Один, внутри себя

Третью ночь подряд я не могу уснуть.

Что-то случилось с моим организмом, он вышел из повиновения и зажил собственной внутренней жизнью. Наверное, я выпил накануне слишком много кофе с вишневым сиропом, а потом долго ползал по снегу, разыскивая и собирая под ним свежевыпавшие пули.

Я лежу на кровати, ворочаюсь, ерзаю с боку на бок. То замираю в томительном ожидании прихода Морфея, то вздрагиваю и опять начинаю ёрзать. И опять вступаю в конфликт со своим организмом и сознанием. В этой войне мне мешают видения, которые встали на сторону врага.

Непроэволюционировавашие псевдоподии выползли из-под одеяла и попытались обмотаться у меня вокруг горла. Но тепло, шедшее от плазмы у меня в ногах быстро их высушило и лишило подвижности. Я перевернулся на другой бок и почесал левое полушарие.

Стало трудно дышать – заложило нос. Не просыпаясь, я закапал в нос нафтизин. Тут же, на всякий случай я также закапал в глаза атропин а в уши фталазол. На время полегчало. Захотелось заплакать – но я не смог. Настоящие мужчины – а я причислял себя именно к ним – не плачут. А жаль – иногда это нужно.
Люстра висела черным шаром под потолком, и я увидел, как из нее вылез шнур и начал раскачиваться у меня над головой. Моя голова начала раскачиваться в такт шнуру, а мои глазные яблоки начали подергиваться из стороны в сторону. Опять нистагм – догадался я. К чему бы это? Все нистагмы должны были закончиться еще в прошлом месяце.

А над головой во тьме призрачно сияло-парило геометрически правильное белое лицо Снежной Королевы – Тильды Суинтон. Она сурово смотрела на меня и как бы вопрошала: что же я буду делать дальше? И тут я вспомнил: вчера обрушилась крыша Трансвааль-рынка и поэтому Ирина Слуцкая не стала чемпионкой мира. Бедная Ирочка! Я начал в истерике биться головой о стену. Раздался гулкий звук – стена была как будто картонная. Я опять попытался поплакать, но глаза были сухие и слезы из них не шли.

В голове возник тихий звук. Сначала он бился о стенки черепной коробки, переплывал из уха в ухо, из колонки в колонку. Я приоткрыл глаза – в темноте все же было видно, что колонки висят на месте, то есть по бокам ушей. Но звук не прекращался. Мало того, он стал более громким и отчетливым и я понял, что это было полуночное пение фибров моей одинокой души:
- Мой воспалённый мозг…
- Мой воспарённый мозг…
- Мой окрылённый мозг…
- Мой соскоблённый мозг…
И так далее в том же духе.

Это пение продолжалось и продолжалось. Наконец, внутри раздался громкий шлепок, как будто кто-то дал кому-то пощечину и голос сразу затих.
Я опять перевернулся на другой бок. Скорчился, скрючился, скурочился, зажал подушку между ног, одеяло завернул за голову и задумался над своей прошлой жизнью. В тот момент она показалась совершенно бесцельно прожитой, надуманной, наигранной. Мне стало жалко самого себя и я начал лихорадочно искать выход из полученной ситуации. Выход был вскоре найден.

Я сходил пописал. Потом подумал, и пописал еще.

Не помогало.

Оглянулся: на краю унитаза сидела стайка молодых гарпий. Они, как шакалы, ждали, когда же я сдохну. Поморгал глазами – не помогло.
Вернулся на место, залег, затих. Лежу себе… никого не трогаю. Как долго это еще продлится – неизвестно. Скорей бы конец – уже все начало порядком надоедать.



Мое тело обнаружили только спустя несколько дней. Разумеется, всполошился сосед, который заподозрил неладное в вонючем смраде, который шел из-за двери. Тело лежало на кровати, в той же самой позе, в которой я его и оставил. Оно было вывернуто на изнанку, словно вывешенный сушиться гидрокостюм и выглядело весьма непрезентабельно. Цвет его был неярким, но контрастным. Он диссонировал с общим дизайнерским тоном квартиры, особенно с белыми финскими обоями. На лице засохла блаженная улыбка человека, который, наконец, заснул младенческим сном.

Один глаз зарос густой рыжей бородой ресниц, и все еще еле заметно подергивался. Второй был подернут мутной белесой пленкой, и по нему резво бегала невесть откуда взявшаяся в конце зимы серая муха и радостно потирала эрогенные зоны на лапках. Муха вскоре была поймана соответствующими органами и приложена к делу и телу как вещественное доказательство. Остальные подробности больше никого не интересовали.