Где-то когда-то...

Снег валил крупными хлопьями. Темнеет… тихо – так, словно из города ушла жизнь.
Из города ушла душа. Все оставалось словно так же – и все совсем не так. Разброд и шатание - вместо прежней легкости и света… Вот когда Мира в полной мере поняла, что значат эти слова. Почему-то Нарготронд не раз вспоминался ей в эти злосчастные три недели, пока в клубе не было Бранда. Этот чудик ухитрился каким-то образом повредить спину на тренировке и три недели не появлялся в клубе. Среди танцоров царили хаос и уныние; вроде все оставалось, как прежде, но – не то, не хватало чего-то. Хотя что там – три недели. А если бы он ушел навсегда?
Мира спустилась по грязной лестнице в подвал, открыла тяжелую дверь с нарисованной на ней углем звездой Феанора. Свет, хлынувший из коридора, на мгновение ослепил ее, ослепило тепло и толчея звуков, доносящихся из разных комнат. Она уже опаздывала, но надеялась, что еще не сильно. Впрочем, на предстоящей кабинетке опоздание рядовой нолдэ из свиты Тургона вряд ли было так уж критично.
- Мира! – из «малого зала» вылетел Гилдор, высоченный нескладный эльф-нолдо, организатор всего этого безобразия. – Слушай… дело есть.
Дождавшись, пока она скинет шубу и шапку, Гилдор увлек ее в сторону.
- Рандис заболела… ну, Идриль наша. Замени, а?
- Идриль… ты с ума сошел? – вырвалось у нее.
Ставили Гондолин времен затмения – Маэглин, Туор и все прочее. Мира специально взяла для себя роль, ничем не примечательную. Не хотелось открываться, не хотелось сильных эмоций – сил не было. А тут – Идриль?
- Мир, ну не этих же зеленых мне на главные роли ставить, - неожиданно устало проговорил Гилдор. – Не потянут же… Там девицы – как на подбор, имена путают и в тексте слабо разбираются пока еще. Выручишь?
- Ладно… – чуть подумав, Мира кивнула. – Погоди… а Маэглина-то нашли?
- Нашли, слава Богу, в последний момент. Бранд будет Маэглином…
- Как Бранд? – удивилась Мира. – Он же в больнице…
- Уже нет… выписали его вчера. А что, думаешь, не потянет? – озабоченно спросил Гилдор.
- Да нет, ничего я такого не думаю, - тускло ответила Мира. – Я… я согласна. Извини, я пойду, ладно?
Не дожидаясь ответа, она повернулась и ушла в раздевалку, на ходу вытаскивая из сумки прикид. Из зала уже доносился смех и неразборчивые разговоры.
«В сердце моем война… не моя вина, что оно непрочно» (*)

… Миру часто называли идеалисткой. В тусовке много таких. Их еще эскапистами называют. Только почему-то никто не вспоминает о них, когда проходит год. Или два. Или пять. Когда парадная вывеска ролевого движения линяет, и остается то, что остается. То, от чего эти люди так старательно бегут из жизни – сплетни, интриги, скандалы. И снова вляпываются мордой в грязь, а потом еще и еще. И опять бегут – кто в водку, кто на трассу, кто – к энергуям. И снова ищут свет. А его нет…
Хотя должен быть. Все равно маячила где-то у правого плеча зеленая призрачная птица Эстель… надежда без оснований. Чисто эльфийское мироощущение и вера в то, что все будет хорошо.
… Клуб как клуб, и ничего, в общем, особенного. Осколки некогда великой империи, называвшейся КРИ «Восход» и насчитывавшей четыре десятка человек – для их провинциального города почти рекорд. Мира была из «старых». Из тех, кто, поездив, попев, помотавшись по огромной стране, постепенно отошел от дел – кто в семью, кто в карьеру, кто в никуда… а потом откуда-то пришли новые, молодые, прочитавшие Толкина в первый раз и полюбившие – как и они когда-то. Клуб подняли, подхватили, Гилдор оформился на ставку педагога, выбил помещение – хорошее, большое, с тремя комнатами и длинным, приземистым «спортзалом». Приходили и «старички» - правда, редко, помогали, чем могли… тот же Гилдор, например, тоже относил себя скорее к ним, хотя застал уже упадок прежнего «Восхода». А молодежь теперь три раза в неделю собиралась там – кто шить прикиды и делать доспехи, кто изучать квэнья и синдарин (нашлись же идиоты), а кто – танцевать. Их-то было больше всего, и даже руководитель нашелся, и именовались они теперь гордо «кружком исторического танца при клубе «Восход».
К ним прибилась и Мира.
Поначалу она не слишком охотно отнеслась к этой идее, скептически рассудив, что дважды в одну реку не войдешь. Да и не хотелось ей, после развода с мужем вообще ничего не хотелось. Как ни странно, ее почти выгнала в клуб мать, до того в штыки воспринимавшая любое упоминание о ролевых играх. Видно, решила, что чем бы дитя ни тешилось – лишь бы не вешалось… нет, до этого, конечно, не дошло бы. Но что-то, наверное, не так было в датском королевстве. И Мира пришла в клуб – раз, другой, третий, а потом и осталась, неожиданно для самой себя научившись танцевать. Она всегда была чуть-чуть изящнее коровы, как сама говорила – а вот поди ж ты…
… Что-то было притягательное в этих быстро пролетавших вечерах – размеренные «раз-два-три-четыре», гудящие от усталости ноги после занятий, радостно-робкое ощущение «Могу!», уже, казалось, напрочь забытое. А еще - что греха таить – приятно было Мире восторженно-почтительное внимание новичков. Она, оказывается, известна была в городе – прежними кабинетками, играми, которые когда-то делала, песнями. Никогда особо не выделявшаяся прежде, оказалась примечательна уже одной своей принадлежностью к «старой гвардии», и потому на нее посматривали с уважением, а иногда просили рассудить – спор ли, неясные места в «Сильме», или что еще… что ж, приятно, приятно. Но даже и не в этом было главное…
После разрыва с мужем Мира перестала воспринимать себя женщиной. Да никогда, наверное, и не считала себя ею – недаром всегда стриглась коротко, бегала в брюках – так удобнее, и ухаживаний, если они и были, не замечала. Ее считали «своим парнем» - и только. А потом в ней вообще заморозилось все, вымерло, и то место в душе, которое отвечало за желание нравиться, выгорело, пустым стало. Подружка – да, товарищ. Но не женщина. А оказалось, что в неторопливых кружениях по залу в паре с кавалером есть своя особенная прелесть, прежде непонятная и потому притягательная. Поклоны, приглашения на танец, подача руки… и музыка будила что-то такое… древнее, наверное, из тех времен, когда были – леди и джентльмены, дамы и кавалеры. А уж если партнер попадался хороший…
И тем более, если партнером этим оказывался Бранд…
Ну да, руководитель. Ну да, занимается бальными танцами – уже лет шесть или семь, отсюда и осанка, и умение, и изящество. Ну да, симпатичен. Но как-то так сложилось, что он – почти мальчишка еще, двадцать ему, что ли, или около того – ухитрился завоевать сердца всех девушек их компании. Впрочем, какие там девушки – девчонки, им всем лет по пятнадцать-восемнадцать, как раз пора самая… Эти три недели, которые Бранд пролежал в больнице, для них стали трагедией. И они ревниво оспаривали одна у другой право танцевать с ним, и расцветали, если Бранд кого-то приглашал сам, и краснели при любом его комплименте… девочки постсоветской поры, когда некому и некогда было объяснить им, что это нормально – комплименты и улыбки, а не Бог весть что из ряда вон выходящее. Жизнь, кипящая за окнами их старого здания на Ленинском проспекте, была далека от средневековой учтивости, и они кинулись в эту сказку, окунулись с головой – ах, как романтично.
Нет, конечно, кавалеров хватало, и этикет им Бранд вбивал серьезно – как поклониться, как даме руку подать, как пригласить на танец. Но у него это выходило естественно, словно сам он – только что с бала при дворе Людовика какого-нибудь. А парни, променявшие по какой-то причине фехтовальные тренировки на танцевальные, этикета этого робели, и все получалось натужно, натянуто – или с глупым хихиканьем. Сначала… Постепенно менялись к лучшему даже самые неуклюжие, да и вообще – все с хохотом у них происходило, с шутками, с подковырками. Мира уже забыла, как это бывает – легко и азартно, она в последние два года снова ушла в свою раковину, и потому порой завидовала этой молодежи, их легкости и свободе, а главное – их молодости, тому, что все у них впереди. Сам Бранд, казалось, совершенно не замечал всеобщего внимания, серьезно и спокойно делал свое дело, никому не отдавая особенного предпочтения. Ни одна не могла похвастаться чем-то особенным с его стороны, ни одну не выделял он, со всеми держался спокойно и просто. Постепенно все разбились на пары, пары эти менялись время от времени – как водится, со слезами и переживаниями, и важнее всего было – «да» или «нет» от того, на кого смотришь – в открытую или украдкой.
Ну ладно – эти девочки. Но Мира… в двадцать семь это уже смешно.
Муж приучил ее не глядеть по сторонам и не замечать других. Они всегда смотрелись на редкость подходящей парой, им завидовали. Три года, минувшие со времени их пышной свадьбы, пролетели вихрем – разъезды, игры, смех и шумные компании. Нет, он хорошим был человеком – Айвенаро… то есть эльфом… в общем, неважно. Но оказалось, что и хорошим не всем по плечу быт. А быт заедает. Миру подкупила в Айвенаро его легкость и открытость – всем готов последнее отдать. Но потом оказалось, что действительно – последнее, и ладно бы свое. То, что она, Мира, покупала, экономя на самом необходимом, уходило без возврата – просто так, поносить, на время, помочь. За год их квартира превратилась во вписку – ночевали и жили все, кому не лень, причем, без малейшего желания помочь хозяйке, и без того вкалывавшей на двух работах. И так далее. Мира сначала сердилась втихомолку, потом устраивала скандалы. А затем поняла, что постепенно превращается в интеллигентную истеричку, и дело было отнюдь не только в вещах, а вообще. Айвенаро перестал замечать ее, наверное…
Раньше вокруг Миры тоже всегда крутился народ. Игры, песни, споры… тусовка, одним словом. Но однажды она попала в больницу, и выяснилось, что большинству нужна была не она, а место для сборищ. Для тусовки. Мира возненавидела это слово, а те немногие, что все-таки приходили к ней в течение почти двух месяцев, перестали ее узнавать. Айвенаро бывал у нее два раза в неделю.
Наверное, будь Мира чуть более терпеливой, им удалось бы пронести семейную лодку сквозь эти рифы, но… Не сложилось. И Мире как-то сразу стало ясно, что все кончено.
Впрочем, она не сказать чтобы сильно горевала. Как-то некогда было… Просто замерзла надолго. Как нолдор, прошедшие Льды. Летом куталась в теплые кофты, зимой – в пуховую мамину шаль, даже если дома тепло было. А в глубине души, где-то очень глубоко, сидела усталость и равнодушие – такое, что не хотелось ни шевелиться, ни жить. И только смутный призрак зеленой птицы заставлял ее что-то делать, ходить на работу, вечерами говорить какие-то незначащие фразы по телефону матери и просто идти вперед. А может быть, то была просто-напросто гордость.
Минул год, подползал к середине второй. Она резко завязала с играми, выезжая раз в год, преимущественно на запад России. В Сети, правда, сидела часами; вошла в компанию толкинистов-ортодоксов, и ей вполне хватало теперь общения по почте. Песни писались все реже и реже. От Айвенаро изредка доходили вести – он уехал в Питер и, по слухам, снова женился там. Ну-ну, скептически подумала Мира, кто оказался в дураках на этот раз? Затянула почти с головой работа – вихрь дел, бессчетное количество чашек кофе, пустые темные квадраты окон по вечерам, редкие-редкие телефонные звонки. Но все-таки она еще чего-то ждала… чего?
А потом ясным сентябрем пришла в двухэтажный дом, на стене которого снова красовалась вывеска «Восхода». И вот – осталась…
Оказывается, этот холод – не навсегда.
Тоже мне, блин, озеро Митрим…

- … Мирка! – к ней подлетела Маринка, совсем молоденькая девчушка, единственная из всех не имевшая ролевого имени – так и не удосужилась завести. – Мира, представляешь, у нас Идриль нет!
- Уже есть, - тихо сказала Мира. – Я…
- Ты? – Маринка странно как-то взглянула на нее…
- А что такое?
- Ну… да нет, ничего…
«Наверное, сама хотела…», - подумала Мира, торопливо переодеваясь.
Она не рассчитывала на «именную» роль и потому прикид взяла самый простой – темно-зеленое шелковое платье, скупо отделанное по вороту серебряной нитью. Мира любила его подсознательно, не подозревая, как он идет ей – темные глаза отливали зеленью, она становилась словно стройнее, и даже короткая стрижка не выбивалась из общего стиля. В нем у нее всегда все получалось, это примета такая была, уже несколько лет…
Идриль, Итарилле, дочь Тургона… Мира почти не знала ее. Впрочем, сейчас на кабинетках, да еще среди своих, она могла сыграть почти любую роль, пусть и с неохотой. В самом деле, отчего бы не выручить молодежь? Гилдор потому и звал ее так усердно – показать новичкам, что такое игра…
Игра по Толкину… жизнь или игра?

… Толкин, а точнее, его герои сильно помогали Мире в тот трудный первый год после ухода Айвенаро. Стоило вспомнить Химринг – становилось легче. Стоило подумать о Нарготронде – и призрачная зеленая птица снова маячила где-то рядом. «Силь» из непонятной чужой сказки становился почти жизнью, и она была благодарна английскому профессору за обретенную надежду. Нет, она не вернулась в тусовку – слишком много когда-то вложила в людей, не сумевших или не захотевших отдать что-то взамен, а потом и не нужно стало. Но эти легенды дали ей возможность поверить, что – где-то – когда-то – все – будет – хорошо.
Извечное русское авось.
… Мира не была красивой. Невысокая, чуть полноватая и сутулая – от сидячей работы, лицо в конопушках. И что толку от сочетания, про которое говорят «порода» - темные глаза при соломенно-светлых волосах? Отец Миры был татарином, он и наградил ее этим восточным разрезом глаз и именем Альмира, от которого, не мудрствуя лукаво, она и сочинила себе игровое имя. Ей порой говорили комплименты, но она не замечала их или не принимала всерьез… да и смирилась с тем, что ей не блистать, легко смирилась, стараясь наверстывать другим. Впрочем, тусовка всегда более снисходительна к внешнему виду, чем цивильное общество, здесь реже «по одежке встречают».
Впрочем, ей было все равно. Работа есть, на жизнь хватает. Мама относительно здорова. Любовь? Можно отлично жить и без нее. А если нет, то лучше пусть она будет в игре…
Как, например, сейчас. Идриль, дочь Тургона, невеста, а потом жена… у нее, в отличие от Миры, в семейной жизни все складывалось хорошо, и даже огромная такая пропасть – нолдэ и смертный – не смогла разделить их… «в жизни и в смерти, в горе и в радости…» - она не верила теперь этим словам, потому что они подвели ее. А игра – что ж, на то она и игра…

- … В жизни и в смерти, в горе и в радости, перед лицом Манвэ и Варды клянусь идти за тобой… - голос звучал звонко, и все взгляды были устремлены на них двоих, лампы – нет, свечи, свечи! – сияли так ярко. А из темного угла ярче этих свечей горели мрачным огнем влюбленные глаза – Маэглин, племянник Тургона, молча смотрел на нее, и льстил самолюбию Идриль этот взгляд, и пугал ее безмерно, но не было пути иного…
«Я люблю тебя…»
«Ты, Маэглин. Ты – любишь ты. А не меня. Себя.»
Не так ли она сказала бы своему мужу – теперь?
Но горячий шепот звенел в ее ушах…
«Люблю тебя…»
И ей хотелось крикнуть – нельзя, пойми, нельзя, мы не пара, что я могу поделать…
Но она молчала…
А рядом стоял – жених возлюбленный, и светился радостью отец, и жизнь звенела на кончиках пальцев, но мрачный взгляд с размаху проложил пропасть между ней и… чем? Вот сейчас – повернуться, уйти, отбросить все, подчиниться…
Люблю тебя…
Прости меня…
Ей хотелось разрыдаться. Впервые за долгое время.

… Мира всегда боялась темноты, не помня даже, откуда идет этот страх – из детства ли, или напугал кто, когда она была подростком, - но возвращаться домой в темноте было для нее мучительнее даже походов к зубному врачу. Занятия в клубе заканчивались не слишком поздно, но – зима, и она приготовилась уже к очередной порции переживаний, когда выяснилось, что им с Брандом по пути, он живет в двух кварталах от нее и согласен провожать ее до подъезда.
Мира любила эти неторопливые прогулки под мягким снегом, моросящим дождем, и даже если летела на них из темноты метель, все равно упрямо шла самой длинной дорогой, подставляя лицо ледяному ветру. Отчасти потому, что разговоры с Брандом часто оказывались увлекательнейшим занятием.
- … а все равно не верю я, что Сау Финрода не узнал. Еще как узнал! Против него могли выйти либо Пробудившиеся, либо потомки Финвэ. То, что Финрод – не Пробудившийся, ясно было из осанвэ. Ну, а среди Дома Финвэ светловолосых – по пальцам пересчитать. Ума много не надо…
- И, кстати, знаешь, я думаю, что Саурон Финрода пальцем не тронул. Он просто таскал его на каждый допрос. Понимаешь? С комментариями – вот, мол, цена твоего упрямства. И ведь там не только они были, а и еще пленников до кучи…
- Бррр, - поежилась Мира…
В первое время она смотрела на Бранда чуть свысока – он-то, в отличие от нее, был всего на двух играх, и то одна – местная. Но парень оказался начитанным, и разговоры с ним - интересными.
- Я очень люблю Толкина, - говорил Бранд. – Но в последнее время понавешали вокруг него… розовых соплей. Особенно после выхода фильма. Взять хоть Финрода того же несчастного… ведь пишут про него все, кому не лень…
- А начало положила Лорка…
- Да не обязательно. Писали и до нее.
- Но не такие известные…
- Пожалуй…
- Я вообще-то тоже долгое время к Финроду неравнодушна была, - призналась Мира. – Очень долгое… А началось… да, пожалуй, с Лорки и началось.
- Из него делают этакого романтического героя, умевшего только красиво умирать да страдать по оставленной любимой. Ах, меня никто не понимает! Ах, где моя Амариэ? Ах, пойду я на болото, наемся и помру от обиды! А он был, между прочим, воин. И город строил. И границы защищал. И решения принимал. И в тех же самых топях Сереха на помощь Барахира Финрод не надеялся, сам выкручивался, как умел. И в Тол-ин-Гаурхот шел не умирать вовсе…
- Мне кажется, он похож на Фродо.
- Хм… ну, может быть… немного.
В эти минуты она забывала и о разнице в возрасте, и о неравном игровом опыте. Но всегда помнила об этом в остальное время.
Было, пожалуй, немного грустно.
Мира давно не была девочкой и понимала, что если при виде лица мужеского пола у тебя дрожат руки и ты чувствуешь себя дурой полной, то оное лицо мужеского пола тебе не безразлично. А если при этом начинаешь косо посматривать на любую девчонку, с которой он в данный момент времени танцует, так и ежу ясно – влюбилась. Минуты, когда они танцевали вместе, были для нее самыми чудесными. Но – он же младше на семь лет. Студент, у которого все впереди и все будет, - зачем он ей и зачем она ему? Смех…
Где-то далеко-далеко маячила эстель…

- … Итарилле, любимая, пойдем со мной. Мы будем счастливы. Мы уйдем отсюда, в этом городе мне ненавистно все, все напоминает о смерти матери и отца. Уйдем куда захочешь… прошу тебя…
- Мой отец и твоя мать – родные брат и сестра, Ломион. Что еще я могу сказать тебе?
Он мог, оказывается, не только приказывать. Она могла, оказывается, не только подчиняться - воле отца, обстоятельствам, долгу, жалости.

… Кабинетка закончилась поздно, уже дважды приходил охранник с намеками, что и домой бы пора. Народ шумно гомонил, делясь впечатлениями. Гилдор произнес небольшую речь о том, как все было хорошо и какое всем спасибо, попутно особо поблагодарил Бранда и Миру за согласие на роли в последний момент и такой хороший отыгрыш. Все остались довольны. Мира, не стесняясь никого, поцеловала Бранда в щеку:
- Спасибо. Ты был замечательным Маэглином. Знаешь, у меня несколько раз возникало желание плюнуть на все и уйти с тобой из этого Гондолина к Морготовой матери, - последние ее слова заглушил дружный смех. – Если б не Туор – так бы и сделала.
Ринас-Туор довольно улыбнулся:
- Я старался! – а потом добавил: - А у меня было огромное желание набить тебе, Женька, то есть Маэглин, морду – так прямо, грубо и по-людски, без всяких там этикетов эльфийских. Чтоб не сманивал мне жену непонятно куда…
Бранд расхохотался:
- Так в чем же дело?
- Мы бы не простили! – вмешалась одна из девчонок. – Чтоб нашего любимого Женечку обидели – да ни в жизнь! А кто б потом у нас танцы вел?
- Вот только это меня и остановило, - ухмыльнулся Ринас.
Мира тихонько выскользнула в коридор, добежала до туалета, плеснула в лицо холодную воду – пригоршню, другую. У нее дрожали руки и гулко билось сердце.
Вот, оказывается, как бывает… Жаль, что в игре.
Маэглин, Маэглин, принц эльфийский… ты-то знал, как это бывает – без надежды… у тебя была Эстель?
Сдавленный всхлип вернул ее на землю. Она оглянулась.
Спрятавшись в углу, тихо плакала Маринка. Вытирала потоки слез грязными ладонями и стучала лбом об стену.
Ей-то чего не хватает?
- Маринка! – Мира повернула ее лицом к себе, встряхнула. – Что случилось, эй?
Девочка уткнулась Мире в плечо и разразилась новыми рыданиями.
Такие слезы было не остановить, это Мира по опыту знала. Она стояла, прижимая девчонку к себе, терпеливо гладила ее плечи и думала, что же такое случилось у нее – у всеобщей любимицы, самой веселой и озорной, вечно летящей и смеющейся. Мира ей часто завидовала. За легкость и изящество. За красоту – Маринка считалась самой симпатичной из женского населения «Восхода». За то, что та всегда была в центре внимания, окружена кавалерами и свитой… маленькая королева… нет, принцесса, принцесса из сказочного королевства.
Оказывается, не все так просто.
А ты сомневалась? Жизнь - вообще штука странная.
Маринка мотнула головой, оторвалась от плеча Миры, взглянула на нее.
- Ну, как? – суховато спросила Мира. – Проревелась? Что случилось-то?
Глаза девочки были огромными и молящими.
- Мира… отдай его мне…
- Что? – от изумления Мира едва не села на пол. – Кого отдать?
- Бранда…
Пауза…
Здрасте, приехали!
- Ты чего, - растерянно проговорила Мира, - белены объелась?
- Ты… - выкрикнула Маринка, шмыгая носом, потрясая сжатыми кулачками. – Ты нарочно, да? Ты его на поводке водишь! Он за тобой – везде, все, что ты скажешь, выполняет, он за тобой бегает – это ежу видно! А ты еще и издеваешься, да? Ну что, что он в тебе нашел, ты же старше его, вы же не пара, не пара, и ты его не любишь, зачем он тебе!
- Не кричи, - тихо сказала Мира. – Маринка, ты не права.
- Я вижу, я не слепая, - чуть тише, но так же горячо заговорила она. – Все видят. Я его люблю, понимаешь ты? А он ни на кого, кроме тебя, и смотреть-то не хочет!
- Мариш… это неправда, что ты говоришь?
- Да спроси у кого угодно, хоть у Бранда у самого!
- Я не знала… - вырвался у Миры беспомощный полушепот.
- Мир… - Маринка умоляюще смотрела на нее. – Ну зачем он тебе? Он ведь младше тебя, это же смешно.
- Смешно, - еле слышно согласилась Мира.
- Я очень тебя прошу… ну, перестань ты его мучить, скажи, что не любишь… может, он поймет, наконец… ведь ты же не любишь его?
Мира молчала.
- Я без него жить не могу… - прошептала девочка.
Мира прижалась к стене и закрыла глаза.
Дожили, называется. Вот тебе и Идриль…
Еще бы Туора сюда – за компанию.
В нашу дружную компанию… к психиатру, в Гондолин, в кратер Ричи, к чертовой матери, только бы подальше от этого места, от этого идиотского места, где она была такой тупой дурой… дружным строем – становись!
- Мир… - Маринка тронула ее за рукав.
Мира открыла глаза и провела пальцами по вискам.
- И что ты хочешь от меня? – спросила она бесстрастно.
- Отдай мне его…. – повторила девочка.
- Каким образом? – поинтересовалась Мира. – За руку привести? На веревочке? Как дите малое?
Маринка растерянно смотрела на нее.
- Вот тебе руки, - Мира взяла ее за запястье, - вот тебе ноги. Вот голова. Ею и думай. Все в твоих руках. Сможешь – твое счастье. Мешать я не стану. Но и помогать – тоже. Ты поняла меня?
- Нет… - прошептала та.
- Значит, подрастешь – поймешь потом. Все, вопрос закрыт.
Подчеркнуто ровным шагом Мира вышла из туалета, дошла до раздевалки. Улыбаясь на шутки и доносящиеся со всех сторон комплименты, неторопливо оделась. Бранд куда-то исчез. Мира вышла на улицу, запрокинула голову, взглянула в темное небо, искрящееся мелкими звездочками. Тихонько улыбнулась.
Рядом раздался еле слышный шелест крыльев. Мира осторожно скосила глаза. Большая зеленая птица уселась у нее на правом плече.

Февраль 2005.

(*) – текст Йовин