Стыдно

Полина Тимофеевна смотрит в окно поверх очков и видит серый день, серые деревья. Ни попугайные цвета на манекенах в витрине напротив, ни зелёные бока «Москвича», припаркованного около входа в магазина, ни красные огни герани, украшающей её собственный подоконник, не расцвечивают день в иные краски. Впрочем, даже если бы на небе не наблюдалось ни облачка и всё было залито солнечным светом, а от мира веяло беспечностью, для Полины Тимофеевны сегодняшний день всё равно остался бы серым и безрадостным. Сегодня Полина Тимофеевна подала директору школы заявление об увольнении в связи с уходом на пенсию.

Семен Захарович, конечно, станет уговаривать. Просить повременить, а то и вообще не увольняться. В крайнем случае, отыскать компромисс. Чтобы не поддаться на уговоры, нужно вовремя отвлечь совесть чем-нибудь иным. Не сосредоточиваться. Не вникать в его логику, а подобрать точные слова, чтобы настоять на необходимости уйти именно сейчас, посреди учебного года. В глазах коллег по работе её поступок, наверное, выглядит предательством. Они-то продолжают работать, хотя большинству давно пора на покой…

Где же набраться уверенности для ответственного разговора, когда сама себе не веришь. Когда знаешь, что не так надо. Не по-людски это, не по-человечески. Бежит ведь как будто на пожар! Или с пожара?.. Неужели ей так плохо, что не может дождаться лета? Значит, все её звания, заслуженный авторитет среди педагогического коллектива и начальства – всё лишь стремление к показухе? Столько лет раскрывала детям на примерах из классики суть добра и зла, порядочности, нравственности, искренности, уважения и любви к людям. Учила касаться тонких сторон души, высоких материй… Получается, лгала?

Да, к ней приходили для обмена опытом учителя из других школ. Её ставили в пример. Любой комиссии достаточно было побывать у неё на открытом уроке – и школа по уровню подготовки педагогов как минимум на следующий учебный год выходила в образцовые… Как объяснить, как? Ведь не карьеру делала в школе. Никогда не тщеславилась ни перед старшими, ни тем более перед молодыми учителями, что у неё лучше, чем у других получился урок, что заметили, отличили… Наивная! За столько лет и в самых кошмарных снах представить себе не могла, что кто-то когда-нибудь сможет с ней так… Для чего изо дня в день, из года в год открывала им душу, вынимала каждое слово из самого сердца, для чего? Чтобы однажды походя, одним движением кто-то смог взять и перечеркнуть? Так может быть, если это сделать так легко, то и не стоило стараться?

Может быть, всё-таки она не права и надо перетерпеть? Не устыдится ли своего решения, не покажется ли оно ей эгоистичным, неинтеллигентным? Да и кому отдадут её учебные часы? Кем заменят в классном руководстве? Ведь столько проблем возникнет. И всё из-за того, что такая чувствительная…

Полина Тимофеевна промокнула глаза краем платка. Зябко поёжилась. Поглубже закуталась в шаль. За что, за что, какое имеют право?.. Нет, не девочка ведь, чтобы принять подобное обращение. Нельзя допустить, ради них самих, чтобы они не просто к взрослым, а к учителям, относились безо всякого уважения. Ниже уже опускаться некуда. Есть же и у неё предел терпения! «Да ведь не все же! Нельзя по одному Брыкину судить. Остальные – дети как дети. Такие фрондёры, как он, были всегда. Но весь класс видел, и все слышали. И никто его не одёрнул, никто не поддержал меня. Значит, мысленно дети на стороне дерзкого мальчишки. Восхищаются, небось. Даже завидуют. Вот, мол, каков, ничего и никого не боится…».
Учительница уговаривала сама себя и в то же время как будто спрашивала у Брыкина, может быть, тот успел осознать свою неправоту и готов извиниться? Мол, хотел доказать мальчикам и, конечно же, девочкам из класса, какой смелый, раскованный, продвинутый, как они говорят... Она простит. Готова простить… Все подрастающие мужчины стремятся в лидеры. Тем более если ты сын такого известного, богатого и действительно влиятельного человека. Обязывает, наверное… А что если Валентин и хотел бы подойти, но не знает, как это сделать? Его ведь можно понять – они в этом возрасте стыдятся своих добрых чувств. Полина Тимофеевна с надеждой прислушалась – не раздаются ли на лестнице чьи-то шаги, не слышны ли чьи-то голоса. Но кроме звуков телевизора, включенного за стеной у соседей, ничего не слышно. Сама включила телевизор, почти сразу выключила его. Открыла книгу. Не получалось ни смотреть, ни читать. Куда бы ни смотрела, повсюду ей мерещится лишь румяное, самодовольное лицо её ученика. Чем-то этот мальчик похож на сытого хорька… Господи, ну зачем обижать животное! Она видит холодный взгляд Брыкина. Видит, как шевелятся его полные красные губы, и на неё всё падают и падают ледяные слова. Каждое из них обрушивается как огромный снежный ком. Так, что перехватывает дыхание, и учительница чувствует себя маленькой и беззащитной. От незаслуженной обиды сердце сжимается и готово остановиться совсем.

Женщина встала. Пошла на кухню. Зажгла газ. Долила воды в чайник. Поставила на плиту. Зачем? Пить не хотелось. Долго смотрела, как голубые языки пламени лижут серебристые бока. Хотелось что-нибудь горячее плеснуть на заледеневшее сердце.

Что она такого сделала? Чем провинилась? Да и вправе ли, даже наедине с собой, так ставить вопрос: «Виноват ли учитель, делая дисциплинарное замечание ученику?» Всегда разговаривала вежливо, да и не умеет иначе. Конечно, вежливо. Никогда не повышала голос. В отличие от других громогласных учителей, её слышали, прислушивались. Вот и на этот раз. Заметив, что вытворяет Брыкин, внутренне вскипела, но сдержала себя. Сначала просто внимательно посмотрела на него. Потом на его соседку по парте. Подошла и остановилась рядом. Никакой реакции. Попросила положить руку на стол. Нельзя же допустить, чтобы мальчик на первой парте лез под юбку девочке! Да и вообще в школе разве такое возможно? Мало того, что проявляет открытое неуважение к учительнице – весь класс только тем и занят, что наблюдает за ними. Кто в проходы между рядами свесился. Кто привстал. Как будто учителя и нет вовсе. Понятно, десятый класс, взрослые, но ведь существуют же, в конце концов, правила поведения на уроке! Есть элементарные приличия, наконец! Ведь первая парта – не последняя. Полина Тимофеевна не считала себя ханжой, но хоть какое-то уважение к учителю, к уроку, к школе, в которой находятся, проявлять надо!

Раз сказала, другой, третий – ноль внимания. Только остальных раззадорила. Класс, более не сдерживаясь, загудел, как растревоженный улей. А Светка тоже хороша – ни стыда ни совести! Прежде, ещё лет пять-семь назад, девочка такой бы скандал закатила – посмей её тронуть! Да и не посмел бы никто. А тут сидит, млеет. Щёки горят. А Брыкин нисколько не стесняется – заголил ей ногу до бедра – того и гляди в трусы залезет…

Надо чем-то занять руки, чем-то отвлечься, заполнить сознание. Полина Тимофеевна открыла створку на антресоли. Одну, другую. Куда сунула? Вот так всегда. Да и ни к чему ей папиросы. Так, на всякий случай, хранила недокуренную пачку, оставшуюся от бывшего мужа. Сколько лет пылится? Лет с десяток, пожалуй… Нет, одиннадцать уж. Наконец пачка нашлась. От первой же затяжки голова закружилась и к горлу подступила тошнота. Как они только курят эту гадость? «Беломорканал». Муж курил только эту марку. Искал папиросы фабрики «Ява». Никакого тебе «Дуката». Муж. Мужское. Она так и сказала Брыкину в учительской: «Разве это мужское поведение? Ты ведь девочку унижаешь перед всем классом!» А в ответ? «Никого я не унижаю. Она ведь не возражала. Да все девчонки передрались, чтобы только со мной за одной партой сидеть!»

На первый раз обошлось тем, что она выставила Валентина из класса. Вызвала в учительскую и пропесочила его там хорошенько. Правда, при отсутствии учителей. Зачем ребёнка позорить? Но на следующий день повторилось то же самое. Более того, они посреди урока стали целоваться! Да как!!! «Вон из класса! – Полина Тимофеевна удивилась тому, что вдруг закричала, и что крик её оказался неожиданно тонким и высоким. – Вон!! Оба!! К директору! Немедленно!!» Пока ребята не спеша собирали свои сумки, Полина Тимофеевна места себе не находила. Стояла у стола, вдавливая карандаш в столешницу и держась за тонкую деревянную палочку как утопающий за соломинку. Впервые за долгие годы работы в школе сорвалась на крик. И по какому поводу! Уму непостижимо… Неужели она действительно настолько отстала от жизни? Звонок всё никак не звенел. Учительница не слышала, что говорила. Не думала. Не контролировала себя. Острые насмешливые взгляды то и дело кололи ей спину, стоило отвернуться к доске. Спасительный опыт, навыки, отточенные до автоматизма, позволили ей внешне спокойно, не обращая внимания на повисшее между нею и детьми отчуждение, завершить начатую тему, дать задание на следующий урок, собрать со стола учебники, классный журнал. Не чувствуя под собой ног, добралась до учительской. Там она присела за длинный стол и только, когда наливала воду из графина, заметила, что не справляется с волнением. Руки предательски дрожали. Сегодня занятий больше нет. Надо идти домой, но сначала необходимо собраться с силами, прийти в себя. Чтобы не вызывать лишних вопросов, стала склеивать листы бумаги, достала линейку, карандаши. Расписание на следующую неделю не обязательно чертить дома, можно и в школе задержаться. Этаж постепенно пустел. Где-то в дальнем конце коридора слышались звонкие голоса уходившей по домам группы продлённого дня. Скоро школа опустеет совсем.

Вдруг дверь учительской распахнулась и на пороге откуда ни возьмись вырос Брыкин. Полина Тимофеевна от неожиданности вздрогнула. «Валентин? Извиняться пришёл? Неужели…» Смутное ощущение тревоги почти мгновенно сменилось уверенным ожиданием беды, большой беды. Брыкин огляделся по сторонам, пытаясь не только взглядом, но, как показалось Полине Тимофеевне, нюхом определить, есть ли здесь ещё кто-нибудь, и, убедившись, что никого нет, захлопнул за собой дверь. Подскочил к учительнице и, видимо, боясь остыть, не давая ей возможности вставить хоть слово, стал торопливо говорить, выдавливая каждое слово сквозь зубы, словно плевок: «Если ты, с-старая с-сука… ещё раз сделаешь мне замечание… я тебя… Ты знаешь, кто я? Что, жить спокойно надоело? У тебя дочь, я знаю, есть. Симпатичная тёлка такая, да? Я сам мараться не буду. Но с-смотри… будешь вместе со своей красоткой на лекарства работать. А пойдёшь жаловаться, отца вызовешь… тогда сама застрах-***ся сперва, а потом на улицу выходи… Ж-жаба старая, с-сука…» Брыкин развернулся. Распахнул дверь. Размашистыми шагами пересёк пространство коридора и исчез в лестничном проёме.

Полина Тимофеевна ни жива ни мертва взяла свой портфельчик, оставила на столе чертёж и все принадлежности и, как загипнотизированная, пошла прочь. Спустилась по лестнице. Вышла на улицу и, пока шла до дверей своей квартиры, всё ждала, что на неё сейчас набросятся, ударят, собьют с ног. Но она ничего уже не боялась. Всё самое страшное, что могло быть, произошло. Мальчик, которого она, правда, не вела с пятого класса, а который перевёлся к ним два года тому назад, одним движением как будто выбил опору из-под ног. Наверно, была слишком самонадеянна, полагая, что её слово всегда будет непререкаемым для учеников. Она – устарела. Отстала от жизни. Выпала из неё. Когда это произошло? Почему не заметила даже малейших признаков? Редко включала телевизор? Не читала газет? Не ездила в общественном транспорте? С магазином везло, да и на рынке её хорошо знали. Продавцы повсюду так приветливы, все дружелюбны. Никто никогда не нахамил и ничем не обидел…

Зазвонил телефон. Полина Тимофеевна посмотрела в его сторону. Леночка? Если бы не она... Девочка собиралась замуж. Познакомилась с юношей из приличной семьи. Родители интеллигентные люди: папа юрист, мама врач. Сашенька оканчивал военное училище. Сыграли бы свадьбу, а тут и распределение подошло, уехали к месту службы молодого мужа. Да вот незадача – весь курс вдруг сняли и направили на Кавказ. А через месяц Леночка сообщает, что ждёт ребёнка. Саша, конечно, приедет, и всё будет хорошо. Да ведь нельзя теперь дочке волноваться. Не дай Бог, этот Брыкин с его папой и их бандитами… Телефон всё звонил. Полина Тимофеевна глубоко вздохнула. Подошла к окну. Воробей, сидя на ветке рябины, чистил пёрышки. Подняла трубку. Трубка молчала и на «Алло», и на «Вас слушают»… Полина Тимофеевна понимала, кто звонит, понимала, зачем. Но с каждым звонком она всё меньше боялась и Брыкина, и его отца. Она потихоньку приходила в себя.

Темнело, а телефон звонил и звонил, и в нём по-прежнему молчали. Делать им нечего, что ли? Наконец, успокоив волнение пустырником, Полина Тимофеевна позвонила дочери.

Оказывается, Леночка сегодня получила очередное письмо от Александра. Им торжественно вручили дипломы об окончании военного училища, но оставили ещё на некоторое время в командировке. Чувствует себя хорошо. Токсикоза пока нет. Кушает всё. Делает витаминные салатики. Пьёт соки. Не звонила, потому что увлеклась: разбирала Сашины письма, фотографии. Перспектива стать любимой и любящей мамой придала щебетунье Леночке женской степенности и осмотрительности. Она думала о том, какой будет их жилье на новом месте, как его обставить таким образом, чтобы обеспечить уют и мужу, и малышу… За получасовой разговор с дочерью Полина Тимофеевна окончательно пришла в себя. Да, Брыкин успел превратиться в стыдную болезнь, от которой уже нельзя избавиться, но и выставлять напоказ такую болячку порядочные люди не будут. Полина Тимофеевна положила трубку на рычаг. Стать бабушкой и посвятить остаток своей жизни, сколь бы долго ещё она не продлилась, внукам, а потом, даст Бог, и правнукам – тоже не самое плохое дело. Возраст как раз подошёл пенсионный. Уедет с молодыми на новое место. Поможет им обжиться, устроиться. Со временем, глядишь, в детский садик нянечкой можно будет пойти. И внука пристроишь, и сама без копейки не останешься…

А Брыкин… Не воевать же. Что она может сделать ему, с ним, с его влиятельным отцом? Власти Полина Тимофеевна всегда боялась и полагала, что управу на неё может найти только другая власть. Ну не обычной же учительнице литературы пытаться возражать тем, кто, чувствуя свою силу, не терпит возражений? Внутренне она знала, что стоит ей когда-нибудь оказаться на пути у большого начальника, как ей тут же придётся посторониться. Вот этот случай и наступил. Ей казалось, что власть – это огромная страшная птица. Если вдруг на открытом пространстве оказаться обнаруженной, спасения не жди. Жертва попадает в прицел зоркого немигающего взгляда и, как бы не пыталась спастись, обречена…

Не обратиться ли за помощью? Допустим, в милицию. Полина Тимофеевна знала из разговоров в учительской, что милиция не станет всерьёз заниматься её делом. Как громко сказано! Она представила себе папку с надписью «Дело школьника Брыкина», и ей вообще расхотелось думать. «Нет тела – нет и дела», – вот что скажут в милиции. В лучшем случае, примут заявление, и – Боже упаси! – вызовут Брыкина-старшего. «Гражданка такая-то, – скажут ему, – обратилась с заявлением на Вашего сына. Он якобы угрожал ей и её дочери, обзывал нехорошими словами. И всё это за то, что получил на уроке замечания и даже был выставлен за дверь»… Дальнейшее «кино» Полина Тимофеевна досматривала уже с сильно бьющимся сердцем и немеющими руками. Она чувствовала, что не принадлежит себе, а, подобно листу, сорванному с дерева, кружится, задевая за ветки, взмывая вверх под порывами ветра, снова кружась и снова цепляясь за ветки, ограды, урны, скамейки, но неуклонно приближается к земле, где непременно должна будет слиться с теми, кто упал и застыл раньше…

Звонок в дверь прозвучал так резко, что Полина Тимофеевна выронила из рук чашку с чаем. Чашка упала на пол и разбилась. Брызги кипятка выплеснулись на щиколотки.

- Только обвариться мне и не хватало, – подумала Полина Тимофеевна и взглянула в дверной глазок. – Леночка!!!

Едва притворив дверь, дочь буквально набросилась на неё.

- Рассказывай, мамочка, что случилось! Меня не проведёшь. Я по твоему голосу сразу могу определить и как твоё здоровье, и настроение.

Полина Тимофеевна припала к дочери и заплакала. Впервые она всем своим существом почувствовала, что литература, которую она много лет преподавала, бесконечно далека от настоящей жизни – грубой и безжалостной. Прижимаясь к дочери, она пыталась спрятаться от собственной старости и осознания ненужности никому, даже Леночке и своим будущим внукам, но у неё снова ничего не получилось. Полина Тимофеевна всё глубже прятала лицо в мохеровую кофту. Женщина предчувствовала, что сейчас придётся всё рассказать Леночке, и ей становилось мучительно стыдно. А куда ещё спрятаться от самой себя, она не знала.
___________________________

Опубликован: журнал "Слово\Word. - Нью-Йорк, 2017, №96, сс.112-116