одна

Вечер окрасил небо в розово-желтые тона. Розовое солнце потерялось в кроне деревьев, и птичий щебет стал тише. В предсмертных судорогах дня весь мир выглядит особенно – он уже не такой испепеляюще-яркий, как днем, но еще и не серый, как ночью. Он – умиротворяюще-спокоен, краски притушены, голоса звучат глуше. Весь мир словно зовет к любви, к созиданию своей красоты и неотразимости.
В ее комнате царит полумрак и тишина. Слышно, как с легким потрескиванием сгорает табак в ее сигарете, и в свете тлеющего огонька можно различить трубку телефона, прижатую к уху.
- Алло! Папа? Здравствуй папулька! Как твои дела? – вопреки горестной гримасе, голос звучит радостно и нежно.
- Здравствуй, доченька, все нормально, а у тебя?
- Папуль, у меня все отлично! Я очень рада тебя слышать! Мне так одиноко – хотелось с кем-то поговорить.
- Доченька, я тоже рад тебя слышать, расскажи – как ты там живешь, что нового?
- Да ничего нового пап. Все по-старому.
- С кем-нибудь встречаешься?
- Нет.
- Я всегда думал, что ты слишком рассудительна, ты не умеешь любить! – голос отца приобрел оттенок назидания, слова вылетали из его уст, остроконечными камнями.
- Папа, я только этим всю жизнь и занимаюсь! Я работаю на них, я живу для них, почему никто не хочет жить для меня?
- Вот видишь, а я тебе говорил – не умеешь любить.
- Но пап! Если я не умею любить, тогда, как надо любить? – голос на секунду сорвался, но тут же вновь обрел силу.
- Надо холить, лелеять, говорить ласковые слова.
- Пап, я все это делаю, но не на людях.
- Значит, неправильно делаешь.
- А как правильно?
- Надо любя это делать!
- Но я любя!
- Ты не умеешь любить.
- Но почему, почему ты так думаешь?
- Я тебя знаю.
- Откуда? Ты же никогда не пытался понять меня, поговорить со мной, у тебя уже есть свое единственно-правильное мнение, которое не подлежит ни пересмотру, ни обсуждению и оно родилось в один момент со мной.
- Ты не права, я же твой отец – я знаю тебя с детства.
- Но я выросла папа.
- Вот именно. И совсем не изменилась.
- Но откуда ты знаешь, ведь мы не виделись много лет!
- А ты все так же пытаешься со мной спорить и доказывать свою правоту.
- Доказывать правоту не означает – быть неправым.
- Не надо спорить, Лера. Я все-таки прожил больше тебя – мне лучше видно.
- Пап, я изменилась. Я стала немного… наглой что ли.
- Ты всегда была наглой.
- Я? Пап, да что ты такое говоришь-то! Я всегда была замкнутой, забитой, всего стеснялась. – последние слова она просто выдохнула.
- Да ладно врать-то!
- Папа! Я НИКОГДА не была наглой! Я всегда всего боялась! Пока вы с мамой обсуждали, по какому очередному мальчику я плачу, я плакала от своего страха! От того, что НИКОГДА не могла высказать свои мысли, и даже мое молчание всегда выглядело для вас агрессивным! Я ВСЕГДА, ВСЕГО БОЯЛАСЬ! Я боялась, но я выжила. Одна, без вас. Я может, только по этому и стала жить отдельно, чтобы научиться перешагивать через свой страх, научиться - НЕ бояться, – она почти сорвалась на крик, но сдержалась, лишь дыхание выдавало ее сильное волнение.
- Ну, ты мне-то не рассказывай! А то я свою дочь не знаю. Когда это ты чего-то боялась!?
- Папа, ты знаешь не свою дочь, ты знаешь кого-то, кого сам себе придумал.
- Ты на меня не кричи! Я постарше тебя буду! И мне лучше знать - кто есть кто! А ты мала еще, с отцом спорить!
- Все пап. Давай не будем об этом. Мне надо бежать. Передавай своим привет, поцелуй их от меня – она говорила обреченно, словно умирала вместе с этим разговором.
- Спасибо дочка. Спасибо что позвонила. Не обижайся, ты ведь знаешь, что я тебя люблю!
- Да, папулька, я знаю. Я тоже очень сильно тебя люблю. Пока – ее голос обрел первоначальную силу и нежность.
- Пока.
В тишине было слышно, как тлеет новая сигарета, огонек ее нервно подрагивал в темноте и освещал искаженное мукой лицо молодой женщины, с длинными дорожками слез на щеках. А на небо уже всходила новая луна, прокладывая, светлую дорожку в ее комнату.