Антиципация пламенеющей готики начало

Антиципация пламенеющей готики
 
Я полон решимости,
если эти законы не привьются среди людей,
обучать им порабощённое племя коней.

 В. Хлебников

... на свете потому так много зверей, что
они умеют по-разному видеть Бога.

 Он же

 ПРОЛОГ

- Куда, сволочи-санитары, меня тащите?! Кто вам право дал меня больным рядить?! За что, изверги, десница моя с шуйцей в одно повязаны?! Да сами-то, вы-то, лучше, выше меня разве?! Так ведь вы- погань и тлен! И что вам над человеком глумиться?! Дело нашли?! Прочь! Отпустите, окаянные! Иродово отродье!

Кричал и бился и трепыхался. Потом звал и стонал и, рыдая, задыхался.

- А что вам я? Не важен! Ладно бы ещё именно меня упрятать в каземат хотели, а вы же хотите лишь дело своё сделать,- заключить да и забыть! А то, что я мир сотворил, то правда- моя вина. Но простительно- не со зла ведь, а по неразумию и неосмотрительности, ибо голова болела. Да и болела-то с похмелья! Гады! Пустите! От щедрот душевных смилуйтесь!

- Щедра душа, когда за ней ни гроша,- ответствовали ему и ботинком под рёбрышки пнули.

ГЛАВКА ПЕРВАЯ

Как-то странно посматривали хомяки Евстигней и Марфуша из обезвоженного аквариума, служившего им домиком, на подошедшего с кормом дона Хосе. Что-то нехорошее излучали их маленькие красные глазки и почтенный идальго, бросив в хомячье обиталище пару морковин, поспешил отойти подальше. Грызуны, игнорировав пищу, принялись зловеще перемигиваться между собой, бросая на дона Хосе презрительные взгляды.

День явно не задался. С утра дона Хосе мучило что-то новое и непонятное, оказавшееся по размышлении чувством стыда. Будучи изрядным философом- самоучкой, дон Хосе до сей поры превосходно обходился без чувств. Конечно не без обоняния, осязания и пр., а без тех, которые называются страстями. Гнев, радость, любовь, зависть казались дону излишними для его философствующего бытия. И вдруг такой пассаж! Попытавшись разобраться в том, что же это за новое приобретение- чувство, идальго не преуспел в своих изысканиях. Размышления о причине стыда оказались так же тщетны. Но чувство стыда оставалось и мучило дона, несмотря на отсутствие рациональных объяснений его причины.

Дон Хосе опустился в кресло-качалку и, посматривая с безопасного расстояния на своих питомцев, постарался вновь сосредоточиться на размышлении о своём состоянии. Через какое-то время он конечно поймёт, что лучше бы он об этом не думал, но сейчас было важно разобраться в происходящем.

"Мне стыдно смотреть в глаза моим домашним животным" сформулировал дон начало ответа на свои вопросы. "Почему?" принялся он развивать мысль. Последовавшее за этим озарение оказалось так невероятно и дико, что дон не захотел с ним смириться. "Бред!" попытался избавиться от озарения дон Хосе. Попытка не удалась.

Дон засуетился. Вскочив на ноги, он выбежал во двор, на свежий воздух.
 -Боже!- возопил идальго.- спаси и сохрани от моего открытия меня и всех людей!

Ощутив себя носителем нового катастрофического знания, дон Хосе понял, что как честный человек он должен предупредить всех об опастности.

"Надо возвращаться к людям", подумал идальго. Решиться на это было не просто. За десять лет прожитых анахоретом, дон Хосе всего раз пять- шесть встречался с людьми. Иногда, предаваясь размышлениям о человечестве, идальго ловил себя на том, что он уже плохо представляет что же такое есть человек. Иначе говоря- дон Хосе одичал за время своего отшельничества. Мысль о том, что надо вернуться к людям пугала его. Но долг его был ему ясен и он стал собираться в путь.
Пришла пора оставить привычный гамак в саду, стены уютного жилища и святая святых- письменный стол на котором лежали его сокровища представлявшие собой краткий справочник по остеологии, недочитанный номер журнала "Вопросы смирения" двадцатилетней давности и фолиант "Архинасущнейшие проблемы сохранения фертильности при доместикации", напряженно изучавшийся доном Хосе в годы уединения.

Бросившись в конюшню идальго оседлал коня, стараясь не смотреть ему в глаза. Затем он забежал в дом и наполнил суму предметами необходимыми в бегстве к людям. Экипировавшись, он вернулся в конюшню и устроившись в седле пришпорил коня. Послушное животное понесло идальго далеко-далеко, за молочные реки и кисельные берега, туда, где по мнению всадника ещё могли оставаться люди.

После часа бешеной скачки животное под доном Хосе ослабло и подало признаки загнанности. Идальго пришлось слезть с коня. Что-то коснулось головы дона Хосе. Он поднял глаза горе и сначала увидал чьи-то ботинки, а потом и их обладателя, удалявшегося в полёте по асимптоте к облакам.

"Опять Карлос обкурился,-подумал дон Хосе.- Наркоман поганый."
В это же время хомяки, посовещавшись, решили приступить к трапезе, но им помешал звонок в дверь.

ПЕРВАЯ ИНТЕРЛЮДИЯ

Уже давно к писателю-прозаику Левацкому никто не приходил в гости. У него был продолжительнейший приступ мизантропии, отвадивший посетителей. Левацкий оторвался от пишущей машинки и предчувствуя неприятную встречу поспешил спуститься с эмпиреев, для чего набросил на пластмассовый макет Пегаса, стоявший на рабочем столе, носовой платок. Звонок повторился. Левацкий, подкравшись к двери, через глазок воззрился на лестничную площадку, но никого на ней не увидел. Тем не менее звонки продолжались, приобретая истерический характер.

"Галлюцинации, что ли?"- подумал прозаик, но дверь всё же открыл.
За ней обнаружилась весьма упитанная полустарая женщина маленького роста- из-за чего Левацкий не сразу её заметил- одетая в деловой костюм покроя семидесятых годов, с растрёпанным подобием короткой стрижки на голове, и остатками косметики на строгом круглом лице. В одной руке она держала портфель- напоминание о тех-же семидесятых, даже, возможно, шестидесятых годах, чем-то любовно набитый до критического объёма, в другой- листок бумаги размером с сигаретную пачку.

- Товарищ!- восторженно крикнула она. - Знай, что ты не потеряешь веру в человечество!

Такое начало весьма порадовало прозаика, так как упомянутую веру он уже давно понемногу терял, что доставляло ему некоторые неудобства.
- Я хотела исполнить свой скромный гражданский долг и предупредить тебя о возможных опасностях!

Тут она закатила глаза, походившие на глаза жвачного животного и, патетически проведя рукой, сжимавшей листок, по своим волосам, зашлась речью, суть которой давалась Левацкому с трудом.

- Что ты, товарищ, мог бы подумать, не предупреди я тебя сегодня?! Какую боль испытал бы ты уже завтра?! Где, где, стонал бы в ужасе ты, были мои друзья, не предупредившие меня о возможном падении в рутину доморощенного мистицизма?! Куда смотрели органы трёх ветвей власти и санэпидемстанция?! Неужели они не позаботились наставить меня на путь истины и категорического сциентизма?! Неужели я им безразличен?! Неужели человечество считает меня обузой, а не передовым деятелем когорты убеждённых творцов будущего?!

Но я пришла, и это спасёт тебя от подобных терзаний! Я пришла и говорю тебе- очнись! Стряхни путы анахронизмов и банальностей! Оглянись сейчас же вокруг и расширь горизонты миропонимания! Злейший враг твой- мракобес и обскурант Левацкий, прикрывающийся маской пророка, грозит затуманить твой взор и увести тебя с дороги покорителя бытия! Гони его прочь! Твоя стезя не должна превратиться в юдоль! Мы, верные друзья, мы с тобой, товарищ Корин!

"Что-то мне нехорошо,"- подумалось Левацкому. Женщина продолжала свой монолог, а он уже размечтался о помощи психиатра. Причем как для себя, так и для гостьи.

- Стоп!- крикнул он пытаясь остановить поток красно, а может быть и не красно речия агитаторши. Женщина не обратив на это внимания продолжала.

- Хватит!- ещё раз попытался прозаик.

Впустую.

- Гнездо!- заорал со всей мочи Левацкий, не отдавая себе отчета в том, почему именно это слово он избрал из своего обширного лексикона. "Гнездо" подействовало на женщину и она умолкла успев выговорить "оппортунизм".

Левацкий попытался прийти в себя и восстановить ритм дыхания, сбившийся от криков.

- Левацкий это я,- начал объяснять он бойкой посетительнице. - Я не обскурант и не мракобес. Я писатель. Прозаик. Корин живёт в квартире напротив,-Левацкий ткнул пальцем в дверь соседа.- Кто бы вы ни были, идите туда, если он вам нужен. Но не смейте проводить вашей бредовой агитации! Ясно вам?!

Женщина заморгала, затем сверилась с упомянутой бумажкой, сжатой между большим и указательным пальцами, взглянула на номер квартиры соседа, сконфузилась но вмиг оправилась и снова закричала:

- Я пойду к нему и открою ему глаза! И я рада счастливой ошибке, котороя дала мне возможность высказать вам в лицо то, что я и мои единомышленники о вас думаем...

Левацкий захлопнул дверь.

"Чего же я наделал-то такого?"- думал он прислушиваясь к происходящему вне квартиры. По доносившимся звукам он догадался, что Корин открыл гостье дверь. "Вот сейчас она закричит..." Но крика не последовало. Было слышно как Корин проворчал что-то и, подойдя к двери пребывавшего в смятении прозаика позвонился, сопроводив звонок обращением:

- Эй! Мастер художественного слова! К тебе сейчас никто не звонил?

Левацкий распахнул дверь.

- Я говорю,- Корин почесал заросший щетиной подбородок,- к тебе никто не звонился?

Мастер художественного слова судорожно замотал головой.

- Значит малышня балуется,- резонно предположил Корин.- Позвонились и убежали. А я стало быть открывай и изумляйся. А если я только собирался, пардон, до ватерклозета пройтись? А если мне невтерпёж?

Соседи постояли минуту в тишине.

- Может сообразим на ноль-пять?- спросил Корин, подразумевая пол-литра водки.

- Не, позже,- вежливо отказался писатель.

- А то смотри, ты весь с лица спал, посочувствовал Корин.- Не иначе вдохновения нет?

- Да, что-то вроде того,- вздохнул Левацкий и попрощавшись закрыл дверь, щелкнув замком.

Корин тоже отправился восвояси.

Прозаик попытался вновь сесть за работу, но не смог. Что-то его тревожило и злило.

"Вот дура!"- подумал он и, завалившись на раскладушку, прикрыл лицо маской поросёнка. Эта маска хранилась им как память о первой любви, настигшей его на празднике- маскараде в детском саде № 20. Было тогда писателю четыре года, как и его возлюбленной, представшей перед ним в костюмчике и парике Мальвины. Звали её кажется Глашей.

ГЛАВКА ВТОРАЯ

- Послушайте, Хосе. Я готов понять ваше эскапическое настроение,- ибо ваше стремление к людям есть бегство от своего открытия,- но к чему же так насиловать неповинное животное?- раздался за спиной идальго голос, прерываемый тяжелым дыханием.

Дон Хосе резко обернулся но не увидел никого, кроме своего коня.

- Вечно вы, люди, хотите заставить всех окружающих прочувствовать ваши страсти. Особенно отрицательные. В этом, кстати, причина бесчинств спортивных фанатов.

Прошло время достаточное для полураспада изотопа магния 27 (т. е. десять минут) прежде чем дон Хосе решился свыкнуться с мыслью о том, что с ним говорит его конь. Пока идальго решался на этот отчаянный поступок, конь терпеливо ждал, а когда идальго раскрыл рот для произнесения удивлённой реплики, конь нетерпеливо прибавил:

- Неужели вас так удивляет тот факт, что я говорю?

Дон Хосе промычал что-то в знак утверждения.

- Забавно получается,- медленно выговорил конь. - Меня ничуть не удивляет то, что вы, долженствующий говорить, сейчас мычите. А вас удивляет то, что я, долженствующий по вашему странному убеждению только ржать, оказывается так же умею говорить. Яркий пример некритического отношения к действительности. Узколобый подход к бытию. Нельзя основываться лишь на своём опыте и опыте себе подобных. Такие основания и повергают вас сейчас в недоумение.
Идальго виновато улыбнулся, подумав по поводу коня: "А почему бы нет? Что такого?"

- По здравом размышлении,- назидательно продолжил конь,- мысль о моей способности к вербальной коммуникации покажется столь банальной, что ей не нужно будет посвящать даже строчки в дипломной работе троечника. Если отбросить, конечно, зоологические тонкости. Если быть точнее- териологические.

"А не лишиться ли мне чувств?" подумал идальго. "Поможет? Или вновь прийдя в сознание услышу ещё раз об эскапизме?"

Конь тем временем замолчал, видимо ожидая ответа. Дон Хосе медлил.

- Ну же! Дон!- Заговорил снова конь.- В конце концов невежливо так долго удивляться!

- Позвольте мне осведомиться,- осторожно начал дон Хосе,- почему именно сейчас вы, любезный Конь, заговорили со мной? Я полагаю что вы давно, если не с рождения, обладаете способностью к разговору. Или всё же она снизошла на вас именно сейчас?

- Способностью к разговору я обладаю давно, но отнюдь не с рождения. Сознаюсь, что до сих пор я не испытывал потребности в общении с вами, но ныне, движимый лучшими побуждениями и чувствуя, что вам просто необходимо с кем-либо пообщаться, я решил вступить в контакт.

Дон Хосе призадумался.

- Вы правы,- ответствовал он Коню.- Мне нужно пообщаться.

Конь сделал какие-то движения, видимо устраиваясь поудобнее, и насколько можно было судить по его внешнему виду, превратился в воплощение внимания. Дон Хосе начал.

ВТОРАЯ ИНТЕРЛЮДИЯ

"Я писатель! Звучит конечно здорово. Но кто я с точки зрения обывателя? Если угодно- читателя? Наглый тип, понасочинявший чего- то заумного, а чаще псевдоумного, и подсовывающий это, испоганив дести хорошей бумаги, указанному читателю,- мол стой и думай. Ломай голову, что всё это значит. Я занимаюсь тем, чем я хочу, а других заставляю плоды моего дела оценивать и переваривать. Это уже наглость! Хамство! И перед этой наглостью обыватель теряется и с недоумённым почтением говорит- писатель!

Какой бред! А как я стал- то писателем? Заходит ко мне школьный сотоварищ- посидеть, выпить. Увидел печатную машинку- наследство от дальних родственников, и спрашивает,- ты что, пишешь? Я говорю: пожалуй и пишу. Он мне: так ты её на самое видное место поставь и лист в неё заправь. Можно ещё на нем пару заумных слов напечатать и все приходящие к тебе будут восторгаться- он, оказывается, писатель!
Я так и сделал. Пол часа решали какое слово напечатать. Сошлись на слове "батискаф." Вроде бы его значение всем известно, но употребляется оно редко. К тому же наукой отдаёт. Потом напились и допечатали к нему пару абзацев. Потом напились ещё и отправились по девкам. Неделю к машинке не подходил, а через неделю решил продолжить начатое. Месяц думал: что можно про батискаф насочинять? Надумал. Начало написал, дошел до середины, а дальше что? Достало! Придумываешь, придумываешь, а зачем? Что бы ещё одна книжка в мягкой обложке на прилавках появилась? И доходу- то копейки! И премии не светят! А на токаря выучиться или скажем на сварщика,- так ведь лень! Сколько ещё народу так писателями станет?"

Так уныло и несвязно текла мысль Левацкого. Чего же вы хотите- депрессия! Уставился тупо Левацкий в лист бумаги и сник. Вдохновение не шло. И не шло потому, что знал прозаик- дурью он мается, а не шедевры созидает. Дешевку миру являет, а не прекрасные истины. Хотя истины мирские все дёшевы. Загоревал Левацкий, закручинился и решил сменить направление мысли и подумать о запое.

ГЛАВКА ТРЕТЬЯ


- Мне плохо, Конь. Я уже стар и не готов к потрясениям. А жизнь моя, последние десять лет проведённая в добровольном удалении от людей, вдруг ставит меня перед лицом ужасного открытия, вынести которое я не в силах.

- А зачем, собственно, вы удалились от людей?- перебил Конь дона Хосе.

- Мне всю жизнь было плохо. До отшельничества мне было плохо среди людей. Я думал: почему? И не мог ответить на этот вопрос. Тогда мне стало казаться, что я возможно и не человек, а какое- то другое существо, лишь внешне подобное людям. Согласитесь, это неизбежно для того, кому неуютно в обществе. Долго я размышлял над тем, кто же я, если не человек? Потом мысль моя приняла другое направление. Я спросил себя: а в человеческом ли я обществе? Может быть окружающие меня есть всего лишь антропоморфные псевдосущности? Размышления мои не дали плодов, а мука бесплодия самая ужасная! В результате я бежал от людей, унося с собой предчувствие мысли о том, что большинство из них и не люди вовсе. А сейчас я бегу от своего открытия, от своего лишнего открытия, к людям. Потому что не знаю, куда ещё бежать.

- А к Богу?- удивился Конь.

- К нему- стыдно.

- Да уж,- выдохнул Конь.- Сочувствую. Впрочем, поведайте скорее о вашем открытии.

- Извольте. Мне открылось, что так называемая душа вовсе не присуща каждому человеку, а есть случайное приобретение некоторых индивидуумов. Остальные же люди- суть бездушные твари.

- Себя вы конечно причислили к носителям души?- ехидно заметил Конь.

- Нимало не сомневаясь. Так вот, кроме этого, мне открылось, что людей наделённых душой становится всё меньше. То есть душа человека со временем вообще перестанет быть. И человечество вскоре превратится в бездушное сообщество. Оно конечно будет плодиться, производить что- то, жить, но это будет механическое существование.
Поэтому сейчас я хочу предупредить людей об этом, и попытаться разобраться в том, прав ли я, и возможно ли найти выход. Возможно ли возрождение души?

- Вы полагаете, что вам было неуютно среди людей из-за того что они утрачивали духовность?- уточнил Конь.

- Именно так.

- Излагаете сбивчиво и не убедительно,- продолжил Конь.- Оратор из вас ни к черту. К тому же вы не даёте определения души. Что она есть по- вашему?

- Мне кажется понятие души есть первичное необъясняемое понятие. Врождённое.

- Конечно!- ухмыльнулся Конь.- Вы же полагаете, что Бог сродни Дон Кихоту, а потому нелепо требовать от вас чётких дефиниций.

- Вы мне не верите?- огорчился идальго.

- Не ставьте вопрос таким образом- верю-не верю. Я знаю, что вы правы. Я знаю даже несколько больше, чем вы. В эволюционном смысле.

Дон Хосе изумлённо воззрился на коня.

- Придите в себя, дон,- попросил Конь.- Я кое-что знаю потому, что я общаюсь с другими животными. И еще потому, что вы совместили библиотеку с конюшней. А это непростительная ошибка. Из-за этого я стал почитывать, а позднее и читать и размышлять.

- И вы согласны с моими утверждениями?!- воскликнул Дон Хосе.

- В какой- то мере да. Впрочем, давайте по порядку...

(продолжение ожидается)