Раша off?

 Я иду к разгулам будней,
К шумам буйных площадей,
К ярким полымям полудней,
К пестроте живых людей…
 Максимилиан Волошин

Хочу в Париж… прямо сейчас - зимой! Давно не было этого чувства. Париж – это не Франция. Это то, что за рубежами вообще. То, что ново, пугающе, неожиданно и ожидаемо. Это то, на что идешь, лишь бы больше не здесь, не сейчас. Это когда повзрослел настолько, что видишь то, что невидимо. На уровне ощущений, когда сосет и сосет под ложечкой. Это когда достало! Или сам себя достал!
Странно все. Вроде недавно уезжал с этого вокзала, а три года уже прошло. Да едешь не на восток, как обычно, а на запад. И вот уже и запах болота, прохлады, шавермы, мазута совсем иной. Как и не Питер вовсе. Осознавая, что едешь на какое-то время, хотя все для себя решил. В какое будущее? Зачем?! Пачка газет на дорожку, пакетик пышек, пачку чая, пару бутылок пива. Обычный набор командировочного.
Поезда на запад отличаются от поездов на восток. Это иной стиль, иные люди едут, иные цены. Тут все по-другому. Тут нет шелухи от семечек, плацкартных вагонов, запаха носков и еды. Это поезд в иное! В чужое, но осознанное. Ого! Купе уже открыто. В нем и ехать. Три границы, три таможни. Можно пока устроиться. Вещи на полку и под полку, газеты, сигареты на столик. Звякнула чашка о блюдце. Всегда нравился этот звук, когда поезд стучит по рельсам, и ложечка стучит о стакан. Где теперь те стаканы в подстаканниках. Чуть подвинуть чашку, положить пакет с едой, поставить пиво. Обычный набор командировочного.
Командировочного куда?! Вот затеял в такие годы! Сам решил. Долго решал. Почти двадцать лет. Половину прожитого. Ненадолго, на пару-тройку лет. Такое было уже. Так уже уезжал - ненадолго, перетоптаться, на двенадцать лет… Тогда верил и ждал перемен и сам их делал. Скрипел зубами, вешал улыбку на лицо, прятал глаза, чтобы не видели в них тоски, но жил. Жил же! Верил и жил двенадцать лет в маленьком, тогда еще заштатном городишке. Там вырос сын, там постарела жена, там постарел сам. Не самые худшие годы. Там при холодах тепло. Там все сконцентрировано. Страсти, пороки, власть и нищета. Там все изменилось. Как и во всей стране. И служить не хочется. Никак! Это когда многие и лучшие уехали, как-то не нашли себя. Это когда мужчины вымирают. Это когда женщины воют по ночам от одиночества. Это когда забитая и измученная родина. Это когда население: имеющие власть и кто-то там… под ногами. Когда мерила успеха уже не те. Когда все перевернулось. Когда виноваты все, и ты сам в первую очередь. И усталость. Особо острое ощущение внутреннего одиночества. И не хочется больше что-то выяснять, хочется просто уйти и жить снова. Мужчина должен уходить. И строить все по-новому.
Времени еще много, почти тридцать минут. Выйти погулять по перрону, покурить, подышать, подумать. Чуть крапает дождь, зимний питерский дождь. И запах. Все-таки потрясающе вкусный запах. Запоминать его, каждой ноздрей, каждой клеточкой. Пять шагов вперед, пять назад. Затяжка сигареты. Пусть пока попутчик устроится. Ничего. Это все не страшно, страшно было принимать решение, закруглять дела, говорить любимым о своем решении. Ничего! Ничего, кроме тихой грусти в глазах и тихого плача ночью. Ничего в ответ, кроме слезинок в уголках глаз. Ничего, кроме надежды, но уже и сомнения. Начинать с нуля в сорок пять, это не двенадцать лет назад. И еще старенькая мама… Уже не застать скорее всего. И сын. Совсем взрослый мужчина. И они останутся здесь. Верить, ждать и надеяться. Ну что тебе там? Как минимум мыть посуду или такси. Подняться или сгинуть?! Потерпи еще. Но надо! Решил – делай! Уже неправильно воспримут тут, да и там тоже. Ехать надо. Устраиваться и жить. И ждать. А там никому не нужен, но это не так обидно. Обидно, что тут не нужен. Что в душе так, что выть охота или пить, пить и пить.
Еще сигаретку. Время есть. Потом пообщаться с попутчиком. С ним до Берлина, потом в разные стороны. Лежать и думать под стук колес. Копать себя, разбирать жизнь на частички. Прятать себя в глубину себя, вытаскивать и терзать. Потом пить пиво и спать.
И ехать! Звякнула чашка. Шелохнулась газета. Перчатки на столике. Стук колес. Медленно, набирая постепенно свой успокаивающий и уносящий куда-то звук. То ли вперед, то ли куда-то… Красный огонек последнего вагона.
Еще сигаретку. Пять шагов по перрону. Чуть крапает дождь, зимний питерский дождь. И запах. Все-таки потрясающе вкусный запах. Пять шагов вперед, пять назад. Затяжка сигареты. И последний вагон уходящего поезда, и запах шавермы, мазута и болота. И люди... Еще сигаретку.