконт д'Аршиак едет к вам, чтобы условиться о месте встречи с бароном Жоржем Геккереном и предупредить вас, что встреча не терпит никакой отсрочки.
Я сумею позже, Милостивый Государь, научить вас уважению к званию, которым я облечён и которого никакая выходка с вашей стороны оскорбить не может. Остаюсь,
Милостивый Государь,
Ваш покорнейший слуга
Барон Геккерен.
Читано и одобрено мною.
Барон Жорж Геккерен».

23 часа 26 минут. Сумасшедший сон: продолжение (Музей-усадьба им. Чарльза Гашека).
Мы проснулись на рассвете и, подкрепившись дворницким чаем, отправились в путь.
– Сынок, – обратился ко мне дворник Александр Сергеевич. – Я так понимаю, а не стоит ли нам заглянуть для начала в Музей мётел и веников? Не волнуйся, сынок, ты со своим Дирижёром обязательно встретишься!.. Так или иначе…
Я ничего не ответил, и дворник, приняв моё молчание, за согласие, повернул в переулок, ведущий к музею.
Минут через пять мы подошли к закрытым воротам с вывеской внушительных размеров: «Главное управление Мётел и Веников. Музей-усадьба им. Чарльза Гашека. Охраняется ГУ Охраны Чешской Объединённой Империи под личным курированием Его Императорского Величества Гонзичека Первого. Не сорить! Не плевать! Внимание! Регистрация посетителей каждые 30 минут! Время посещения не ограничено!»
Перед воротами топталась маленькая рыжая женщина. Та самая.
При нашем появлении она резво подскочила к дворнику Александру Сергеевичу и энергично проинформировала его:
– Вы будете за мной! Я – шестьдесят шестая!..
После этого она продемонстрировала нам свою кисть с номером-наколкой.
– Выходит, я шестьдесят седьмой, а ты – шестьдесят восьмой, – подытожил дворник Александр Сергеевич. – Ну что ж, сынок, постоим, наберёмся, так сказать, терпения…
– А вы считаете, мы встретим в музее Дирижёра? – спросил я.
– В музее-то? – дворник вздохнул. – А я и не знаю, что тебе сказать на это… Всякое в жизни бывает, сынок… Всякое и несуразное… Этот сон – он ведь наша жизнь… Но ты не боись, сынок, не боись… всё у тебя будет, дай только время… И Дирижёр будет, и пюпитр с нотами…
Неожиданно дворник вздрогнул и схватился за глаз:
– От, понимаешь!.. Ну-ка, глянь, чего попало?
– Секундочку! – маленькая рыжая женщина оттолкнула меня бюстом и надвинулась на дворника Александра Сергеевича. – Я сама!
Она ловко ковырнула пальцем по глазу дворника и выудила на свет что-то сверкающее, величиной со спичечную головку.
Спрятав этот странный улов куда-то в собственный бюст, она жеманно улыбнулась:
– Пригодится! На счастье!..
Дворник Александр Сергеевич достал из кармана чёрный платок в коричневую клеточку и приложил его к глазу. В то время как он занимался собой, маленькая рыжая женщина скривила рот и шепнула мне так быстро и тихо, что я с трудом разобрал следующее:
– Не верьте ему… пр… дохе!.. Нет… дирижёра!.. Сразу в ГУ… Ох… идите! Там он! Не верьте… лышь?!.
Дворник повернулся к нам и хмыкнул:
–Теперь я навроде Кутузова.
Чёрная повязка закрывала от всего мира глаз дворника Александра Сергеевича.
– Не боись, сынок! – улыбнулся дворник. – И не такое проходили!
Маленькая рыжая женщина, как ни в чём не бывало, отошла в сторонку.
Из динамика над воротами раздался вальяжный баритон:
– Шестьдесят четвёртый и шестьдесят пятый вне зоны действия!.. А теперь пошли шестьдесят шестая, шестьдесят седьмой и шестьдесят восьмой… Просьба – руками ничего не трогать и не рыгать!.. Время посещения не ограничено для всех, кроме маленьких рыжих женщин!.. Ха, это шутка! Добро пожаловать в мир мётел и веников!..
Ворота перед нами со скрипом распахнулись, и мы попали в парк с ровными аллеями, которые от ворот расходились лучами. Вдоль аллей стояли вековые дубы. Их голые ветви на фоне мрачного неба переплетались причудливыми вензелями, освещёнными снизу фонарями.
В конце одной из аллей виднелось трёхэтажное здание, такое же древнее, как и дубы.
– Это музей-усадьба имени Чарльза Гашека, – пояснил дворник Александр Сергеевич. – То бишь – Музей мётел и веников.
«Не верьте ему… пр… дохе…» – сказала она.
Пройдохе, что ли?
Я поискал глазами маленькую рыжую женщину, но она куда-то исчезла.

23 часа 27 минут. Дуры!
«Я убью её!» – кричала Галя Первая-Вторая. – «Убью!..»
Я шёл по коридорам Дунаевки, и меня трясло.
«Дура! – страдал я. – Набитая дура!.. Все они дуры, кроме тебя!..»
Я вспомнил этот год. Чего я только не испытал! Я вспомнил её – Галю Первую-Вторую, вспомнил ненормальную Снежану, почему-то вспомнил Валю, которая мучила Макса…
От Гали Первой-Второй я всё это время чего-то ждал! Я только и делал, что ждал от неё ответного чувства, но вместо любви не получал ничего. Ровным счётом ничего!
«Наверное, трудно ждать» – так бы сказал Форрест Гамп. Он прав. Ждать трудно. Ждать невыносимо!..
– Ты можешь подождать? - спросила она, когда я признался ей в любви. – Немного, совсем немного. Я должна подумать – всё взвесить. Понимаешь, за эту неделю ты уже третий, но всё равно ты лучше всех! Пойми, мы ведь с тобой очень долгое время были просто друзьями. А теперь, вдруг… Так внезапно. Взял и признался… Не обижайся на меня. Мне, правда, нужно подумать. Позвони мне через неделю, ладно? Через неделю я буду готова дать ответ…
Прошла неделя, две недели, месяц, но она только отшучивалась или снова просила меня подождать!..
Я начал впадать в состояние, которое Толян – Валькин ухажёр – охарактеризовал всего двумя словами: «Морковный кердык».
Сумасшедшая Снежана была куда многословней.
– Зачем тебе кто-то другой?! – зашептала она, едва поздоровавшись, и схватила меня за локоть. – Зачем?! Ты ведь любишь меня. Ведь любишь?
«О, Господи!!!» – завопила моя душа.
– Почему ты не отвечаешь? Ты меня любишь или нет? – Снежана больно стиснула мне предплечье.
Я именно так и подумал: «Моему предплечью больно!»
– Я вижу тебя второй раз в жизни! – вскрикнул я.
– Это всё твоя чёртова Галя виновата! – Снежана зло сверкнула глазом. – Втюрился в неё по уши!
И зачем я только разоткровенничался с этой дурой тогда в поликлинике, сдавая анализы?
– Почему ты любишь её, а не меня? – взывала ко мне эта психопатка.
– Да… я тебя толком даже не знаю! – я отбрыкивался, как мог.
– Ну, хочешь я тебя поцелую… У меня сейчас нет никого. Пойдем ко мне! – Снежана бросилась на меня и попыталась поцеловать.
От ужаса у меня зашевелились волосы в носу. Мне стало противно.
– Да что такое?! – заорал я. – Не люблю я тебя! Как я могу тебя любить?! Ты мне не нравишься!..
Я чуть было не задохнулся от возмущения.
Снежана истерично улыбнулась, и по её лицу потекли слёзы.
– Ты не такой, как все. Ты особенный, ты лучший! Как ты не можешь этого понять! Ну полюби меня! Полюби!..
– Слушай, – я попытался успокоить эту ненормальную. – Какого чёрта ты ведёшь себя как психопатка?
Снежана попятилась. Глаза у неё забегали.
– Я ошиблась, ты такое же ничтожество, как и все остальные, ты сволочь! – скороговоркой произнесла она, и неожиданно плюнула мне в лицо.
Ведь действительно плюнула! Неужели плюнула?!
Я стоял абсолютно оплёванный в прямом и переносном смысле этого слова.
Слюна сползала по щеке, я стёр её рукавом. Потом меня стошнило.
Снежана убежала.
Что произошло? Малознакомая девица плюнула мне в лицо из-за того, что я не люблю её. Полный бред!
Эту Снежану я видел в своей жизни раза два, не больше. В первый раз – в поликлинике: просто ведь поболтали и разошлись, правда, я дал ей свой телефон. А во второй раз, в этот самый день, когда она позвонила, сказала, что у неё ко мне срочное дело, потом молила о любви, после чего плюнула в лицо с точностью верблюда, разрыдалась и исчезла.
Здорово, да?
Какого фига всё это со мной происходило и происходит?

23 часа 28 минут. Принял вызов.
И он ведь тоже стал жертвой таких вот интриг – поэт Александр Сергеевич Пушкин!
Эх, Александр Сергеевич, эх! Зачем вы поддались на провокацию?!
…Нет, мир не изменился, и никогда не изменится. Всё так же властвуют в нём глупость, пороки, ненависть, путаница и равнодушие… Нет, не изменился мир и не изменится… Нет…
А может, всё-таки изменится, а?!
Появилась же у меня ты. Ты – Галя Первая. Настоящая Галя! Самая первая, самая лучшая и самая правдивая! И другой мне не надо… И я у тебя есть. Я никуда не исчезну из твоей жизни, я буду всегда.
Князь П. А. Вяземский писал великому князю Михаилу Павловичу:
«Д'Аршиак принёс Пушкину ответ. Пушкин его не читал, но принял вызов, который был ему сделан от имени сына барона Геккерена».
Пушкин принял вызов.

23 часа 29 минут. Сумасшедший сон: продолжение (Первый вызов).
Мы прошли по аллее и приблизились к музею-усадьбе.
Здание было освещено прожекторами сверху, снизу, словом, со всех сторон.
Над высокими застеклёнными входными дверями висел портрет волосатого и бородатого мужчины средних лет в белом цилиндре и чёрном фраке. Под красным платком, которым была перевязана длинная шея мужчины, никаких признаков сорочки я не обнаружил.
– Это Чарльз Гашек? – спросил я Дворника.
– Он самый, – с лёгким благоговением ответил дворник Александр Сергеевич. – Великий английский дворник!
– Кто? – удивился я.
Дворник Александр Сергеевич взял меня за руку и с некоторой властностью втянул за собой в музей-усадьбу.
Двери перед нами не открылись. Мы прошли сквозь них.
В вестибюле было совершенно пусто. Я не увидел ни полагающихся в таком заведении больших зеркал в резных позолоченных рамах, ни раздевалки, ни тем более услужливого гардеробщика, ни, в конце концов, хрустальной люстры, которая должна была бы свисать с украшенного лепниной и гипсовыми ангелочками потолка.
Ничего этого здесь не было и в помине.
Мы уже собирались пересечь вестибюль и подняться по лестнице, ведущей на верхние этажи, как вдруг откуда-то из низенькой боковой дверцы, которую раньше я не заметил, нам навстречу выбежала маленькая рыжая женщина, одетая во всё красное.
– Какая радость, Чарльз! – воскликнула она, захлопав в ладоши. – У нас посетители! Чарльз, ты слышишь?!.
Я подошёл к маленькой рыжей женщине и произнёс:
– Разрешите представиться! Сергей, э-э… Граф Сергеев!
Я взял её пальцы в свою руку и нагнулся, как могло бы показаться, для галантного поцелуя. На самом деле я искал у неё на кисти порядковый номер…
Я впился взглядом в её руку. Я не верил собственным глазам. Наколки не было! Я покрылся испариной.
– О, милый мой! Какая Вы прелесть!
Маленькая рыжая женщина надула губки и принялась без остановки выкрикивать:
– Ну, где же ты, Чарльз?! Чарльз! Где ты, чёрт тебя побери! Чарльз, это уже хамство! Где ты, Чарльз! Мы ждём тебя! Чарльз!
Неожиданно она произнесло спокойным тоном:
– Раньше он был принцем. Но год назад его вынудили сменить фамилию и переквалифицироваться в дворники. И ничего, как видите, это ему пошло только на пользу… Чарльз, ты оглох, что ли?!!
Рядом с женщиной возник бородатый мужчина с портрета – Чарльз Гашек собственной персоной.
– Кто они? – спросил Гашек.
– Посетители, – ответила маленькая рыжая женщина.
– А я то тут причём? – спросил Гашек.
– Они к тебе, – ответила маленькая рыжая женщина.
– Я сегодня не принимаю, – сказал Гашек. – У меня выходной! Может быть у заслуженного дворника выходной или нет?! Я не при-ни-ма-ю!!! Слышите?!
– Даже по вызову? – маленькая рыжая женщина, видно, никогда ни перед кем не отступала.
– Хорошо… – сдался Гашек. – Оставьте свой заказ у моего…
Он кивнул на маленькую рыжую женщину.
– У моей секундантки… я приму вызов…
– Когда? – спросила маленькая рыжая женщина.
– Сейчас, сейчас! – раздражённо произнёс Гашек. – На чём соблаговолите выяснять отношения?
Гашек уставился на дворника.
– Я? – дворник Александр Сергеевич развёл руками.
– Вы, вы! Кто же ещё?
– Я нич-чего такого!.. – замотал головой дворник.
– А вы? – Гашек ткнул в меня тростью. – Это вы желаете стреляться?
– Я? – мне стало смешно. – Нет, не желаю…
– Я не понимаю! – разозлился Гашек. – Что ты себе позволяешь?!
Он замахнулся тростью на маленькую рыжую женщину и исчез…
– Продолжим осмотр экспозиции! – рыжая секундантка развернулась на каблуке и, не глядя нас, поскакала по лестнице наверх.
Нам ничего не оставалось, как последовать за ней.

23 часа 30 минут. Преклонный возраст.
Вот ещё одно стихотворение старика Драугеля:
Когда гостей не будет званных
И, молча, вера уплывёт,
Я побегу за талисманом,
Не то его другой найдёт.
Я побегу назло удаче
Искать заветный оберег –
И я найду, и озадачу
Свою судьбу. За этот век
Все звёзды в бездну распадались
Иль попадали в руки тем,
Кого по жизни движет зависть
И кто к ближайшим слеп и нем.
Но вопреки дурным канонам
Я проплыву через туман,
Я пробегу по горным склонам
И разыщу свой талисман.
Когда-нибудь, в преклонном возрасте, я напишу книгу «Пушкин, Драугель и я. В поисках талисмана». Я посвящу её тебе.
Ты будешь вязать очередной норвежский свитер, за окном так же, как и сейчас, будет тихо-претихо падать снег, а я буду сидеть в кресле с задранными к потолку ногами и читать эту книгу вслух.
Красиво, правда?
Доживём до преклонного возраста?

23 часа 31 минута. В другую сторону.
П. А. Ефремов писал:
«Николай Первый велел Бенкендорфу предупредить дуэль. Геккерен был у Бенкендорфа.
«Что делать мне теперь?» – сказал он княгине Белосельской. – «А вы пошлите жандармов в другую сторону».
Эта княгиня! Она видимо ненавидела Пушкина, если предложила такую подлость – послать жандармов в другую сторону, и таким образом, НЕ помешать дуэли. Но за что она так ненавидела Пушкина?!!

23 часа 32 минуты. Сумасшедший сон: продолжение (Истина бытия).
Мы проходили залы – один за другим, и в каждом из них было всего лишь по одному экспонату: по одной метле или по одному венику.
Мётлы и веники покоились под стеклянными кубами, которые венчали изящные платиновые таблички, инкрустированные рубиновой крошкой.
Текст у табличек был скуповат, и поэтому могло показаться, что таблички дублируют друг друга, но, приглядевшись, а точнее, причитавшись, я понял, что это не так.
«Метла Вождя Ганзелки Одноглазого», «Веник Патрисии Сушёной», «Метёлка Девы Пражской-Врславской», «Метла Пачека Добродушного», «Метла Короля Ярослава Чумного», «Метла Принцессы Патрисии Второй», «Метла Принцессы Патрисии Четвёртой Опечаленной», «Метла Кардинала Петрички Длиннопалого», «Веник Короля Артуричека Тринадцатого», «Венчик Императрицы Гржержички Миловидной», «Метла Королевы Марушки Последней», «Павлиньи Метёлки Президента Михася», «Веник Свободы Президента Михася», «Железная Метла Неизвестного Диктатора», «Универсальная щётка Премьер-министра Велимира Чеславского», «Детская лопаточка Императора Гонзичека Первого»…
Таким образом, мы прошли шестнадцать залов, не считая первых, в которых я не успел ознакомиться с содержимым табличек.
Более всех меня поразили два экспоната: чёрная окаменевшая метла Вождя Ганзелки Одноглазого, между полуистёртыми прутьями которой явственно просматривались почерневшие от времени зубы, клыки и мелкие кости; и аккуратный венчик Императрицы Гжержички Миловидной, снабжённый рукоятью, которая была изготовлена в виде щипцов с двумя крючковидными зубьями. О предназначении этой рукояти я догадался сразу.
Подойдя к вышеупомянутому экспонату, рыжая секундантка Гашека, поведала нам следующее:
– Раз в месяц, чаще всего после бала, сопровождаемая придворными и иностранными гостями, императрица Гжержичка Миловидная наведывалась в камеру пыток. Здесь императрица беседовала с арестантами, напоминая им, что мир создан и для благих дел, а затем демонстрировала присутствующим действие своего венчика. Кричать арестантам во время экзекуции строго воспрещалось. Провинившиеся подвергались казни немедленно. Тем же, кто проходил через испытание духом и телом с достоинством, Гржежичка Миловидная подносила чарку вина.
Дворник Александр Сергеевич уважительно крякнул:
– Воистину – истина в вине!
– Совершенно согласна с вами! – радостно кивнула рыжая секундантка. – Истина в вине! Только вина человека определяет истину бытия. Насколько обыватель виновен в чём-либо перед истиной, то есть перед государством, настолько и предопределена его судьба! Суд истины, предстающей перед миром в облике государя, суров, но справедлив…
– Аминь! – выдохнул дворник. – Так и есть!
Маленькая рыжая женщина кокетливо улыбнулась ему.
– Немеренно приятно пообщаться с благоразумным мужчиной! – сказала она. – Милый мой, и как Вас величать по батюшке?
– Сергеичем, – отвечал дворник Александр Сергеевич.
– А по матушке?
– Людмилычем! – отвечал дворник.
– Я вас буду величать по матушке? – рыжая секундантка сложила губы бантиком, причмокнула и представилась. – А меня величать Агнессой Лукиничной. Для друзей просто Гася…
Дворник Александр Людмилыч пискнул, словно мышь, и припал потрескавшимися губами к пухлой ручке рыжей экскурсоводши.
– Может быть, вина? – она погладила дворника по высохшей лысине. – Вы же, бедненький Людмилыч, совсем измаялись от жажды. Небось, с утра не пивши?
– С утречка… – прохрипел дворник.
Агнесса Лукинична повисла у Людмилыча на плече, но вдруг они воспарили и, пролетев сквозь потолок, исчезли, словно их и не было вовсе.
Я остался один. Я совершенно не знал, что мне теперь делать и куда податься, и в какую сторону идти…

23 часа 33 минуты. Почему?
Я совершенно запутался тогда с Галей Первой-Второй.
Но ведь понятно, почему!
Какие мы, на фиг, друзья, когда всё уже было?!! Между нами! Всё было…
– Приезжай ко мне! – кричала она мне в мобильник. – Я очень хочу тебя видеть!!!
– Не могу!!! – рыдал я. – У меня мама в больнице! Ей должны делать операцию! Папа поехал вместе с ней в Москву, а я сижу с собакой на даче у Дрона!
– А что с твоей мамой?!! – орала она.
– Миома! – вопил я.
– Какой ужас!
– Да!!!
– Слушай, я придумала!
– Что ты придумала?!!
– Я к тебе сама приеду!!!
– Но я у Дрона!!!
– Ну и что?!! Он что, кусается?!!
– Нет, конечно, давай, приезжай!!! Только давай сделаем так…
– Как?
– Ну, вроде бы ты гостишь у своей подруги, и мы встретимся случайно…
– Зачем это?
– Ну, чтобы Дрон не дёргался. Его девушка бросила…
– Ладно…
– А когда ты приедешь?!
– Я могу завтра. А как зовут мою подругу?
– Какую подругу?
– Ты же сам сказал, что я гощу у своей подруги…
– А… её зовут Настя…
Настюха – надёжный человек. Не выдаст. И дача у неё в двух километрах от дачи Дрона…
И ведь, правда, она – Галя Первая-Вторая – приехала на следующий день. И мы столкнулись «совершенно случайно», когда слонялись с Дроном по окрестностям.
Перед этим я позвонил Насте, всё ей объяснил, она встретила Галю на остановке, они очень быстро нашли общий язык, и всё вышло так, словно они закадычные подружки, мало того, Дрон тоже оказался в плюсе. Настюха его быстренько разговорила, и от его депрессии не осталось и следа...
А потом мы отправились на шашлыки. К нам ещё кто-то присоединился. Но мы от всех отстали и убежали на плот, и занимались тем, чем, кстати, уже занимались за неделю до этого, а потом смотрели на звёзды и шептали друг другу разные глупости, и я читал ей, и только ей, свои стихи!..
Как-то, однажды,
Всякий и каждый
В море уходит, не попрощавшись.
Мы улетаем.
Не догораем.
И замираем, не надышавшись.
Ангелы вьются,
Переплетутся
Крылья и небо, дождём упиваясь.
Мы не расстались,
Не расплескались.
Свечи задули, не обжигаясь…
Ведь всё это было! Почему же она выдумала, что это просто какая-то банальная дружба, что любовью тут и не пахнет?..
К чему эти выдумки?

23 часа 34 минуты. Дополнительные иллюзии.
Интересно, а что за жизнь у этого Драугеля? Чем он занимается помимо поэзии? Может он дворник? Может сторож…
Бог его знает! Может, он, вообще, больше ничем и не занимается, а просто существует в своём придуманном мире, в мире иллюзий, где всё гармонично, и Василий Драугель – добрый властелин своих выдумок.
Все мы живём в мире желаний, которые редко сбываются. Только кто-то из нас этот мир время от времени покидает, а кто-то нет. Выбираться из собственных иллюзий тяжело…
Дождь стучит за окном.
И потухла свеча.
Вместе с горьким вином
Я хочу помолчать.
Посидеть и забыть
Все печали и сны.
Двери в сердце закрыть
До зелёной весны.
Это сочинил Драугель. И судя по этим стихам, не всё в его королевстве так уж гармонично…
Наверное, и иллюзии нуждаются в дополнительных иллюзиях.

23 часа 35 минут. Пьесы, отмеченные карандашом.
В. А Жуковский писал С. Л. Пушкину:
«Пушкин спокойно дожидался у себя развязки. Его спокойствие было удивительное; он занимался своим «Современником» и за час перед тем, как ему ехать стреляться, написал письмо к Ишимовой (сочинительнице «Русской истории для детей», трудившейся и для его журнала)».
Последнее письмо Пушкина. 27 января 1837 г.
«Милостивая Государыня
Александра Осиповна.
Крайне жалею, что мне невозможно будет сегодня явиться на ваше приглашение. Покамест, честь имею препроводить к Вам Barry Cornwall – Вы найдёте в конце книги пьесы, отмеченные карандашом, переведите их, как умеете – уверяю Вас, что переведёте как нельзя лучше. Сегодня я нечаянно открыл Вашу Историю в рассказах, и поневоле зачитался. Вот как надобно писать!
С глубочайшим почтением и совершенной преданностью честь имею быть,
Милостивая Государыня,
Вашим покорнейшим слугою
А. Пушкин».

23 часа 36 минут. Сумасшедший сон: продолжение (Панске капесник).
Внезапно одна из стен раскрылась, словно двери лифта, и в зал вбежал толстенький человечек в банном халате.
– Почему вы не приветствуете меня? – удивился человечек, подскакивая ко мне.
Я постарался улыбнуться, но у меня вышла довольно-таки мерзкая гримаса.
– Что такое?! – покраснел человечек.
– М-м... – промычал я.
– Понятно, – догадался человечек. – Вы тот самый юноша, который ищет Дирижёра! Ха-ха!
Человечек весело рассмеялся:
– На что он вам сдался, Сергеев?!
– М-м… – снова промычал я.
– Вы начинающий поэт и музыкант, так? – воскликнул человечек.
– М-м… – мне никак не удавалось произнести ни единого слова; я беспомощно развёл руками.
– Вы влюблены, так? – продолжал человечек.
– М-м…
– Ну и живите себе, как живётся! Не лезьте, куда не надо! Не будьте выскочкой!
Последние слова удивили меня настолько, что ко мне вернулся дар речи.
– Я выскочка?! – вырвалось у меня.
– Слушайте! – человечек запахнул на груди халат. – Да знаете ли вы, с кем вы разговариваете?
Человечек подпрыгнул и ловко уселся на стеклянный куб с «Детской лопаточкой Императора Гонзичека Первого». Он скосил глаза на платиновую табличку и надулся, как индюк.
Я понял, что передо мной САМ император.
Гонзичек Первый неожиданно опечалился.
– Послушайте меня, Сергеев, – задумчиво произнёс он. – Послушайте меня внимательно, панске капесник… Я – носитель традиций… Я вынужден буду изолировать вас… Изолировать – это в лучшем случае… Если вы не вернётесь в Подкрконоши, что в Хоржицах…
– Куда? – не понял я.
– Не перебивайте меня, Сергеев! – император сердито стукнул кулачком по стеклянному кубу. – Мне придётся вас изолировать, если вы не откажетесь от своей Сумасбродной идеи! Я никак не смогу поступить иначе! Поэтому выбирайте! Или – или!
Император закрыл глаза и едва слышно проговорил свои собственные стихи:
Я сын монарха, и монархом быть обязан
В мечтах людей и собственных мечтах.
Я связан по рукам, а, может, и не связан,
И от того останусь в дураках…
– Извините, Ваше Высочество… – я абсолютно ничего не понимал.
– Величество! – поправил меня Император.
– Ваше Величество! Объясните, наконец, что происходит! – взмолился я.
– Я не намерен вступать с вами в дискуссии… панске капесник! – Гонзичек Первый посмотрел на меня со стеклянного куба.
Взгляд у него потух.
– Словом, я не позволю вам будоражить подданных своими непозволительными причудами!
– Какими причудами? Ваше Величество!!!
– Влюблённый поэт, стремящийся к совершенству… – Император пренебрежительно сплюнул. – Тьфу!.. Я вас предупредил. Я не буду нарушать традиций. Истина – в вине!
С этими словами он исчез за стеной.

23 часа 37 минут. Достучаться до небес.
Достучаться до небес
Так легко и так смешно:
К морю выйти через лес,
На песке допить вино,
Докурить в последний раз
Усмехнуться, словно бес…
И уснуть среди прикрас
И заоблачных чудес.
Это стихотворение сочинил я. Пока это моё самое лучшее стихотворение.

23 часа 38 минут. Голос.
Я уставился на единственное, что осталось в зале – на куб с лопаточкой.
Я увидел своё отражение в стекле куба, и оно удивительно удачно улеглось на эту самую лопаточку, и я подумал, как легко меня можно вышвырнуть из всей этой несуразной, но такой непредсказуемой нашей жизни, и зашвырнуть, куда подальше, при помощи самой обыкновенной детской лопатки…
– Поэт! – раздался голос. – Ты ведь тот самый поэт, который ищёт Дирижёра?
– Да, – ответил я, даже не удивившись внезапному голосу. – Я и есть тот самый поэт.
– Чего ты ждёшь от меня? – спросил голос.
– От тебя? Кто ты? – спросил я.
– Я – Дирижёр, – ответил голос.
– Мне надо поговорить с тобой, – ответил я.
– О чём? – сказал голос.
– Мне надо поговорить с тобой о моём пути, – сказал я.
– Ты не нуждаешься в этой беседе, – ответил голос.
– Почему? – спросил я.
– Нет, не нуждаешься, – повторил он. – Но я покажу тебе вот это.
И когда голос произнёс последние слова, исчезли стены зала, исчезла усадьба, исчез и я, и всё вокруг превратилось в Ничто, чтобы спустя мгновение вынырнуть из пустоты толпой, закидывающей гения камнями.
– Где ты?!! – крикнул гений в сверкающее молниями небо, по которому носились рваные тучи. – Зачем ты сделал это?!!
Превозмогая боль, он повернулся к толпе и воздел руки, дабы остановить Время Зависти и Непонимания.
И толпа застыла на миг. И этого хватило, чтобы вернуть всё на свои места.
– Что это было?! – крикнул я.
Голос молчал.
– Мы должны поговорить! – прокричал я. – Я нуждаюсь в твоих советах!
Но я не дождался ответа, потому что стекло, взорванное невидимой силой, разлетелось в стороны, и Детская Лопаточка Императора Чешской Объединённой Империи, подлетела ко мне, пнула в лоб, и, словно скомканную бумажку, отбросила к окну.
Навалившись на подоконник, я увидел, как во дворе перед музеем-усадьбой дворник Александр Людмилыч и Агнесса Лукинична садятся в большую позолоченную карету. Кажется, это был дилижанс.
Потом я потерял сознание…

23 часа 39 минут. Я счастлив.
А если ты не позвонишь?
Что случится с нами тогда?
Разве может такое быть? Разве может, чтобы всё забылось, и то непонятное, что встало между нами, разрушило бы наше счастье?
Неужели ты не позвонишь?
Мне вдруг становится невыносимо жалко себя, и тебя, и весь мир, но больше всё-таки – себя.
Мне хочется съёжиться, свернуться калачиком, стать маленьким и зарыться под мягкую тёплую подушку, но в памяти всплывает вот что.
Мне четыре года. Я гуляю с мамой. Я вижу детскую площадку, и тяну за собой маму. Мне хочется залезть на детскую горку. Мама колеблется, но потом отпускает меня, я весело бегу к этой горке и вскарабкиваюсь на неё по лестнице. Я счастлив. Я на вершине. Я смотрю на солнце, мне тепло. Ветерок ласкает щёки. Я делаю шаг, поскальзываюсь на железном спуске, падаю, скатываюсь по горке вниз и ударяюсь лбом обо что-то твёрдое. Мама вскрикивает, бежит ко мне, я собираюсь зареветь. Изо лба у меня течёт кровь…
Мне больше не хочется обратно в безмятежное детство.
Я снова жду твоего звонка.

23 часа 40 минут. «Сделал правым».
Император Николай Первый писал великому князю Михаилу Павловичу:
«Дотоль, как Пушкин себя вёл, каждый бы на его месте сделал, и хотя никто не мог обвинить жену Пушкина, столь же мало оправдывали поведение Дантеса, и в особенности гнусного его отца Геккерена. Но последний повод к дуэли, которого никто не постигает и заключавшийся в самом дерзком письме Пушкина к Геккерену, сделал Дантеса правым в сём деле».

23 часа 41 минута. Сумасшедший сон: продолжение (Недобитая лампочка).
Кто-то тормошил меня, и, наконец, придя в себя, я увидел прямо перед глазами своего старого знакомого – бритого на голо юношу в тёмных очках.
Юноша осклабился и спросил:
– Молодой человек, Вы можете встать сами?
– Да, – ответил я и подумал: «И всё-таки, где же я его видел?..»
– Ах, можете! – закричал юноша и замахнулся, чтобы ударить меня своим красным мясистым кулаком.
Я успел подставить руку.
Я схватил его за пальцы и невероятным усилием выкрутил их так, что они захрустели, и юноша истерично завопил:
– Сволочь! Ублюдок! Ай, больно!..
Я подумал: «Вот бы вмазать ему по голове и по ушам, чтобы он валялся у меня под ногами и мечтал бы, как я в прошлый раз, потерять сознание»
И в тот самый миг, когда я решился нанести первый удар, откуда ни возьмись появился скинхед Пися – Влад Пискунов, и все мы очутились в тёмном вонючем подъезде, где пахло собаками, кошками, крысами и людьми.
– О-о! Кого я вижу! Кто к нам пришёл?!! Да ты подойди ко мне, не стесняйся! – радовался Пися – отморозок, сын алкоголика и алкоголички.
– Да пошёл ты! – ответил я и попытался пройти мимо него к дверям и свету.
– Стой, сука! – сказал Пися и врезал мне по носу, добавив: – Дирижёра ему подавай! Я тебе покажу – Дирижёра!..
Я знал, что он ударит меня. Я ждал этого, но он – этот подлый удар – снова оказался для меня внезапным, как и тогда – не во сне, а наяву.
Я упал на юношу в тёмных очках. Юноша выкарабкался из-под меня, несколько раз пнул меня кованным ботинком под рёбра, выругался, и они ушли вместе с Писей.
…Я лежал на оплёванных ступеньках этого Богом забытого подъезда, я смотрел на недобитую лампочку, мне она в тот момент напоминала луну.
Кто-то лизнул меня в щёку. Мне показалось, что это мой пёс, мой Гансик. Но это был в стельку пьяный дворник Александр Людмилыч.
Из носа у меня текла кровь. В голове играла музыка.

23 часа 42 минуты. «Ты!»
В тот вечер я должен был зайти к тебе.
Я зашёл.
Ты открыла мне дверь и улыбнулась как-то странно.
– Что случилось? – спросил я. – Что-то случилось?
Ты ничего не ответила, потому что в прихожую из твоей комнаты вышла Первая-Вторая!
Она вертела в руках твоего игрушечного медведя, который при каждом движении издавал звук, напоминающий сирену «скорой помощи».
– Привет! – сказала Вторая.
Я молчал.
– Почему ты не спрашиваешь, что я здесь делаю? – спросила Вторая.
Мы молчали вместе с тобой. Мы совершенно растерялись.
И не было в этой квартире больше никого, кто мог бы превратить эту абсурдную ситуацию во что-то более абсурдное, такое, когда можно просто рассмеяться и легко вздохнуть.
Жаль, что мы не договорились встретиться у меня. Там был бы папа. Он бы сказал или выкинул какую-нибудь глупость и атмосфера бы разрядилась, и мир бы вернулся в наши души, хотя бы на какое-то время.
– Спроси! – потребовала Вторая.
– Что? – только и произнёс я.
Ты смотрела на меня, как побитый щенок.
Почему ты не прогнала её?! Ещё до моего прихода!..
– А вот что! Я возвращаю себе то, что должно принадлежать мне по праву первовладелицы! – с силой произнесла Вторая.
– Что тебе принадлежит? – спросил я.
– Ты! – ответила она, подошла ко мне и поцеловала в губы.

ГОРОД

23 часа 43 минуты. Побег.
Я бежал по городу.
Я бежал, как последний трус. Я оставил вас друг против друга…
– Ах… – всхлипнул я, попятился и бросился назад, к лифту, к лестничному проёму, потому что мне стало страшно, потому что я не знал, куда мне деваться от бессилия, которое овладело мной.
Я бежал по улицам, налетая на тени прохожих, я уже и не бежал, а плёлся по грязно-снежным тротуарам города, равнодушного к трусам.
Я остановился у какого-то «Хот-дога», просто потому что не мог больше идти, и на моё счастье здесь оказались такие же, как и я, бедолаги, которым жизнь была бы в полный кайф, если бы периодически она не представляла им совершенно ненужные счета.
Через некоторое время, когда я стал воспринимать мир достаточно адекватно, до меня стал доходить смысл их разговора.
– Чувак, я там ваще ни хрена не учусь, – говорил один из парней, в короткой куртке и рваных джинсах. – Я там, короче, только тусую по-дикому… Ну ещё на дискач хожу…
Время от времени он обнимал худую девчонку в пуховике, которая была ему по плечо, нагибался и целовал её в нос, после чего сплёвывал и говорил дальше:
– Вот и вчера, короче, на дискаче, ну у нас, в кадетском корпусе, такую тёлку намутил! Ваще немереная! И буфы реальные и капот – зашибись. Она, короче, ко мне подкатывает говорит: «Толик, пойдем, я тебе кое-что покажу!». Я вообще охренел и говорю: «Ну, типа давай!»
Весь этот поток слов был направлен на парня в наушниках, который закатывал глаза и, кажется, не слышал Толика.
Да нет, всё-таки слышал, потому что открыл глаза и ехидно вставил:
– Она чё, уже знала, что тебя Толик зовут?
Толик поцеловал девчонку в мокрый нос, сплюнул и ухмыльнулся:
– Блин, ничё она не знала!.. Это я так, чтобы понятней было… Вот… Ну, короче, она взяла меня за руку, и куда-то повела. Я ваще в дупелишку пьяный, меня колбасит немеренно, но мне свистеть на всё это, чувак, ну ты меня, надеюсь, понимаешь?.. Я иду ни хрена не втыкаю, куда она меня тащит, но иду…
Поцелуй в нос – плевок.
– Потом, короче она меня привела к себе домой, мы с ней чики-пуки, я тебе должен сказать, она обалденно целуется! А потом, я и не помню, чувак: может, я её и оприходовал!..
– То есть как, не помнишь? – засмеялся парень в наушниках.
– Так, чувак, ей Богу ваще не помню! Ну, реально!..
– Да чё ты, Анжелы застеснялся? Совесть проснулась? – развеселился парень в наушниках.
– Анжела! – Толик поцеловал пьяненькую Анжелу в нос и сплюнул.
Анжела ответила улыбкой лунатика.
– Блин, чувак! – отвечал Толик, распаляясь. – Я реально ничё не помню. Да я сам обламываюсь! Ни хрена не помню… А Анжелки я ваще не стесняюсь. Она у меня единственная!
С этими словами Толик поцеловал довольную Анжелу в ухо.
Анжеле стало щекотно, она скривилась, а потом закричала:
– Хочу пива!
– Тогда давай бабки! – Толик поцеловал её в нос и сплюнул.
– На! – Анжела выудила из пуховика скомканные деньги.
– Чё брать? – спросил Толик.
– А чё хочешь! – великодушно разрешила Анжела. – Чё душа пожелает.
Толик повернулся к «Хот-догу», парень в наушниках закатил глаза, Анжела улыбнулась мне, собираясь что-то спросить.
Не дожидаясь этого, я пошёл дальше, мимо сверкающих реклам и босых манекенов в витринах…

23 часа 44 минуты. Сумасшедший сон: продолжение (Кузькина мать).
– Людмилыч!.. – позвал я.
Дворник не хотел приходить в себя.
– Людмилыч… – повторил я.
Дворник Александр Сергеевич храпел, как свинья.
– Ну и чёрт с тобой! – я отпихнул от себя этого типа и пополз из подъезда.
…Сколько я полз, я не помню, только за дверьми меня терпеливо дожидался дилижанс.
Кучер оказался мужичком с лицом старушки, и я вспомнил, как я ехал в метро семь дней и ночей, зажатый между двух старушек, которые были похожи на старушку из окна твоего дома. И каждую из них, как и тебя, звали Галей.
– Галька-то расфуфырилась! – брезгливо замечала первая старушка.
– От Гальки и слышу! – не менее брезгливо отзывалась вторая.
– Га лька-а! – грозилась первая. – Щас приедем, всё Пахомычу расскажу!
И ещё я вспомнил, что когда мне совершенно стало невмоготу, и я решил наорать на глупых старушек, чтобы они заткнулись или хотя бы перестали молоть всякую ерунду, наш машинист объявил по радио:
– Поезд дальше не пойдёт, хоть вы тресните!!!
И я подумал: «Чудесно! Избавлюсь от старух, и отправлюсь искать Дирижёра сам, без машиниста!»
И тут меня встряхнули и вынесли из вагона. И я оглянулся.
А бородатый пассажир в цилиндре удивился:
– Ну и ну! Шутник – машинист!.. Взял и укатил без нас…
И теперь я понял, что этим бородатым и волосатым пассажиром в белом цилиндре и чёрном фраке был Чарльз Гашек – великий английский дворник…
Но что делал он среди простых людей? Чем он занимался?
Старушки скривили рты и завопили:
– Поезд дальше не пойдёт!.. Жульё, бесстыжее!.. Всё Пахомычу передадим! Он вам ещё покажет Кузькину мать!..
И погрозили злыми кулачками в небо.
И вспомнив всё это, я понял, что кучер с лицом старушки – это и есть Пахомыч, который покажет миру мать пресловутого Кузьки.
И мне захотелось куда-нибудь исчезнуть, ну хотя бы провалиться сквозь землю, но кучер Пахомыч подошёл ко мне, схватил за шиворот и бросил в дилижанс, где было темно, но тепло, и кто-то что-то бормотал. Кажется, молитвы…

23 часа 45 минут. Свидетель.
Из показания К. К. Данзаса перед военным судом:
«27 января, в первом часу пополудни, встретил его, Данзаса, Пушкин на Цепном мосту, что близ Летнего сада, остановил и предложил ему быть свидетелем одного разговора…
…После ухода Пушкина первый вопрос его (Данзаса) был господину д'Аршиаку, нет ли средств окончить дело миролюбиво. Господин д'Аршиак, представитель почитавшего себя обиженным господина Геккерена, вызвавшего Пушкина на дуэль, решительно отвечал, что никаких средств нет к примирению…»

23 часа 46 минут. Формула.
Проваливаясь в глубокие сугробы сумеречного сквера, я двигался к станции метро.
У подземного перехода я перехватил дешёвую, но на удивление вкусную, шаурму, которую мне приготовил чем-то озабоченный грузин. Почти полностью её проглотив, я окунулся в бурлящую суету метро, и вагон унёс меня в тоннель.
Уподобившись Драугелю, я сочинил следующее маловразумительное творение:
Я ухожу на волю
Сегодня – навсегда.
Я ухожу от боли
В другие города.
С собою пара песен,
Гитара и любовь,
И формула – «Мир тесен:
Ушёл – вернёшься вновь».

23 часа 47 минут. Сумасшедший сон: продолжение (Лобное место).
Дилижанс трясло на ухабах, и в эти моменты что-то твёрдое упиралось мне в бок, но я не мог отодвинуться и избавиться от настырных толчков, потому что боялся свалиться в пустоту, которая заменяла собой одну из дверец дилижанса.
Кто-то продолжал бубнить молитвы, но в темноте я никак не мог разобрать хотя бы силуэта человека, бормотавшего святые тексты.
Я протянул руку, чтобы нащупать его, и мне сказали:
– Будь терпелив.
Мы ехали дальше без времени, вне пространства.
И когда я открыл рот, чтобы спросить, кто эти люди, мне снова ответили так:
– Будь терпелив.
И мы ехали дальше или не ехали, а просто стояли на месте и существовали в небытии. И прошла вечность или пролетела секунда, и тогда мне сказали:
– Теперь ты готов к тому, чего искал.
Дверцы дилижанса распахнулись.
Меня вывели на свет.
Солнце стояло над площадью низко-пренизко, и от этого окружающий мир казался большим, чем он был на самом деле. И площадь, запруженная народом – огромная, шевелящаяся масса, была каплей океана, имя которому Вечность.
Две старушки, облачённые в рыцарские доспехи, держали меня за плечи, впереди меня двигался бритый наголо юноша в тёмных очках и длинном атласном плаще, на вытянутых руках он нёс длинный футляр, накрытый красным бархатом.
Я оглянулся.
Кучер Пахомыч замыкал шествие. Он шёл за мной, метрах в двух, и с каждым шагом… о, Господи, с каждым движением в нём происходила какая-то метаморфоза. Сначала у него выросла чёрная с сединой борода, а затем на нём появились белый цилиндр… и чёрный фрак… и красный платок, которым была перевязана его длинная шея… И я понял, что никакой это ни Пахомыч, а великий английский дворник Чарльз Гашек, который буквально некоторое время тому назад предлагал мне стреляться. И за спиной у него на широком кожаном ремне висела роскошная метла из ивовых прутьев.
Меня вывели в центр площади, к Лобному месту, где обычно совершали казнь над преступниками, и я увидел Императора, стоящего посреди помоста.
– Приветствую тебя! – он взмахнул рукой.
Над площадью повисла тишина.
Император с пафосом продолжил:
– Приветствуем тебя, бродячий музыкант!
Тебя мы заждались… Ты, словно Кант
Задал нам всем задачу из задач:
«Кто нынче на коне – Поэт или Богач?»
Толпа возликовала. В воздух полетели шляпы, зонты и чепчики.
После бурных и продолжительных аплодисментов Император снова обратился ко мне.
– Я слышал, ты готов? – сказал Император.
– К чему? – спросил я одними губами.
Император засмеялся.
– А ты притворщик! – Гонзичек Первый погрозил мне пальцем. – Оставь… Здесь не место уловкам… Итак! Ты мечтал о встрече с Дирижёром, не так ли?
– Да, – ответил я.
– Он перед тобой!
Император сделал шаг в сторону, и я увидел… самого себя.

23 часа 48 минут. «Если не будет результата…»
Условия дуэли между г. Пушкиным и г. бароном Жоржем Геккереном.
1. Противники становятся на расстоянии двадцати шагов друг от друга, за пять шагов назад от двух барьеров, расстояние между которыми равняется десяти шагам.
2. Противники, вооружённые пистолетами, по данному сигналу, идя один на другого, но ни в коем случае не переступая барьера, могут пустить в дело своё оружие.
3. Сверх того принимается, что после первого выстрела противникам не дозволяется менять место для того, чтобы выстреливший первым подвергся огню своего противника на том же расстоянии.
4. Когда обе стороны сделают по выстрелу, то, если не будет результата, поединок возобновляется на прежних условиях: противники ставятся на то же расстояние в двадцать шагов; сохраняются те же барьеры и те же правила.
5. Секунданты являются непременными посредниками во всяком объяснении между противниками на месте боя.
6. Нижеподписавшиеся секунданты этого поединка, облечённые всеми полномочиями, обеспечивают, каждый за свою сторону, своею честью строгое соблюдение изложенных здесь условий.
Константин Данзас,
инженер-подполковник.
Виконт д'ршиак,
атташе французского посольства».

23 часа 49 минут. Звонок!
Я иду на кухню и делаю себе бутерброд с майонезом.
Отвратительная штука, но я сейчас на взводе и мне наплевать
Не успеваю я вернуться в комнату, как раздаётся звонок.
Звонок!
Звонок!!!
Я хватаю мобильник.
– Валя мне сказала, – слышу я, – что ты расстался с Галей…
– Кто это? – я пялюсь в окно.
– Это я – Снежана.
– Кто? – я не понимаю, что происходит.
– Ты расстался с ней? – спрашивает эта ненормальная.
– Да тебе то что?! – ору я, естественно вляпавшись пальцами в бутерброд с майонезом.
– Как что? – мямлит эта дура.
– Слушай, – я завожусь на полную катушку. – Ты меня достала!
Сейчас я взлечу.
– Ты меня достала! Дура ты тупая! Я тебя не люблю! Никогда не любил! И не собираюсь любить! Ты мне не нравишься, понимаешь, нет?! Ты глупая и некрасивая! Ты убогая! Ясно?
– Я тебя ненавижу… – эта несчастная рыдает.
Сволочная ситуация.
В трубке раздаются гудки.
Я отшвыриваю бутерброд. Он прилипает к пианино и медленно сползает к полу.
Я прижимаюсь горячим лбом к окну.
Какое оно холодное!..

23 часа 50 минут. «Вернуть…»
Мы бегаем по кругу.
Кто сколько. Кто куда.
Разлука – за разлукой
И за бедой – беда.
Кого-то жизнь задержит.
Кого – не сбережет.
И велика надежда,
Что все наоборот.
Часы бегут быстрее.
На всех не хватит дней.
Забыться поскорее,
Остановить людей.
Я весело закончу.
Не дам себе уснуть.
Конец – начала громче.
Его нельзя вернуть.

Это – Драугель…

23 часа 51 минута. Футляр: возвращение монеты.
Мы стояли друг против друга – я и мой двойник.
Я не знаю, что чувствовал он, но мне стало легко и всё понятно.
– Это дуэль? – спросил я Императора.
– Дуэль? – Гонзичек Первый прыснул. – Дуэль?!!
Он затрясся всем телом и над толпой разнёсся его неестественно звонкий смех.
Толпа заржала. Не над императором, конечно, – надо мной.
Они тыкали в меня пальцами, хлопали себя по ляжкам, утирали слёзы и багровели от гогота.
– Дуэль!.. Ох, не могу… – хохотал Император, но потом, как-то сразу сникнув, обратился с вопросом к бритому наголо юноше в тёмных очках и длинном атласном плаще, который оставался ко всему безучастным и был занят лишь тем, что продолжал держать на вытянутых руках длинный футляр, накрытый красным бархатом.
– Значит, всё-таки дуэль? – спросил у него Гонзичек Первый.
– Дуэль? – бритый наголо юноша повторил вопрос, но смотрел он при этом не на Императора, а на великого английского дворника Чарльза Гашека.
– Разумеется, – пожал плечами Гашек. – Естественно. Нет веских причин для примирения.
– А как же мир во всём мире? – Император жалостливо сморщил личико.
– В смысле? – повёл бровью великий дворник.
– В смысле… – Император развёл руками, не зная, что добавить.
– Вот видите, – сказал Чарльз Гашек. – Дуэль неизбежна.
– Но кто и у кого требует сатисфакции? – Император в порыве искренности прижал к груди свои маленькие ручки. – Кто?!
– Я, – громко произнёс я.
Толпа подалась вперёд. Никому из присутствующих не хотелось пропустить ни единого слова.
– У кого же? – Император не смотрел на меня.
– Не у вас, Ваше Величество! Не волнуйтесь! – ответил я. – Вы, как и я, поэт. А я не стреляю в поэтов.
– У кого же? – Император принялся обмахиваться платочком. – У Щикельгрубера?
Он кивнул на юношу, бритого наголо.
– Или, быть может у Чарльза…
– Нет- нет, – я не дал ему договорить. – Я требую сатисфакции у этого человека.
Я кивнул в сторону двойника.
– У Дирижёра? – Гонзичек Первый картинно воззрел на толпу. – То есть у самого себя? Но повод?!
– Повод всегда найдётся, – заметил великий дворник. – И не один.
– Да, я требую сатисфакции у него, потому что… – сказал я и замолчал.
– Ну же! – Император нетерпеливо хлопнул в ладоши.
– Потому что он… – я снова кивнул на своего двойника. – Он на вашей стороне!
При этих словах бритый на голо юноша сдёрнул с длинного футляра красный бархат, и все увидели, ЧТО лежит внутри футляра.
Это были не шпаги и не пистолеты, не что-либо стреляющее или колющее. О, нет!
Это была самая обыкновенная монета. Деньга, когда-то оброненная мною и подобранная дворником Александром Сергеевичем.

23 часа 52 минуты. Тропинка в двадцать шагов.
Из рассказа виконта д'Аршиака П. А. Вяземскому:
«На место встречи мы прибыли в половине пятого. Дул очень сильный ветер, что заставило нас искать убежище в маленькой сосновой роще. Так как большое количество снега могло стеснять противника, пришлось протоптать тропинку в двадцать шагов».
Из письма В. А. Жуковского С. Л. Пушкину:
«Снег был по колена; по выборе места надобно было вытоптать в снегу площадку, чтобы и тот, и другой удобно могли и стоять друг против друга, и сходиться. Оба секунданта и Геккерен занялись этой работою; Пушкин сел на сугроб и смотрел на роковое приготовление с большим равнодушием. Наконец, вытоптана была тропинка в аршин шириною и в двадцать шагов длиною; плащами означали барьеры».

23 часа 53 минуты. Надежда.
Ты не позвонишь.
Наверное, уже не позвонишь. И ты вправе так поступить после моего бегства, после того, как я бросил тебя на произвол судьбы.
Осталось семь минут до полуночи.
И вчера, и позавчера мы созванивались ровно в одиннадцать.
…В первый наш день мы договорились, что никто и ничто не помешает нам делать это каждый вечер в двадцать три ноль-ноль. А если всё-таки что-то или кто-то попытается изменить ход времени и событий, мы постараемся позвонить в любую другую минуту до полуночи. Ну а потом, чтобы не беспокоить никого из домашних, будем терпеливо ждать наступления утра – то есть шести часов…
Ты не позвонишь.
И если ты не позвонишь, это означает только одно – мне нет прощения.
Я, конечно, могу набрать твой номер, но мой звонок – это ничто. Трусом я уже показал себя. Попрошайкой быть не желаю и не могу.
Что там у Драугеля по этому поводу?
На желтом закате усталого дня
Растает Большая надежда.
Возможно, все страхи оставят меня,
А дождь не покинет, как прежде.
И сердце стучит в такт мерцанию звезд,
Душа опускается ниже.
И в грязном огне грубых молний и гроз
Обрыв поднимается выше.
Туман и ветра заберут все мечты –
Оставят меня опустевшим.
И где-то вдали, на краю высоты,
Я встречу Другую надежду…

23 часа 54 минуты. Третья рюмка.
Однажды я решил напиться и забыться.
Напиваться под бормотание телевизора мне было противно, поэтому я позвал Мэка. После третьей рюмки коньяка я спросил:
– Мэк, ты когда-нибудь думал, что страшнее всего на свете?
– Не знаю, – ответил он. – Наверное, одиночество.

23 часа 55 минут. Условия.
– Дуэль! – возвестил миру Император Объединённой Чешской Империи Гонзичек Первый. – Поэт вызывает Дирижёра!
– Дуэль! – захлёбываясь в эмоциях, поддакнул мир своему императору. – Поэт вызывает Дирижёра!
Мы смотрели друг другу в глаза.
«Зачем тебе это?» – думал он.
«Так надо», – думал я.
«Но зачем?!! Объясни мне! Я не понимаю!»
«У нас нет времени. Прощай…»
Великий дворник Чарльз Гашек стукнул своей роскошной метлой по деревянному помосту, площадь притихла, и Гашек зычно объявил:
– Условия дуэли между противниками!
Гашек обвёл глазами толпу. Толпа ждала.
Гашек отчеканил условия:
– Первое! Противники становятся по обе стороны от барьера на расстоянии вытянутой руки друг против друга. Второе! Противники вытягивают правую руку и касаются друг друга кончиками большого и указательного пальцев, приготовленных для подбрасывания монеты. Третье! Противники, вооружённые деньгой, которая будет возложена на их руки господином Щикельгрубером, по сигналу пускают в дело общее оружие, то бишь подбрасывают монету, как можно выше. Четвёртое! После подбрасывания каждый из противников выкрикивает одно из слов: «Орёл» или «Решка», если слова противников совпадают, бросок повторяется до первого несовпадения. Пятое! Общим секундантом противников является Его Величество Император Объединённой Чешской Империи Гонзичек Первый, в чьи обязанности входит оставаться до окончания поединка непременным посредником во всяком объяснении между противниками на месте боя. Шестое! Проигравшим считается тот, чей выкрик не совпадает с выпавшей монетой. Седьмое! Проигравший подвергается нравственному перерождению.
После этого Гашек кивнул бритому наголо юноше в тёмных очках.
– Вы готовы, господин Щикельгрубер?
– Да, – ответил юноша.
Гашек обратился с тем же вопросом к противникам:
Вы готовы, господин Поэт? Господин Дирижёр?
– Да, – ответили мы.
– Вы готовы, господа секунданты? – спросил Гашек Императора Гонзичека Первого.
Император поклонился присутствующим.
– Тогда к барьеру! – скомандовал великий дворник.
Дуэль началась.
Монета сверкнула над нашими головами и полетела на помост.
– Решка! – выпалил я.
– Орёл! – выкрикнул Дирижёр.
Упав к ногам Императора, монета не покатилась и даже не подпрыгнула. Она просто шмякнулась о деревянный настил, словно одного из нас припечатало равнодушной печатью.
Гашек подошёл к деньге и громогласно объявил:
– Орёл!
Я проиграл.
Я проиграл…
Затем мне вручили метлу.
Теперь я должен был подвергнуться нравственному перерождению.

23 часа 56 минут. «Не дойдя до барьера…»
Из рассказа современника:
«Несмотря на ясную погоду, дул довольно сильный ветер. Морозу было градусов пятнадцать. Закутанный в медвежью шубу, Пушкин молчал, по-видимому, был столько же спокоен, как и во всё время пути, но в нём выражалось сильное нетерпение приступить скорее к делу. Когда Данзас спросил его, находит ли он удобным выбранное им и д'Аршиаком место, Пушкин отвечал:
– Мне это решительно всё равно, – только, пожалуйста, делайте всё это поскорее.
Отмерив шаги, Данзас и д'Аршиак отметили барьер своими шинелями и начали заряжать пистолеты. Во время этих приготовлений нетерпение Пушкина обнаружилось словами к своему секунданту:
– Ну, что же! Кончили?
Всё было кончено. Противников поставили, подали им пистолеты, и по сигналу, который сделал Данзас, махнув шляпой, они начали сходиться.
Пушкин первый подошёл к барьеру и, остановясь, начал наводить пистолет. Но в это время Дантес, не дойдя до барьера одного шага, выстрелил…»

23 часа 57 минут. К чёрту!
– Ещё чё-нить брать будем? – спросил меня холёный официант.
Я оторвался от книги Драугеля и рассеянно ответил:
– Да… Наверное… Пожалуй, капучино… Большой…
Официант молча удалился.
Я посмотрел на часы, было полтретьего…Мэк появится только в три…
– Вот кофе, – пробурчал официант, и небрежно поставил его на стол.
Кофе пролился.
– Извините, а сахар вы положили?
Официант зло уставился на меня и внятно проговорил:
– А в жопе не слипнется?
– Что? – удивился я.
– Сахар положили?! – возмутился официант. – Обойдёшься!
– Не понял… – сказал я.
– Чё не понял? Сидит, понимаешь, Бог знает сколько! Ему ещё сахар, понимаешь, подавай! В жопе, говорю, не слипнется?
Официант громко выругался, и, натыкаясь на столики, ушёл за стойку.
«Надо же!» – подумал я. – «Надо же… Такой прекрасный день… И этот хам… А ведь в каком-нибудь девятнадцатом веке я бы его в лучшем случае вызвал бы на дуэль… А в худшем?.. В худшем, просто бы пристрелил на месте…»
Я встал из-за столика.
Я ушёл из кафе. Ну его, к чёрту!
В голове у меня высветились стихи Драугеля. Я их сразу запомнил. Хорошая у меня память. Особенно зрительная:
Я не нашёл пути назад
И не могу остановиться.
Я лишь судьбы своей солдат –
Мне от неё уже не скрыться.
Вокруг друзья, любовь и свет.
И я смеюсь, в душе рыдая.
А жизнь идёт. И больше лет.
Удача душу всё терзает.
Я шёл по лёгкому пути –
Успех, расчёт, разумный выход.
Из жизни выход не найти.
В кончине – только глупый вывод.
А я смеюсь. И легче всем:
«Красив, умён, богат, задорен!»
И нет ни горя, ни проблем.
Один удел – Болтун с судьбою.

23 часа 58 минут. Как легко!
Великий дворник вручил мне свою метлу.
Судя по всему, минута была торжественная. Мне даже показалось, что где-то в отдалении, не на нашей площади, звучат фанфары.
Великий дворник Чарльз Гашек передал мне свою роскошную метлу из ивовых прутьев со словами:
– Всё к лучшему, поверьте, мой друг.
Я улыбнулся в ответ.
Да, я почувствовал на своем лице улыбку.
Это была счастливая улыбка. Безмятежная. Без ненужных тягостных мыслей и забот.
Я спрыгнул с помоста вниз к толпе, которая разом выстроилась в шеренги, и у каждого из тех, кто только что взирал снизу на мою дуэль, оказалась в руках точно такая же, как и у меня, метла.
Я зашагал во главе моей новой армии – миллионной армии дворников.
Я проиграл, я стал, как все. Нет-нет!.. Не как все! Мне доверили армию – армию таких, как все…
Мы шли по улицам нашего города и махали мётлами.
Мы улыбались надвигающемуся на нас миру и думали, я уверен, мы думали одну и ту же мысль:
«Как хорошо идти так! Как хорошо идти с метлой в руках!..»
Мы шли по омытому нашими одинаковыми улыбками городу.
– Всё! Я не поэт… – подумал я напоследок. – Моя жизнь стала простой и надёжной. Вот мой путь. Путь со всеми… Как легко!..
… Этот сон я увидел три дня тому назад.

23 часа 59 минут. Каждый в этом мире…
Однажды папа рассказывал мне про своего мастера из института кинематографии, который любил повторять, что время летит неумолимо, а дни проходят однообразно…
К этой фразе папа относится брезгливо. Мне она тоже не по душе.
Время не летит неумолимо, если дни не похожи один на другой.
Мои дни – череда взлётов и падений, любви и ненависти, надежды и мрака, пути и раздумий.
Время не летит неумолимо. Оно обволакивает душу, и душа плывёт вместе со временем, покуда время в ней нуждается…
…Это случилось тогда, когда душа моя была такой, какой старается быть сейчас.
Я увидел дворника, подметавшего пляж.
Со стороны казалось, что он хочет сгрести бесконечный песок в одну кучу, только зачем он это делает, никто не может понять.
Кроме меня. И мне от этого было смешно.
Всё же ясно! Он – дворник, и это его работа – подметать дорожки, тротуары, улицы, площади, и, наверное, пляжи.
А ещё в то июльское утро я влюбился в девушку, и ей было восемнадцать лет, а мне всего одиннадцать. И в этом не было ничего плохого или необычного, потому что любовь коснулась моего сердца своей трепетной рукой, и я полюбил девушку, молодую женщину.
Она была такая высокая, стройная и с золотыми волосами! Она была такая красивая!
Каждый в этом мире должен заниматься своим делом и в своё время – кто-то подметать мир, а кто-то влюбляться в него – в этот мир и его богинь.
И каждому из нас предназначены свои дни: одним – одинаковые как стёртые веники, другим – разные, как цветы, которыми осыпают влюблённых…
…В то июльское утро, когда я влюбился в девушку с твоим именем, она заметила мою любовь.
Она подошла ко мне и сказала:
– Не грусти. Это пройдёт…
Это не прошло.
Не прошло. Я люблю тебя. Моя армия – я сам.

24 часа 00 минут.
Ты позвонила.


НОВЫЙ ГЕРОЙ: 31 ДЕКАБРЯ
ПОВЕСТЬ ТРЕТЬЯ

 Когда я был маленьким, я очень любил людей.
 Всех.
 Мне казалось, что мы хорошие, только почему-то делаем глупости.
 А сейчас, я вижу тех, кто окружал меня раньше, и на душе у меня больше нет безмятежности.
 И возникает вопрос: что же будет со мной?
 Что же будет со всеми нами?

ЧЕРЕЗ ПЯТЬ МИНУТ

 Через пять минут Новый год.
 Я вхожу в свою комнату, и неожиданно у меня перехватывает дыхание.
 Я ничего не могу с собой поделать. Да и что я могу сделать?! Нет, мне не плохо, у меня не закружилась голова, у меня не скрутило сосуды. Просто я…
 Просто я вдруг отчётливо понял, что произойдёт со мной через пять минут. Ровно через пять минут.
 Да, я отчётливо это увидел. Нет, не в тумане, не в дымке неясных мыслей.
 Я понял это.
 Понял!..
 Я стану взрослым. Я сам это понял. Сам.
 И моя комната со всем своим содержимым останется в прошлом.
 Моя дорогая комната. Моя милая комната-берлога, в которой я жил всю жизнь, все мои почти шестнадцать лет, жил и смеялся, жил и болел, жил и плакал, жил и валял дурака, жил и влюблялся.
 Эта комната, моя шкатулка – и ничья больше – отныне не будет никому принадлежать. Только тому Серёже. Только тому, которому когда-то было два года, три года, шесть лет, пятнадцать…

Из моего дневника. 30 июня. Вечер.

…Если бы я жил в 1976 году, то есть тогда, когда моему папе было 15 лет, я был бы комсомольцем. Или хиппи. Или рабом, делающим китайские игрушки. А может, я бы скручивал папиросную бумагу для кубинских сигар. Или гонял футбол на бразильских просторах. Возможно, я бы косил траву в Национальном Австралийском парке, чтобы по ней беззаботно прыгали кенгуру. Может быть, моё имя звучало бы как Чан Ки Джу. Или Радж. Или Барри. Наверное, я бы увлекался коллекционированием марок или карточек с изображением известных бейсболистов. У меня не было бы компьютера и MP-3 плеера, только потому, что их ещё не изобрели. Но, честно говоря, я не знаю, кем бы я был в 1978 году. Трудно сказать. Ведь я также не знаю, кем я буду в 2078 году. Может, я стану роботом, а, может, меня клонируют. Слава Богу, что я ещё не дожил до этого времени. И пока я Сергей. Мне 15 лет.

ОКНО

 Вот окно моей комнаты.
 За ним падает праздничный снег.
 Всю жизнь я воспринимаю мир через это окно.
 Раньше, когда мне было лет семь, я пододвигал к окну стул и садился на него с коленками. И так смотрел на улицу и на всё остальное.
 А ещё раньше…
 Я помню, как я стоял на подоконнике, а папа прижимал меня к себе, обхватив руками, и дышал мне в макушку.
 На улице проезжали машины. Туда-сюда, туда-сюда, и папа говорил:
 – Трактор.
 А я повторял:
 – Катка!
 А папа говорил:
 – Мотоцикл.
 А я повторял:
 – Татика! – и безумно радовался этим каткам и татикам.
 – Собака! – тыкал папа в стекло.
 – Ав! – смеялся я.
 – Кошка!
 – Мяу!
 – Корова! – шутил папа.
 Я верил.
 – Муу! – вторил я.
 – Волк!
 – Вука!
 – Зайчик!
 – Джяча!
 – Ветер!
 – Дуит!
 Мы вопили на всю комнату, а за окном проносились собаки, коровы, волки, зайцы и ветер!
 Какое счастье!..
 А потом нам надоедала наша игра, папа предлагал:
 – Раз-два-три?
 Я расплывался в улыбке, но меня всё же обдавало лёгким холодком, и я хватал папу за большие пальцы, а он принимался отсчитывать:
 – Раз! – говорил папа.
 Я таращился вниз, туда, куда мне предстояло приземлиться с подоконника – с нашей ненормальной вершины…
 – Два! – предупреждал папа.
 – Вда! – отвечал я.
 – Три!!!
 И, не успев до конца ощутить всей прелести взлёта, я уже нёсся к потолку, поддерживаемый папой, или нет? – а потом стремглав падал вниз, захлёбываясь от восторга и соплей!..

СЕРЁЖЕНЬКО-РУССКИЙ СЛОВАРЬ, СОСТАВЛЕННЫЙ МАМОЙ И ПАПОЙ 22 ИЮНЯ 1992 ГОДА.

 Чааай – чай.
 Дзидзя – машина.
 Адин – любое число.
 Гука – рука.
 Нона – нога.
 Дом – доом.
 Бигнин – пингвин.
 Чочоф – купаться.
 Ни нана – не надо.
 Гавава – голова.
 Каша – сахар.
 Фафинка – конфетка.
 Чича – птичка.
 Чипа – цыплёнок.
 Пепе – пюре.
 Гангаш – карандаш.
 Камар – муха.
 Мача, Сеёжа – мальчик.
 Вввввв – самолёт.
 Буга – губа.
 Ток – выключатель.
 Куик – курить.
 Пааты – тапочки.
 Дзинсы – брюки.
 Кокики – петушок.
 Абага – облака.
 Нос – нос.
 Упава – упал.
 Жопа - юбка.
 Иига – монополька.
 Бова – больно.
 Каатя – Катя.
 Сисяс мама нету – сейчас мамы нет.
 Аааааааа - музыка.
 Ни пока – здравствуй.
 Мамес – майонез.
 Бабай – «Спокойной ночи, малыши!»
 ФитЯ – цветочек.
 Воосиси – волосы.
 Вавивин – капитан.
 Папа абот! – папа работает.
 Пупуп – пупок.
 Бабиви ам-ам! – забыли покушать.
 Бакха – надувной пляжный мяч…

БАКХА!

 Я их боялся безумно – все эти шарики, пляжные мячи!
 Они же взрывались – БАКХ!!! БАКХ!..
 Это был ужас, меня охватывала паника! Мячи и шары от меня прятали в кладовке. И зачем их, вообще, надо было держать в доме?
 Иногда папа пугал меня бакхой.
 Он открывал дверь в кладовку и говорил:
 – Эх, ты! Ну, что же ты боишься! Трусишка! Эх, ты!!!
 Меня начинала бить дрожь, я вытягивал руку и, выпучив глаза выкрикивал-бормотал:
 – Бакха! Бакха…
 Не было от них спасения, не было…
 Но вот прибегала мама, я утыкался в неё, я утыкался, и всё куда-то проваливалось, потому что от мамы пахло так вкусно – пахло мамой, так больше не пахнет ни от кого.

Из моего дневника. 1 июля. День.

…В Москве в «Детском мире» (я заскочил туда, чтобы купить календарь к новому году) я познакомился с девушкой. Она шла с огромным плюшевым зелёно-оранжевым мячом.
 Она мне понравилась. Чисто внешне. А когда мне нравится девчонка, я подхожу, не стесняясь. В этом смысле я без комплексов. Видать, и та девчонка тоже. Потому что, как только я представился и попросил у неё номер её телефона, она тут же спросила:
 – А где ты живёшь?
 Я ответил.
 – Что-то знакомое название…
 – Да. На слуху, – ответил я, – у нас воду всякую делают. Лимонад, водку
 – Точно! Мерзкая вода, вечно горчит, – сказала девушка. – Меня всегда после неё мутит.
 – Лично меня не мутит, – отвечаю.
 – Ну, у меня организм хрупкий. Нельзя мне все эти эссенции. Можно только натуральные продукты.
 – У нас натуральная артезианская вода. Куда чище всей остальной! – я разозлился: чего прицепилась?
 – Ой, да брось! Небось, берут эту воду из первой лужи, – усмехнулась она. – Деревня ведь.
 Тут меня всего и перекосило.
 – Да пошла ты! Живи в своей чистой Москве и пей воду из лужи!
 – Сам иди! Дерё-ё-ё-вня!
 Меня это уже не волновало. Я пошёл к киоску, за водой. За нашей. Из моего дорогого-родного-любимого городка!..
 У киоска старушка продавала розового пластмассового зайца. И кто у неё купит такого доисторического замухрышку?..

ЗАЯЦ

 А ещё очень вкусно пахло от моей подружки Кати. От меня, говорят, тоже пахло приятно, но я этого не помню. Я помню, как я внюхивался в мою беленькую пушистую Катю, которую знал с пелёнок, потому что наши мамы когда-то учились в одном классе, а потом вместе прогуливались по аллее, пока мы пускали пузыри в своих колясках.
 Этого мягкого синтетического Зайца, который сидит на комоде, подарила мне Катя.
 Он уже совсем старый, кажется, что он старше меня. Но это же не так. Я знаю. Он, по крайней мере, мой ровесник.
 И всё-таки, какой же он старенький, вроде даже поседел, что ли?
 Катя подарила мне его, когда мы только начали ходить в детский сад.
 Тогда она ещё ухаживала за мной. Это было сто тысяч лет тому назад…
 Когда нас кормили в детском саду, Катя приносила мою порцию еды мне на стол. Причем, если давали хлеб, Катя непременно приносила горбушку.
 Это был великий жест, поскольку горбушка – самый лучший кусок хлеба, Так считали в саду.
 Еще Катя учила меня писать буквы. И когда я правильно и аккуратно выводил какую-нибудь из букв на листе или на асфальте, она целовала меня в щеку. Поэтому я очень старался.
 Самым высоким проявлением Катиной любви было завязывание шнурков.
 Она завязывала и развязывала мне шнурки, снова завязывала и развязывали их, и могла заниматься этим бесконечно. Причем я считал, что так должно быть всегда. Оказалось – нет. Любить так сильно может только очень маленький человек.
 В первом классе мы с Катей сидели вместе. Вечно болтали и воображали себя самыми умными. Во втором классе нас рассадили. И Катя перестала обращать на меня внимание. Теперь она была единственной отличницей в нашем классе. А в пятом классе, когда её просили заменить учительницу, она ставила мне тройки. И не объясняла почему.
 Теперь я, кажется, догадываюсь. Она ревновала меня к Ане Адамаскиной.
 В седьмом классе я ушел из школы. И все изменилось. Все друзья, кроме Дрона, испарились, и Катя тоже исчезла из моей жизни.
 Когда мы случайно сталкивались на улице – городок у нас небольшой, она даже не здоровалась со мной. Она смотрела мне прямо в лицо и проходила мимо.
 Я кивал ей, а она смотрела на меня так, что я чувствовал себя маленьким и беззащитным. И мне хотелось провалиться сквозь Землю, куда-нибудь далеко-предалеко в Космос.
 В этом году я дал концерт в нашей музыкалке.
 Катя пришла. Она взяла у меня автограф. И посмотрела на меня как раньше, когда развязывала и завязывала мои шнурки.

ПЕСЕНКА

 В одном старом фильме, в «Карнавальной ночи», поют песенку про пять минут.
 – Я вам песенку спою про пять минут.
 Эту песенку мою пускай поют.
 Пусть летит она по свету,
 Я дарю вам песню эту,
 Эту песенку про пять минут.
 Пять минут, пять минут.
 Бой часов раздастся вскоре,
 Пять минут, пять минут,
 Помиритесь те, кто в ссоре…
 Как-то раз мы дежурили с Катей в школе, и после уроков нам надо было прибрать класс.
 – Хочешь, я научу тебя песенке про пять минут? – спросила Катя.
 – Хочу, – ответил я.
 Я знал эту песню, но я соврал, чтобы сделать Кате приятное.
 И мы принялись разучивать песенку. Я специально путался. Мне хотелось растянуть эти минуты. Но Катя не сердилась. И мы разучивали песенку, разучивали, пока не пришла учительница и не спросила:
 – Что это Вы разорались?
 Я стою в своей комнате. Я смотрю на Зайца.
 И куда улетели наши пять минут?

 Из моего дневника. 6 июля. День.

 …«Соул-джа, Соул-джа…»
 Эту фразу я слышу всё утро. Кто-то поёт её на улице, кто-то самозабвенно поёт солнечное регги, и звуки Ямайки переносятся ко мне в комнату через окно.
 – Соул-джа-джа…
 Вновь и вновь…
 Наконец я выглядываю на улицу. Вокруг – никого. Идёт июльский дождь, и молнии блещут искрами.
 Дует сильный ветер.
 Я закрываю форточку и ложусь на кровать.
 Бас-гитара въедается в меня, наполняя свежим ямайским воздухом.
 – Соул-джа, – шепчет кто-то и труба восклицает ему в такт.
 Труба играет всё громче и громче, и ветер вдруг затихает.
 Звуки становятся отчётливее.
 Через плотно затянутое облаками небо просачивается луч.
 Он ослепляет меня.
 Я зажмуриваюсь. Музыка исчезает.
 Поют птицы, лают собаки.
 Сегодня день рождения Боба Марли…

ПЯТЬ СКОРЛУПОК

 Я провожу рукой по своему старому пианино.
 Когда-то его приволокли к нам на девятый этаж дедушкины сотрудники – профессора и кандидаты наук.
 Это был б/ушный, подержанный, инструмент, который мама с папой приобрели по чисто символической цене, и надо было всего лишь вывезти его от бывших хозяев из соседнего дома и дотащить до нашей квартиры.
 В нашем маленьком городке с грузчиками туговато, и поэтому мама попросила дедушку предоставить для этого дела рабочих из его бывшего института, в котором он когда-то был директором. Дедушка договорился, с кем надо. По телефону из Москвы.
 И вот вместо рабочих пианино доставили учёные люди. Мама с папой чуть сквозь землю не провалились от неловкости.
 А профессора – ничего, шутили даже. Им, видно, не привыкать… Мне даже показалось тогда, что они специализируются по доставке пианино и роялей, так ловко у них всё получалось…
 Когда это было?
 Ёлки!.. Девять лет тому назад…
 Эх, сколько я барабанил по моей, видавшей виды «Заре»! Как я порой ненавидел её! А потом – ничего, втянулся, и притерпелся к Черни, и зауважал Генделя, ну а дальше взялся разучивать на моей клавишной таратайке Фредди и всех остальных, и даже Боба Марли…
 Сейчас я всё чаще музицирую на синтезаторе. Моё старенькое пианино пылится в углу, за такой же старенькой кроватью, и в последнее время чаще всего выполняет функцию своеобразного журнального столика, на котором чего только не накидано!..
 Вот – кипа нот, а вот – подаренный Валькой непонятной формы кувшин с уродливой чеканкой, а вот – корзинка с мягкой игрушечной овечкой, которую мама и папа привезли мне из Литвы. В ней лежат фисташковые скорлупки. Те самые пять скорлупок...
 И зачем я храню их? Бред какой-то… А может, каким-то образом они напоминают мне о быстротечности времени? О тех пяти минутах из песенки.
 Но эта история со скорлупками не такая старая. Она произошла совсем недавно…
 Как-то раз, в этом году, осенним вечером, в скверике, на лавочке, собрались все мы: Валя, Дрон, Бабон, Макс, Толик, Таня, и я.
 Мы купили пять бутылок пива, пять сырков, семечки и фисташки. Бутылки расхватали мы впятером, а семечки достались Тане и Вале. И Толику ещё. Фисташки никому не достались. Потому что их моментально проглотил Бабон. Так что все остальные довольствовались сырками.
 Разговор завязался, как только мы уселись на лавочку.
 – Клёво, да? – сказал Бабон и выставил на всеобщее обозрение передние зубы.
 В них застряла фисташка.
 – Чё клево? – отреагировал Макс. – Тебе, может, и клёво! Все фисташки сожрал, придурок!
 – Я думал ты не хочешь, чё ты? – глупо улыбнулся Бабон.
 – Макс тут не один, между прочим, – обиженно пробурчала Таня, и посмотрела на Валю.
 – Мааакс, чувааак, ты не один! – расхохотался Толик. – Ты с нами, да Валюш?
 Валя даже не взглянула на Толика.
 – Макс, ты чё такой невесёлый? Давай Бабону морду набьём? – Толик привстал с лавочки.
 У него был такой вид, словно он, и вправду, собирался набить Бабону морду.
 Бабон насторожился. Но всё равно продолжал глупо улыбаться и демонстрировать свою фисташку в зубах.
 – Да чё ему там бить? – усмехнулся Макс. – Бить нечего. Вон, и без того красивый ходит.
 Бабон выпрямился:
 – Чё-о?!.
 – Чё – чё? – продолжал Макс. – А кто это фонарик под очочками прячет?
 Бабон нервно поправил на своей физиономии тёмные очки в пол-лица.
 – Я ж тебя просил! – разозлился Бабон.
 – Чё просил? – Макс делал вид, что не понимает.
 – Я же просил не загонять это в слух! – Бабон раскраcнелся. – Чё ты, а?!
 – Когда? – удивился Макс.
 – Тогда! – разорался Бабон.
 – Когда – тогда? – передразнил Макс Бабона. – Тогда… А я тя просил фисташки оставить? Просил?
 Бабон тяжело сопел.
 – Просил! – подытожил Макс, а потом задумчиво произнёс. – Ты, вообще! Чё тут делаешь? Тебя звал кто-нибудь?
 Бабон закурил. Руки у него дрожали.
 – Я тебе мешаю? – спросил он, стараясь говорить без выражения.
 – Мешаешь, козёл, мешаешь! – вдруг разорался Макс. – Достал уже! Вчера не дал спокойно посидеть, сегодня задолбать успел! Иди, давай домой!
 – Я, вообще-то, Серёге диск отдать хотел. Вот и пришел, – пунцовый Бабон достал из кармана диск «Queen».
 – Да пошел ты! Диск он принес! Фисташки мои ты жрать пришел! – Макс тоже полез за сигаретами, и прикурил также нервно, как и Бабон. И руки у него тряслись. Но тут завопил Бабон.
 Мы все при этом молчали.
 – Ты, козёл!!! – брызгал слюной Бабон. – Да мне Серёга, как брат! Ты у меня поговоришь!
 В экстазе Бабон шмякнул диском по землю. Диск даже не разлетелся на кусочки. Он раскололся на две совершенно одинаковые половинки. У меня потемнело в глазах.
 Я аккуратно поставил бутылку на асфальт, поднялся и схватил Бабона за воротник его кретинской красно-зелёной куртки.
 – Завтра принесёшь мне такой же, – сказал я совершенно спокойно. – Не принесёшь, убью.
 Я снова сел и вернулся к своему пиву.
 – Да пошли вы все! – ответил Бабон.
 Он схватил с лавочки свою бутылку – не забыл про неё, родимую, – и быстрым шагом направился в сторону своего дома.
 – Этому больше не наливать! – ни к селу ни к городу вставил Толик и крикнул вслед. – Бабон, нам будет тебя не хватать!
 Затем довольный Толик приобнял Валю и Таню за талии. Валя сердито убрала руку Толика, а Таня – нет. Видно, её нравилось, что Толик такой бесцеремонный. Такой наглый и простой, как пробка.
 – Ну, чё, девчонки, будем анекдоты травить? – предложил наглый-бесцеремонный- простой Толик и, не дождавшись ответа, жизнерадостно сообщил. – Вот мне батя на днях рассказал: «Штирлицу дуло. Штирлиц закрыл форточку. Дуло исчезло».
 Толик бешено заржал. Таня с Валей тоже.
 Мы с Дроном переглянулись.
 – Ничего древнее вспомнить не мог? – спросил Дрон.
 – А у Толика все шутки такие свежие! Да, Толян? – подколол Макс Толика.
 – Ну чё вы, а? – внезапно расстроился Толик. – Чё ты грузишь? Блин, Макс, чё ты сегодня такой гружёный?
 Толик залпом допил пиво и как-то по-детски добавил:
 – Я ж к тебе не пристаю…
 – Не обижайся, сладкий! – пропел Макс. – Ты так мило морщишь носик!.. Дай я тебя поцелую!
 Макс со смехом полез к Толику целоваться.
 – Отвали от меня працывный! – подыграл Толик.
 – Ой, ну вас, придурки! Пойдем, Тань! – Валя схватила за руку Таню, и они исчезли, как будто их и не было…
 – Лесбиянки!!! – умирал от смеха Толик.
 – Ладно, пойдём уже! – Макс тоже вскочил. – Пора нам!.. Толян! Автобус через пятть минут!..
 – Давайте пять, чуваки! – Толик нехотя пожал нам с Дроном руки. – Удачи!
 Мы остались с Дроном вдвоём.
 Через пару минут мы допили пиво, докурили, договорились, что созвонимся, и разошлись. Под лавочкой осталась обёртка от сырка.
 Ещё до того, как мы ушли, я собрал с лавки пять скорлупок, оставшихся после Бабоновых фисташек, и почему-то положил их в карман.
 Раньше я думал, что если сохранить скорлупки от фисташек, то на следующий год в них обязательно вырастут новые фисташки.
 Так я мечтал, когда мне было пять лет.

 Из моего дневника. 15 июля. Утро.

 …По асфальту перекатывалась бутылка.
 В ней ещё было немного пива, которое выбрызгивало из неё пивными салютиками.
 Дорога была слегка под гору, поэтому бутылка катилась равномерно, и лишь иногда подскакивала на бугорках.
 Я следил за бутылкой, чтобы она катилась прямо, время от времени я подправлял её носком ботинка и подталкивал.
 Я делал это и думал: «Куда мы двигаемся с этой бутылкой. Может, это не бутылка от «Жигулей», а волшебный сосуд? Может, благодаря этой волшебной бутылке я наткнусь на чемоданчик с миллионом? А вдруг я встречу обалденную девушку, которой суждено стать моей единственной и любимой? Или мы с бутылкой набредём на какой-то райский уголок и останемся там навсегда?
 Так я мечтал и следил за бутылкой, не отрывая глаз.
 А она всё также перекатывалась по раздолбанному асфальту, а мечты и фантазии дурманили меня.
 И в конце концов, бутылка остановилась, ведь я зазевался…
 Она ткнулась в бордюр.
 Я поднял глаза.
 Передо мной стоял ржавый мусорный бак.
 …Я разбил эту бутылку.

РОЛЬ

 В третьем классе я возвращался из школы с Веней Дубровским. Это потом его прозвали Бабоном.
 У мусорного бака, в котором копались две вороны, а рядом на низкой кирпичной стене грелись три кошки: белая, серая и чёрная, он приостановился и засмеялся:
 – Правда! Ха-ха! Эта мусорка похожа на кукольный театр, а коты на зрителей?!
 Я пожал плечами.
 Веня посмеялся ещё минут пять, а потом вдруг стал очень серьёзным и, озираясь, зачастил:
 – Слушай, моя мама готовит в своем театре представление в честь дня рождения Наташки… Хочешь главную роль?!.
 – А почему ты шёпотом?
 – Это секрет, – ответил он и раскраснелся не на шутку.
 Глаза у него странно блестели…
 Как-то раз я подслушал, как папа сказал маме:
 – Этот Веня смеётся как шизофреник. Он мне напоминает Адольфа.
 – Какого Адольфа? – не поняла мама.
 – Ну да-да, – кивнул папа, – Гитлера…
 – Так ты хочешь главную роль?! – продолжал шептать Веня.
 – Ну… да! – кивнул я.
 – Ты будешь играть Кролика из Алисы в Стране Чудес! – восторженно шептал Веня.
 – А разве это главная роль? – удивился я.
 – Мама говорит, что ключевая! – размахивал руками Веня.
 – Тогда ладно, – согласился я.
 На следующий день, в школе, Веня дал мне сценарий, точнее листочек, на котором было всего два предложения, две моих реплики с объяснениями, чем занимается Кролик на сцене:
 «Кролик сидит за столом. Он берёт в руки стакан и ложку и ложкой стучит по стакану. Далее Кролик манерно подносит указательный палец ко рту, давая понять, что просит тишины. Встав из–за стола, важно произносит:
 – Господа, я прошу тишины! Сегодня замечательный день! Это день рождения Наташи!
 После первой реплики Кролик садиться за стол и громко шепчет:
 – А где подарки? Наверное, их украла Соня. Давайте разыщем её. Вперёд!»
 На этом моя роль заканчивалась.
 После математики я подошёл к Вене и сказал:
 – У меня же всего две реплики. Это не главная роль.
 – А ты чё хотел? – засмеялся Веня. – Соню играть?
 Я молчал.
 – Ха! – сказал Веня. – Соню я играю!
 На репетиции оказалось, что Веня играет Алису.
 Я разозлился.: «Меня надули!»
 И когда дело дошло до моих слов, я сказал:
 – Господа, я прошу тишины! Сегодня замечательный день! Это день рождения Наташи! А где подарки? Наверное, их украла Алиса, которую играет Веня? Давайте её разыщем. Вперёд!
 Людмила Владимировна, классная руководительница, зло прошипела:
 – Вечно ты все портишь, Сергеев! Как юродивый, прямо я не знаю!..
 Меня отстранили от роли.
 Так печально закончился мой первый актерский опыт.
 Она невзлюбила меня в первую же неделю. В первом же классе.
 – Шибко ты умный! – сказала учительница, когда я спросил: «А почему у избушки на курьих ножках ножка одна, и то – пень?»
 В нашем классе стояла такая избушка – гордость училки. Эту избушку сварганили родители прошлого выпуска. Она её показывала всем нашим мамам и папам и приговаривала:
 – У меня все родители что-нибудь да делают для класса! Так что, милые мои родители, приготовьтесь к тяжёлым будням! Я с вас не слезу!
 При этом она громко смеялась. Родители натянуто улыбались…
 – Шибко ты умный! – сказала она и потрепала меня по волосам, как-то остервенело потрепала, а потом отчеканила. – У нашей избушки на курьих ножках – ножка такая! Понял? Тебя забыли спросить! Цыплёночек…
 Потом у меня ещё долго в голове звенело…
 Может быть, поэтому я не люблю колокольчики. Они звенят…
 Однажды на Новый год дедушка подарил мне Санта-Клауса с колокольчиком. Это был китайский Клаус с дурацким колокольчиком, который звенел, как велосипедный звонок. Широколицый Клаус ездил по паркету, и из живота у него раздавалась непонятная мелодия. Мне этот уродец был противен. Улыбка у него была какая-то неестественная. Как у училки.
 Радовался происходящему один только дедушка. Остальные вежливо улыбались.
 Когда игрушка, наконец, остановилась, я так же вежливо поцеловал дедушку в щёку и поставил Клауса на шкаф. Он так и стоит там до сих пор в углу, покрытый слоем паутины.
 Изредка оттуда доносится мимолётное позвякивание колокольчика. Тогда я почему-то вспоминаю, как учительница держала меня за волосы и говорила:
 – Тебя забыли спросить, Цыплёночек! Шибко ты у нас умный.
 И почему я до сих пор не выкинул этого новогоднего Цыплёночка с немелодичным колокольчиком?

 Из моего дневника. 15 июля. Вечер.

 …Валя спросила меня:
 – Ты смотрел фильм «Цыпочка»?
 – Нет, а что? – ответил я.
 – Он такой смешной! Там актёр играет… волосатый такой… не помню, как зовут…
 – Роб Шнайдер, – говорю.
 – Точно, Шнайдер! А откуда ты знаешь, если фильм не смотрел?
 – Кино интересуюсь.
 – Вы посмотрите, он кино интересуется, а фильмы не смотрит! – Валя обращалась к пустоте.
 Она говорила громко, демонстративно закатив глаза.
 – А почему ты не посмотрел «Цыпочку»?
 – Не захотел, – отвечаю.
 – А почему не захотел? – продолжает она.
 – Не захотел, и всё. Не нравится мне твой Шнайдер! Тупой у него юмор! – разозлился я.
 – Ну и дурак! Ничего не понимаешь в кино! Шнайдер – великий комик!
 – Ладно, – говорю. – Молодец, твой Шнайдер!.. Ты мне дашь телефон Юли?
 – Не-а!
 – Почему? – удивился я.
 – Не заслужил! Как посмотришь «Цыпочку», скажу!
 – Ну и не говори! Сиди, смотри свою «Цыпочку»!.. А я у Дрона узнаю.
 И я ушёл.
 Где-то вдали я заметил долговязую фигуру Бабона. Он напялил на себя колпак Санта-Клауса! В тридцати градусную жару!!!
 Я ускорил шаг. Неохота мне было с ним сталкиваться. Ещё пристанет со своими идиотскими шуточками…

ВЕНЯ В ДЕТСКОМ САДУ И ЗНАЧИТЕЛЬНО ПОЗЖЕ

 Веня любил меня побить. Даже не побить, а как-нибудь напакостить. К примеру, наступить на ногу, или прищемить палец дверью… При этом он смеялся и кричал, что он клоун, весёлый клоун в колпаке!..
 Кстати, он обожает раздавать эти самые колпаки, кому попало. И мне досталась эта радость – я вытираю Вениным колпаком пыль…
 Однажды, когда в детском саду был завтрак, нам раздали манную кашу.
 Я быстренько расправился со своей порцией и огляделся.
 Вокруг нехотя жевали, размазывали кашу по тарелкам.
 Я удивился: «И чего они не едят?! Каша такая вкусная!..»
 А Веня, как и я, проглотил её махом, и поскакал за второй порцией, а потом за третьей!
 А я сидел. Нога ещё ныла, и мне не охота было прыгать и вообще двигаться. Перед завтраком Веня специально отдавил мне большой палец на левой ноге. А потом рассмеялся как придурок!.. Как клоун…
 Я был зол на него. И мечтал: вот бы его сейчас стошнило! Он столько каши сожрал! Его обязательно должно вывернуть наизнанку!.. Ну!..
 И ЕГО СТОШНИЛО!!! ЕГО ВЫРВАЛО ПРЯМО В ТАРЕЛКУ!!!
 И тогда я решил, что настал мой час.
 Прихрамывая, я подошел к его столику, взял стакан с чаем – он был ещё горячий – и вылил этот чай на голову Вене.
 Веня заорал. Он орал не переставая, хотя ничего с ним не случилось, у него даже лицо не ошпарилось. Только покраснело, потому что он орал, как недорезанный.
 Прибежала Тамара Николаевна и отвела Веню к медсетре, а меня потащили к директору. Что там было, я уже не помню, потому что я торжествовал – я отомстил ему за все его гадости!
 Но он был неисправим.
 Однажды Веня украл у своей мамы деньги.
 От страха или от показушной щедрости он бросился покупать всем подарки.
 Маме, у которой он стащил рубли, этот болван купил цветы.
 Дрону – зажигалку "Зиппо", мне – солнечные очки, учительнице – конфеты "Коркунов".
 Я ходил в очках. Но мне было не по себе. Я прекрасно понимал, что это нехорошо, только очки были такими красивыми!
 Полдня я проходил в этих криминальных очках, а потом подошел к Вене, чтобы вернуть их, чтобы он забрал у меня эти обжигающие уши очки, потому что это краденая вещь, и это плохо.
 Веня прошептал мне на ухо, что если я не отстану или кому-нибудь проговорюсь, он порежет меня на шаурму. Я не стал с ним спорить.
 По дороге из школы, мы с Дроном выкинули подарки Бабона в вонючий мусорный бак, а на следующий день Веня пришел в школу хромая.
 Видать, дядя Юра проверил на нем свой старый офицерский ремень.
 Прошло шесть лет.
 Теперь Веня ворует в супермаркетах. Он отбирает деньги у слабых и убогих.
 А еще говорят: «Люди меняются». Лажа всё это.
 Однажды, когда мне было четыре года, я украл золотую монетку, и от испуга, что родители меня вычислят, я выкинул эту золотую монетку в мусорное ведро.
 Папа поймал меня на месте преступления и отправил в "тюрьму".
 «Тюрьмой» у нас служил мой платяной шкаф.
 В расстройстве чувств я скинул всю свою одежду, которая висела в шкафу, на дно шкафа, сгрёб её в кучу и улёгся сверху спать.
 С тех пор я собираю монетки, а когда мне хреново, раздеваюсь, забрасываю одежду в шкаф, как попало, не вешая, и сворачиваюсь калачиком на своей кровати. Я её люблю, хоть она мне давно мала, и я уже года два упираюсь ногами в бортик…

 Из моего дневника. 16 июля. Ночь.

 …Когда я оказываюсь в своей постели, а это, как правило, случается после двенадцати, я часто не могу уснуть.
 Поэтому я мечтаю.
 Я мечтаю о далёкой Англии, в которой я буду жить, подзаработав денег, и представляю, как я возвращаюсь после своего концерта в свою собственную однокомнатную квартирку в Лондоне, уставший и довольный. Я представляю, как я бросаю куртку на кожаный диван, наливаю вина в бокал, смакуя, пью его, и погружаюсь в сон…
 Или я мечтаю о том, как на меня обратит внимание девчонка, в которую я влюбился. Она подойдёт ко мне медленной красивой походкой, прошепчет мне на ухо самые нежные слова в мире и поцелует…
 Иногда я мечтаю о море. В моём воображении, я погружаюсь в волны, и меня обволакивает водяной рай, и я сливаюсь с ним, и плыву по воле райской судьбы к своему счастью, и надо мной сверкают звёзды…
 А потом, намечтавшись, я возвращаюсь в свою родную комнату, и не вижу ни моря, ни звёзд, ни девушки, ни лондонской квартирки…
 Я поворачиваюсь набок и засыпаю.
 Иногда я просыпаюсь глубокой ночью и отпиваю из моей детской кружечки со слоником воду. Не потому что меня мучает жажда. Просто у меня пересыхает во рту.

ВЕНЯ-ОБЖОРА

 Ещё, Веня много кушает. Из той еды, которую мне нужно было растянуть на неделю, когда мама и папа уезжали в Москву, и мы жили с нашим псом одни, после Вениного захода в гости, оставалась треть припасов. Преимущественно – немытые овощи. Я ими потом и питался. Предварительно помыв, конечно.
 Теперь он редко ко мне заходит. И мы с моим псом сыты всегда.
 Ещё Веня много пьёт. Он всегда много пил. Сначала разные соки. Он мог выдуть до трёх пол-литровых пакетов сока зараз. А потом он перешёл на пиво, дешёвое вино в пакетах и палёную водку.
 В день моего рождения, в этом году, когда было выпито, и предстояло еще выпить очень много, я встретил Веню на улице.
 Он показушно обрадовался мне. Я, впрочем, тоже.
 Он вдруг стал распинаться, что ему близки идеи Шикльгрубера, то есть Гитлера.
 Мне стало противно, и я дал ему в нос.
 Потом меня стошнило.
 Веня растерялся. Он не знал, что делать. Всё-таки у меня был день рождения.
 Подумав с минуту, он послал меня, и на этом мы разошлись.
 Да, это ещё не всё про моего бывшего дружка!
 Ещё Веня много курит.
 Как-то раз он покупал сигареты. Продавщица в киоске дала ему пачку. Веня, как ни странно поблагодарил. Продавщица не услышала.
 Тогда Веня рявкнул:
 – Вашу мать, спасибо!
 Женщина оцепенела и прошептала:
 – Пожалуйста…
 Веня удовлетворенно кивнул.
 Продавщице было чуть за пятьдесят. Через два дня она скончалась.
 Мы с Дроном видели, как её выносят из подъезда. А Веня нет.

 Из моего дневника. 23 июля. Утро.

 …Господи! Я умираю – я гриппую уже пятый день!.. И это в невыносимую июльскую духоту…
 Рядом бубнит радио.
 Я с трудом вслушиваюсь.
 – Сегодня у нас двадцать третье, да? – задорно интересуется ведущий какой-то идиотской программы.
 – Да… – бормочу я в пустоту.
 – И я уверен, что вы помните наш уговор! Чуваки, именно сегодня, двадцать третьего июля, на нашем радио вы сможете стать участниками нашего офигенного конкурса! Помните, о чём он? – невероятно жизнерадостно и с напором продолжает ди-джей.
 – Нет, – я переворачиваюсь на спину и сбрасываю с себя одеяло.
 – Так вы что, не хотите стать обладателем двух тысяч долларов?!!
 – Нет, не хочу… – я обильно потею, мне холодно.
 – Вам что же лень ответить всего на один маленький лёгонький вопросик?
 – Лень, – я с головой укутываюсь одеялом.
 – И всё-таки послушайте этот вопрос!
 – Ладно… – я закапываю в нос капли и поправляю горчичник на левой ноге.
 – А вопрос такой! – ди-джей чем-то шелестит в эфире, наверное, двумя тысячами баксов, и затем выдаёт свою скороговорку. – Кто является главным редактором русскоязычной версии журнала …
 Я не слышу, какого журнала, потому что чихаю пять раз подряд.
 – Я уверен, вы знаете ответ на этот примитивный вопрос! Вы же цивилизованный человек!
 – Пошёл к чёрту! – отвечаю я. – Не мешай болеть…
 Я выключаю радио.
 Могу я, в конце концов, поболеть, без всяких лишних вопросов?..

ВОПРОС НЕ ПО ГЕОГРАФИИ

 Это небольшое, практически, карманное радио подарили мне бабушка и дедушка. Папины родители. Они подарили его в тот самый день когда…
 Короче, это случилось в седьмом классе.
 В 11.30 утра у нас закончилась математика. Прозвенел звонок на большую перемену.
 Мы с шумом вывалились из класса. Я достал из рюкзака бутерброд, приготовленный папой, подошел к широкому подоконнику и заговорил о чём-то с Димой.
 Вдруг, ко мне подошел Веня.
 – Хочешь прикол? – сказал он, дружелюбно улыбаясь.
 – Ну, – кивнул я.
 Через секунду я оказался на полу – Веня продемонстрировал на мне свежееизученный прием «Русской борьбы».
 Я лежал на полу, всё вокруг забавно кружилось в замысловатом танце головной боли.
 Людей то уносило куда-то далеко, то морской волной обрушивало на мою голову, и до меня доносились звуки прибоя.
 Через некоторое время море успокоилось, и я начал соображать, что, по большому счёту, никому нет до меня дела.
 Учителя бросали на меня раздражённые взгляды, мол, валяюсь, как свинья, и продолжали о чем-то болтать. А ребята… Они, вообще, не обращали на меня внимания, и веселились так славно, будто бы на дворе Новый год.
 Дима зашёл в класс.
 Веня исчез.
 Мне стало смешно. Что происходит? Почему никто из них даже не помогает мне подняться.
 И тогда я отключился совсем.
 Через некоторое время я пришел в себя, и обнаружил на рубашке пятно от бутерброда. Перемена уже закончилась. Я лежал совершенно один в целом школьном коридоре.
 Это было так дико, что, позабыв обо всём на свете, я вскочил на ноги, и дикая боль снова обрушилась на мою несчастную голову.
 В глазах потемнело. Я схватился за стену.
 Отдышавшись, я поднял с пола свой рюкзак и зашел в класс.
 У доски стоял красный Веня. Он молчал.
 Учительница географии повернулась ко мне и произнесла язвительным тоном:
 – Явился, Сергеев! Не запылился? Ну, и как ты объяснишь своё опоздание на пятнадцать минут? Голова, как всегда заболела или задница?
 Класс заржал.
 Я улыбнулся.
 – Смешно, да, Марина Викторовна? – сказал я. – Хотите посмотреть на мою задницу? Может, там что-то не так? Может, вы все меня поцелуете в эту самую задницу, и всё пройдет?
 Они опять заржали.
 Веня смотрел себе под ноги.
 – Козел, ты! – сказал я ему и сплюнул на грязный пол.
 Наконец-то она разродилась – эта Марина Викторовна.
 – ВООООН! – завопила она. – Завтра! С родителями!!!
 – Да пошла ты, – сказал я тихо, но внятно.
 Она замерла.
 Я вышел из класса, здорово я при этом хлопнул дверью.
 В голове снова ударили колокола.
 Весь мир кружился передо мной, как в калейдоскопе.
 Я поплёлся домой.
 Жаль, что Дрон заболел. Жаль. Не было его сегодня в школе…
 Этим летом моего лучшего друга – Дрона – бросила девушка. Валя. На моих глазах. Она сказала, что не любит его, и никогда не любила. И чтобы он от неё отвалил.
 Дрон стоял и плакал, как маленький.
 Потом он ушёл, и целую неделю отказывался выходить из дома.
 А в воскресенье, часов в шесть, мне позвонил Веня-Бабон и позвал прошвырнуться по городку.
 Я почему-то согласился. Всё в жизни забывается. Даже такой идиотизм, который приключился со мной в седьмом классе…
 Я вышел из дома. На скамейке, меня ждали Валя и Веня. Они целовались.
 Я матюгнулся и забежал назад в подъезд.
 Валя и В еня мне что-то кричали. Веселились. Не поняли.
 Наверное, никогда и не поймут.
 Кстати, моё карманное радио давным-давно лишилось антенны. К пипке, которая осталась от антенны, я присобачил обыкновенный провод. Ничего – ловит…
 Таким проводом однажды милый Веня хотел придушить котёнка. Слава Богу, поблизости оказались мы с Дроном!..
 Котёнок остался жив. Блох у него было!..
 А ещё мы с Дроном подцепили от него лишай. Лечились потом целый месяц. Ну и Бог с ним…
 Мы его – котёнка – прозвали Мартышкой. Он был похож на маленькую плюшевую обезьянку.

 Из моего дневника. 26 июля. День.

 …Моя обезьяна очень весёлая.
 Она всегда заводная, и никогда не сидит на месте. Она не видит ничего, кроме радости и счастья. Даже если всё у неё плохо, она придумывает что-то подбадривающее и не перестаёт смеяться. Смеётся над всем: над собой, над миром и особенно надо мной. Как она покатывается при виде меня, она буквально не может остановиться!. Но она часть меня, без неё я не могу. Конечно, я её полная противоположность, я не смеюсь, я, скорее, плачу. Плачу и плачу, и нет ничего вселяющего надежду в мою душу. И мир мне не кажется таким огромным и непотопляемым, каким кажется ей. Для меня он хрупкий, маленький и ничтожный.
 А иногда обезьяна вспоминает, что она тоже часть меня. Тогда она смотрит на меня печально и сосредоточенно, как в зеркало. А потом подмигивает мне: тогда я смеюсь. Она становится моим миром. Моим глобусом. Обезьяна в моей голове.

ПИРОЖКИ И ГЛОБУС

 Это было тогда же, в седьмом классе.
 После звонка мы с Лёвкой побежали в столовую. Наперегонки. Абсолютно потные и счастливые мы врезались в стойку с пирожками.
 С яблоками было всего пять штук.
 Лёвка спросил меня:
 – Ты сколько пирожков будешь?
 – Два, а ты?
 – Не знаю.
 – Ну? Сколько вам? – спросила буфетчица тётя Вера.
 – Дайте пять штук! – выкрикнул Лёвка, протягивая ей двадцать рублей.
 Тётя Вера закинула пирожки в бумажный пакет и отдала его Лёвке.
 – Вот восемь рублей! – сказал я. – Возьми! Это за мои пирожки.
 Лёвка сунул мои монетки в задний карман джинсов, мы довольные пошли назад в класс.
 – Ну! – сказал я. – Чего ты?
 Он почему-то не доставал из пакета пирожки.
 Мы поднимались по лестнице.
 Я нетерпеливо дёрнул его за рукав:
 – Ты пирожки мне дашь?
 – Какие пирожки? – Лёвка улыбался.
 – Дай мои пирожки, – попросил я.
 – Это мои пирожки, – сказал Лёвка. – Я хотел пять пирожков. Я же всегда беру пять.
 – Хорош, уже! – я разозлился. – Отдай мне два пирожка!
 Через пять минут урок, а он фигнёй страдает.
 – Ты чурка, а я нет! – вдруг сказал Лёвка.
 – Что? – не понял я.
 – Ты чурка, а я нет! – увереннее повторил Лёвка.
 Я остановился.
 – Чурка ты! – крикнул он в третий раз, и с этими словами побежал наверх.
 Когда я догнал его, мы уже были в классе.
 Прозвенел звонок на урок.
 Я пнул Лёвку и заорал:
 – Отдай пирожки!!!
 Лёвка отлетел к столу, на котором стоял глобус. Глобус медленно покачнулся и упал. Шар отлетел от подставки и покатился к доске.
 Тут вошла учительница.
 – Завтра с родителями, или с новым глобусом! – она отреагировала так быстро, словно ждала этого момента всю свою жизнь.
 Класс заржал, и Лёвка тоже.
 Глобус я вернул на следующий день. Каким-то чудным образом папа приделал шар к подставке. Хорошо приделал, на славу.
 Учительница подумала, что я купил новый. Даже похвалила.
 А папа сказал мне тогда:
 – Главное в жизни – хороший клей! Ты понял, о чём я?
 – Нет, папа, если честно…
 – Главное, сынок, это клей! То есть хорошая связь. Когда что-то с чем-то связано плохо – ничего в жизни не получается, хлипкое всё тогда! Ты это запомни, потом поймёшь…
 Я запомнил.
 И теперь, кажется, понял.

 Из моего дневника. 27 июля. Утро.

 …Папа спросил меня вчера вечером:
 – Как ты думаешь, в чём смысл сегодняшнего дня?
 – Не знаю, – ответил я. – Наверное, ни в чём. Бессмысленный был день…
 - Такого не бывает, ты же не амёба!
 – А причём тут амёба? – удивился я.
 – Ну в амёбе нет смысла, – ответил папа.
 – Папа, ты сам себе противоречишь, – сказал я. – И амёба свой день как-то проводит. Есть у амёбы свой смысл…
 – А ты-то как его провёл? – спросил папа и вернул разговор в прежнее русло.
 – Никак не провёл. Гулял, читал, и… всё, – я задумался. – В общем, всё.
 – Короче, цацки-пецки, да? Отдыхал, значит? А говоришь – «смысла нет». Есть! Отдыхал – вот смысл твоего сегодняшнего дня.
 – А ты что делал?
 – Повозился с бумажками чуть-чуть, нарисовал картинки для журнала, написал рассказик… тоже отдыхал…
 – Ничего себе! Целый день что-то делал! Где же ты отдыхал?! Работал ты… это я бездельничал… – я смутился.
 – Бумажки-картинки – разве ж это дела? – хмыкнул папа. – Кайфовал я сегодня!
 Папа намазал бутерброд шоколадным сыром и протянул его мне.
 Я улыбнулся и подумал: «Хорошо, что я не амёба! У какой амёбы найдутся такие родители?!.»
 Всё-таки мне с ними повезло.
 Не всем так везёт.

МАМА И ВЕЧЕР

 Лёвка две недели не ходил в школу.
 Никто и не знал, что с ним. Первую неделю никто о нём и не вспоминал. А вторую неделю все находили какой-нибудь предлог, чтобы не идти к нему. А звонить Лёвке никто и не звонил, потому что телефона у него не было.
 Наконец, учительница попросила меня и Дрона сходить к Лёвке домой и узнать, что с ним стряслось.
 Нам с Дроном хоть и не охота было идти к дураку Лёвке, но мы почему-то согласились. Видно, самим стало интересно, что там случилось.
 Мы пришли.
 Дверь долго не открывали, а когда открыли, мы увидели, что это сам Лёвка и открыл. Он стоял на костылях. Одна нога у него была в гипсе.
 – Что с тобой? – спросили мы.
 – А вам-то что? – ответил он.
 Мы пожали плечами и повернулись, чтобы уйти.
 Когда мы стали сбегать по лестнице, он крикнул:
 – Я ногу сломал!
 Мы вернулись, и Лёвка объяснил, что прыгнул с крыши двухэтажной музыкальной школы.
 Я спросил:
 – Зачем? Хотел полетать, как Бэтмэн?
 Мы с Дроном засмеялись. Лёвка замолчал.
 Позже выяснилось, что сломанной ногой он хотел привлечь мамино внимание.
 Мама у Лёвки работала в Москве, и очень часто не возвращалась домой, на ночь оставалась у подруги. Тогда Лёвка ночевал один. Совсем один – в двухкомнатной квартире. Отец не жил с ними. Мама и папа Лёвки развелись, когда он учился во втором классе.
 И в тот день, когда мы пришли к нему, он тоже был дома один. Было девять часов вечера, и шёл дождь.

 Из моего дневника. 1 августа. Ночь.

 …Я ничего не скажу, если будет идти дождь.
 Я ничего не скажу, если пойду ко дну.
 Я ничего не скажу, если меня выкинут из окна.
 Я ничего не скажу, если со мной столкнутся.
 Я ничего не скажу, если молния ударит в меня.
 Я ничего не скажу, если сделаю кому-то больно.
 Я ничего не скажу, если меня пнут.
 Я ничего не скажу, если попаду под колёса.
 Я ничего не скажу, если меня никто не заметит.
 Я ничего не скажу, если меня бросит девушка.
 Я ничего не скажу, если мной будут любоваться.
 Я ничего не скажу, если меня будут пилить.
 Я ничего не скажу, если меня вобьют в землю.
 Я ничего не скажу, если меня сохранят.
 Я ничего не скажу, если будет ураган.
 Я ничего не скажу, если буду стоять на пути.
 Я ничего не скажу, если меня назовут драгоценным.
 Я ничего не скажу, если меня смешают с песком.
 Я ничего не скажу, когда случится беда.
 Я ничего не скажу, чтобы помочь человеку.
 Я никогда ничего не скажу.
 Я камень.

МАФИЯ

 На столе у меня лежит камешек. Самый обыкновенный – таких под ногами сотни. Серый с прожилками и щербинками маленький камень.
 Иногда он падает на пол, пёс обязательно отфутболивает его хвостом, но я всегда нахожу его и кладу назад.
 Это, так сказать, камень счастья. У него особая судьба.
 Мы с Лёвкой купили в ларьке "Союзпечать" два пистолета за 30 рублей.
 Они заряжались маленькими круглыми разноцветными шариками-пульками. Мы закупились пакетиками с пульками впрок. Мы решили, что у нас будет настоящая мафия. Ну и, естественно, мы будем главными боссами, и начнем контролировать весь наш городок.
 Лёвка носил пистолет за поясом.
 А я засовывал пистолет в трусы, чтобы никто не догадался, что я глава мафии. Ведь настоящий гангстер должен действовать неожиданно и наверняка.
 Мы с Лёвкой набрали людей в свою Мафию: Бабона, Дрона, Митьку, Дениса, Вадика. И дали им клички: Веня-Винчестер, Дрон-Срам, Митя-Слюнявчик, Денис-Шарф, Вадик-Бабушка, Лёвка-Мэн. А меня почему-то никто никак не окрестил…
 Прошли годы, и теперь всё изменилось.
 Я вижусь только с Дроном, он учится в школе и живет спокойно.
 Винчестер не может разобраться в своей жизни и пьёт. Слюнявчик выигрывает олимпиады по физике и математике. Денис учится в школе при Физтехе. Вадик переехал в Химки, учится в плохой школе, а по выходным работает на заводе. Лёвка укурился травкой до реабилитационного курса в наркологической клинике. И мы давно уже не мафия.
 – А причём тут камешек со стола? – спросите вы.
 А вот причём.
 Этим камешком Лёвка запустил в лоб будущему скинхеду Писе, когда он бросился на меня с бутылкой – пьяный был.
 Камешек деморализовал Писю. Он вдруг рассопливился и позорно бежал с места сражения, истерично рыдая и грязно ругаясь.
 А я подобрал камешек. Как символ счастливого исхода битвы.
 – Мафия непобедима! – сказал тогда Лёвка и даже обнял меня.
 По-братски так…

 Из моего дневника. 3 августа. Ночь.

 …У меня будет сын.
 Самый лучший сын. Сын, который будет частью меня.
 Это будет удивительный младенец, который станет удивительным взрослым человеком. У него в жизни будет получаться всё, а что не будет, то – к лучшему.
 Он станет самым красивым и умным парнем в своей школе. Девочки и учительницы будут млеть от него. Он окажется самым разносторонним, у него будет уйма друзей, уйма приятелей, и ни одного врага. Всё у него в жизни сложится. Сложится лучше, и будет даваться легче, чем мне.
 Вот так.
 Только, наверное, так не бывает.
 Всегда после рассвета – закат. И после горя – счастье. Ведь я ненамного хуже его. Моего сына.
 А он будет лучше в сто раз.
 Так думал я, и когда-то думал мой отец. Может быть, даже ещё до того, как я появился на свет.

ПРИДУРОК

 У меня случился День Рождения. Мне исполнилось десять лет.
 Пришло много друзей. Папа решил нас всех поснимать на камеру.
 Он просил каждого из гостей рассказать что-нибудь.
 Катя спела песню. Светочка ей подпевала. Вадик пожелал мне долгих лет жизни и исполнения всех желаний.
 Лёвка показал в видеокамеру знак, окрещенный в народе «FUCK».
 Папа из-за неловкой ситуации засмеялся. Мне Лёвку захотелось придушить.
 А он – придурок – довольно улыбался.
 Эту кассету папа хранит в коробке с остальными видеокассетами. И что примечательно – хранит с каким-то трепетом.
 – У нас такого не было, – говорит папа. – Только фотки остались. Чёрно-белые… Да и то, сколько их?.. Раз-два и обчёлся…
 – Да, – соглашается мама.
 – А этот шедевр… – папа трясёт кассетой с Лёвкой, – надо хранить пуще прежнего… Потом ещё посмеёмся… Лет через тридцать…
 «Может, и посмеёмся, – думаю я. – Только без Лёвки… Это уж точно… А жаль… Так жаль…»
 На этой же кассете мой папа, когда гости уже ушли и наступил тихий послерожденный вечер, вдруг предстал передо мной и мамой в пальто – в своём старом зелёном пальто, сохранившимся со студенческих времён, под древним бумажным летним китайским зонтом моей бабушки, с которым она ездила на море, в длиннющем шарфе, которым он раз пять обмотал шею, и с такой вот песенкой:
 – Я конь в пальто! Я конь в пальто!
 Но должен Вам признаться,
 Что из-за этого никто,
 Не хочет покататься
 На мне, на мне, на мне, на мне
 На стареньком коне!
 На мне, на мне, на мне, на мне
 На стареньком коне!..
 Как хорошо – я снял тогда папу!
 И теперь на этой кассете будет не только глупый Лёвка, но и мой дорогой папа – старый конь в зелёном пальто. С бумажным зонтиком в руке.

 Из моего дневника. 10 августа. Вечер.

 …Я сказал Максу:
 – Знаешь, что она мне ответила? Я звоню ей в дверь и говорю: «Это я, Сергей! А ты думала, кто?»
 – Конь в пальто! Пошёл к чёрту! Ты мне не нужен!
 – Так и сказала?
 – Да, чёрт возьми! Именно так!
 – Плохо дело… Ты её любишь?
 – Да… Но для неё я конь в пальто.
 – Обидно, мать твою!
 – Точно. Ничего не попишешь…
 – Что будешь делать?
 – Подожду, пока сама придёт.
 – И что?
 – Ничего…
 – Что ничего? Чего ты этим добьёшься?
 – Чем?
 – Ну тем, что она сама придёт!
 – Она позвонит в дверь и спросит: «Это я – Юля, а ты думал, кто?» – «Конь в пальто!» – отвечу я. И не открою… Всё равно я ей не нужен. Кони в пальто никому не нужны.
 – Да бабник ты просто… Вот и разбрасываешься ими… У тебя Юлек этих – целый батальон: Юлек-юбок!..
 Так мне сказал Макс. Мой друг…
 Значит, целый батальон?.. Ну что ж, вполне вероятно… Макс в военной терминологии разбирается, у него отец – прапорщик…

СВЕТОЧКА

 Во времена всеобщей гармонии, то есть ещё тогда, когда я ходил в детский сад, из всех музыкальных и продуктовых ларьков звучал бессмертный хит группы "Дюна" под названием "Наш Борька бабник".
 Когда Светочка приходила в детский сад, она лирично напевала:
 – Наш Борька бабник,
 Наш Борька бабник,
 Наш Борька бабник,
 Наш Борька бабник – парень, хоть куда!
 Моя мама до сих пор вспоминает это со смехом.
 Из моего дневника. 12 августа. Вечер.
 …В моей жизни, пожалуй, есть одна женщина – это мама. Больше никого нет.
 Мама – это настоящая женщина!
 Не какая-нибудь девчонка! А именно – женщина!
 Самая красивая, самая умная, самая нежная, самая утончённая, самая женственная. Настоящий идеал. Самая заботливая.
 Моя мама обладает безупречным вкусом.
 Все жизненные трудности мама преодолевает сама, не давая себе расслабляться.
 Мама никогда не делает людям больно. Тем более близким. Близких она только оберегает, и старается помочь в трудную минуту.
 Ни одна из тех девчонок, которых я знаю, не идёт ни в какое сравнение с моей мамой. Все они настолько от неё далеки, что даже и не подозревают.
 Я всегда очень скучаю по маме, когда нахожусь вдали от неё.
 Я всегда стремлюсь придти в тёплый дом, снять куртку и покрепче обнять свою маму. Маму.

МАЛЕНЬКАЯ СТРАНА, КОТОРАЯ НРАВИЛАСЬ НАШИМ МАМАШАМ

 Светочка и Катя были лучшими подругами, как в детском саду, так и в школе.
 Еще они очень любили песню Наташи Королевой – «Маленькая страна». И когда случались всякие утренники или праздники, они пели в актовом зале именно эту песню.
 Пели они самозабвенно, совершенно без слуха, и, мало того, под караоке.
 Нашим мамашам и воспиталкам это очень нравилось.
 Однажды, когда я уже ушел из школы в экстернат и растерял почти всех своих друзей, Светочка пригласила меня к себе домой. Просто так. Мы стояли на балконе курили и пили пиво. И было нам хорошо. И грустно.
 Оказалось, что маму Светы забрали в психушку. И уже не первый раз. Света говорила, что родители совсем не обращают на неё внимания, как бы хорошо она не училась.
 Через полгода я пришел на местный рок-фестиваль, который проводился на открытой поляне. Я увидел Свету. Она лежала под кустом. Совсем пьяная. Я подхватил её на руки и повел домой. Она вырывалась и кричала:
 – Отстань от меня! Отстань, ну, Серёжка! Отстань Серёженька!..
 А когда я довел её до квартиры, она сказала:
 – Зря ты это сделал! Зря! Сергей…
 Света попала в наркологическую клинику. Её вылечили от алкоголизма, но теперь она курит травку.

 Из моего дневника. 17 августа. Ночь.

 …Кто я? Кто? Да, я, я!..
 Я…
 Я – Сергей. Я – это я.
 Я занимаюсь музыкой. Пишу стихи. Что значит, кто я?
 Я… это я…
 Я люблю кино, я люблю слушать музыку. Люблю читать.
 Я – это я! Не кто-то там, а – Я.
 А кто ещё любит всё это – играть на гитаре, сочинять песни, читать книги?
 Да куча людей!
 Но я вам скажу так: многие занимаются тем же, что и я, но я всё это делаю только, как я. И больше никто не сможет это сделать точно так же. Потому что я – это я.
 А кто-то – это кто-то. И этот кто-то делает тоже самое совсем иначе. Он это делает – как он. Потому что он – это он, а не я.
 А кто этот кто-то?
 Это шахтёр, это рабовладелец, это студент, это бизнесмен, это актёр, это булочник, это, наконец, Бог.
 А я – это я.
 Я – Сергей. Мне 15 лет. Скоро 16…
 Что? Я вас интересую? Нет? Я ослышался? Да?
 Что?
 А тогда я рад. Рад познакомиться с вами.
 Потому что я – это я…

СНЕЖИНКА

 Я родился 3 марта 1990 года.
 В этот же день родилась Аня Адамаскина. Причем в том же роддоме. Только она старше меня на пару часов.
 Когда-то мы жили в соседних домах, и очень жалели, что окна наших квартир смотрят в разные стороны.
 Мы ходили в одну школу, в один класс, и сидели за одной партой.
 А ещё мы были влюблены друг в друга.
 Лично я влюбился в Аню во втором классе, зимой.
 Чтобы в школу идти вместе с Аней, я вставал в 6:30. Давясь завтраком, я закидывал в портфель домашнее задание, быстро одевался и бежал к Аниному дому, чтобы ждать, когда она выйдет из подъезда.
 Я сидел на лавочке и иногда засыпал.
 Потом мы шли, держась за руки, в школу. Я ей о чем-то рассказывал, а она смеялась. Румяная и красивая.
 Однажды мы почти дошли до школы, как вдруг Аня посмотрела на меня серьезно и подарила снежинку. Самую настоящую снежинку. Я подставил ладонь под снег, и Аня показала на одну из снежинок, а потом сказала:
 – Я тебе её дарю!
 Она засмеялась и побежала по лестнице в школу.
 А я смотрел на подаренную снежинку, она таяла, и я никак не мог её спасти.
 Я заплакал. В итоге я пропустил первый урок, и в полном расстройстве чувств пришел только на второй.
 Теперь, Аня учится в самом лучшем классе нашего городка. Ежеквартально она уезжает в Англию, на языковые курсы.
 Одевается она в самых престижных магазинах, регулярно посещает салон красоты,
слушает самую модную музыку.
 Только вот странно: у нее нет парня, нет нормальной подруги. И на выходных она развлекается тем, что ходит с мамой на рынок. Сколько понтов, и такое убожество!
 От Ани у меня в моей комнате – кактус.
 Такой лохматый кактус, одетый нежным пухом, но к нему невозможно прикоснуться, обязательно уколет – мерзко так, исподтишка.
 Аня подарила мне его в маленьком горшочке. После этого мы с мамой много раз пересаживали его в новые горшки. Горшки менялись, а кактус – нет. Он только всё больше и больше становится похож на странную бледноватую сардельку, которую забыли в шкафу и обнаружили через месяц, покрытой то ли мхом, то ли плесенью.
 Мой поэтически настроенный папа сказал бы так: «В шкафу уже долгие месяцы покоилась всеми забытая сарделька, покрытая плесенью покинутой любви…»

 Из моего дневника. 19 августа. Глубокая ночь.

 …Вот сижу я на даче у дедушки и думаю: «Что такое любовь?»
 Не знаю. И никто не знает. Что я лучше других? Нет… Почему я должен это знать – что такое любовь к человеку?
 Я вот соображаю: а может, любовь это привязанность плюс симпатия? Может, это страсть? Может, это счастье?
 А что такое счастье?
 А что такое любовь?
 Возможно, это неправильный обмен веществ? Не знаю…
 Нет. Наверное, всё-таки кто-то знает. Всё-таки как-то зачем-то кто-то придумал это непонятное чувство.
 На кухню, чертыхаясь, зашёл дедушка.
 – Э-эх, Серёжка! Пойдём спать…
 – Пойдём, дедушка… А как ты думаешь, что такое любовь?
 – Любовь… любовь – это не картошка!..
 – Ясно, – отвечаю я.
 Вот и всё. Определение любви я узнал.

ПАРАДОКС

 Как-то раз, мы с классом поехали на экскурсию. Ехали мы в древнем разбитом ПАЗ-ике.
 Мы с Аней стояли в проходе. Её укачало. Она стояла зелёная и ни на что не реагировала.
 Тогда я подошел к Мите и попросил его уступить Ане место.
 – А чё это? – сказал этот болван.
 Не долго думая я врезал кулаком по его рыхлому животу.
 Он тут же встал.
 Когда мы вернулись домой, моей маме позвонила Митина мама и сказала, что я негуманно отношусь к людям.
 Такой вот парадокс.
 Аниной маме не нравилась наша дружба.
 Когда я звонил по телефону, трубку брала она – тётя Лариса.
 – Ани нет! – говорила она таким тоном, что жизнь больше не казалась мне сахаром.
 Всё чаще и чаще Ани не оказывалось дома: ни по телефону, ни по домофону.
 Однажды я наткнулся на Аню и на её маму у подъезда.
 Мама Ани дёрнула Аню за руку и они прошли мимо меня.
 Я только и успел промямлить что-то вроде: «Здра…»
 Они уже должны были свернуть за угол, но вдруг остановились, а потом её мама подтолкнула Аню ко мне и Аня пошла. Сначала очень медленно, как-то спотыкаясь, потом она выпрямилась и даже вроде бы стала какой-то взрослой, что ли, словно это шла не Аня, а странная тётка, просто слишком тоненькая, с фигурой девочки.
 Аня подошла ко мне и сказала не своим голосом:
 – Не надо больше звонить. И приходить не надо. И в школе тоже не надо… подходить…
 Потом она повернулась и ушла к своей маме.

 Из моего дневника. 20 августа. Глубокая ночь.

 …Сижу я у дедушки на даче и думаю, а что такое предательство?
 Ну это мне знакомо…
 Что я терпеть не могу в жизни, так это предательство! Причём не какое-то масштабное, а даже небольшое.
 Предательство это просто отсутствие моральных принципов, совести и ответственности.
 Человек, который предаёт – совершает большую подлость, а значит, он неинтеллигентен. А я стараюсь не связываться тесным общением с неинтеллигентными людьми. Но старайся – не старайся, только всё равно такие люди попадаются, вот и приходится терпеть это маленькое клюквенное предательство.
 Ко мне подошёл дедушка:
 – Ну чего, писака? Пишешь?
 – Ага, а как ты думаешь, что такое предательство?
 – Ну-у… предательство – это отказ от себя.
 В очередной раз дедушка превратил мои пространные рассуждения в короткий афоризм.
 И чем я занимаюсь в три часа ночи?

QUEEN

 А дружба – это отказ от себя?
 …Дима пришел к нам в третьем классе.
 Он жил в военном городке. Мы с ним быстро подружились. Мы слушали одну и ту же музыку, смотрели одни и те же фильмы. У нас было очень много общего. После уроков мы провожали друг друга: один день – я его до автостанции, откуда он уезжал на экспрессе к себе в военный городок, а на следующий день – он меня – до дома. Несколько раз, когда уроки заканчивались поздно, он оставался ночевать у нас. Так мы и дружили.
 А потом что-то случилось, и он стал воровать у меня диски и кассеты.
 Конечно, не в буквальном смысле. Просто я давал ему какую-нибудь запись, а он её не возвращал.
 И наши отношения перестали быть безоблачными.
 А однажды, после очередной такой истории, я сказал ему:
 – А иди ты, знаешь куда?! Вон туда!..
 И, Дима, ничего не ответив, словно робот, развернулся на сто восемьдесят градусов и, вправду, пошёл по дороге, и вокруг пели птицы, совершенно некстати.
 Когда я стал учиться в экстернате, я вспомнил, что Дима не вернул мне видеоклипы моей любимой группы «Queen».
 Тогда я пришел в школу и попросил Диму вернуть мне эту кассету. Он пообещал принести её на следующий день.
 Но назавтра мне сказали, что он заболел.
 Так он «болел» пока я не позвонил его маме. Мама Димы нашла эту пресловутую кассету у Димы в шкафу и вернула мне её.
 Иногда я почему-то считаю себя виноватым в этой истории. Но ведь он не возвращал их мне – МОИ кассеты, МОИ записи, то есть то, что МНЕ было дорого! Почему? Разве ж это порядочно?
 Недавно я видел Диму у автостанции.
 Он сидел на бордюре и листал журнал.
 Когда я проходил мимо, я споткнулся и упустил из кулака пятирублёвки, которые приготовил заранее, чтобы купить в кассе билет.
 Монеты покатились в разные стороны, я бросился их собирать, а Дима поднял голову и посмотрел прямо на меня. Он не узнал меня. И мне показалось, что я тоже.
 Я сплюнул и оставил монеты на асфальте.
 Не хотел я ползать перед ним на карачках.

 Из моего дневника. 21 августа. День.

 …Он визгливо приговаривал:
 – Ёлки-палки, ёлки-палки! Никто меня не любит… Никому я не нужен! Ёлки-палки, старый я дурак… И жена, карга, выгнала… Ёлки-палки! Моталки! Что за жизнь… И рубля на опохмелку не хватает… Ёлка-палка-опохмелка!.. Рифма… Вот такие дурацкие рифмы я сочиняю… И ни хрена больше не делаю… А вы ходите! Ходите-ходите!.. Ёлки-палки…
 Этот спившийся дед, который толкал свой монолог, сидел на ступеньках магазина, неподалёку от дедушкиной дачи. Я собирался войти в магазин, а он сказал мне:
 – Сынок, рубля не хватает… На чекушку, понимаешь? А Людка, продавщица, так не даёт… Это ж деревня! Извини, а, сыночек, выручи деда! Ёлки-палки, выручи, а!..
 Я протянул деду рубль и зашёл в магазин.
 Я хотел купить маленькую шоколадку.
 К маленьким шоколадкам меня приучил Саша Пугачёв, мой приятель. Он утверждал, что маленькие шоколадки лучше больших, потому что от больших пучит живот, и могут завестись микробы, а от маленьких – нет, не пучит, и микробы с голоду подохнут.
 Даю деньги продавщице, а она говорит:
 – Рубля не хватает.
 Я чертыхнулся и повернулся, чтобы выйти из магазина. За мной стоял тот самый дед.
 Ёлки-палки…

САША С УРАЛМАША

 Саша Пугачёв пришёл к нам во втором классе. Он был третьегодником, и поэтому выше и здоровее всех в классе.
 Его опасались. А он, и вправду, был чудной.
 Первой фразой, которую он сказал мне при знакомстве, была: «Ты отличник?».
 Я не знал, что ответить, ведь в первом классе у нас оценок не ставили. Я что-то промямлил в ответ. Саша задумчиво посмотрел на меня, и произнёс загадочную фразу, которую я тогда не понял, но хорошо запомнил: «А я, каким-то раком, парашник…»
 И только потом он представился:
 – Саша с Уралмаша! Хочешь шоколадку?
 Кстати, ещё до недавнего времени я был уверен, что Саша, и вправду, с Уралмаша. Но буквально на днях я сообразил, и это меня тихо развеселило, что Саша с Уралмаша это просто присказка.
 Первые две четверти второго класса с нами учился и человек по имени Сильвестр.
 Видимо, папа Сильвестра любил фильмы с участием Слая. Во всяком случае, Сильвестр хвастался перед нами газетой «Криминал», где у его папы взяли интервью, как у сына вора в законе. Папа Сильвестра-Слая разбогател на пирамиде «МММ».
 Мало того, сам Сильвестр был каким-то слишком непонятным. Мы его прозвали «человеком ни о чём». Он мог часами говорить о какой-то ерунде, которую никто не понимал. Дрон уверял, что Сильвестр психически нездоров.
 Однажды внук вора в законе притащил в школу керамического плачущего клоуна.
 Он подошёл к нам с Сашей и по секрету сообщил:
 – Этот клоун – Бог. Его нельзя обижать, но у него можно попросить всё, чего хочется.
 Саша внимательно посмотрел на клоуна и сказал:
 – Бог! Трахни меня!
 Мы уставились на керамического клоуна.
 – Чё-то не трахает! – Саша сплюнул под ноги Сильвестра. – Дерьмо это все, Слай!
 Потом Саша пожал клоуну руку и вежливо произнёс:
 – Ладно, бог, будем знакомы. Я – Санек.
 Но сказав это, Саша неожиданно согнул руку в локте и продемонстрировал этот характерный жест сначала клоуну, а затем Сильвестру.
 Потом он вразвалочку двинулся в столовую.
 А Сильвестр впал в ступор. Видно, переварив всё произошедшее, переоценил своё отношение к клоуну. Потому что он грубо схватил куклу за голову и выкинул его в форточку.
 При этом он выкрикнул:
 – Я тебя ненавижу!!!

 Из моего дневника. 21 августа. Глубокая ночь.

 …Сижу я у дедушки на даче и рассуждаю, а что такое ненависть?
 Вот, к примеру, я ненавижу жару, ненавижу тёплое пиво, ненавижу что-то терять, ненавижу запах изо рта (особенно у собеседника), ненавижу баклажаны, ненавижу боль во всех её проявлениях (душевную и физическую), ненавижу глупость, пошлость, грубость. Иногда ненавижу себя, иногда других. Других чаще, как и любой другой человек. Значит, из всего этого и складывается ненависть?
 На кухне появляется заспанный дедушка.
 – Дедушка, что такое ненависть? – спрашиваю я.
 Дедушка отвечает сразу, даже не задумываясь:
 – Это то, что убивает человека.
 И снова афоризм…

УДАЧИ, РЕБЯТ!

 Она бы запросто могла убить человека. Ведь она убивала нас – убивала каждый день – приканчивала нас словами.
 …Людмила Владимировна проверила контрольные и стала объявлять результаты.
 Дойдя до Саши, она спокойно так сказала:
 – Два, Пугачёв! Мать у тебя шлюха, и ты говновозом станешь. Глаза б мои тебя не видели!
 На это Саша тоже очень спокойно встал со своего места, поднял с пола свой рюкзак и ещё спокойнее, даже как-то торжественно, произнёс:
 – А ты меня больше не увидишь, карга, мать твою. Удачи, ребят, я ушёл!
 И больше он в школе не появлялся. Никогда.
 Недавно Саша подошёл ко мне на улице, и сказал:
 – У меня счастье, чувак! Смотри, кто у меня есть!
 На Сашиной ладони лежала черепашка.
 – Знаешь, как её зовут? – продолжил нежным голосом Саша, и, не дождавшись ответа, добавил: – Марта, Марточка, красавица, любимая моя! Она у меня травкой питается. И ещё крыжовником. Вот иду в деревню. Там Петька живёт, у них крыжовника много. Выпрошу для Марточки…
 Мы ещё какое-то время постояли без слов, и потом отправились по своим делам.
 И мне почему-то стало спокойно за Сашу с Уралмаша.

 Из моего дневника. 25 августа. День.

 …Я спросил Мэка:
 – Ты любишь крыжовник?
 – Какого чёрта ты меня об этом спрашиваешь?
 – Ну, я не люблю, а ты?
 – Не знаю, – задумался Мэк. – Какого чёрта? Может, люблю, может – нет…
 – Я не люблю. Терпеть не могу! Но он красивый…
 – Да, красивый. Он офигенно красивый! И я его, знаешь, я его люблю!!! Я его люблю – он красивый! Точно!.. Какого чёрта ты его не любишь? Мне он нравится… Зря ты его не любишь!
 Мэк посмотрел на меня с жалостью.
 Минуту назад он и не думал о крыжовнике.
 – Тебе нравится Юлька? – спрашиваю.
 – Нет! – уверенно заявил Мэк.
 – Но она же красивая!
 – Она дура.
 – Вот мне этот долбанный крыжовник и не нравится! Красивый, но тупой…
 – Ты так думаешь?..
 – Да! Да!!! Я так думаю!!! Ну не люблю я его!!!

СНЕЖНЫЙ АНГЕЛ

 Ваню у нас в классе все не любили. Кроме Гоши Джек Пота. Но самое паршивое, что в этой нелюбви лично я принимал активное участие.
 Мама у Вани была библиотекарем, а папа – младшим научным сотрудником. То есть семья у них была совсем небогатая, но при этом очень дружная.
 И почему никто не мог переносить его на дух? И я в том числе? Не знаю… Может, потому что он был лучше всех нас вместе взятых?
 Однажды, в третьем классе, когда Ваня выругал меня по матери, я дал ему в морду. Потом ещё раз. И ещё. А потом он встал и убежал.
 Он убежал на улицу, где сугробы были по колено. Я побежал за ним – мне было мало трёх тумаков. Мне ужасно хотелось окунуть его раз сто в глубокий снег, так чтобы он заболел и умер!
 А он сам прыгнул в сугроб, лёг на спину и стал размахивать руками.
 Он бормотал:
 – Я псих, я сумасшедший, лежачего не бьют! Я псих…
 При этом он улыбался так, будто у него за щекой карамелька.
 Мне уже не хотелось бить его.
 Я стоял в метре от него и смотрел, как он размахивает руками. Как снежный ангел.
 В начальной школе, все мы увлекались фишками.
 Мы могли часами сидеть на корточках где-нибудь прямо на полу в школьном коридоре, на асфальте посреди дороги и биться на фишках до посинения.
 И в этих наших баталиях Ваня был вечным победителем.
 Он обставлял всех, и меня, в том числе!
 У него была самая большая коллекция фишек и бит. Он продавал их, а потом снова выигрывал и продавал. Поэтому у него всегда водились деньги. Может быть, и это было одной из причин нашей к нему ненависти?
 Теперь Ваня учится на экономических курсах.
 От Вани у меня фишка. Самая красивая. Она висит на стене у изголовья моей кровати.
 На фишке изображён Джим Керри из фильма «Маска». Он улыбаются мне уже много лет. Он улыбается так же, как когда-то улыбался Ваня – снежный ангел.

 Из моего дневника. 27 августа. Вечер.

 …Я сижу на кухне. В руках у меня глазированный сырок фирмы «Снежана». Я разрываю обёртку и съедаю сырок. Вкусный…
 Ещё я думаю. Думаю про Снежану. Про девчонку по имени Снежана. Мы учились с ней в седьмом классе.
 Она красивая, но психованная. Не была бы такой шизанутой, может быть, и нравилась бы мне. Имя у неё очень нежное. И редкое…
 Но при этом странно: в моей жизни этих Снежан не так уж и мало.
 Снежана Николаевна – мой врач-оккулист. Дурная женщина, похожая на ворону.
 Моя учительница по сольфеджио – Снежана Христофоровна. Она очень добрая.
 Или вот ещё – Снежана, знакомая из поликлиники, плюнувшая в меня только из-за того, что я не влюбился в неё после первой же встречи…
 Странно… У всех одинаковые имена, а люди разные.
 А интересно, если собрать всех Серёж, какие они? Найду ли я с ними общий язык?

ПАЙ-ДЕВОЧКА

 Родители Снежаны очень любили друг друга. Почему-то всегда, когда они встречались мне где-нибудь в городке, это выглядело так: папа Снежаны ехал на велосипеде, а мама Снежаны сидела сзади на багажнике и улыбалась. Сидела она боком, свесив ноги. Мне казалось, что она сейчас закричит от счастья. Я очень ждал этого, но мама Снежаны молчала и продолжала таинственно улыбаться. Ещё у неё были очень волосатые ноги в старых стоптанных сандалиях.
 А Снежана всегда помогала мне на уроках. То есть я всегда мог у неё списать и спросить, и попросить учебник, и исправить мне в журнале оценку… Всё, что угодно, и она всегда мне помогала, потому что не могла отказать. Не знаю почему. Наверное, потому что я был выше её на две головы… Однажды она мне так и сказала:
 – Мне очень нравятся высокие люди! А ты как великан!
 А недавно я узнал, что Снежана – маленькая смешная отличница и пай-девочка – слушает сатанинскую музыку, и верит в сатану.
 Снежана… Снежана…

 Из моего дневника. 29 августа. Вечер.

 …Мы с папой довольны собой! Вот так-то!
 Мы словно черти носимся по квартире под «Show must go on»! Мы супердовольны собой! Мы – черти из шкатулки! Такая шкатулка стоит в моём книжном шкафу. Как-то раз я купил её на Арбате – самому себе – любимому! И теперь два чёрта всегда поднимают мне настроение, если взять шкатулку… если нажать на кнопочку…. и тогда, крышка молниеносно распахивается, и из неё выскакивают два уморительных чёртика, счастливых своей судьбой и довольных мирозданием!
 Мы с папой довольны мирозданием! Мы довольны судьбой! У нас отличное настроение!!
 А вы? Вы довольны собой?
 Мы с папой точно довольны собой! Сегодня он потратил три часа на поиск блох у нашего старого пса. А я целых полчаса давил угри на лице. Потом папа писал книгу – я делал сольфеджио. Папа ел арбуз – я гулял.
 Вот так-то!
 Папа на меня кричал – я в ответ неубедительно ныл. Я слушал музыку – папа болтал с мамой. Мама вязала носки к зиме – я ковырялся в носу.
 Одно только немного попортило наше безоблачное настроение: мама беспокоится, что я курю – папа беспокоится, что я курю. Но ведь они мои мама и папа. А я – их сын. Значит, это прекрасно, раз они беспокоятся обо мне, и поэтому моё настроение становится совершенно великолепным!..
 В данный момент мама смотрит телевизор. Наш пёс лижет себе хвост. А мы с папой довольны собой и всеми. Нам хорошо.

ПАРАД

 Лёша учился с нами в первом и втором классах.
 Его очень не любили учителя и ребята, правда, я с ним нашёл общий язык.
 Однажды, когда папа Лёши избил его до потери сознания. Лёша попал в больницу, убежал из неё. Через девять дней его нашли в стогу сена, в ста километрах от нашего городка. Он мирно спал.
 Когда Лёша пришёл на занятия, Людмила Владимировна стала над ним издеваться и говорить, что Лёша тряпка, а родители у него пьянь.
 Лёша слушал и плакал. А мы молчали.
 Потом он стал кидаться в училку книгами, тетрадями и карандашами… Потом стал матюгать её, и плакал навзрыд, краснея и захлебываясь соплями.
 Учительница выбежала из класса и позвала директора, директор вызвал милицию. Лёшу забрали в детскую комнату и исключили из школы.
 Через семь лет, девятого мая, я пошёл на парад.
 В стройной колонне военных я разглядел сутулого человечка.
 Он шагал и курил тайком, пряча сигарету в кулаке. Он затягивался как-то судорожно и совсем не выпускал дыма. В этом человечке я узнал Лёшу.
 Я попытался протиснуться к нему сквозь толпу, но у меня не получилось. Тогда я его окликнул.
 Лёша остановился.
 Мы отстали от парада. Он рассказал, что папа у него погиб в аварии, мама спилась, а он живет у дяди – генерал-полковника.
 Я записал его домашний телефон.
 А через год случайно наткнулся на него в блокноте. Почему-то он был записан совсем на другую букву.
 Я позвонил.
 Женщина в трубке сказала, что Лёша учится в военном училище. Во Владивостоке.
 Когда ещё я его увижу? Через сто лет? Или в другой жизни?

 Из моего дневника. 31 августа. День.

 …Пока я живой, я счастлив.
 Это так.
 Я знаю, что меня любят очень многие, правда, некоторые и не любят.
 Но это не страшно, потому что мне нужны те, кто меня любит. Я их сам очень люблю. А те, кто не любят меня, они любят кого-то другого, и в этом нет ничего зазорного.
 Пока я жив, я буду стараться делать всё, чтобы меня не сразу забыли и те, кто меня любит, и те, кто меня не любит. Иначе, зачем жить?
 Вот я и собрался жить долго.
 А смерть, она знает своё дело, и всё произойдёт в срок.
 А пока я живой – она меня не тронет.
 Всё зависит от меня самого, так что – пока я живой….

ПЯТЬ МИНУТ СПУСТЯ

 Вот они пять минут – пролетели. Словно и не было их.
 Меня зовут мама и папа:
 – Серёжка! Да где ты там?! Беги скорее! Новый год!!! Шампанское наливаем!
 Я окидываю комнату прощальным взглядом.
 Да почему – прощальным?!!
 Вот он – мой любимый дорогой дневник, в нём ещё столько пустых страниц! Столько!!!
 Я кладу его на стол и бегу к маме с папой.
 Пять минут истекли.
 Когда я был маленьким, я очень любил людей. Всех без исключения. И мне казалось, что мы хорошие, только почему-то делаем глупости.
 Но мы ведь всё равно продолжаем их делать – эти глупости.
 И всё равно остаёмся людьми.

SMS-переписка в новогоднюю ночь

 В телефонной книжке моего мобильника тридцать телефонов. Вообще-то, это не так уж и много. Вот они…
 1. Аня Адамаскина (первая девочка, в которую я был влюблён, мы родились с ней в один день).
 2. Аня-пианистка (знакомая из оркестра Дунаевки).
 3. Бабон (Веня Дубровский).
 4. Валя (девушка, с которой у меня ничего не вышло, но с которой мы стали друзьями).
 5. Гиляева (Алина, знакомая из школы; редкая сплетница).
 6. Кручищев Дмитрий Дмитриевич (мой педагог по джазовому фортепьяно).
 7. Диман (хороший приятель из Дунаевки).
 8. Дрон (лучший друг).
 9. Игорь (тупой товарищ, который хочет дружить со мной и со скинхедом Писей).
 10. Катя (барабанщица из Дунаевки).
 11. Квакуша (Катя, из экстерната; уж не знаю, за что её так обозвали, но девушка она красивая; даже очень).
 12. Киборг (главный скинхед Черноголовки, который меня за что-то уважает и не трогает).
 13. Ксюша (красивая певица и трубачка из Дунаевки, в которую я влюблён).
 14. Кто? (когда-то мне позвонили с этого номера, но когда я стал перезванивать и посылать сообщения, мне не ответили).
 15. Лёха (гитарист из Дунаевки).
 16. Лиза (девушка очаровавшая меня, получившая от меня 500 рублей в долг и переставшая после этого появляться в Дунаевке).
 17. Липарит (человек из Армении лет пятидесяти, который подвёз меня однажды от метро «Калужская» до моего дома).
 18. Лось (приятель; телефонами обменялись под воздействием горячительных напитков).
 19. Люда (знакомая из больницы, в которой я лежал осенью; как оказалось, тоже учится в Дунаевке).
 20. Макс (мой, если так можно сказать, второй лучший друг).
 21. Мама (мама).
 22. Мошков Дима (приятель; гитарист и мой единомышленник по части музыкальных пристрастий).
 23. Настя Раздорцева (рекордсменка по количеству поцелуев, высыпанных на меня за минуту).
 24. Настя-Альт-сакс (саксофонистка из Дунаевки).
 25. Папа (папа).
 26. Саша (саксофонист из Дунаевки).
 27. Серёга (трамбонист из Дунаевки, активно скрывающий своё еврейское происхождение).
 28. Эля (лучшая подруга Вали).
 29. Юля (знакомая из экстерната, занимающаяся парашютным спортом).
 30. Яша (самый тупой клиент, которому я чинил компьютер; настолько туп, что никак не может взять в толк – компьютер я ему починил!!!).

 Поскольку на Новый год все должны забыть о разных прошлогодних гадостях – я отправил всем, перечисленным выше, такое сообщение:
 «С Новым годом! Удачи в 2006!»
 Получил я следующие ответы.

 Ответ Ани Адамаскиной:
 «Привет, и тебя с праздником! Пиши на мыло. Твой Анютик :)»
 Ответ Ани-пианистки:
 «s novym godom, kogda orkestr budit?»
 Ответ Бабона:
 «С празничком братела! когда бухать идём?»
 Ответ Вали:
 «Серёженька, с Новым годом! Счастья тебе, любви и побольше меня:) На салюте увидимся. Чмоки, Чава»
 Ответ Алины Гиляевой:
 «Daje I ne ojidala, 4to ty napishesh…4e vdrug?»
 Ответ Димы:
 «Happy New Year! I have 5 boxes of marijuana! Let’s smoke, brother! See you in 2006!»
 Ответ Дрона:
 «С Новым годом, чувак! Желаю тебе больше кайфа, больше секса, болше удачи Мы с тобой друзья форева»
 Ответ Игоря:
 «Хай, братан! Я те жилаю счастья. Пока»
 Ответ Кати-барабанщицы:
 «с новым годом!»
 Ответ Квакуши:
 «Привет зай! Любви тебе. Мы увидимся?»
 Ответ Киборга:
 «s prazdnikom! S4ast’tye ber alles!»
 Ответ Кручищева:
 «И тебя! Удачи тебе!»
 Ответ Ксюши:
 «Hello! С новым годом! До встречи!»
 Ответ «Кто?»:
 «Error. Сообщение не доставлено».
 Ответ Лёхи:
 «Удачи, твой хендрикс!»
 Ответ Лизы:
 «Сладкий, я соскучилась …cjj,otybt xfcnbxyj »
 Ответ Липарита:
 «Вы кто?»
 Ответ Лося:
 «Drujishe ya sto let tebya ne videl davay uvidemsya»
 Ответ Люды:
 «А это ты? новый год через две минуты. Ты рано»
 Ответ Макса:
 «Здорово, чувааак! Счастья тебе, удачи! Увидимся сегодня!»
 Ответ Мамы:
 «С Новым Годом, Серёженька! Любимый мой сыночек!»
 Ответ Димы Мошкова:
 «S novim godom, uvidimsya!»
 Ответ Насти Раздорцевой:
 «Я казлов не поздравляю»
 Ответ Насти-Альт-Сакса:
 «Привет-привет! Как справлять будешь?»
 Ответ Папы:
 «Gu jul!»
 Ответ Саши:
 «Jazz, sex, drugs – forever!»
 Ответ Серёги:
 «Ты откуда мой номер знаешь?»
 Ответ Эли:
 «Приветики! Учись, развлекайся и не обижай Вальку. А то убью, шучу:)»
 Ответ Юли:
 «с новым годом, я сейчас рядом с Эльбрусом с горнолыжной секцией»
 Ответ Яши:
 «I tebya! Ya virus poymal! pomogi,a…»

КОНЕЦ