Хроники Империи. Год 1264-й

 *

 Северная крепость стала едва ли не главным камнем преткновения во время касотско-медейской войны. Несмотря на ее крайне удаленное от Медеи расположение, медейцы всегда проявляли к ней нездоровый интерес. Закончилось это тем, что в конце апреля медейское войско, не слишком многочисленное, но весьма настойчивое, выбило из форта стоявший там гарнизон, и расположилось внутри крепостных стен, как видно, не на один день. Бердену не понравилось подобное положение дел, и он отдал приказ отбить крепость обратно, и поручил это дело не кому-нибудь, а Марку. Тот ничуть не удивился, поскольку привык, что на него сваливается большинство ответственных и сложных задач; и отнюдь не обрадовался. Эва ждала ребенка, и ему очень хотелось быть рядом с ней в эти трудные для нее дни. Его мнения, однако, никто не спрашивал, и он, покорившись воле отца-императора, повел войско на штурм Северной.

 Впрочем, начинать именно штурм он не торопился. В форте, по данным разведки, сидело около пяти сотен медейцев, и выбить их оттуда силой представлялось задачей нелегкой. Для начала Марк решил устроить правильную осаду, хотя она грозила затянуться. Стояло начало лета, те припасы, которые имелись в крепости, должны были подходить к концу, однако же никто не гарантировал, что медейцы, перед тем как окопаться в Северной, не устроили рейд по окрестным деревням и не реквизировали провизию. Но Марк руководствовался принципом "поспешай, не торопясь" и предпочитал действовать осторожно. Ему не хотелось напрасно губить людей.

 В три дня вокруг Северной вырос огромный военный лагерь; воздух наполнился запахом полевой кухни и бряцаньем металла, по ветру заполоскали флаги и штандарты. Всюду вокруг себя Марк видел привычную жизнь, и потихоньку на задний план отступали мысли об Эве и о доме.
 


 Ложиться Марк предпочитал за полночь, просиживая за делами до двух, трех часов ночи, а поднимался около полудня. Подобный режим являлся для него оптимальным (хотя и очень утомительным и неудобным для его офицеров), но далеко не всегда удавалось его придерживаться.

 Под стенами Северной, в период относительного безделья, пока подтягивались войска, Марк мог позволить себе немного пожить в удобном для него ритме. Адъютант его, Юхан, с трудом терпел такое насилие над организмом, но роптать не смел, изо всех сил старался подстроиться и использовал для сна любую минутку, какую только мог улучить. Спал же он так крепко, как только может спать здоровый и полный сил двадцатилетний юноша. Это большой недостаток для адъютанта, который всегда должен быть начеку, но Марк охотно прощал его. Его сон так же чуткостью не отличался.

 Поэтому нет ничего удивительного в том, что однажды ночью он проснулся от грубого прикосновения к лицу чьей-то холодной ладони. Кто-то бесцеремонно зажимал ему рот. К счастью, Марку хватило выдержки не дернуться и не закричать, иначе он, пожалуй, обзавелся вторым ртом. Шею его под подбородком холодило нечто, что могло быть только лезвием меча. Стараясь не двигаться, Марк медленно открыл глаза и встретился взглядом с темно-синими, злющими глазами высокого мужчины. Именно его рука лежала у него на лице.

 Медейцы! - молнией мелькнуло в голове. Медейцы решились на вылазку. Но как они нашли меня?!

 - Сейчас я уберу руку, - тихо проговорил синеглазый мужчина на всеобщем, с характерным протяжным акцентом. Этот акцент, так же как и синие глаза, показались Марку смутно знакомыми. - И ты будешь помалчивать, иначе, не обессудь - перережу тебе глотку. Если понял, закрой глаза.

 Марк повиновался, и жесткая шершавая ладонь (оказывается, она была затянута в тонкую кожаную перчатку, потому и показалась такой холодной) исчезла. Медеец медленно выпрямился, не убирая меч, и бросил в сторону:

 - Джули, найди что-нибудь, чтобы связать ему руки и заткнуть рот.

 Марк скосил глаза; на самой границе зрения мельтешила вторая фигура, принадлежавшая, судя по имени, женщине. Ему вдруг стало тревожно, сердце болезненно толкнулось в груди: где Юхан? Адъютанта было не слышно и не видно, не значит ли это, что он мертв? И где, собственно, часовые, которым положено патрулировать не только периметр лагеря, но и всю его территорию? Марк снова перевел взгляд на нежданного гостя. Оказывается, тот все время так и не сводил с него глаз. Некоторое время они разглядывали друг друга. Марка не отпускало ощущение, что где-то он видел это худое резкое лицо - его, как и синие глаза в светлых длинных ресницах, нельзя было ни с чем спутать. Ему казалось, что он вот-вот вспомнит, но какая-то мелочь мешала: что-то с лицом медейца было не так: В конце концов Марк не выдержал и заговорил, позабыв про меч у своего горла:

 - Ты даже не спрашиваешь, кто я.

 - А мне не надо спрашивать, - ответил медеец (впрочем, медеец-ли? выговор у него был вовсе не медейский). - Я знаю.

 Так! подумал Марк. Значит, я не ошибся. Мы виделись. Но когда? И где? И кто он такой?

 - Где мы с тобой виделись? - спросил Марк. - Напомни.

 - Заткнись! - грубо оборвал его медеец. - Джули, что ты там возишься? - тут же зашипел он и выдернул из рук подошедшей женщины в мужской одежде шелковый платок.

 В ту же секунду скомканный платок оказался во рту у Марка, а сильный рывок сбросил его с койки на пол. Удар выбил воздух из его легких, в глазах потемнело, и уже наполовину потеряв сознание, Марк ощутил, как ему грубо скручивают за спиной руки. После этого его схватили, как котенка, за шкирку, и сильно толкнули в сторону:

 - Последи за ним!

 Другие руки поймали его и дернули вверх, заставляя встать на колени. Наконец, Марк смог перевести дыхание и осмотреться; первым делом он поискал взглядом Юхана. Тот лежал на своем обычном месте без движения, и то ли спал - что представлялось едва ли возможным, происходящий в шатре шум должен был разбудить даже его, - то ли был мертв или без сознания. Но крови не было видно, и Марк почти успокоился: и напрасно. Сердце его подпрыгнуло к горлу, когда он увидел, как высокий медеец поднимает меч и резким, сильным движение вонзает его в грудь Юхану. Он убил безоружного спящего человека, не задумавшись ни на минуту!..

 - Что дальше? - первый раз за все время заговорила женщина; говорила она сквозь зубы, злость в ее голосе мешалась с нешуточной тревогой. В ее устах слова всеобщего языка так же звучали с акцентом, но другим, нежели у ее спутника.

 - Погоди, - ответил медеец, подошел к Марку и склонился над ним. Глаза его яростно блестели. - Здесь есть какие-нибудь документы? Карты? Рапорты? Я знаю, есть. Где они?

 Марк покачал головой и пожал плечами. Если даже медеец точно знает, какого важного пленника он заполучил, ему придется изрядно потрудиться, доказывая это товарищам.

 Синеглазый яростно выругался и вдруг, насторожившись, выпрямился. Прислушавшись, Марк различил отдаленные крики и металлическое лязганье. Тут же в дыру в пологе (Марк только теперь заметил этот широкий разрез) просунулась чья-то всклокоченная голова.

 - Тревога! - заявила она сдавленным голосом (и тоже с акцентом, причем на этот раз - явно касотским. Наемники, понял Марк.) - В лагере шум.

 - Забирайте парня и возвращайтесь, - приглушенно ответил синеглазый, задумавшись едва ли на секунду. - Отвечаете за него головой.

 - А ты? - спросила женщина с тревогой.

 - Я пока останусь. Подождете меня на месте.

 - Но:

 - Не обсуждать приказы! - шепотом рявкнул медеец, и глаза его бешено сверкнули. - Пошли вон отсюда!..

 Всклокоченный парень решительно пролез внутрь шатра, схватил Марка за ворот и рывком поставил на ноги, после чего, чувствительно ткнув в спину каменно-твердым кулаком, заставил выйти наружу. Марк даже не пытался сопротивляться; медейцы были вооружены и настроены явно решительно.

 На шею Марку накинули веревочную петлю, и так, на веревке, как собаку, поволокли через лагерь. Вокруг было неспокойно. В отдалении мелькали огни и слышались крики. Марк вертел головой, пытаясь прикинуть масштабы нашествия, но ему не позволяли сосредоточиться, постоянно пихали в спину, заставляя идти быстрее. Под конец они почти бежали.

 Лагерь остался позади, потянулись заросли колючего кустарника. Разодрав одежду и исцарапавшись в кровь, Марк вслед за своими конвойными продрался сквозь пакостное растение и, без сил, почти рухнул на свободный от кустов пятачок. Ночь была ясная, и Марк довольно отчетливо различал и силуэты медейцев, и громаду Северной за спиной.

 - Борон побери этого Пса, - в сердцах проговорил всклокоченный по-медейски. - Зачем ему понадобился этот малый?.. Это какая-то важная личность? - он явно имел в виду Марка; о том же, что пленный может знать медейский язык, он не подумал.

 - Не знаю, - нетерпеливо и нервно ответила женщина. - Очень возможно. Вот вернется Пес, у него и спросишь.

 - Если вернется: Послушай, Джули, я пойду обратно в лагерь, а ты оставайся здесь.

 - Почему ты, а не я? Чего ты вообще раскомандовался? Ты вообще слыхал про такую штуку, как субординация?

 Марк откровенно наслаждался пререканиями своих конвойных. Ну и дисциплина в медейском войске, однако! Ни один касотский офицер никогда не позволил бы подобного даже среди наемников.

 - Нашла время спорить! - горячо заявил всклокоченный. - Пленника поручили тебе, а не мне, ты с ним и сиди. А я пойду.

 Без лишних слов, он сорвался с места и затрещал кустами. Женщина выругалась ему вслед, повернулась к Марку и принялась его откровенно рассматривать. Марк отвечал ей тем же. При скудном свете луны и звезд не различить было отчетливо черт ее лица, но ему показалось, что женщина молода и довольно красива. У нее было смуглое узкое лицо, темные глаза и темные пышные волосы, завязанные сзади небрежным узлом. Мужская рубаха скорее подчеркивала, чем скрывала изящные линии ее стройной и сильной фигуры. На поясе она носила меч - совсем как мужчина.

 Вдруг она протянула руку и вынула изо рта у Марка платок.

 - Как тебя зовут? - спросила она.

 - Марк, - улыбнувшись, ответил Марк. - А тебя?

 Женщина переменилась в лице и поспешно вернула платок на место.

 Прошло довольно много времени, прежде чем посторонний звук нарушил их молчаливое бдение. Связанные руки Марка начали затекать, а женщина нервничала все сильнее и сильнее. Вдруг раздался треск такой силы, как будто через кусты ломилось стадо бешеных лошадей. Женщина вздрогнула и заставила Марка лечь, а сама осталась сидеть, напряженно вглядываясь в темноту. Потом она вздохнула, как ему показалось, с облегчением, и тихонько засвистела. Из зарослей на полянку вывалилась целая толпа рослых парней, от которых горячо пахло потом, кровью и железом.

 - Хаген! - бросилась женщина к одному из них, высокому белобрысому красавцу с типично касотской физиономией.

 - Джули! Да ты, оказывается, здесь! - изумленно отозвался тот. - Мы тебя потеряли. А кто это с тобой?

 - Мы прихватили его из лагеря. Пес, кажется, считает его важной шишкой.

 - Да ну? А где он сам?

 - Не знаю: - ответила Джулия несколько растеряно. - Он разве не с вами?

 - Нет.

 - Клянусь Рондрой, он опять нашел неприятности на свою голову!..

 Снова раздался громкий звук ломаемых веток, и все загалдели. Про Марка на время забыли, и если бы его не обступили так плотно со всех сторон, лучшего момента для побега было не сыскать. Наемники (а Марк окончательно утвердился во мнении, что это именно наемники, уж очень пестрый был у них говор) сосредоточили все свое внимание на Псе (так они называли высокого синеглазого парня), который, едва успев ступить на поляну, тут же грохнулся без сознания. В плече у него торчал арбалетный болт, и некоторое время все были заняты его извлечением. Хаген злился, Джулия нервничала, наемники галдели. Спокойствие сохранял лишь Марк да еще один парень, худощавый, со светлой косой до лопаток - он-то и взял на себя выполнение малоприятной процедуры. Невольно Марк проникся уважением и к его хладнокровию, и к выдержке Пса, который уже пришел в себя; когда болт извлекали из живой плоти, он только глухо рычал сквозь зубы и ни разу не вскрикнул.

 - Ты сможешь плыть? - обратился к нему злой и нервный Хаген. - Учти, если тебе станет худо, никто тебя на себе не потащит.

 - Я смогу, - ответил Пес тихо, но твердо.

 - Хорошо. Дитрих, приглядывай за пленным. Все, двинулись.

 Марка снова заставили подняться и поволокли за собой. Предстояло путешествие через ров; Марк догадался, что медейцы отыскали в подземелье лаз, через который и выбрались из осажденной крепости. Получится ли плыть со связанными руками и заткнутым ртом, он не был уверен, а потому крепко рассчитывал, что его развяжут. Но просчитался: безжалостные медейцы протащили его под водой на веревке, как баранью тушу, прямо в доспехе, который они не удосужились снять, и он едва не захлебнулся. Вынырнул он полуживой и белый до синевы, и еще долго не мог отдышаться. К счастью, заметив его состояние, изо рта у него хотя бы вынули кляп.

 - Все здесь? Пленник цел? - едва выбравшись из воды, Хаген снова взялся распоряжаться. Очевидно, именно он был командиром этой живописной кодлы наемников. Он обежал цепким взглядом всех присутствующих и кивнул удовлетворенно. - Так, отлично. Теперь вот что: пленника отведите в Тюремную башню; раненых проводите к Рональду, а все остальные валяйте сушиться и отсыпаться, с утра вы все будете нужны Изоле. А я пойду к нему сейчас.

 На шее Марка вновь натянулась веревка; не дав ему как следует отдышаться, его потащили дальше, к Тюремной башне, местоположение которой он знал слишком хорошо.

 Когда, наконец, он оказался в кольце каменных стен, то сказал себе: какая ирония! Нежданно-негаданно, попасть в камеру, где четыре года назад держали наследного принца Медеи, Дэмьена Кириана. Ситуация повторялась в зеркальном отражении, с той лишь разницей, что медейцы, кажется, не были до конца уверены, какая важная персона попала к ним в руки.


 *

 - Дурацкая ситуация, - рассуждала сама с собой вслух Илис, трясясь в наемном экипаже по колдобистой проселочной дороге. - Сколько помню, всегда кто-нибудь разыскивал меня. Но чтоб я сама кого-то искала?!

 И негодование ее было совершенно справедливым. С тринадцати лет Илис все время от кого-то пряталась, но от нее не прятался никто. Путешествуя по городам и королевствам, она знакомилась с множеством людей. С кем-то из них завязывались дружеские отношения, с другими, наоборот, возникало чувство острой взаимной неприязни. Но, расставшись с очередным приятелем (или приятельницей) Илис никогда не испытывала желания разыскать его снова и узнать, как он поживает.

 Совсем по-другому дела обстояли с касотским князем Рувато Слооком. Получив от него два года назад письмо, общий смысл которого сводился к фразе: "Прощайте, Илис, мы с вами больше не увидимся", Илис испытала новое для себя ощущение. На душе у нее заскребли кошки, и неожиданно захотелось плакать: Впрочем, сентиментальное состояние скоро прошло, вместо него нахлынула привычная злость на касотца, который, как всегда, наводил тень на плетень. Больше всего Илис взбесило то, что он даже не счел нужным объясниться, сообщил только, что обстоятельства вынуждают его покинуть столицу.

 Уже одно это настораживало: Рувато, страшный домосед (хотя и вынужденный), собирался куда-то уезжать! Обстоятельства, побудившие его к этому, должны были быть весьма необычные и серьезные. Илис свела все к двум словам: что-то стряслось.

 Сунуться в Эдес лично она не рискнула, не хотелось сталкиваться с Барденом. Поэтому она принялась добывать сведения через осведомителей, задействовав свои новоприобретенные связи в материковой Сумеречной гильдии. Процесс затянулся. Действовать пришлось через длинную цепочку информаторов всех мастей, сама Илис не сидела на месте дольше двух месяцев, и ее приходилось каждый раз разыскивать заново; к тому же Рувато явно осознанно и тщательно скрывался. Илис попеременно злилась и грустила, несколько раз порывалась бросить поиски, но тяга к касотскому знакомцу была очень уж велика.

 И вот, наконец, в один прекрасный день ей сообщили, что в неком старинном, но крайне запущенном и ветхом медейском поместье живет человек, внешность которого весьма точно подпадает под описание Рувато Слоока. Имя он носит, разумеется, совершенно другое, ведет жизнь тихую и очень уединенную, никуда не ездит и никого у себя не принимает, держит единственного слугу и выдает себя за мелкого обедневшего медейского аристократа. Сильно обветшавший дом находится в глухом месте, в стороне от наезженных дорог, хотя и не слишком далеко от столицы. Илис тут же воспрянула духом, наградила информатора золотом и отправилась в медейскую столицу. Там она наняла экипаж и поехала в гости к загадочному обедневшему аристократу, не сообщив заранее о своем визите.

 Место и впрямь оказалось глухое. Старые мощные деревья так плотно обступали дом, что его совершенно невозможно было заметить с дороги. Если бы Илис не указали точно, где нужно свернуть, она проехала бы мимо. И вот она, выскочив из экипажа и заплатив вознице, стояла посреди заросшего бурьяном двора и в недоумении оглядывалась по сторонам. Все, что она видела, настолько не состыковывалось с ее представлениями о светском, едва ли не манерном, Рувато, что Илис даже подумала, уж не дали ли ей ложную информацию. Но экипаж уже уехал, отступать было некуда, и она решительно поднялась по трем ступеням ветхого крыльца и постучала в дверь.

 Долго никто не открывал, и она начала уже думать, что дом соответствует первому впечатлению, и хозяева давно оставили его. Для очистки совести она поколотила по двери еще с минуту, размышляя, как опрометчиво она поступила, отпустив экипаж, но тут дверь дрогнула и медленно отворилась. Илис оказалась лицом к лицу с пожилым неприветливым мужчиной. Одет он был скорее как крестьянин, а не как слуга аристократа, хоть и обедневшего.

 - Что вам угодно, барышня? - спросил он по-медейски, тоном еще менее приветливым, чем его лицо.

 - Мне угодно видеть твоего хозяина, - радостно известила его Илис, широко улыбаясь своей дежурной улыбкой.

 - А вы кто такая будете? - осведомился слуга без малейшего почтения. - Хозяин никого не принимает.

 - Меня примет, - заявила Илис без особой, впрочем, уверенности. Чтоб Рувато держал при себе такого грубого неотесанного слугу?.. - Скажите ему, что приехала Илис Маккин.

 Слуга ушел, не пригласив гостью войти в дом, но Илис вошла и без приглашения. Внутри было чисто, но очень сумрачно; обстановка была самой простой, почти деревенской. Недоумение Илис росло.

 Из боковой двери торопливо вышел человек, при взгляде на которого все сомнения Илис тут же развеялись. Это был Рувато. Он показался ей похудевшим и побледневшим, и камзол на нем был какого-то провинциального покроя, из темного сукна; только глаза остались прежними - светлыми и ясными. На лице его застыло выражение крайнего изумления, выражение почти страдальческое. Она думала, что он бросится к ней, но он сдержался и спросил только:

 - Откуда вы тут взялись, Илис?!

 - Хорошенький прием, - надулась Илис. - Я два года по крупинкам собирала информацию о вас, а вы меня так встречаете! Как не стыдно!

 - Вы что - искали меня?

 - Ну да, искала. Терпеть не могу, когда знакомые исчезают без предупреждения и объяснений.

 Рувато вдруг рассмеялся.

 - Но ведь вы и сами миллион раз поступали так же!

 - В самом деле? - искренне удивилась Илис и улыбнулась невольно. - Не может быть. Мне казалось, что я: Впрочем, неважно. Скажите лучше вот что: Робер Аскан - это ваше имя?

 - Да, здесь я зовусь именно так.

 - Ага! А я-то сомневалась до последнего момента. К тому же этот ваш новый дом: какой-то он:

 - Не произвел на вас впечатления? - улыбаясь, спросил Рувато.

 Илис кивнула.

 - Зная вас по Эдесу, я голову готова была заложить, что вы ни за что не согласитесь жить в подобной развалюхе, да еще в безлюдной глуши. Я, конечно, собрала кое-какие сведения и про причины вашего бегства, и про ваше разорение, но такого я никак не ждала.

 - Разорение? - переспросил Рувато.

 - Да, так говорят в Эдесе. Но Сумеречная братия считает: - Илис запнулась, в очередной раз проклиная свой длинный болтливый язык. Рувато перестал улыбаться и взглянул на нее пристально.

 - Сумеречная братия?

 - У меня широкие связи.

 - Кажется, даже слишком широкие. Не ожидал от вас.

 Илис пожала плечами.

 - Просто вы меня плохо знаете.

 - Да, наверное. Но продолжайте: только пойдемте, устроимся более удобно, не разговаривать же стоя.

 Они перешли в некое подобие гостиной. Стены здесь были обшиты деревянными панелями, мебель стояла старая и потемневшая; все дерево было источено жучками. Илис аккуратно опустилась в предложенное кресло, обивка которого была хоть и кожаной, но такой древней, что, казалось, могла легко лопнуть от неосторожного и резкого движения. Рувато наблюдал за ней с нескрываемой иронией во взгляде.

 - Как же вы дошли до такой жизни? - вздохнула Илис, озираясь.

 - Хотите чаю? Ничего другого, к сожалению, предложить не могу.

 - Н-нет: не надо.

 - Тогда продолжим. Так что считает Сумеречная братия?

 - Кхм: - Илис не сразу смогла перестроить мысли. - Она считает, что к вашему разорению приложил руку: император.

 - Они почти угадали, - спокойно заметил Рувато. - Но скажите, Илис, неужели вы приехали сюда только затем, чтобы выяснить обстоятельства моего разорения?

 - Вы всем гостям задаете этот вопрос?

 - У меня не бывает гостей.

 - Ну, извините, что побеспокоила, - ядовито сказала Илис. Она с трудом узнавала Рувато - он казался ей каким-то деревянным и почти грубым, от его спокойной, улыбчивой иронии остались едва заметные следы. - Если я вам мешаю, так и скажите, я уеду, - она встала с решительным видом.

 - Простите, - сказал Рувато, всегда такой прямой, вдруг ссутулился в кресле и потер шрамы на лбу каким-то устало-безнадежным жестом. Лицо его разом как будто обмякло, и стали видны резкие складки по сторонам рта. Раньше их не было. - Илис, я рад видеть вас сильнее, чем вы можете себе представить, но: Безымянный, я должен был объяснить вам все с самого начала.

 - Так и я о том же! - поддакнула Илис, глядя на него с новым удивлением.

 - Сядьте, прошу вас: Вы напрасно приехали сюда, - продолжал он, когда она села. - И напрасно меня разыскивали. Видите ли, я в немилости у вашего учителя: то есть, бывшего учителя, - поправился он, увидев, как негодующе вспыхнули глаза Илис.

 - Ну да, я это знаю, - нетерпеливо прервала она. - Я же говорила, что наводила про вас справки:

 - А вы знаете, что Карлота Шлисс, сестра императора, находится в тюрьме? Я был бы там же, если бы меня не предупредили друзья. Мне пришлось бежать из столицы, из империи, и просить о помощи медейского принца. Этот дом, это поместье и деньги, на которые я существую - его дар мне.

 - Не слишком-то он щедр, - заметила Илис.

 Рувато невесело улыбнулся.

 - Принц щедр, но я сам просил его: просил его, скажем так, не увлекаться. Я должен был стать как можно более незаметным: Так я потерял даже свое имя. Укрывшись здесь, я с большой осторожностью навел справки о своем касотском имуществе и титуле - и узнал, что я лишен как первого, так и второго. Все, что у меня есть - вот этот дом.

 - Не понимаю, почему вы делаете из этого такую трагедию, - пожала плечами Илис. - Имя, деньги, поместье - какая ерунда! Десять лет я живу без всего этого и прекрасно себя чувствую. Тем более не понимаю, почему мне не следовало приезжать.

 - Потому что это может быть опасно.

 - Чушь! Отыскать вас почти невозможно, уж поверьте мне. Я потратила на это два года, задействовав все свои связи. Объяснение не принято.

 Рувато вдруг мучительно покраснел.

 - Хорошо, тогда получите другое объяснение. Я не хотел, чтобы вы искали меня, потому что больше ничего не могу предложить вам.

 - О Двенадцать! Еще более глупое объяснение, что предыдущее. Мне ничего от вас не нужно! Или вы: - Илис вдруг осеклась и с подозрением посмотрела на Рувато. Тот не сводил с нее печального взгляда. - О боги! Вы что же, намекаете на то свое предложение? Вы еще не оставили мыслей заполучить меня? - спросила она с детской непосредственностью, которая так умиляла одних ее знакомых и бесила других.

 - Именно "заполучить" вас у меня никогда и в мыслях не было, - бледно улыбнулся Рувато, и теперь уже покраснела Илис. - Если раньше я мог если не рассчитывать, то хотя бы надеяться, то теперь:

 - Тьфу на вас! - рассердилась Илис. - Что за чушь вы несете? Прекратите, сентиментальность вам не к лицу.

 - Как прикажете, - сказал Рувато и слегка поклонился, живо напомнив собеседнице себя прежнего. - В любом случае, я теперь только отшельник. Мой дом не порадует вас ни изысканным комфортом, ни уютом, ни веселым обществом.

 - Если бы мне это было нужно, я осталась бы в столице, - фыркнула Илис. - Лучше расскажите мне, как и где вы смогли отыскать Кириана.

 - Это не слишком интересная история, Илис.

 - Все равно, расскажите.

 Чуть склонив голову, Рувато подчинился ее просьбе и стал рассказывать. На протяжении всего повествования он ни разу не поднял на собеседницу глаза и, хотя голос его звучал ровно, у Илис сложилось впечатление, что он стыдится и положения, в котором оказался два года назад, и вынужденного бродяжничества, и необходимости просить помощи на стороне. Это привело ее в недоумение. Что тут плохого - попросить помощи, оказавшись в трудной ситуации? К нему-то то и дело обращались за помощью. Впрочем, стыдясь, он одновременно стыдился и своего стыда. Понять его, как и всегда, было трудно.

 - Как видите, - закончил Рувато, - ничего любопытного в этой истории нет.

 - Думаю, о самом интересном вы умолчали, - возразила Илис. - Ну да ладно: И в таком виде неплохо. Я, в частности, рада, что Ив жив и здоров, хотя он и сволочь.

 Рувато только улыбнулся такой изысканной характеристике медейского дюка и спросил:

 - Ну а вы, Илис? Как вы жили?

 - Я-то? Кочевала с места на место, как всегда. Объездила весь материк, но, в сущности, везде одно и то же:

 - Илис, - вдруг тихо сказал Рувато, - а я ведь до сих пор не знаю, кто вы и почему ведете такую странную для девушки ваших лет жизнь. Вы что-то говорили об имени: Простите, что спрашиваю, но Илис Маккин - это ненастоящее ваше имя?

 С минуту Илис колебалась, потом решилась.

 - Ну, ладно. Я знаю достаточно ваших тайн, открою теперь парочку своих. Мое имя - Илиссия Авнери. Маккин - девичья фамилия моей матери.

 - Авнери? - прозрачные зеленые глаза Рувато изумленно расширились. - Это ведь имя правящей династии в Истрии?

 - Да, так. Мой отец и король Истрии - родные братья.

 - Вы - истрийская княжна? И при том - магичка?

 - Да.

 - Ах вот что: - во взгляде Рувато мелькнуло понимание, и Илис восхитилась быстротой его ума. Похоже, на этот раз обойдется без долгих объяснений. - Тогда становится понятно: Вы скрываетесь от родных?

 - Да.

 - И давно?

 - Около одиннадцати лет.

 - О боги! Как вы выносите это?..

 - Вот только не вздумайте меня жалеть! - фыркнула Илис. - Будьте уверены, я вовсе не так обижена судьбой, как полагают некоторые. Нынешняя моя жизнь меня вполне устраивает.

 - Но вы же не можете скитаться до старости.

 - Ничего, что-нибудь придумаю. Например, приобрету себе маленький домик вроде этого.

 Рувато улыбнулся.

 - Илис, я восхищен вашей жизнерадостностью и вашим жизнелюбием!

 - Оставьте свои восхищения при себе. Вы-то сами - что собираетесь делать дальше?

 - По правде сказать, не знаю. Без денег и влияния я никто.

 - Ах вот как! - возмутилась Илис. - Значит, и я тоже, раз у меня нет ни денег, ни влияния, я тоже - никто?

 - Вы - магичка, - немного удивленно проговорил Рувато. - Чего бы вы ни лишись, у вас всегда остается ваша магия.

 - А у вас - ваш ум!

 Рувато покачал головой.

 - Мой ум немногого стоит. Я ведь болен, Илис, вы знаете это. И бывают моменты, когда ум мой мутится, и я не сознаю себя. Со временем это будет повторяться все чаще.

 - Как же вы хотели на мне жениться, если в будущем все так плохо? - задала резонный вопрос безжалостная Илис, и снова вогнала Рувато в краску.

 - Признаю, это было эгоистичное и необдуманное желание, - ответил он неожиданно сухо. - Ничего подобного вы больше не услышите.

 - Я только хотела:

 - Оставим это. Пока же прошу вас побыть моей гостьей, если вас не пугает убожество этого дома. Мне будет очень приятно, если вы поживете у меня несколько дней, - продолжал он уже мягче. - Я здесь никого не вижу: Но если вы сочтете мое приглашение нескромным (я понимаю: молодая девушка и вдруг живет в доме неженатого одинокого мужчины), или же побоитесь остаться наедине с сумасшедшим, я не стану настаивать.

 Илис только подивилась тому, как сильно, оказывается, Рувато до сих пор занимают светские условности. Сама она настолько привыкла жить, путешествовать и вообще находиться в обществе мужчин - женатых и нет, молодых и не очень, - что совершенно не придавала этому значения. Вспомнив, как они с Грэмом спали под одним одеялом, и представив, что сказал бы по этому поводу Рувато, Илис не удержалась и хихикнула. Рувато посмотрел на нее вопросительно, а она сказала:

 - Я с удовольствием останусь, - и искренне добавила: - И вовсе никакой вы не сумасшедший, что вы опять плетете:

 
 *

 Данные разведки не обманывали. В Северной действительно стоял смешанный гарнизон, состоящий из наемников и регулярных войск. Отличить одних солдат от других не составляло труда; в этом Марк удостоверился во время первого же допроса.

 В большом зале, куда его привели, собралось весьма пестрое общество из рядовых, младших и старших офицеров, всего человек сорок. Наемники держались вульгарно, независимо и довольно нагло, даже простые солдаты, не говоря уже о десятниках. Лишь их капитан обладал редкостно аристократичной внешностью и держался соответственно. При случае он мог бы, пожалуй, даже сойти за незаконного отпрыска какой-нибудь знатной фамилии, а может, даже и являлся таковым. Что до медейских старших офицеров, то уж они, вне всякого сомнения, все были дворянами.

 Марка усадили на стул посреди зала; по обе стороны от него встали два парня в доспехах и при оружии.

 - Приступим, - проговорил один из медейских сотников, восседавший в огромном кресле из черного дерева; он возглавлял собрание. У него было длинное надменное лицо и воспаленные злые глаза. - Давайте для начала разберемся с пленником. Говоря откровенно, я вообще не понимаю, зачем он нам нужен. Господин Изола, кажется, его привел кто-то из ваших людей?

 Вместо Изолы со своего места поднялся синеглазый Пес. Выглядел он неважно: лицо осунулось, под глазами залегли тени; под небрежно распахнутой на груди старой рубахой виднелась повязка.

 - Я его привел, - сказал он негромко и глухо.

 - Могу я поинтересоваться, чем вы руководствовались? Приказа брать пленных не было.

 - Не было. Но этот человек будет нам полезен.

 - Чем же? - надменно спросил офицер.

 - Спросите, как его зовут.

 Медейцы нахмурились, кое-кто из наемников - тоже. Им явно не нравилось дерзкое поведение Пса.

 - Ваше имя? - повернулся к Марку офицер, ведущий допрос.

 - Марк Сантос, - разумеется, Марк был не так глуп, чтобы называть свою настоящую фамилию.

 - Ваше звание?

 - Я адъютант дюка Антресса.

 - Ложь! - вмешался Пес, глаза его сверкнули яростной синевой: и тут Марк наконец его вспомнил.

 О Борон, загадочный бог! Кто мог знать, подумал Марк, что мне придется когда-нибудь говорить с мертвецом.

 Теперь он понял, что мешало ему узнать Пса раньше: черная косынка на его коротко остриженной голове. Тогда, четыре года назад, северянин щеголял роскошной белой шевелюрой до лопаток.

 - Твое имя не Сантос, - продолжал Пес яростно, - и даже если ты впрямь адъютант, в чем я сильно сомневаюсь, то ты не говоришь всего.

 Марк улыбнулся, хотя внутри у него все перевернулось. О боги, откуда такая ненависть? Ведь он же пытался спасти этого человека четыре года назад!.. Впрочем, приглядевшись получше и вспомнив молодое лицо, спокойный глуховатый голос и бесстрастный взгляд, Марк понял. Полгода пыток, четыре года заключения в подземелье - этот человек много выстрадал, прежде чем превратиться в резкого, злого, пылающего ненавистью наемника. Разумеется, он ненавидит всех, кто мучил его - а Марк, как ни крути, по большому счету был одним из этих людей.

 - На чем основаны твои утверждения? - неприятным голосом заговорил командир наемников Изола. - Может быть, ты знаешь его настоящее имя?

 - Знаю, - заявил Пес. - Его имя Марк Данис, и он - сын императора Касот.

 По зале прошел изумленный ропот. Все заговорили разом. Молчали лишь Пес и Марк, неотрывно глядя друг на друга, и между ними происходил свой, беззвучный диалог. "Теперь ты узнал меня, принц?" - "Да". - "Не рассчитывай на мое милосердие". - "Как скажешь. Но ничто не заставит меня признать твою правоту". - "Увидим".

 - Тихо! - надменный медейский офицер встал и поднял руку, призывая к тишине. - Тихо! - он повернулся к Марку. - Он говорит правду?

 - У ваших людей богатая фантазия, - отозвался тот спокойно.

 - Чем ты докажешь свои слова, наемник?

 - Доказательств достаточно среди тех документов, которые я принес из лагеря, - снова встал Пес. - Вы их видели?

 - Я видел, - сказал Изола. - Ничего особенного среди них нет.

 - Как - ничего? А карты? Депеши?

 - Если этот человек - адъютант командующего, - холодно проговорил медейский сотник, - то нет ничего удивительного, что при нем находились подобные документы.

 - Вы не верите мне? - очень тихо проговорил Пес, чье побледневшее лицо подергивала судорога. - Так выведите этого человека на стену и предложите касотцами любую сделку! Вы увидите, что будет.

 - А что будет? - влез в разговор Хаген, которого Марк до сих пор не замечал. - Касотские собаки осмеют нас, когда мы начнет похваляться тем, что взяли в заложники мальчишку-адъютанта. Верить тебе, Пес, все равно, что верить осеннему ветру - никогда нельзя быть уверенным, что взбредет в твою больную башку.

 - Кроме того, - добавил Изола, - ты так и не объяснил нам, откуда тебе известно имя и статус пленника.

 Марк снова почувствовал на себе горячечный и безумный взгляд Пса, которого он когда-то знал под именем Грэма Соло из Наи. Глаза наинца лихорадочно блестели, он явно был не в себе. Уж верно, не зря Хаген упомянул про его "больную башку". Кажется, он и впрямь нездоров.

 - У тебя горячка, наинец, - тихо сказал Марк.

 - Отправляйтесь вы все к Борону! - зарычал вдруг Пес и странно дернул головой, как будто откидывал за спину роскошную гриву волос. - Что я буду вам доказывать?! Делайте, что хотите!

 Стремительным шагом он двинулся к выходу; яростный крик Изолы: "Стоять!" застал его уже за дверью, которой он от души шарахнул об косяк. Ну и дисциплинка! еще раз подивился Марк.

 Налившийся кровью Изола меж тем отдавал своим парням распоряжение немедленно последовать за Псом и препроводить его в карцер, чтобы охолонул. Хаген и еще двое парней поднялись с мест и ушли.

 - Распустили вы своих людей, Изола, - сквозь зубы проговорил надменный медеец, и капитан наемников ответил ему злобным взглядом. Вид у него был измученный - как видно, довели до ручки собственные подчиненные.

 - Продолжим, - сказал надменный медеец, не дождавшись ответа, и повернулся к Марку.

 Последовал ряд вопросов, хорошо знакомый Марку. Их формулировка и порядок были, кажется, стандартными в армиях всех королевств; тысячу раз их повторяли на допросах, где приходилось присутствовать Марку. Вообще, все допросы были похожи между собой, различаясь лишь степенью грубости ведущих их людей. Медейцы держались довольно вежливо, даже будучи не до конца уверенными в статусе своего пленника. Привыкнув к рукоприкладству и считая его неотъемлемой частью допросов, Марк ожидал побоев, но его и пальцем никто не коснулся. Правда, и он не дерзил и отвечал охотно, о чем бы его ни спросили. Он сделал вывод, что медейцы не слишком внимательно читали - или вовсе не читали - документы из доставленной Псом сумки, иначе бОльшую часть вопросов они опустили бы, почерпнув информацию из официальных бумаг. Но Марку это было на руку - он мог отвечать без зазрения совести, зная, что не сегодня, так завтра медейцы узнают то же самое из его документов.

 Его готовность делиться сведениями вызвала у медейцев подозрения, лица их становились все мрачнее, офицеры переглядывались между собой. Вероятно, решил Марк, они думают, что кормлю их дезинформацией. Что ж, тем лучше - скорее закончится это представление.

 Допрос продолжался еще час, после чего Марка отвели обратно в камеру. Там ему, наконец, развязали руки, сообразив, видимо, что даже со свободными руками бежать через крошечное окошко под потолком невозможно, и настойчиво предложили избавиться от доспеха. Марк с радостью согласился. Тяжелый доспех надоел ему, натер и намял плечи, и расстаться с ним было не жаль. После этого его оставили одного, поставив перед ним кружку с водой и кусок хлеба - деликатесами медейцы своих пленников не баловали. Но ни есть, ни пить Марку все равно не хотелось. Он устроился поудобнее, опершись спиной о каменную стену, и стал думать об Эве и о ребенке, которого ему, возможно, не суждено увидеть.


 *

 Дверь тихо отворилась, и в кабинет, не постучавшись, вошла Эва. В мягком домашнем платье выглядела она прелестно, но нежное лицо, оживляемое обычно персиковым румянцем, было бледно, как смерть. Застывший взгляд больших голубых глаз был устремлен на императора. Барден посмотрел на нее удивленно и гневно и хотел спросить, что ей нужно, но она, опередив его намерение, стремительно подошла и вдруг упала на колени. Она обхватила его ноги и приникла лицом к стопам.

 - Что это значит? - глухо и отрывисто спросил Барден и опустил взгляд на ее изящный затылок, украшенный белокурыми завитками волос. Он, впрочем, уже догадывался. Кто-то рассказал ей: Какая же это сволочь проболталась? Кому отрезать язык?

 - Молю вас, ваше величество, - жарко зашептала Эва срывающимся, на грани слез, голосом. - Молю вас, как императора, как отца, - не дайте погубить вашего сына, моего мужа!

 - Откуда ты знаешь? Кто тебе сказал?

 Эва не отвечала.

 - Встань, - велел Барден. - Встань и успокойся.

 Но она продолжала обнимать его ноги и даже не пошевелилась. Тогда он наклонился, взял ее за острые худенькие локти и заставил встать силой. Ноги отказывались держать ее, и он подвел ее к стулу и усадил, а сам встал перед ней, скрестив на груди руки. Эва медленно подняла бледное лицо. В ее глазах мерцали готовые вот-вот пролиться слезы. Но молящий взгляд девичьих голубых глаз наткнулся, как на стену, на непроницаемый безразличный взгляд императора.

 - Марк погибнет, если вы ничего не сделаете, - сказала она торопливо, почти шепотом.

 Барден, которого почти за двадцать пять лет совместной жизни супруга ни разу не назвала по имени, внутренне вздрагивал каждый раз, когда слышал имя сына, произнесенное нежным девичьим голосом. По его мнению, Эва ни по каким параметрам не годилась на роль супруги будущего императора; она была слишком слабой и мягкой, но одно ее качество искупало все недостатки. Она искренне и горячо любила своего мужа, и за это Барден готов был простить ей что угодно.

 - Марк погибнет, - эхом отозвался он, прекрасно зная, что каждое его слово вбивает в нежное сердце невестки раскаленную зазубренную иглу. - Если на то будет воля Двенадцати. Отнюдь не все сущее на свете подчинено моей воле.

 - И вы говорите мне про Двенадцать! - горестно воскликнула Эва. - Вы!..

 Вы, хотела добавить она, который никогда ни в чем не видел руку богов и готов был скорее отрицать их существование, чем признать их способность вмешиваться в человеческую жизнь! Вы, который тридцать лет перекраивает мир по своему разумению!..

 Но она ничего не сказала, только под взглядом императора инстинктивным движением сложила руки на животе, округлость которого подчеркивали мягкие складки светлого домашнего платья.

 - Чего ты хочешь от меня? - спросил Барден глухо, не глядя на нее.

 - Должны же быть какие-то условия выкупа: - пролепетала Эва.

 - Нет никаких условий, - ответил Барден.

 
 Письмо с известием о пленении Марка ему принесли прямо в зал собраний в Эдесе, где проходил очередной совет. Когда-то он сам распорядился, чтобы сообщения с мест сражений доставляли ему незамедлительно, занят он или нет. Благодаря тому, что храмы Гесинды росли в городах, как грибы, и тому, что он приучил-таки своих офицеров сотрудничать с магиками, новости ему приносили всегда самые свежие и без задержек; так произошло и сейчас - сообщение касалось событий минувшей ночи. Письмо он читал в присутствии всех своих советников и министров; и мог бы гордиться тем, что у него не дрогнули ни лицо, ни рука, ни голос. Дрогнуло только сердце, но этого, к счастью, не мог увидеть никто; да и секундную слабость он подавил быстро и безжалостно. Закончив чтение, Барден смял письмо в огромном кулаке и, как ни в чем не бывало, продолжил совет.

 Лишь в конце, обсудив все вопросы и отпустив всех, он приказал Альберту и еще двум старшим советникам задержаться, и сообщил им новость.

 - Примите к сведению, - добавил он, пристально глядя в вытянувшиеся лица придворных. - Но не распространяйтесь пока на эту тему. Точно еще ничего не известно.

 - Такой заложник в руках медейцев, - пробормотал один из советников, - дает им огромное преимущество в войне:

 - Никаких преимуществ он им не дает, - отрезал Барден, и придворные взглянули на него с ужасом, а Альберт нахмурился. - Хотя бы потому, что они не могут вывезти его из Северной и даже не могут послать гонца к Тиру.

 - Они могут потребовать снять осаду, - заметил Альберт.

 - А вот это, - сказал Барден и оскалился, - будет нам только на руку. Сначала они освободят от своего присутствия крепость, а потом им придется принять бой на открытой местности.

 - Если начнется сражение, Марк может погибнуть.

 - Тут уж ничего не поделаешь, - ответил Барден бесстрастно, окончательно вогнав придворных в состояние шока.

 :Труднее всего было не сказать Туве. Императрица хоть и привыкла к тому, что смерть вот уж который год ходит рядом с ее сыном, но Барден отнюдь не был уверен в ее реакции. За всю совместную жизнь она ни разу не устраивала истерик и даже не плакала (а если и плакала, то лишь в отсутствие супруга), но как знать: все-таки она женщина и мать.

 Поэтому вечером, вместо того, чтобы отправиться в спальню к супруге, Барден открыл портал и вышел из него в комнате деревенского постоялого двора в двух лигах от Северной крепости. Его появлению никто не удивился; хозяин двора знал его и встретил со всеми возможными почестями. Через час Барден верхом въехал в военный лагерь и потребовал встречи с дюком Антрессом.

 Дюк Антресс, в отсутствие Марка принявший на себя обязанности командующего войском, пребывал в состоянии крайнего уныния, которое еще усилилось, стоило ему увидеть мрачное лицо императора.

 - Ваше величество: - слабым голосом проговорил он.

 - Как вы вообще допустили эту вылазку? - без вступления начал Барден, с трудом сдерживая гнев; он даже не мог стоять на месте, и маятником расхаживал по шатру, стискивая кулаки. - Куда смотрели часовые?

 - Двух часовых нашли мертвыми:

 - Проклятие! Неужели никто не слышал криков? Шума?

 - Все произошло очень тихо, ваше величество. Эти проклятые медейцы как будто отвели всем глаза.

 - Скажите, дюк, - сказал Барден, пристально глядя в глаза собеседнику, - как вы считаете, эту вылазку они затеяли ради того, чтобы захватить принца?

 - Я: не знаю, - смешался дюк Антресс. - Я не уверен в этом, ваше величество. Видите ли, я не уверен даже, что они точно знают, кого взяли в плен. Я писал вам об этом.

 - Да, я помню. Они уже предъявили какие-нибудь требования?

 - Нет, ваше величество. Именно поэтому я и думаю, что они еще не разобрались:

 - Понятно, - оборвал его Барден и задумался. Дюк Антресс молча смотрел на него, не смея прерывать размышления августейшей особы, но пауза затягивалась, и он снова заговорил:

 - Если медейцы выдвинут условия освобождения его высочества, что им ответить?

 - Смотря что это будут за условия.

 - Поставить вас в известность?

 - Да, разумеется. Но действовать вы будете по своему усмотрению, исходя из следующего: мне нужна эта крепость! - напористо сказал Барден. - С Марком или без Марка, вы должны получить ее. Если медейцы потребуют снять осаду и выпустить их, вы сделаете это, но после атакуете их с тыла!

 - А как же ваш сын?

 - Что - мой сын? - прищурился Барден.

 - Если они будут продолжать удерживать его?.. Ведь его высочество - лучшая гарантия безопасности медейцев. А в схватке что угодно может случиться.

 - Что вы так переживаете за Марка? - резко спросил Барден. - Он же мой сын, а не ваш. Я уже сказал вам: единственная уступка, на которую вы можете пойти, это снятие осады. И все!

 - Но мы должны хотя бы попытаться отбить его высочество.

 - Попытайтесь, если представится возможность, и если это не пойдет в ущерб нашим интересам. Вы меня поняли, дюк?

 - Понял, ваше величество, - ответил бледный, как сыр, дюк Антресс.

 
 - Нет никаких условий, - повторил Барден и подумал: если Марка отправят в столицу, Тео отыграется по полной, зная, что мне придется солоней, чем ему. Дэмьен всего лишь его пасынок, а Марк - мой родной сын... Впрочем, разве впервые ему придется убивать свои чувства ради исполнения долга правителя империи?.. Поглощенный этой невеселой мыслью, он на несколько минут даже позабыл об Эве, и об ее присутствии ему напомнили тихие сдавленные всхлипы. Он медленно, не до конца еще переключившись, перевел взгляд в сторону и вниз и увидел, что невестка сидит, уткнув лицо в ладони, и плачет тихо, отчаянно и безнадежно. Крупные соленые капли просачивались сквозь ее неплотно сжатые пальцы и пятнали подол.

 Барден поморщился - женских слез он не выносил, - и сказал, угрожающе понизив голос:

 - Хватит разводить сырость, Эва. Вспомни, кто ты есть.

 Эва отняла руки от лица и честно попыталась успокоиться, но у нее не получилось. Из глаз продолжали катиться слезы; нос ее покраснел, губы припухли, и красная кайма обвела их.

 Если бы женщины чаще смотрелись в зеркало, когда плачут, с гневным раздражением подумал Барден, то, возможно, они реже проливали бы слезы, заботясь о сохранении своей красоты.

 - Возьми, - он протянул Эве платок, и она стала послушно вытирать мокрые щеки. - Успокойся и иди к себе. Займись каким-нибудь делом. Между прочим, императрица уже знает?..

 Эва покачала головой.

 - Хорошо. И ты ей не говори.

 - Да, ваше величество, - пролепетала Эва.

 - Поди, побудь с ней, да смотри - не вздумай при ней реветь.

 - Да, ваше величество.

 Эва встала и, не сказав больше ни слова и не глядя на Бардена, ушла. Оставшись один, Барден оперся кулаком о стол, опустил уставшие плечи и приложил свободную руку ко лбу. Ему было нехорошо. Впервые в жизни ему захотелось отдать кому-нибудь императорский венец и заодно сложить с себя всяческую ответственность за людей и события.

 Но кто все-таки сказал ей?..
 

 Повинуясь приказанию императора (или, возможно, это была просьба, но высказанная столь резко, что походила более на приказ - Эва так и не научилась различать их), Эва медленно побрела в покои императрицы Туве. Слезы продолжали тихо струиться из ее глаз, но она не делала попыток утереть их. Ей хотелось выплакаться, и времени для этого было предостаточно, поскольку, чтобы попасть в покои императрицы, Эве предстояло пройти через весь дворец. Конечно, она рисковала тем, что кто-нибудь увидит будущую мать наследника престола в столь недостойном виде, но сейчас она меньше всего думала об этом. Да и дворец казался вымершим.

 Но шагов через двести Эве пришло в голову, что и перед императрицей не стоит представать в слезах. Как ни сдержана Туве, она все же поинтересуется, что расстроило ее невестку. А сказать ей правду: о, это было бы ужасно! Эва содрогнулась при мысли, что она может стать тем человеком, из уст которого мать услышит страшную весть о сыне. Нет, нет, ни за что, пусть это будет кто-нибудь другой! Подумав об этом в великой панике, Эва тут же принялась вытирать слезы платком, который она до сих пор сжимала в руке. Платок этот принадлежал императору и, осознав это, Эва вздрогнула, выронила платок и чуть было снова не разрыдалась. Как это у нее хватило смелости пойти к этому ужасному, жестокому человеку и молить его за Марка?..

 До сих пор она не могла забыть свой первый разговор с императором. Происходил он в зимнем саду, среди странных и ярких растений южных и необычных запахов. Император усадил ее в легкое плетеное кресло под невысоким деревом с мясистыми листьями, а сам сел напротив, на нижнюю ступеньку забытой садовником лесенки, в свободной, расслабленной позе. Во время разговора он все смотрел, не отрываясь, Эве в лицо, а она не смела поднять на него глаз и смотрела на его свободно лежащие на коленях большие веснушчатые руки. Он задавал ей множество, как ей казалось, отвлеченных вопросов: о родителях, о сестрах, об ее занятиях и любимых местах и книгах, - и голос его был низким, гулким и невыносимо холодным. Холодом жег Эву взгляд желтых глаз императора, и она почти чувствовала, как душа ее покрывается инеем под этим взглядом. Лишь спустя ужасно долгое время голос его, вроде бы, смягчился, и когда Эва осмелилась поднять на него глаза, то увидела, что и лицо императора переменилось. Оно уже не напоминало неподвижностью черт к
амень; в нем Эве померещилась и задумчивость, и мягкость и даже как будто нежность: Тогда она решила, что глаза обманывают ее; и впрямь, ничего подобного на лице императора ей видеть больше не приходилось. Вдруг он спросил, мягко и почти вкрадчиво, любит ли она Марка. Вопрос этот застал Эву врасплох, она не успела даже подумать и выпалила горячо и искренне: "Да, очень!" И тут же смутилась почти до слез, и снова спрятала лицо. Не говоря и не спрашивая больше ничего, император встал, чуть коснулся ладонью ее волос и ушел. Оробевшая и растерянная Эва осталась в зимнем саду, не зная, как найти выход из дворца; через несколько минут за ней пришел герр Альберт Третт, чтобы проводить ее.

 Через день радостный Марк сказал, что отец дал согласие на их брак.

 Тот разговор в зимнем саду Эва помнила еще и потому, что в первый и в последний раз она увидела не властелина империи, но человека. Больше подобного не повторялось - с ней император был иногда резок, чаще бесстрастен и всегда - очень властен. Во взгляде его никогда не мелькало и тени человеческих чувств. У Марка, при всем его внешнем сходстве с отцом, и лицо было мягче, и взгляд - теплее. Во всяком случае, в те минуты, когда он смотрел на Эву:

 - Ох, Марк: - прошептала Эва, всхлипнула в последний раз и попыталась все-таки взять себя в руки.

 При всем своем жестокосердии, в одном император прав: хватит разводить сырость, пора вспомнить, кто она есть и вести себя соответственно. Да и ребенку едва ли понравится, что она льет слезы не переставая, забыв о достоинстве. Эва вызвала в памяти гордое холодное лицо императрицы, ее высокую шею, красиво поднятую голову, и невольно выпрямилась сама, приподняв подбородок. Слезы высохли сами собой.


 *

 Утро начиналось весело, даже, можно сказать, жизнерадостно. Еще до рассвета Марка разбудили, помешав ему досмотреть приятный сон про солнечный летний день и радостную смеющуюся Эву, бросили ему чью-то поношенную, но еще крепкую куртку (со вчерашнего дня он оставался в одной рубахе и озяб прохладной майской ночью), связали руки и вывели во двор. Двор тонул в густом тумане, пронизанном первыми солнечными лучами. Прищурившись, Марк поднял глаза и невольно вздрогнул. На фоне затянутого дымкой нежно-голубого неба отчетливо вырисовывались контуры некоего зловещего приспособления, в назначении которого не могло возникнуть никаких сомнений; слишком часто Марк видел подобные ему. Несомненно, приспособление это, похожее на тощего верзилу с вытянутой в сторону рукой, дожидалось именно его. В сопровождении конвойных Марк пересек двор, который быстро заполнялся людьми в медейской форме, и поднялся на стену, где его встретили медейские офицеры. Среди них Марк увидел капитана наемников Изолу и давешнего надменного медейца. Похоже, подумал он, командование решило-таки проверить утверждение Пса и последовать его совету, то есть предъявить меня как заложника. Он бросил невольный взгляд вниз, туда, где стояли шатры и развевались касотские флаги. Но лагерь почти полностью был скрыт туманом; к тому же обзор закрывали зубцы стены. Ему, однако, удалось вроде бы рассмотреть несколько темных фигур на самой границе лагеря.

 Медейские офицеры окинули Марка свирепо-оценивающими (если только возможно подобное сочетание) взглядами и перестали обращать на него внимание. Гораздо больше их интересовало происходящее в лагере противника, то и дело бросали они вниз обеспокоенные взгляды. Марка же возвели на помост и поставили рядом с виселицей, поручив заботам конвойных и предоставив возможность поразмыслить над своим положением.

 Размышлять, впрочем, о нем совсем не хотелось, будущее рисовалось Марку в самых мрачных тонах. Он почти не сомневался, что отцу известно о его положении. Не было сомнений так же и в том, что отец и пальцем не шевельнет (и своим офицерам запретит), ради того, чтобы вытащить его, если это как-то затронет военные интересы империи. Весьма живо Марку припомнился эпизод с пленением медейского принца Кириана; с ним теперь происходило то же самое. Но ему, с детства усвоившему формулу "император всегда прав", и в голову не пришло отца осудить. Хотя, что и говорить, мысли его посещали самые горькие. Вспомнив отца, Марк вспомнил и мать, Эву, друзей: Что будет с Эвой, если он погибнет? У нее нет и половины душевной силы императрицы Туве, не говоря уже об императоре:

 Нет, лучше об этом вовсе не думать, решил Марк, только сердце напрасно истерзаешь.

 Среди офицеров произошло движение, очень кстати отвлекшее Марка от горестных рассуждений, и в первый, ближний к нему ряд, протолкался высокий человек с головой, повязанной черным платком на разбойничий манер. Марк узнал в нем Пса. Одежда сидела на нем кое-как, словно он одевался впопыхах, а лицо выражало сильное волнение. Он окинул Марка быстрым, злым взглядом, искривив тонкие губы; потом выглянул за зубцы, оценивая обстановку, и сразу же повернулся к Изоле. Некоторое время они о чем-то быстро и яростно шептались. Было видно, что эти двое с трудом выносят друг друга, и лишь крайние обстоятельства заставляют их действовать сообща. Марк очередной раз подивился на демократические взгляды, царившие в медейских войсках. Попробовал бы кто-нибудь из имперских солдат заговорить в подобном тоне со своим командиром! Уже через несколько часов он качался бы на виселице.

 Вскоре на стене появилось еще одно знакомое лицо. Поодаль от офицеров возникла Джулия, при утреннем свете показавшаяся Марку еще красивее, чем накануне. Темные вьющиеся волосы ее были распущены и пушистой массой окутывали плечи и спину. На ходу она пыталась собрать и поднять их, но они выскальзывали из рук, и через минуту Джулия оставила попытки. Вместе с ней пришел долговязый мужчина, чем-то неуловимо смахивающий на Пса. Если судить по его длинной светлой косе, были они земляками, и что-то северное отчетливо проступало в их чертах. Он сказал Джулии несколько слов и указал на Пса, который продолжал беседу с Изолой, кривя при этом рот в презрительной гримасе. Потом Пес подошел к ним и заговорил тихо и гораздо спокойнее, чем с Изолой, хотя вид у него был весьма взвинченный. Щека его дергалась, а глаза неистово горели. Марк встретился с ним взглядом, и его обожгло ненавистью. Ему снова захотелось спросить: "За что?", но в глубине души он знал ответ. Ах, отец, великий умелец ломать и перекраивать людей:

 Солнце уже поднялось довольно высоко и разогнало туман. Представление затягивалось. К Марку подошли двое медейских солдат и, понукаемые Изолой, взяли Марка за локти и довольно грубо потащили к виселице. Его заставили подняться на деревянную приступку, и на плечи ему легла петля. Ощущение это было жуткое. Изо всех сил Марк старался сохранять спокойный и безмятежный вид, и даже улыбнулся. Судя по пойманному им восхищенному взгляду Джулии, улыбка удалась в полной мере. Но утешение это было слабое.

 Рондра! взмолился он. Дай мне сил достойно принять эту позорную смерть, раз ты не желаешь, чтобы я пал в бою:

 - :Едут! - хрипло крикнул Пес и отпрянул от стены.

 Марку со своего места не было видно, кто едет, но он легко мог догадаться. Офицеры командования решили вступить в переговоры с медейцами. Мысленно Марк обругал их. Вот идиоты! Если они сейчас признают его высокое происхождение, все его усилия пойдут прахом, и Двенадцать знают, чего потребуют медейцы в обмен на сохранение жизни важного заложника!.. Как только отец позволил им дать понять, как важен для них этот пленник? Впрочем, ему нужна Северная: И если это способ получить ее, рассчитывая на то, что медейцам едва ли нравится сидеть в осаде, из которой у них почти нет шансов выбраться: Марк усмехнулся, подумав об этом. Не стоит забывать и о том, что отец привык любыми способами добиваться желаемого, а нужды империи он всегда воспринимал как собственные нужды.

 Однако, несмотря на все эти патриотические рассуждения, было Марку весьма тошно чувствовать себя всего лишь ставкой в игре двух королевств.

 Позабыв о зловещей петле на шее, он внимательно прислушивался к переговорам. По сорванному хриплому голосу, доносившемуся снизу, он узнал дюка Антресса. Со стороны медейцев выступил надменный офицер, который, наконец, назвал свое имя: тан Твирс Локе. Имя было знакомо Марку, поскольку частенько фигурировало в рапортах. Храбрый офицер, известный своими рискованными предприятиями. Так вот, значит, с кем его столкнула судьба:

 Дюк Антресс нервничал, и оттого держался не слишком вежливо. К беспокойству, которое он испытывал по поводу опасного положения наследника, примешивалось раздражение от унизительной необходимости драть горло, чтобы докричаться до собеседника. В крепость его не пригласили, равно как и медейцы не собирались покидать пределы ее стен ради переговоров. Эрл Локе тоже не стремился разводить церемонии, держался агрессивно, и его можно было понять. Положение медейцев было тяжелое, если не отчаянное. Каково им было день ото дня смотреть на касотские сотни, стягивающиеся к стенам Северной? А тут представился такой шанс:

 Несмотря на свое нервное состояние, дюк Антресс головы не терял и статус Марка озвучивать не спешил. Но Марк все равно скрежетал зубами от злости. И без того медейцам все уже было ясно, без всяких подтверждений. Уж наверное, ради простого адъютанта командующий войском не явился бы лично хлопотать о его судьбе.

 К счастью, пока медейцы хотели немногого. Они требовали отвести от стен войско и дать им уйти из Северной. Ясно было, что своими силами им крепость не удержать, а подмога не очень-то к ним спешила. Им очень не хотелось терять такую выгодную позицию, да и Тео за отступление их по головке не погладил бы, но речь шла о сохранении их жизней: и жизни пленника. Живой и невредимый наследник империи в руках медейцев искупил бы все их просчеты. Тан Локе понимал это, и дюк Антресс тоже. Но Антресс желал, чтобы после исполнений требований медейцы выдали им пленника, а Локе это было ни к чему. Это был настоящий камень преткновения.

 Спорили они до хрипоты. Марк уже начал чувствовать себя полным идиотом, красуясь у всех на виду рядом с виселицей, которой, судя по всему, не суждено было исполнить своего назначения. Касотцы сдавали позиции. Слушая резкий хриплый голос дюка Антресса, Марк размышлял, беседовал ли командующий с императором, и если да, то что император ему сказал. Должен же был император дать какие-то распоряжения касательно разрешения ситуации с Северной. Одобрил ли он предполагаемый отвод войск, на который дюк Антресс уже почти согласился?

 - Хорошо, - сказал (или, вернее, крикнул) наконец дюк Антресс. - Мы принимаем ваши условия. Наши сотни отойдут от стен за пределы видимости и позволят вам покинуть крепость. Взамен, вы гарантируете нам неприкосновенность нашего человека.

 - Слово чести, - сказал тан Локе.

 - Слово чести, - эхом откликнулся дюк Антресс и развернул коня.

 Такое завершение переговоров немало удивило Марка. Противники полагались на крепость слова друг друга, такое происходило нечасто. Он-то полагал, что будет подписан хотя бы краткий договор: Впрочем, его мнение никого не интересовало. Его, наконец, освободили от петли и без лишних слов и всяческих нежностей препроводили обратно в темницу.

 Там ему пришлось пробыть довольно долго. Несмотря на договоренность, медейцы отчего-то медлили и оставались в крепости. Может быть, они ждали, пока касотцы уберутся от стен. Может быть, не решались выступить. Как ни крути, численное превосходство оставалось на стороне касотцев.

 Марка измучили бесконечные размышления. Ни спать, ни есть он не мог, не мог даже сидеть на месте, и потому часами расхаживал по своей темнице, пока ноги не загудели от усталости. Ему были очень тревожно, на душе скреблись не кошки даже, а тигры. Сильнее всего его убивало то, что он абсолютно ничего не мог сделать. Наверное, первый раз в жизни от него ничего не зависело.


 
 Чуть позже Марк понял, почему медейцы не спешили покинуть Северную. Оказывается, им на помощь подоспело подкрепление, две или три сотни регулярной армии, которых, судя по всему, умудрились прозевать касотские разведчики. Медейцы оживились и решились на прорыв, причем отрезали себе все пути к отступлению, подпалив крепость. Касотцы, которые все еще имели значительный численный перевес, разумеется, не собирались отпускать их просто так, это было бы уже чересчур, несмотря на то (или же, напротив, благодаря тому), что наследник до сих пор оставался в руках врага, и Марк мысленно одобрил действия Антресса. Правда, медейцам позволили отойти от стен Северной примерно на пол-лиги, но еще до того, как они успели соединиться с подкреплением, дюк Антресс неожиданно обрушился на них со всей силой, оставив в стороне данное им слово чести.

 Марку предстояло пережить немало тяжелых часов. Находиться в гуще боя и не иметь возможности участвовать в нем! Руки его по-прежнему оставались связанными, и хорошо еще, что спереди, а не за спиной. Возможность держаться за луку седла ему все-таки предоставили. Покидая крепость, медейцы надели на пленника синий форменный плащ, посадили его на лошадь и приставили к нему нескольких конвойных, которые не сводили с него глаз. Конвойные были злы, что и понятно: мало того, что они оставались в стороне от схватки, им еще и приходилось присматривать за пленным. Поводья лошади Марка находились в руках у одного из медейцев, остальные двое ехали по бокам, поглядывая как по сторонам, так и на пленника. Если вначале Марк обдумывал, как бы ему "случайно" выпасть из седла, затеряться в суматохе боя и ускользнуть к своим, то вскоре оставил эту мысль. За каждым его движением неотрывно и пристально следили.

 Судя по тому, что видел Марк, медейцам пришлось очень нелегко. Только Двенадцать знали, сколько людей полегло в жарких схватках, и даже Марка зацепило стрелой, чикнувшей по бедру. Нечеловеческими усилиями медейцам удалось все-таки оторваться от противника, и они, как могли, воспользовались полученным небольшим преимуществом. Последовал стремительный марш. Несколько дней шли очень быстрым темпом, делая лишь короткие привалы, несмотря на то, что люди были измотаны до крайности. И лишь убедившись, что противник остался далеко позади, и что люди не могут идти дальше, командование разрешило сделать долгий привал. Марк, хотя ему и приходилось легче остальных, поскольку он не был изнурен боем, этому привалу тоже обрадовался. После долгих часов в седле спину страшно ломило, а опухшие от веревок руки он уже почти не чувствовал. Веревки с него так и не сняли, лишь немного ослабили их, но и это было хорошо.

 Все это время Марк старался вести себя как можно тише и спокойнее. Ему хотелось убедить медейцев в том, что подвоха от него ждать не следует. Можно сказать, он затаился и ждал момента, когда его сторожа ослабят бдительность, но пока ничего не дождался. Несмотря на то, что гарантом безопасности он оказался неважным, ценность его как заложника в глазах медейцев оставалась довольно высокой.

 Отдохнуть им позволили всего пару дней. После того, как люди немного пришли в себя, тан Локе дал приказ выступать. Лагерь поспешно свернули, войско двинулось к границе Медеи, и тут несчастья посыпались на них одно за другим. Все несчастья являлись в виде касотцев, которых, как оказалось, в этом районе полным-полно. К Серебряной реке пришлось буквально пробиваться сквозь ряды противников. Марк втайне надеялся, что медейцы, наконец, будут разгромлены, но они оказались крепче, чем можно было предположить, и отбивались с яростью отчаяния. Да еще умудрялись уберегать пленника от мечей и стрел. Нельзя было не восхищаться ими, и Марк восхищался, хотя его положение становилось все безнадежнее.

 Но когда уполовиненный отряд пересек, наконец, Серебряную, вокруг него воцарилось едва ли не сверхъестественное спокойствие. Никто больше на них не нападал. Вообще, насколько хватало глаз, не было видно ни одной живой души. Медейское командование вздохнуло с облегчением и распорядилось встать лагерем. В течение нескольких часов, один за другим, совсем как грибы стали вырастать шатры. Разумеется, и от этой деятельности Марк оставался в стороне - как и его сумрачные охранники. Ему выделили личный шатер, но пребывать там ему пришлось не только со связанными руками, но и со связанными ногами тоже, то есть в положении неудобном и унизительном. Марк готов был локти себе кусать от бессильной злобы, но напоказ продолжал разыгрывать спокойствие. В душе же у него все было затянуто черными тучами, и с каждым часом становилось все чернее.

 Но однажды к нему явился нежданный гость, который принес пусть слабую, но надежду. Посреди дня, когда Марк в вынужденном безделье возлежал на своем скромном ложе и от нечего делать прислушивался к негромкой беседе своих охранников, сидевших тут же, в шатер вошли двое. Один был из числа конвойных, а вот второго Марк никак не ожидал увидеть. Узнать его легко было хотя бы из-за роста - он был так высок, что не мог стоять прямо, и вынужден был наклонить голову. Но самой главной его отличительной чертой оставались, конечно, глаза.

 - Я хочу поговорить с ним наедине, - бросил Пес, ни на кого не глядя. Голос у него был низкий и хриплый, и он сильно растягивал гласные, как будто заикался.

 - Нельзя, - возразил один из охранников. - Мы не должны оставлять его одного.

 Пес смерил его презрительным взглядом.

 - Он останется не один, а со мной. Не думаешь ли ты, что я устрою ему побег?

 Охранники заколебались.

 - Откуда нам знать, о чем ты будешь говорить с ним? Да и зачем тебе?

 - О чем и зачем - это мое личное дело, - резко ответил Пес. - Изола позволил мне увидеться с пленным.

 - Это верно, - подтвердил пришедший с ним медеец. - Но он ничего не говорил про разговор наедине.

 - Ну так пойди и спроси его!

 Судя по выражению лиц охранников, идти к Изоле они не хотели. Они переглянулись хмуро, и один из них сказал наконец:

 - Ладно. У тебя пять минут, Пес.

 Охранники ушли, а наинец присел рядом с Марком на корточки.

 - Что, принц, несладко? - спросил он тихо.

 - Если ты пришел позлорадствовать, - ответил Марк, - то наслаждайся. Тебе дали на это целых пять минут.

 - Позлорадствовать? - повторил Пес, и глаза его сверкнули из-под белых бровей. - О нет. Это не для меня.

 - Тогда зачем ты тут? - нетерпеливо спросил Марк. Ему не очень-то хотелось разговаривать с этим человеком, особенно теперь, когда руки и ноги его были связаны.

 - Сейчас объясню. Тогда - ты понимаешь, о чем я, - так вот, тогда я был порядочным идиотом, а твой отец: - наинец не договорил и оборвал себя. - Впрочем, неважно. Важно то, что ты, как-никак, пытался спасти меня, ну и я хочу дать тебе шанс. Так будет честно.

 - Что? - удивился Марк.

 Молча Пес протянул к нему раскрытую ладонь и показал лежащий на ней миниатюрный кинжал. Одно быстрое, почти неуловимое движение, Марк почувствовал мимолетное прикосновение к груди, и ладонь опустела. Да, видно, этот человек и впрямь был когда-то первоклассным вором.

 - Вот тебе шанс, - сказал он едва слышно. - Если сумеешь им воспользоваться.

 - Благодарю тебя, - сказал Марк.

 - Не благодари, - скривился Пес. - Ты еще не раз вспомнишь меня недобрым словом.

 И он оказался прав. Его подарок жег Марку бок, а мысли об освобождении перешли в разряд навязчивых идей и не давали покоя ни днем, ни ночью. Но внимание к нему охранников не ослабевало, да и воспользоваться кинжалом было не так легко. Как Пес умудрился одним движением поместить его под одежду, то ведомо только Фексу, но для извлечения его требовалось гораздо больше усилий. Положение осложнялось тем, что руки у Марка оставались связанными, а попробуй-ка залезть связанными руками к себе за пазуху. Марк крутился и так, и сяк, стараясь при этом привлекать к себе не слишком много внимания, но возня получалась слишком уж бурной и могла вызвать подозрения. Наконец, он нашел способ, как, извернувшись, можно дотянуться до кинжала, но резать веревки на виду у охранников он все равно не мог. О, как жалел Марк о том, что не владеет, подобно отцу, магией! Насколько легче было бы освободиться!

 Через несколько дней Марк вновь отправился в путь, но теперь в сопровождении лишь десятка конвойных, которые получили приказ доставить его в столицу, к королю Тео. Значит, подумал Марк, они больше не сомневаются, что я - сын императора. Вероятно, Пес сумел убедить их.

 Вскоре Марк воспрянул духом. В отсутствие начальства солдаты несколько расслабились, и уже не так рьяно исполняли свои обязанности. Марк внимательно присматривался к ним и видел, что они уже не находятся в таком напряжении, как раньше. Они много разговаривали - шумно, с хохотом и сальными солдатскими шутками, - и временами напрочь забывали про пленника. Во всей своей красе проявлялась знаменитая медейская расхлябанность, от которой, кажется, не были свободны и лучшие представители этого королевства.

 Апофеозом всему стал день, когда медейцы разжились в какой-то из близдорожных деревень баклажкой с пивом. Вечером они разожгли костер и сели пировать. Марк смотрел на них во все глаза и не верил себе. Многое он повидал, но такой безответственности не встречал.

 Очень скоро пиво сделало свое дело. Медейцы если и не захмелели сильно, то расслабились несомненно, а кое-кто даже и задремал. Пламя начало угасать, но никто даже не поднялся, чтобы подложить в костер дров. Темно стало на поляне, где они расположились на ночлег. Тихо-тихо, пугаясь каждого звука, Марк - которого к костру, разумеется, не пригласили, - перевернулся на бок и, невероятным образом изогнувшись, дотянулся до кинжала. Дальше было уже дело техники, хотя все действия требовали величайшей осторожности. Кинжал был очень острый, это Марк уже испытал на себе, украсив тело под рубахой и плотным плащом порезами и царапинами. Теперь к порезам на боках прибавились еще и порезы на руках.

 Если бы в эти минуты кто-нибудь подошел бы к Марку, чтобы проверить, все ли в порядке у пленника, он несомненно был бы разоблачен, и лишился бы последнего шанса на спасение. Но медейцы, как уже говорилось, пребывали в благодушном настроении, грелись у остатков костра и не желали отходить от него во тьму прохладной июньской ночи даже ради того, чтобы освободить организм от избытков пива. Марку же было жарко и без костра. Терзая веревки, он буквально взмок от пота; никогда он не молился богам яростнее, чем сейчас. Был страшный момент, когда кинжал выскользнул из рук, и Марк не сразу смог отыскать его в траве. Сердце колотилось уже не в груди, а в горле. Но, наконец, Марк освободился от веревок и, не давая себе ни мгновения передышки, ползком двинулся в сторону деревьев, плотной стеной обступивших поляну.

 
 *

 Письмо от его высочества наследного принца Истрии, Крэста Авнери стало еще большей неожиданностью, чем вести из Северной. Истрийца Барден не видел вот уже несколько лет, еще с той поры, как Илис сопровождала его в качестве ученицы, и только изредка получал известия об его местоположении: судьба Илис и ее благополучие заботили Бардена по-прежнему. Отбыв из Касот, Крэст продолжал свои поиски на материке, но безуспешно, и возвращение его в империю стало неожиданностью. В письме он просил о встрече с императором, и Барден, поразмыслив, решил в просьбе не отказывать и пригласил истрийца во дворец.

 Крэст явился во всей своей красе, верхом на великолепном вороном жеребце; сам он был, как всегда, облачен в черное, лишь на плече серебром горела маленькая ящерка. Черный цвет эффектно оттенял белизну его кожи и подчеркивал антрацитовый блеск больших красивых глаз.

 - Ваше величество: - Крэст поклонился, не теряя, впрочем, при этом ни капли достоинства. На всеобщем он говорил гладко и почти без акцента, сказывалась долгая жизнь на материке. - Благодарю, что согласились принять меня в такое тяжелое для вас время.

 Едва ли он знал о происшествии с Марком, но затянувшаяся война сама по себе являлась поводом для соболезнований. Бардена, впрочем, тошнило от всякого рода сочувствия, и его невольно передернуло. Он молча указал гостю на кресло и сел сам.

 Он не сомневался, что речь пойдет об Илис, но мысли его были настолько далеки от нее и от ее дел, что ему стоило немалых усилий сосредоточиться. Сейчас он был скорее в Северной, чем в Эдесе.

 - Слушаю вас, - сухо сказал он, не испытывая желания любезничать и разводить светские церемонии.

 - Мне жаль, что пришлось побеспокоить вас, - начал Крэст таким же деловым тоном. - Но без вашей помощи не обойтись:

 - Если речь пойдет об Илис, - бесцеремонно перебил его Барден, который отчетливо видел в мыслях гостя имя своей бывшей ученицы (увы, более ничего разобрать ему не удалось), - то я ничем не могу вам помочь. Мне неизвестно, где она, - ("к сожалению", добавил он про себя).

 - Верно, я хотел поговорить об Илис, но совсем не в том ключе: Позвольте мне все объяснить с начала. Видите ли, - Крэст поджал свои и без того узкие губы, - на днях я получил письмо от моего отца с Латера. Из него я с некоторым удивлением узнал, что, оказывается, вы с отцом в течение последних нескольких лет вели активную переписку, в которой, в частности, нередко касались вопросов, связанных с Илис. Удивление мое возросло, когда я узнал, что мой отец ныне пребывает в уверенности, будто Илис более не представляет опасности для людей. Он уверен, что вы обучили Илис всему, что делает магика безопасным и полезным членом общества. Поэтому он отменил все свои распоряжения относительно насильственного заключения ее в башню и желает видеть ее во дворце на Латере как свою родственницу:

 - В общем, - снова вставил Барден, - он желает возвращения Илис в лоно семьи?

 - Именно так.

 - Вы не лжете, принц.

 - Разумеется, нет! - вспыхнул Крэст. - А если вы сомневаетесь в моей искренности, то загляните в мои мысли, вы ведь это можете!

 - Могу, - спокойно подтвердил Барден. - Но нужды в этом нет: А скажите, принц, не надоело вам гоняться за вашей сестрой по всему миру столько-то лет? Что мешало вам вернуться домой? Ведь ясно было, что Илис-то возвращаться в Истрию не намерена, и вашему государству она угрозы не несла.

 - Это вопрос престижа, - надменно ответил Крэст, красиво изогнув длинную ровную бровь. - Но вы в самом деле не знаете, где она?

 - Нет.

 - Клянусь честью, ей никто не причинит зла, и никто более не станет посягать на ее свободу.

 - Я вам верю, но ничем помочь не могу. Я не отслеживаю ее перемещения.

 - Жаль, - без особой печали сказал Крэст. - Но скажите хотя бы: она в самом деле не представляет ни для кого опасности?

 - Вы полагаете, я лгал вашему отцу?.. - понизив голос, поинтересовался Барден, и глаза его опасно блеснули.

 - Ни в коем случае. Но мне было бы понятно ваше желание, как учителя, защитить свою ученицу от недоброжелателей.

 Барден одарил Крэста столь тяжелым взглядом, что тот немедленно пожалел о последней фразе.

 - Дело не в моих личных желаниях, а в странной политике вашего отца, принц.

 Аристократически-бледное лицо Крэста застыло надменной маской, столь хорошо знакомой Илис. Барден усмехнулся про себя. Подобной спеси он не встречал ни у одного представителя многочисленных августейших семейств западной части материка.

 - Мой отец избирает ту политику, которую считает наиболее оптимальной для государства, - заявил Крэст.

 - Ну разумеется. А вы, принц, безоговорочно подчиняетесь любому его решению?..

 - Как и ваш сын, полагаю, - ответил Крэст и, сам того не зная, угодил в больное место Бардена. Тот с трудом удержался, чтобы не поморщиться. - Я чту своего повелителя и как отца, и как короля.

 - И вы без сожалений вернетесь домой, повинуясь его приказу? - продолжал допытываться Барден.

 - Какое это имеет значение?

 - И все-таки:

 - Говоря по правде, - очень неохотно сказал Крэст, вынужденный отвечать под давлением собеседника, - я буду рад вернуться. Но еще радостнее мне было бы вернуться вместе с Илис.

 - Разве вы не ненавидите ее?

 Идеально красивое, без малейшего изъяна, холодное лицо Крэста вспыхнуло - от чего он стал еще красивее, - и снова побледнело сильнее прежнего.

 - Мы изрядно помучили друг друга, и счет у нас друг к другу изрядный, но: Илис моя сестра, и, я думаю, она как-нибудь сумеет простить меня: а я - ее.

 - Илис не злопамятна, - заметил Барден.

 А про себя добавил - если только не причинить ей непоправимого зла. Предполагаемую смерть Грэма она, судя по всему, мне так и не простила, иначе уже как-нибудь дала бы о себе знать:

 - Не могу сказать того же самого о себе, - холодно ответил Крэст. - Но, повторяю, мы сумели бы примириться.

 Собеседники немного помолчали, разглядывая друг друга. Крэст был очень похож на Илис, с поправкой на возраст и мужественность черт, но его сестра никогда не была так холодна и высокомерна. А он, судя по всему, никогда не улыбался так, как она. Как же мне ее не хватает, подумал Барден с усталым удивлением. Никогда не мог предположить, что и спустя четыре года буду тосковать по этой лукавой девчонке:

 Не однажды он предпринимал попытки разузнать что-нибудь об Илис. Хотя бы только для того, чтобы убедиться - с ней все в порядке, она цела и здорова. Но даже Сумеречная гильдия, в которую он, помимо прочего, обращался за помощью, не смогла ничего сообщить. Он подозревал, что неуспех гильдии является отнюдь не следствием умения Илис заметать следы. Без сомнения, истрийка имела множество знакомцев и среди братьев Фекса, она очень хорошо относились к ней и готовы были укрывать ее даже от императора, зная, что он пытается найти ее. Братья были сильны круговой порукой:

 - Я был откровенен с вами, - снова заговорил Крэст. - И, мне кажется, могу ожидать ответной откровенности.

 - Что вы хотите услышать?

 - Правдивый ответ на вопрос, который я уже задавал вам.

 - Но я ответил на него, - с возрастающим раздражением сказал Барден. - Или вы все-таки подозреваете меня во лжи?

 - Нет! Но поймите мою настойчивость правильно. Вы последняя ниточка, которая могла привести меня к Илис. Вот уже несколько лет я не могу найти и следа ее, как будто она стала невидимкой или изменила внешность. Я надеялся, что вы сможете что-то сообщить:

 - Нас уже давно ничто не связывает, - медленно и тяжело сказал Барден. - Но вы не допускаете мысли, что она могла уехать, скажем, на юг? Южные земли обширны, а в джунглях несложно затеряться бесследно.

 - Может быть. Но в таком случае нет никаких шансов отыскать ее.

 - Но вы продолжите поиски?

 - Нет, - после короткого раздумья ответил Крэст. - Я возвращаюсь на Латер. Думаю, мое присутствие принесет больше пользы там, чем здесь. Отец мой уже немолод, и он: впрочем, неважно. А вас, ваше величество, я могу попросить об услуге?

 Барден молча наклонил голову.

 - Если вы вдруг увидите Илис: или получите возможность послать ей весточку: пожалуйста, передайте ей, что домой она может возвращаться без страха.

 - Если увижу - передам.

 - Благодарю.

 Проводив гостя, Барден снова сел в кресло и подумал: жаль, что не удалось добиться этого раньше: четыре года назад. Илис обрадовалась бы возможности вернуться домой, к родителям и брату. А теперь: где ее искать? Конечно, рано или поздно она поймет, что никто больше не гоняется за ней по королевствам, и решит выяснить причины этого; Илис любопытна. Но когда это еще будет:

 Одно хорошо - Крэст Авнери возвращается на Латер, в Истрию и, кажется, рад этому. Хоть кому-то многолетние усилия императора принесли пользу.
 

 *

 Неделю Илис прогостила в доме Рувато и окончательно поняла, что никаким способом невозможно выбить из бывшего князя его великосветские манеры. Никакие обстоятельства не заставят его вести себя иначе, чем придерживаясь правил горячо любимого столичного этикета. Илис серьезно подозревала, что и наедине с самим собой он остается таким же вежливым, изящным, ироничным и почти неизменно улыбчивым.

 Возможно, дело было даже не в воспитании. Илис готова была допустить, что свои манеры светского льва Рувато всосал с молоком матери. Иначе как можно было объяснить, что и грубое сукно он носил с небрежным изяществом, о котором могли только мечтать завсегдатаи модных столичных салонов, наряженные в тафту и парчу и похожие в этих дорогих тканях на пестрых попугаев? Что заставляло его даже в этом захолустье каждое утро выходить в гостиную тщательно выбритым, причесанным и свежим, разве что не благоухающим дорогими духами (на которые у него просто-напросто не хватало теперь средств)? Он не носил больше кружев и золотых перстней, но не становился от этого менее элегантным. Гостье он улыбался как прежде, улыбкой несколько томной, но искренней - об этом можно было судить по тому, как ярко она отражалась в его зеленоватых глазах, - целовал ей руку и заводил легкий, ни к чему не обязывающий, остроумный и в полной мере светский разговор. О своем прошлом он больше не упоминал.

 Но временами его внутренний свет как будто угасал. Тогда взгляд Рувато становился тускл и неподвижен, с лица уходили все краски, около рта обозначались резкие складки; князь разом старел лет на десять. Таким его Илис никогда не видела, и в первый раз испугалась. Вечером они гуляли под окружавшими дом старыми деревьями, и вдруг Рувато остановился, схватил ее руку, побледнел и замолк на полуслове. Лицо его стало мертвым, как гипсовая маска, и это сильнее всего напугало Илис. Она подумала, что с ним сейчас случится какой-нибудь припадок, и стала тормошить его. Но он не замечал ее, все тело его как будто задеревенело, и только бледные губы беззвучно шевелились. Продолжалось это странное состояние не дольше минуты, потом Рувато с усилием перевел дыхание, глаза его заблестели, губы порозовели. Он отпустил покрасневшую руку Илис и выговорил с некоторым трудом одно слово:

 - Простите.

 После чего быстро ушел в дом. Отправившись вслед за ним, встревоженная Илис обнаружила, что он заперся в спальне. Она хотела постучать, но прошаркавший мимо старик-слуга посоветовал ей не беспокоить "хозяина".

 - А что это с ним? - тут же вцепилась в него Илис.

 Старик пожал плечами.

 - Хворь какая-нито, видать, - ответил он довольно равнодушно. - Хозяин хоть молодой, да хворый.

 В недоумении Илис оставалась до утра, когда вышедший к завтраку Рувато объяснил ей, причем на губах его блуждала обычная, слегка ироничная улыбка:

 - Это напоминает о себе болезнь. То, что вы видели, не слишком приятно и весьма неприглядно, но неопасно. Обычно такое случается вечером, после заката, так что лучше нам по возможности в это время не видеться. Мне не хочется делать вас свидетельницей этого безобразного зрелища.

 - Да ничего со мной не случится, - возразила Илис. - Что тут такого? Со всеми бывает. И ничего безобразного тут нет.

 - Нет, нет. Я не хочу, чтобы вы это видели.

 Но Илис увидела подобный "припадок" еще раз, и как назло, именно в тот вечер, когда она уговорила Рувато погулять с ней - уж слишком хорошо было на воздухе, чтобы сидеть в четырех стенах. На этот раз они зашли довольно далеко от дома, да и не собиралась Илис позволить князю сбежать, поэтому Рувато, "отмерев", проговорил непослушными губами:

 - Давайте присядем ненадолго.

 И он первый (тут уж было не до манер) сел на поваленный ствол дерева. Грудь его бурно вздымалась, как будто он пробежал без остановки целую лигу, на висках и лбу выступил пот. Илис стояла рядом и озабоченно наблюдала за ним. Быстро темнело.

 - Больше я не позволю уговорить себя, - сказал Рувато, чуть отдышавшись. - Поверьте, мне очень неловко, что вы видели меня в таком состоянии и что вам приходится со мной возиться.

 - Безымянный, да что тут такого? - воскликнула Илис. - Нашли о чем беспокоиться. Знаю, вы хотели убедить меня, что вы - совершенство, но раз уж не получилось, выкиньте это из головы.

 Рувато улыбнулся.

 - Вы очень добрая, Илис.

 - Я? - вытаращила глаза Илис. - Я - добрая? Не выдумывайте! Я ведь магичка, забыли? А магички не бывают добрыми. Возьмите хотя бы императора для примера. И вообще, нам лучше побеспокоиться о том, как найти в темноте дорогу обратно. Еще пять минут, и совсем стемнеет.

 - Вы боитесь заблудиться?

 - Не боюсь, но желания нет. Вот вы любите спать на траве?

 - Не очень, - засмеялся Рувато.

 - Я тоже - под утро становится сыро. Так пойдем? У нас еще есть шансы попасть в дом. Вы уже можете идти?

 - Кажется, да. Только не торопитесь.

 Они медленно пошли к дому. Рувато переставлял ноги не слишком уверенно, но падать вроде не собирался, и Илис скоро перестала беспокоиться на его счет.

 Под деревьями уже сгустилась тьма, и редкие звезды подмигивали сквозь окошки в древесной кроне. Было очень тепло.

 - В такие ночи, - задумчиво проговорил Рувато, - я даже рад, что уехал из Эдеса. В городе не найдешь ничего этого:

 - Вы, оказывается, любитель природы? - удивилась Илис.

 - Не такой уж и любитель. Просто есть во всем этом что-то настоящее.

 - А я, - сказала Илис, - насмотрелась этой природы так, что просто жуть. Знаете, когда ехала из Истрии в Наи. Тут тебе и морской берег, и джунгли, и снежные заносы: на любой вкус. Самое острое ощущение - ночевка в зимнем лесу. Сугробы, волчий вой: Романтика! Нет, знаете, я все-таки предпочитаю цивилизацию. Хотя бы в самом зачаточном состоянии.

 - Вы горожанка по крови.

 - Не отрицаю. А вы?

 - А я ко всему привык.

 - Ко всему привыкнуть нельзя, - назидательно сказала Илис. - Между прочим, давно хотела спросить вас: а чем вы занимались в этой вашей: отшельнической хибаре: все это время?

 - Вы видели, как я живу; как вы сами думаете?

 Илис пожала плечами.

 - По-моему, ничем вы не занимаетесь.

 - Я вам завтра покажу, - пообещал Рувато.


 
 Наутро Рувато повел Илис на второй этаж - выполнять обещание. Поднимаясь по лестнице, Илис мучилась от любопытства. Как ни старалась, она никак не могла представить себе Рувато, занятого каким-либо делом.

 Они пришли в просторную светлую комнату, повернутую окнами на юг. Обставлена она была очень скудно: всю ее обстановку составлял стол, старинное кресло и книжный шкаф, полки которого, впрочем, почти пустовали. Илис увидела на них только десяток книг, еще одна, раскрытая, лежала на столе. Пробежавшись взглядом по корешкам, она поняла, что названия их ей незнакомы; таких книг она никогда в жизни не читала и даже о них не слышала. БОльшая часть была написана по-медейски, остальные - на всеобщем. Книг на касотском Илис на полках не увидела.

 - Это мой кабинет и вся моя библиотека, - с улыбкой сообщил Рувато, заметив интерес гостьи к книгам. - Не сравнить, конечно, с той, что была собрана в Эдесе, но и это лучше, чем ничего. Все книги я приобрел здесь, из Касот не удалось ничего вывести.

 - Значит, вы все-таки бываете в городе? - поинтересовалась Илис.

 - Был два или три раза.

 - Ездили ради книг?

 - В основном - да.

 - Так значит, это и есть ваше занятие на протяжении двух лет? Вы только читаете и перечитываете книги?

 - Не совсем. Взгляните сюда.

 Рувато указал на скрученные в свитки и сложенные в стопки листы бумаги, которые заполняли одну из полок в шкафу. Ранее Илис не обратила на них внимания.

 - Что это? - спросила она.

 - Посмотрите.

 Илис взяла верхний лист из одной, довольно тощей, стопки. Оказалось, что на нем что-то написано, причем весьма знакомым почерком. Заинтригованная, она пробежала глазами по строкам, но из прочитанного не поняла практически ничего, хотя написано было ясным и четким касотским языком. Заставив себя вчитаться, она догадалась, что перед ней, похоже, исторически обоснованные рассуждения об устройстве государства и еще о чем-то в этом роде. Она с удивлением подняла глаза на Рувато.

 - Это вы написали?

 - Да, я, - ответил тот, улыбаясь безо всякого самодовольства.

 - Ничего себе. Да вы мыслитель! А вот это все, - она показала на полку, отведенную бумагам, - тоже все ваши сочинения?

 - Да.

 - Прямо научные труды, - сказала Илис, с уважением взирая на груду исписанной бумаги.

 - Я просто записываю мысли, которые приходят мне в голову, вот и все.

 - Много же у вас мыслей!

 - Поэтому я и здесь, а не в Эдесе.

 - Императору, вроде бы, не понравились ваши действия, а не ваши мысли.

 - Мысли и действия зачастую взаимосвязаны, - с легкой насмешкой ответил Рувато.

 Он присел на край стола и с улыбкой наблюдал за тем, как Илис перебирает листы, вчитываясь в мелкие энергичные буквы.

 - Эк вас: - пробормотала Илис, наткнувшись на загадочную фразу о том, что ":войну взвешивают семью расчетами и таким путем определяют положение". - И что вы со всем этим намереваетесь делать?

 - Ничего, - Рувато пожал плечами. - Пусть лежит здесь. Пользы от всей этой писанины немного, но нужно же чем-то занять время.

 - Вы могли бы прославиться, - заметила Илис.

 - Вот это мне совсем ни к чему! Я намереваюсь вести жизнь тихую и незаметную.

 - До самой старости? - ехидно уточнила Илис.

 - Если бы удалось, я был бы только рад.

 - Ну, ну. По крайней мере, можно мне взять это почитать?

 - Конечно. Только, боюсь, вы найдете все эти записи неинтересными.

 Не вступая в спор, Илис сгребла с полки в охапку первую попавшуюся стопку (предусмотрительно отложив в сторону стопку с военно-политическими размышлениями) и тут же утащила ее в свою спальню.

 Просыпалась она рано, гораздо раньше Рувато, и потому могла позволить себе час или два почитать в постели. Записи хозяина дома оказались весьма любопытными, ничего подобного им Илис раньше видеть не приходилось. Только сейчас она начала осознавать то, о чем слышала от знакомых неоднократно и чему сама не придавала значения. Судя по записям, Рувато не всегда отличал реальность от вымысла. Строго логичные, рассудочные, зачастую даже скучные рассуждения о предметах и явлениях, способных занимать ум светского кавалера и придворного, мешались со странными описаниями вещей и событий, которые едва ли могли иметь место в жизни. Были они столь фантастичными и пугающими, что Илис, если бы она не знала автора этих описаний, заподозрила бы, что родились они и были увидены под воздействием наркотических веществ. Местами текст становился похожим на откровенный бред. Илис даже задумалась: а сознавал ли Рувато, что он записывает? Перечитывал он вообще свои записи? Ей почему-то казалось, что нет. Иначе он просто не позволил бы ей читать.

 Два дня Рувато выжидал и старательно сохранял равнодушный вид, но потом не выдержал и спросил у Илис, прочитала ли она что-нибудь из его текстов.

 - Да, - ответила она, колеблясь, стоит ли сообщать ему свои впечатления. - Очень: любопытно, знаете ли.

 - Любопытно?.. Что же именно показалось вам любопытным? - Рувато казался несколько удивленным ее отзывом.

 - Ну: - Илис окончательно смешалась, но справилась с собой и решила выяснить раз и навсегда, подозревает ли он о странных абзацах, вышедших из-под его пера. Она неспешно заговорила, внимательно глядя ему в глаза: - Вот, например, место, где вы пишете о раскачивающихся на ветру башнях в покинутом городе:

 - О чем? - удивленно вскинул брови Рувато.

 - Вы не помните?

 - Нет. Какие еще башни?

 - А про превращение в ворону - тоже не помните?..

 Рувато смотрел на нее непонимающими глазами.

 - Подождите минутку, - Илис бегом отправилась в свою спальню и через несколько минут вернулась с нужным листком. - Вот, смотрите.

 Рувато взял лист у нее из рук и довольно долго смотрел на него, хмуря светлые брови. Потом поднял потемневшие до цвета штормового моря глаза на Илис и сказал серьезно:

 - Я не помню этого, - по его лицу было видно, что он не расстроен и не испуган, а только опечален. - И много подобных опусов вы нашли?

 - Не очень, но все они весьма оригинальны. Если бы император прочел это, - хихикнула Илис, - он бы десять раз подумал, прежде чем отдавать приказ о вашем аресте.

 - Вы издеваетесь, Илис?

 - Да ни в жизнь! В самом деле, он бы сразу понял, что до сих пор не ценил вас: как собеседника.

 - Вы лучше меня можете судить, но все же он немного потерял в моем лице. Да и я не горю желанием вступить с ним в беседу: - он запнулся. - Илис, что с вами?..

 Илис, до сих пор веселая и ехидная, неожиданно скуксилась и погрустнела. Заведя разговор об императоре, она поняла, что страшно по нему соскучилась, и многое отдала бы за то, чтобы заглянуть в его желтые глаза и перемолвиться с ним хотя бы парой фраз. Однако, ни при каких обстоятельствах ей нельзя было с ним видеться, потому что она до сих пор не могла его простить:

 - Ничего, - встряхнулась она, когда вопрос Рувато - с некоторой задержкой - достиг ее сознания. - Просто задумалась. Знаете что, Рувато, а дайте мне еще что-нибудь почитать?


 
 По истечении двух недель Илис решила, что уже загостилась, пора и честь знать. И дело было вовсе не в том, что ей надоел и наскучил Рувато. Общение с ним не могло надоесть. Над его настроением, казалось, не были властны никакие обстоятельства, и с ним всегда было легко и приятно; его общество стало еще притягательнее, когда он перестал, наконец, говорить про политику. Иногда, впрочем, в голову Илис приходила мысль, что он всего лишь притворяется, что не может у человека в его обстоятельствах быть на душе так легко и светло, как демонстрирует он; но даже если и так, то притворялся он виртуозно.

 Итак, общество Рувато не наскучило ей, напротив, она рисковала излишне сильно привязаться, как привязалась в свое время к Бардену. А рвать крепкие нити привязанностей, как она убедилась, неприятно и даже болезненно. Ей не хотелось доставлять неудобства ни себе, ни другим. Поэтому она назначила себе день отъезда - не слишком отдаленный, - и накануне пришла к Рувато в его "кабинет" сообщить о своем решении. Он немедленно отложил перо, встал и усадил ее в свое кресло, а сам пристроился на краю стола. Раньше такой привычки за ним не водилось. Похоже, он незаметно для себя перенял ее от Илис.

 - Вы уезжаете? - выслушав гостью, он, кажется, только удивился, но не огорчился. Тем лучше, подумала Илис. - Уже? Я надеялся, вы погостите подольше.

 - Нет, не смею больше надоедать вам, - отозвалась Илис.

 - Вы же знаете, что не можете надоесть. Я никогда не устану от вас.

 - Это простая формула вежливости:

 - Вы не верите в мою искренность? - серьезно спросил Рувато и наклонился к ней.

 Но Илис не хотелось вступать с ним в спор или затевать состязание в светской учтивости, из которого она все равно не вышла бы победительницей. И она сказала решительно:

 - Как бы то ни было, я не могу больше оставаться тут.

 - Почему?

 - Потому что меня ищут.

 - Меня тоже, - возразил Рувато. - Однако же, вы сами сказали, что мой дом - укромное, тихое место, его непросто обнаружить. Здесь вы можете оставаться и прятаться, сколько вас угодно.

 - Нет, я уже убедилась, насколько опасно сидеть на одном месте, каким бы укромным оно ни казалось, если только у тебя нет сильного покровителя.

 - Да, - сказал Рувато и закусил губу. - В покровители я, конечно, не гожусь: Но мне так не хочется отпускать вас, Илис!.. За те три недели, что вы жили здесь, я бы охотно отдал лет десять своей жизни.

 - Кхм: - смутилась Илис. - Не выдумывайте. Вы заговорили прямо как рыцарь из романтической поэмы, только вот я на даму сердца совсем не похожа.

 - Да, вероятно, я говорю как дурак, - согласился Рувато, - но стоит мне подумать, что в следующий раз я увижу вас, может быть, еще только через два года: - он не договорил и умолк, сдвинув брови.

 - Может быть, и раньше, - утешила его Илис. - Смотря с какой скоростью перемещаться по материку, а то, глядишь, снова забреду в ваши края уже через год.

 - Через год!..

 Судя по всему, он был серьезно опечален. Такого напряженного выражения лица Илис еще не приходилось у него видеть, разве только во время его "приступов". И если насчет его обычной манеры держаться у Илис оставались сомнения, то сейчас никаких сомнений не возникало: он не играл и не притворялся. Его лицо померкло; озарявший его изнутри свет умер. Если бы Илис умела читать мысли, она легко поняла бы, что сейчас он думает о длинной веренице одиноких бессмысленных лет, которые ему предстоит прожить в пустом доме, в чужой стране. Но Илис мыслей читать не умела, и ей оставалось только догадываться.

 - Послушайте! - воскликнула она обрадовано; гениальная мысль пришла ей в голову. - А что вы будете сидеть здесь отшельником? Так и зачахнуть недолго! Поедемте лучше вместе!

 - Куда? - удивленно спросил Рувато.

 - Да не все ли равно? Куда-нибудь. Мало ли городов на свете. Вы бывали в Лигии и Бергонте? Можно поехать туда, там до середины октября будет продолжаться лето!

 - Вы предлагаете путешествовать вместе? Но это невозможно, Илис.

 - Почему это? - с вызовом спросила Илис.

 - На то имеется множество причин.

 - Назовите хоть одну.

 - Извольте: мы с вами не брат с сестрой и не супруги, а в дороге бывают различные ситуации, когда:

 - Чушь! - невежливо перебила его Илис. - Я целый год разъезжала в компании двух парней, ни один из которых не приходился мне ни братом, ни мужем. И, как видите, ничего со мной не сталось.

 На это Рувато ничего не ответил, но посмотрел на нее так, что она поняла: то, что ей представляется ерундой, для него является серьезным препятствием. Какое ему придется сделать над собой усилие, чтобы переломить принципы и убеждения, чтобы сломать самого себя, было ведомо только Двенадцати. Впрочем, ведь выносил он как-то присутствие в своем доме женщины-не-родственницы! Правда и то, что ему не приходилось спать с ней в одной постели и все такое прочее - а в дороге чего только ни случается.

 - Жаль! - вздохнула Илис. - Я лично всегда рада компании. А вам нужно бороться с вашими предрассудками.

 - Может быть, - кротко согласился Рувато и добавил: - Но есть и другие причины. И одна из них та, что я не хочу стать для вас бременем и помехой в пути.

 - Вы это о чем? - озадачилась Илис.

 - О том: Вы видели, что со мной случается временами, а ведь бывает и хуже. Что бы вы стали делать, если бы болезнь настигла меня в дороге?

 - Переждала бы, и все дела, - ответила Илис без запинки. - Мне, вообще-то, и с тяжелоранеными приходилось иметь дело.

 - На все у вас найдется отговорка, Илис.

 - Это не отговорки, - обиделась Илис. - Впрочем, как хотите, не буду же я уговаривать вас до вечера. Оставайтесь отшельничать, ваше дело. А я вам будут писать, если позволите.

 - Буду рад, - склонил голову Рувато.

 Они помолчали.

 - Как вы намерены выбираться из этой глуши, Илис?

 - Наверное, пешком, - рассеянно ответила Илис.

 - Я могу послать слугу в деревню за лошадью, - сказал Рувато. - Сам я, к сожалению, не могу предложить вам экипаж:

 - Ерунда, я прекрасно могу дойти до деревни и сама. Зачем тревожить старика?

 - Тогда позвольте проводить вас.

 Илис согласилась, и наутро они вместе отправились в деревню. Со стороны их легко можно было принять за двух юношей, поскольку Илис, как обычно, предпочитала путешествовать в мужском костюме; а Рувато благодаря своему тонкому сложению выглядел гораздо моложе своих тридцати с небольшим лет. Он нес на плече почти невесомую дорожную сумку Илис и был необычайно задумчив. Зато у Илис настроение было прекрасное, она даже насвистывала под нос незатейливую мелодийку. Ей уже не терпелось отправиться в путь.

 Прощание было кратким. Взяв себя в руки, Рувато вспомнил о любезных манерах и сам лично договорился с хозяином маленького постоялого двора о приобретении лошади, которую следовало оставить в другом постоялом дворе за несколько десятков лиг отсюда. Заплатил он тоже сам, невзирая на все протесты Илис. Это вновь был очень спокойный, очень деловой, очень собранный князь Рувато Слоок, которого Илис знала по Эдесу. Таким он ей нравился больше всего.

 На прощание Рувато хотел, как обычно, поцеловать ей пальцы, но Илис засмеялась, заявила, что хватит с нее придворных церемоний, и вместо того, чтобы благосклонно принять этот деликатный знак поклонения, по-мужски пожала князю руку. Рувато посмотрел на нее удивленно, но ладонь, немного поколебавшись, сжал крепко. Изящность сложения отнюдь не подразумевало отсутствия физической силы.

 Илис уехала, а Рувато до темноты бродил под деревьями, росшими вдоль дороги. Возвращаться домой ему не хотелось. За два года он, привыкший жить в центре внимания общества, научился кое-как обходиться своей собственной скромной персоной. Но Илис напомнила ему, что общество приятного человека гораздо лучше одиночества. Теперь ему предстояло снова пройти через нелегкую процедуру смирения, и он почти жалел, что не принял приглашения Илис поехать вместе. На минуту Рувато даже захотелось бросить все и немедленно кинуться за ней вдогонку, но он быстро подавил этот порыв. Совместное путешествие сближает людей, а он не хотел сближаться, зная, что настанет минута, когда он не сумеет совладать с собой. Слишком сильно было влекшее его к Илис чувство; однако ни за что на свете он не хотел бы отяготить ее своим присутствием рядом. Сделанное им некогда в Эдесе предложение теперь казалось ему верхом безумия. Ведь знал же он, что, скажи Илис "да", ей пришлось бы с ним очень нелегко временами, и чем дальше, тем было бы хуже. Ну а теперь, потеряв титул и состояние, он и вовсе не годился на роль супруга, да и товарищем в путешествии был бы не важным.

 Что до Илис, то ни о чем подобном она не думала. Она вообще мало о чем думала, просто получая удовольствие от хорошей погоды и неспешной езды. Лишь когда начало смеркаться, она начала задумываться об ужине и устройстве на ночлег. Пытались к ней в голову залезть и мысли о Рувато, но она гнала их прочь. Очень уж ей не хотелось расстраиваться.
 

 Февраль - март, 2006 г.