Челюсти Ильича. Глава 1

Челюсти Ильича
Шпионская сказка с юмором

 Ленин. Батенька, не о'ганизовать ли нам некий 'абоче-к'естьянский о'ган, кото'ый был бы и щитом и мечом нашей п'олета'ской 'еволюции?
 Дзержинский. Почему бы и нет, Владимир Ильич.
 (Отрывок из возможного разговора В.И. Ленина с Ф.Э. Дзержинским по пути в совнаркомовскую столовую.)

* * *
 Даллес. Как вы думаете, сэр, не пора ли нам, м-м, создать мощную разведывательную организацию, перед которой, м-м, трепетал бы весь мир?
 Трумэн. Думаю, пора. Этим мы не только укрепим ми-ровую демократию, но и частично снизим уровень безработицы.
 (Обрывок несостоявшейся беседы А. Даллеса с Г. Трумэном по дороге из французского ресторана.)


ГЛАВА 1

Как принято в пародиях на школярские шпионские романы, наше повествование начинается глубочайшей ночью, когда неожиданное пробуждение смерти подобно, и, естественно, с оглушительной тирольской трели телефона.
– Слушаю, твою мать! – брякнул в трубку Беркутов, еще находясь нижней частью тела в сладостном эротическом сне, где женщина его мечты – нечто среднее между Мишель Мерсье и Милен Демонжо – наконец-то, блудно улыбаясь, поманила его в свою спальню.
– Капитан, туда-сюда, я сирота, и мою матушку ты услышать не можешь, – с той же свирепой вежливостью отозвался полковник Кречетов. – Через сорок пять минут жду тебя! Все, время побежало!
Частый пунктир гудков, напоминавший любовный зов сокола-сапсана, принялся отсчитывать мгновения до свидания капитана контрразведки Беркутова с начальником. Сказать, что Беркутов поклонялся Кречетову, значит, плюнуть против истины, как против ветра. Капитан щенячьи обожал полковника, чья суровость взгляда из-под брежневских бровей, беспощадность к самому себе в борьбе с врагами зрелого социализма, дозволенная служебным уставом принципиальность на партийных собраниях, служили ему подражанием. А узнав невзначай о сиротстве полковника, он, капитан Андрей Беркутов, к обожанию подмешал чувство ответственности за старшего по званию и возрасту чекиста, которого ни под каким предлогом, будь то понос или склероз, нельзя было подвести.
Брошенная второпях на аппарат телефонная трубка не успела отпустить тепло ладони, а Беркутов уже зажег люстру и взбадривающе потянулся ввысь суставами, хрустнувшими точно сухие сучья под сапогом грибника.
– Что, Андрюха, тревога? – встрепенулся на стеганной подстилке кот Гаврик, размерами с шестимесячную пантеру, окраски также пантерной, аб-солютно антрацитовый, людским манерам со всеми их недостатками, кров-ному русскому и многим чужеземным языкам обученный с младенчества в зверинце госбезопасности. Помимо этого он прошел курс крутого кота и вот уже второй год ходил, иногда на четырех лапах, в лейтенантах, живя у Бер-кутова по причине их взаимной дружбы (не путать, пожалуйста, с гомо-, зоосексуализмом) и отсутствия свободных подстилок в общежитии КГБ.
– Спи, Гаврюша, спи. Меня полковник вызывает, – успокоил его Беркутов, покидая комнату.
Однако кот, повинуясь высоким позывам солидарности, вскочил, изогнул коромыслом хребет, лениво зевнул зубастой пастью, бойцовски царапнул елочкой выложенный паркет. В ванной весело зашумел душ. Гаврик, подчиняясь привычке, плетью привитой дуровскими дрессировщиками зве-ринца, прыгуче вскочил на задние лапы и закосолапил колдовать кофе для друга. На кухне до сих пор стоял черствый дух вчерашнего ужина: нокаути-рующий коктейль квашеной капусты, маринованных опят, пережаренной картошки, алкогольной отрыжки и хилой утечки природного газа. Гаврик утер тыльной стороной лапы нос, проверив заодно его здоровую влажность, воспламенил спичкой конфорку, поставил греться свистящий чайник. Потом он, смяв гармошкой пустотелый мундштук, отрешенно закурил папиросу. Ничто из человеческих грехов ему было не чуждо.
Беркутов блаженствовал под ливнем душа, восторженно, оргазменно хрипел и растирал ледяной дождь по мускулистому телу. Его проснувшийся рассудок, отключившись от действительности, повторял хладопонижающее: «Мне хорошо, мне очень хорошо, мне, мать твою, безумно хорошо!». Принятие водных процедур перед отъездом к полковнику стало для него такой же железной аксиомой, как помочиться перед сном, ибо любой экстренный вызов к начальству был чреват чрезвычайной командировкой (сокращенно ЧК), допустим, в бархатные барханы Каракум, где до ближайшей душевой кабин-ки не меньше шести суток пути на верблюде.
Слава Богу, верный Гаврик сварил чернильной густоты и цвета чашеч-ку божественного напитка, дополненную двумя кубиками сахара. Беркутов слизнул с губ остатки вкусной жидкости, пару раз затянулся позаимствованной у кота папиросы и произнес с обреченной интонацией:
– Ну, мне пора…
Красуясь в прихожей перед пыльным трюмо, он заарканил свою мощную шею крапленый белым червонным галстуком, скрепил его с белоснежной сорочкой хромированной заколкой и влюбленно, не без нарциссизма, осмотрелся от макушки до пояса. Хорош, ей-ей, хорош. Мужественное, боготворимое авторами триллеров лицо героя без геморроя, подпорченное, а может, наоборот, приукрашенное перешибанным в давнишней дворовой драке носом. Честный, лучащийся детской наивностью взгляд голубых очей, которому позавидовало бы большинство выборных политиков. Подбородок, согласно писаному стандарту, грубо обрублен стамеской Творца, зато завле-кательная ямочка, схожая внешне с женским детородным органом, отчасти смягчала его пугающую угловатость. Уши, по-боксерски прижатые к продол-говатому черепу, вообще не привлекали внимания, как, кстати, и предусмот-рено уставом контрразведки.
– Пушку не забудь, – напомнил Гаврик.
Беркутов выразительно задумался пред своим отважным отражением. Его память начала заглядывать в каждую серую расселину правого полуша-рия мозга, припоминая, куда запропастился табельный пистолет. «Ау, Макарушка, ты где?» – кричал нутром Беркутов и морщил при этом лоб, обозначая бурную мыслительную деятельность: число морщин = количеству мыслей. Неумолимое время бежало ретивым, брыкающимся жеребенком. Паникующий Беркутов, хотя понятие «паника» и было вырвано с корнем из толкового словаря контрразведчика, лихорадочно пытался восстановить вчерашний вечер, а именно – свои деяния до четвертого стакана водки, в эпилоге которого его настиг гиблый мрак амнезии.
– Эврика! – воскликнул Гаврик. – Вчера ты колол рукояткой пистолета кедровые орехи. Я тебя еще предупреждал: Андрюха, мол, выстрелит вдруг, вынь обойму. Но ты сказал, что доверяешь нашей оборонной промышленности.
– Ну да, –помедлив кивнул Беркутов, получивший сильный импульс к правильной разгадке ребуса. – Пушку надо искать в мусорном ведре, в скорлупе орехов.
Обостренная с похмелья интуиция не подвела его. Восьмизарядный «макаров» – плюс секретная пуля в вороненом стволе – был раскопан Гаври-ком на дне вонючего мусорного ведра в горе ореховой скорлупы и смятых пельменных упаковок. Пистолет прошел стадию омовения под кухонным краном, этап тщательной протирки полотенцем и взбрызнутый «Шипром» через одеколонный пульверизатор был вручен законному владельцу.
– Спасибо, дружище, – проникновенно сказал Беркутов и сунул оружие в мягкой лайки кобуру, пятью мгновениями позднее подвешенную на ремнях ниже волосатой левой подмышки.
– Удачи, брат, – пожелал кот другу, покидающему квартиру и надеваю-щему на ходу серый пиджак.
Ночь. Фонарь. Чекист.
И, как назло, ни одного транспортного средства вокруг, даже гужевого.
А весенний, мозглый после дождя ветер все крепчал и крепчал, лапал холодными порывами одинокую персону капитана, шумел тополиной листвой и торопил, торопил… Беркутов, сверившись с «командирскими» часами, отчетливо осознал, что если сию секунду не свершится чудо в виде легкового автомобиля, то ему уже никогда на стать майором. Но поскольку по воле ав-тора данного повествования на конечных страницах данного романа он должен справедливо поиметь майорские погоны, сюжетное диво произошло.
Два молочно-светящихся зрака показались из-за уличного поворота и помчались навстречу Беркутову, от нетерпения и отчаяния вышедшего на се-редину проезжей части. Расстояние между машиной и человеком стремительно сокращалось, причем водитель, очевидно, собирался сбить капитана, упорно ехал на него. Капитан недолюбливал хамов и стоял скалой, решив метров за десять до столкновения молниеносно выхватить пистолет и метко продырявить передние скаты. Машину, безусловно, занесет, он успеет отпрыгнуть в сторону. А попытка покушения на него – уважительное оправдание перед полковником.
И вот, когда рука Беркутова убежденно потянулась к кобуре, легковушка вильнула влево, проехала совсем близко, обдав брюки капитана грязной жи-жой из лужи. Покамест несостоявшийся стрелок, вновь помянув чужую мать, разглядывал свои мокрые брючины, лихой автохулиган пронзительно тор-мознул, подал машину вспять и остановился у невинно запачканного.
Разъяренный Беркутов рванул переднюю дверцу «жигулей», расположенный прочистить уши шибкого идиота нежнейшими, чисто столярный наждак, выражениями, а в случае чего и сдобрить их добротным нокдауном. В салоне вспыхнул худосочный свет, но и его было достаточно, чтобы уви-деть того, вернее ту, кто управляла машиной.

«О, Боже!» – хотел вскрикнуть Беркутов, не вскрикнул, будучи урож-денным атеистом, а издал горловой громовой рык восхищения. Героиня его эротического сна, бессердечно прерванного полковником, сидела за рулем. Блондинистые, с солнечным отблеском волосы до плеч, томные темные гла-за под пушистым веером черных ресниц, вздернутый носик и припухлые губки, алчущие мужского поцелуя. Эти клубничные губки и произнесли:
– Простите, я, кажется, вас обмочила, – ее голос серебрился, а ангел любезности раздвинул ее страстные уста убийственной улыбкой.
Укрепленные регулярной штангой колени Беркутова коварно подломились, будто под ударом кувалды, он пошатнулся, сильнее сжал ручку дверцы, и тут всплыло в памяти крылатое изречения его профессионального праро-дителя, Ф.Э. Дзержинского: «Не бойся баб, они такие же люди, как и мы.»
– Да уж… – многозначительно произнес наш капитан, воспрявший духом и пенисом. – Подбрось-ка, красотка, меня до Лубянки.
– Куда изволите, товарищ, – прозвучал покорный ответ, фривольно смежились ресницы, крылья носа возбужденно затрепетали.
Беркутов удобно устроился на переднем сидении. «Жигуль», подтверждая народную молву наилучшего отечественного авто, устремился снарядом, пущенным пращей Давидовой, по асфальтированным километрам сонливой Москвы. Пара светящихся щуплых щупальца шустро авангардировали впереди, наспех пожирали улицы. У очередного перекрестка с краснооким светофором им пришлось дисциплинированно остановиться.
– Мокрые брюки вас не слишком беспокоят? – прожурчала сошедшая с небес.
– Ерунда,– заносчиво изрек капитан Беркутов, неожиданно почувствовав на своем левом колене хваткую пятерню прекрасной водительницы.
– А вы не будете их сушить? Предлагаю повесить их на антенну, там они живо высохнут.
Ласковый капкан любовно сжимал его взбухшее мужское богатство, спрятанное гульфиком. Обмякший Беркутов, стараясь сохранить трезвость разума, взялся безмолвно читать заученную насмерть присягу чекиста, и на патетическом всплеске «Я неизменно готов к любым подвигам» смиренно выдохнул:
– Уф-ф…
Женские пальчики-попрыгуньи с подозрительной профессиональной ловкостью растегнули его ремень, раскрыли молниевый зев ширинки, стащили восточногерманскую материю с бедер, оголив сатиновые трусы. Затем сиденье, покоряясь рывку маленького рычага, опрокинулось спинкой, и Бер-кутов с поднятыми к потолку ногами впервые ощутил себя женщиной в ос-мотровом кресле гинеколога. Правда, никто его промежность пытливо изу-чать не стал, с него, бедняги, попросту стянули брюки. Потом его податли-вое тело тем же рычагом вернули в исходное положение, а брюки чуть спус-тя были подвешены к радиоантенне, торчащей из левого крыла авто.
Благословенная Высшая школа КГБ учила многому, там даже проводились уроки сексуального мастерства, хотя тогда сексом в СССР и не пахло, природные потребности мужчины и женщины справлялись под одеялом, непременно при потухшей люстре и без громких экстазных всхлипов обеих со-вокупляющихся сторон. У курсанта Беркутова по сексмастерству была твер-дая «четверка» с плюсом, из ста восьми любовных поз, официально одоб-ренных Политуправлением госбезопасности, он освоил сто. Но то, что ему с обаятельной бестыжестью предложила водительница «жигулей» ни в какие кама-сутры не влезало. Где это видано – мужчина ублажает сидящую на нем женщину и наряду с этим управляет мчащейся машиной?! Ну, предположим, леди блаженствует сверху во всепроникающей ковбойской позе – это естест-венно и необыкновенно приятно, однако как джентльмену, испытывающему мощнейшее расслабление ума и всех членов, помимо мочегонного, сосредо-точиться на дороге при скорости сто километров в час? Эдакое испытание, согласитесь, для стойких и рисковых супермужчин. А капитан Беркутов, Ан-дрей Иванович, русский, коммунист, был одним из таких немногих, он и экскаватор мог на ходу остановить, и в пылающий небоскреб войти.
Поехали! В прямом и переносном смысле слова. Коричневый, со скла-да КГБ ботинок рьяно вдавил до подножного коврика податливую педаль га-за. Спящая мещанская Москва содрогнулась от женского «А-ах!!!», улетевше-го к звездам и воплотившего сладко-болезненное счастье всех домохозяек мира.
– Как тебя зовут? – простонал Беркутов, сообразивший остатками рассудка, что неприлично иметь женщину без имени.
– Мария… Маруся-я!!!
– А меня – Андрюша…
Дальнейшее двенадцатиминутное действо происходило без диалога. Проникновенные вскрики Марии, сидящей лицом к Беркутову, ублажали его обоняние запахом мятной жевательной резинки и резали слух дореволюционным «жилетом» по живому. Но самое ужасное, что ныне ему приходилось переживать, – это ее неутоленная жажда жадного поцелуя. Приоткрытый рот красотки, в кайфе закрывшей очи, слепо слюнявил лик Беркутова, тщетно ища ответного, длительного слияния уст. Норовя краем зрения контролировать бешеную, изобилующую крутыми поворотами дорогу и ко всему про-чему соблюдать верный маршрут, капитан, пробуя прочность шейных по-звонков, неистово уворачивался.
Безумная Мария с каждым шажком стрелки спидометра вправо убыстряла ритм своих глубоких приседаний, и Беркутов был вынужден столь сильно сжать «баранку», что ребристая пластмасса в охвате его ладоней на-чала медленно плавиться, поджаривая кожу. Его взгляд постепенно окутала марлевая завеса тумана, мужская лава горячей волной накатывала от копчика к жерлу возбужденного вулкана. Издав победный бычий рев, Беркутов выплюнул всего себя, без остатка.
В тот же божественный миг подошва офицерского ботинка исступлен-но вмяла педаль тормоза, машина взвизгнула гнусавой свиньей, прогоркло завоняло паленой резиной. Подчинившись закону энерции, Мария лбом больно ударила переносицу капитана и, оплодотворенная, мирно замерла щекой на его мощной шее. Беркутов частым морганием прочистил свое зре-ние и неожиданно обнаружил, что затормозил у угрюмой каменной громадины Комитета государственной безопасности при Совете Министров СССР и при площади Дзержинского Ф.Э. Оцепенение прошло, пора было прощаться с сексуальной попутчицей.
– Сколько с меня за проезд? – поинтересовался он.
– Твой номер телефона, милый. – Она отстранилась, поцеловала кон-чик его многострадального носа и улыбнулась. – Ты был великолепен...
«Еще бы, – возгордился он. – Высшая школа и не тому меня научила. Знала бы ты, Маруся, сколько часов я провел с тренажерными куклами, сколько белка в таблетках я тогда употребил. Такие телки, как ты, для меня просто разминка.» Вслух он, интеллигент по призванию, отвесил компли-мент:
– Какова женщина – таков и мужчина.
– Спасибо, – она вновь поцеловала его и неуклюже перевалилась на соседнее сидение.
Беркутов продиктовал номер домашнего телефона, мельком, соболезнующе глянул на своего поникшего труженика и, приподняв бедра, натянул белые со спартаковской ромбовидной эмблемой трусы к пупку. Он вылез из «Жигулей», бодро, орлом прошагал к могучим двустворчатым дверям, устра-шающе украшенные ратными щитами с карающими мечами вертикально под ними. За его спиной раздалось урчание автомобильного двигателя.
У всякого штатного сотрудника госбезопасности, входящего сюда, в святая святых советских спецслужб, стабильно срабатывает один и тот же рефлекс: рука тянется к внутреннему карману пиджака, где скрывается крас-ная книжица удостоверения. Конечно, капитан Беркутов не был ренегатом. Он обыденно выхватил удостоверение и предъявил его бравому прапорщику с темно-синими петлицами с прилепившимися крошками обеденного бутер-брода. Тот средним по-крестьянски заскорузлым пальцем притормозил раз-вернутое удостоверение Андрея на уровне своих пытливых, рентгену сродни зенок и чеканно козырнул капитану. Увидав, что Беркутов бежит к лифтам без брюк, прапорщик собрался было окликнуть его, но вспомнил строжай-шую субординацию и промолчал в тряпочку, точнее – чихнул в рукав кителя. Чего не взбредет в голову оперативникам из контрразведки! Вчера вот некий старший лейтенант вошел в не гулкий вестибюль с белым попугаем, кричав-шим «Долой КПСС!», и старлей приписал присутствие крамольного горло-пана на своем плече и его антигосударственную хулу служебной необходи-мости.
Вместительная кабина лифта, оборудованная, как и все в этом основательном здании, скрытыми телекамерами, плавно подняла Беркутова на четвертый этаж. Обитый дубовыми панелями коридор встретил капитана ночной тишиной, безлюдьем и червонной ковровой дорожкой; по ее бокам указующим фарватером черной нитью были вышиты профильные карикатурные портреты пойманных иностранных шпионов, чьи антисоциалистические шалости навечно останутся неведомы многим миллионам советских граж-дан. До кабинета Кречетова оставалось шагов тридцать или, коль верить «командирским» часам, двадцать семь секунд отведенного срока.
Когда Беркутов предстал пред светлыми очами начальника, допотоп-ный будильник на массивном столе полковника звучной, механической аранжировкой «Чижика-Пыжика» возвестил, что капитан не опоздал, пред-стал секунда в секунду. У полковника Кречетова, воспитанного свинцовой сталинско-бериевской эпохой, в которой человечество считалось лишь поса-дочным сорняком, неколебимо была развита пунктуальность. Известно, в те кромешные годы за малейшее опоздание могли легко поставить к финальной стенке без суда и дознания. Потому-то анахронический хронометр типа будильника постоянно был на его рабочем столе, и заводился им (хрум-хрум), фиксируя назначенный час прибытия подчиненного. Беркутов облегченно вздохнул, гвардейски щелкнул каблуками и доложил:
– Товарищ полковник, капитан Беркутов по вашему приказанию прибыл!
К сожалению, на его голове не было форменной фуражки, а то бы, по-гусарски козырнув, он смотрелся бы эффектнее. Подтянут, дисциплинирован, по стрельбе и боевому самбо имеет высший балл, коэффициент интеллектуальной деятельности близок к самому высокому показателю – ну чем не будущий майор!
– Что это?! – рявкнул полковник, привстав разъяренно из-за стола и устремив указательный палец в сторону спартаковских трусов капитана. Его квадратная челюсть, усеянная старыми шрамами, свыкшаяся с ударами шпионов и судьбы, по-бульдожьи выдалась вперед.
Оторопевший Беркутов проследил, куда направлен указующий перст начальника, и уперся взглядом в собственные волосатые ноги. «Мои брюки! – парализующей молнией сверкнуло между висками. – Они остались висеть на антенне…»
– Почему в спартаковских трусах? –негодовал Кречетов. – Разве ты, ту-да-сюда, не патриот нашего ведомства?
Мысленно стерев холодный пот со лба и стараясь заглушить лживые нотки в голосе, Беркутов убежденно произнес:
– Товарищ полковник, я надел их для конспирации. В родных, дина-мовских, меня бы любая собака опознала.
Вообще-то, прогрессивное большинство офицеров госбезопасности болело за непредсказуемые до сердечного спазма мячиковый и шайбный «Спартак», ежемесячно, двадцатого числа, перечисляя неизбежные денежные взносы в фонд спортивного общества «Динамо». На данное исподнее предательство начальство КГБ смотрело сквозь пальцы, потому что Сам Л.И. Брежнев являлся страстным приверженцем «красно-белых». Однако старые служаки, вроде Кречетова, свято блюли преданность динамовскому клубу и требовали того же от своих подчиненных.
– Умен, не по званию умен, – поощрительно сказал полковник, втянув воинственную нижнюю челюсть. – Присаживайся, Андрей. Есть дело…
Дело, нет сомнений, было архиважным. Из нижнего ящика стола Кре-четов достал бутылку настоящей «Столичной», коей баловали избранных и верных, – и два ребристых стакана по четверти литра. На расстеленной газете «Труд» появилась аппетитная банка балтийских килек в томате, каравай ноздреватого черного хлеба, пупырчатый огурец с геркулесов фаллос, спичечная коробка с солью, две алюминиевые вилки, заимствованные из столовой, и старая финка, безжалостное жало которой играючи перерубало толстый стальной прут, – память полковника о темпераментном лейтенантстве в «смерше».
– Так вот, Андрей, – по-отечески начал полковник, щедро нагружая граненые стаканы водкой. – Тебе, туда-сюда, поручается задание государст-венной важности. Впрочем, иных дел, сам знаешь, мы здесь не держим…