Дубовая веточка

                …И жизнь, и слезы, и любовь.
                А.С.Пушкин               


Дубовая веточка – небольшая, сухая, узловатая, как пальцы старухи со скамейки у котельной, двор боялся ее, древнюю и ясноглазую, как правда. Двор детства – прихотливый, взбалмошный, где каждый день новый со своими переменчивыми отношениями, играми, дразнилками, драками… А эту странную старуху все дружно обходили стороной, даже не заговаривая, а взрослые порой проговаривались о ее страшной судьбе…

В тот день полагалось сидеть дома – после санатория в школу еще не выписали – и оставалось лишь смотреть на все из окна: на двухрядный сарай с поредевшими к весне поленницами у дверок на замочках, веселые желтые опилки на посеревшем снегу, где сосед Ипатов пилил бревно. Сам он был в той же фуфайке и шапке, что и до моей болезни, ничегошеньки в этом дворе меняться не хотело. Мимо куртины в середине, как и осенью, топали в школу Люська с Женечкой, топали гуськом – не дружили. Их догнала Сонька Смирнова, от нее разом отмахнулись портфелями, и она побежала вперед. Вот за углом скрылась мамина черная шубка - все, можно облегченно вздохнуть и без надзирающего ока взяться за свои дела.
Сначала выставлялись на доску шахматы. Надобно доложить, что моя игра в шахматы не была обычной: конь зигзагом, пешки вперед, но бьют в сторону, а ферзь и вовсе шагает как хочет – гораздо интереснее. У вас целых два короля и две королевы, то есть целых два царства с полным народонаселением. У них замки с башнями – ладьи, конница, пажи и слуги, только слоны играют разную роль: то они принц и принцесса, то злые советники, то иноземные гости – смотря какой  конфетный фантик им прикрепить на шею. Фантик или просто подходящую цветную бумажку – взрослые смеялись от такой игры, но сердились только тогда, когда фигурки терялись, одну белую ладью уже заменила катушка без ниток. Потому к вечеру проводилось полное построение, полный учет обоих царств.

Сегодня в белом царстве две принцессы – одна злая в блестящем наряде из фольги и одна добрая в плащике из кусочка бинта, а в черном – два веселых принца: один с болезнью органов пищеварения, его заставляют есть рисовую кашу, другой – из ортопедии, его возят в коляске из спичечной коробки. Они ходят гулять в заснеженный сад над рекою, и один принц везет другого в колясочке, а с закрытой веранды на них смотрят обе принцессы, их гулять не пускают, у них заболевание органов дыхания. Одна смотрит в сад на веселых принцев сквозь мерзлое стекло, а другая шьет приданое. Она шьет и поет:
                Он любит девушек богатых,
                Он любит карты и вино,
                Тебя он, бедная, погубит,
                Ему, злодею, все одно…
А тут… А тут пришли музыканты. В картонной коробке от давно сношенных башмаков лежит еще одно сокровище – брегет. Часовой механизм был сломан, потому часы и попали ко мне, но музыка была исправна. Надо только маленьким резным ключиком, придерживая маховичок, завести пружину. Потом опустить маховичок, его крылышки, как у мотылька, вращаясь, сливаются в полупрозрачный круг, бронзовый валик на самом дне начинает крутиться. Сам он как огурец в пупырышках, пупырышки и нажимают на кончики музыкальной гребенки как на клавиши. Кому подарить такое сокровище – белым или черным? Будет общее, просто музыка. На счастье. Принцесса в белом говорит:
- Перестань петь дурацкую песенку, будем брегет слушать!
Но блестящая продолжает:
- Цыганка правду мне сказала, что не любит он…
А принцы идут по расчищенной дорожке к речному спуску, там в кустах у них маленький снежный дом, на столе которого принц в коляске лепит красивые фигуры, а другой выстругивает что-то из древа, но не показывает, прячет.
В санатории, верно, уже гуляют. Отпускают «пищеварение» и «ортопедию», кому можно, а «органы дыхания» смотрят в сад с застекленной веранды, которая не только хорошо проветривается, но и подтапливается. Валеру выпишут через две недели, не раньше, а о выписке Андрея еще и не говорят. А выпишут – разве увидишь их? Валера из Голого поселка, а Андрей и вовсе зареченский. Где и как искать их? До самого санатория пешком не дойти, велосипедом не доехать – и я убираю принцев со стола. А принцессы еще на веранде, одна все еще смотрит в сад, продышав в морозной парче по стеклу круглую дырочку, а другая гундосит под нос нечто невразумительное, и музыка затихла. И совсем она лишняя, эта белая принцессочка, ее выписали и увезли в город, где утром все уходят на работу и в школу, а возвращаются темным вечером. Игра расстроилась.

Из-за окна донесся звон пилы – Ипатов нашел новую деревяшку. Непоседливая сорока с забора зло смотрела на повеселевших перед весной воробьев, слетевшихся на хлебные крошки, брошенные Ипатовым. Наверное снег хрумкает под ногой, сжимаясь в серую лепешечку, еще немного солнца и… И солнце просияло в разрыве обмякших, словно подтаявших туч. Ипатов снял шапку, повесил на козлы. Воробьи и вовсе обнаглели на крыше сарая, даже не смотрели на лежавшую там же кошку, а кошка поглядывала вовсе не на воробьев, а как раз на хлебный фургон, на движущийся аппетитный парок из его теплого чрева.
Сегодня бы, точно, отпустили гулять и «органы дыхания». Открывается дверь в сад и – кто бежит к облюбованным скамеечкам под липами, кто к беседке на взгорке, а Валера катит коляску Андрея по пупырчатой шинной колее машины, в которой возят белье. Опять его валенки немного проскальзывают и все будет хорошо ровно до того поворота на спуске, где мой ботик зацепился за ветку под снегом, а его ноги безудержно заскользили вниз, подвернулось колесо и Андрей упал, неловко раскинув руки. Мы переворачиваем его навзничь:
- Ты как?
А он смотрит в небо, не замечая нас, потом медленно садится, и от его боли я начинаю плакать.
- Это я, я виновата!
И Валерка шмыгает носом.
- Это я виноват!
Устанавливаем коляску в глубоком снегу, тянем и сажаем в нее Андрея, веткой сметаем снег с пальтишка:
- Доктор еще не ушел, мы тебя быстренько…
А потом сидим у ординаторской под остролистым цветком на подставке немые, бессильные, несчастные…
Но вышедшие Андрей с доктором улыбаются, и я опять начинаю плакать:
- А я уж думала, что ты ходить не будешь…
- И чего девчонки такие плаксы?
Вот уж вопросик!

Но, если санаторные гуляют, то почему я должна сидеть дома? Меня не наказывали и, если во дворе не увидят и не наябедничают родителям, то гулять можно везде, лишь бы не попасть под машину, вот тогда уж точно, влетит. Зачем сидеть дома?
Совершенно необходимо зайти на вокзал (а вдруг там поезд с чужедальной стороны?), посмотреть опять на высокие сводчатые потолки и пол в глянцевых плиточках, заглянуть в газетный киоск – какие новые открытки? Обязательно пройти по доскам всегда чистенького перрона до самого памятника Ленину посреди клумбы, там вокруг влажные скамеечки со спинками, за которыми каждую весну расцветает сирень. От клумбы надо повернуть вправо к деревянному промтоварному магазину, заставленному по новым стеклянным полочкам московскими одеколонами, с пирамидками туалетного мыла и рулонами ситца. От промтоварного – в хозяйственный с выставкой ложек и вилок, с рядами блестящих чайников и самоваров, еще не закопченных керосинок и величественной супницей в цветочках на отдельной подставке. Супница напоминает о каменной вазе у входа в парк Красной Армии, в который, впрочем, ходили все без разбора, а не только военные. И в парк следовало заглянуть. Во-первых, там росли молодые дубки, под которыми можно было найти желуди, хотя в снегу, даже в рукавицах, копаться сильно не стоит. Во-вторых, там есть ледяная раскатанная горка, и чтобы как следует покататься хватает простой фанерки. В-третьих, нельзя пройти мимо шестигранной чаши никогда не работавшего фонтана, летом там в путанице водяной травы живут головастики, крошечные лягушата, и лаково-черные водяные жуки с лапками-веслами проплывают мимо улиток на зеленых листьях. Но встреча с этими дивами совсем не взволновала и, хотя светило солнце, и фонтан, и горка были на месте, что-то тревожное не уходило из души, щемящее без прозвания, без голоса, без выдоха. Красная звезда над деревянной аркой выхода выглядела облезло и печально, дорожка вывела, казалось, не на берег реки, где у пристани продавался любимейший лимонад «Крем-сода», но в пронизанную ветром зимнюю пустыню с черными елками на дальнем, другом берегу. Зима хотела властвовать не только над замерзшей рекой, но над всем живым.

… Андрей подкатил к проходу меж спинками кроватей:
- Смотрите! – и поднялся из коляски, выжавшись руками от спинок. – Как, ровно?
- Гимнастика! – Валерка был искренне восхищен.
- Еще что! – Андрей медленно поднимал колени почти до груди. Стопы безжизненно висели вовнутрь носками.
- Молодец! – Завизжала я и быстро подкатила коляску, чтобы легче было опуститься в нее, что Андрей и проделал сам, без помощи, вызвав новый приступ восторга. - Скоро на костыли переходить!
- За тобой приехали! – кричат мне. – Выписываться!
- Я провожу… - тут же отзывается Валера, Андрей вопросительно смотрит на него и опускает взгляд.
- До свидания! – машу ему в дверях.
Но мы идем не к ординаторской, а на залитую солнцем веранду, где в это время просто не может быть еще кто-то, останавливаемся в тепле светового луча, там, где кружат крошечные пылинки. Солнце бьет в глаза, и я плохо вижу Валеркино лицо, но чувствую запах его крепкого тела под тонкой рубашкой, к которой хочется прижаться как к собственной душе, и в очерченном круге света лишь не понимающая ничего тень не желала разделиться надвое… Он влажными губами чмокнул в щеку – все.
Все.

Солнце медленно скатывалось за край земли, бредущая впереди меня тень становилась уродливо-долговязой, болезненно изгибаясь на каждой подмерзшей в захолодевшем воздухе неровности. И вдруг – прямо под ноги на дорогу упала веточка!   
Обычная дубовая веточка – небольшая, сухая, узловатая, как пальцы старухи со скамейки у котельной… В ней было что-то не так. Веточка – дубовая, но рядом росли только березы! И упала с березы, сверху. Подняла голову, и рот сам открылся от изумления – в красном каскаде льющихся сверху березовых веток у развилки в толстых наростах грач поправлял гнездо! Склонил голову к упавшей веточке – тут явно был кто-то лишний – черный, большой, мудрый грач! А на соседней ветке сидел еще один, двое опустились на соседнее дерево – грачи прилетели – и холодам конец. Будет черной земля, много солнца, дожди и цветы! Огромное розовое солнце валилось всей тяжестью за домишки, тонко подкрашивая холодноватым светом и кирпичный дом в глубине двора, и высокую поленницу, и дощатый забор вдоль улицы… Теперь следовало не брести, а бежать домой!

Думала ли тогда, что с обычной дубовой веточкой подниму свою странную судьбу, свой непростой крест? Этой участью будут восхищаться, завидовать, упрекать и бить в лицо, не желая понимать, какой страшный труд спрятан в каждой строчке…
Шахматы одиноко стояли на столе, быстро покидала их на место в раскрытую доску, только больной принц выпал из своей колясочки, стук заглох где-то под диваном, но не было времени искать его. Остатки конфет-подушечек из кулька были ссыпаны в чистую пепельницу на столе, а сам кулек расправлен и вытерт локтем от сахарной пыли. Прослюнявленным химическим карандашом – других письменных принадлежностей поблизости не оказалось – аккуратно вывела: «Гра».
И наступило великое молчание. «Гра» уже написано, а дальше – что? «Ч»? А как оно пишется, это «ч»? Если вы в первом классе выучили азбуку лишь до половины, прежде чем почти на всю зиму попасть в больницу, а потом в санаторий, а то, что вы знали – успели забыть – тогда как? Брожу по комнате, засунув руки в карманы: гра, гра, гра… Может, у Люськи спросить? Засмеет.
Не знаю, как у других выглядит перст судьбы. Но тут он выглядел вполне определенно: какой-то журнал валялся на подоконнике вверх картинкой и знакомой картинкой: освещенная весенним солнцем колоколенка, избенки в подтаявшем снеге, уже виденные не далее как сегодня березы, а на березах – гра. И подпись. Она-то и была переписана печатными буквами: «…п-р-и л-е т-е-л-и».
Так, прилетели. И – на гнездышко сели. Г-н-е-о-о-з… Не подходит. С неизвестным «з» не подходит. Мука. «Сели» подойдет, но на что сели? На березу. А «береза» отчего-то не подходила совсем. Даже не из-за азбуки. Так на чем они сидели? На веточке? Березовая веточка тонкая для грача и сидели как раз у гнезда на развилке. На дереве. Значит: на дерево сели. Так и пишем: на д-е р-и-в-е… А потом еще раз: «Грачи прилетели»… Зачем? Вот уж вопросик! Для красоты. Грачи в красных льющихся березовых ветвях – красиво? Да еще если солнце над серым снегом розовое? Значит, и писать надо красиво.
Легко сказать. Хотя, ну что тут такого? Ну, прилетели, ну, гнездо починяют… За окном совсем уж смеркалось, скоро и с работы возвращаться будут… А тут, вытерла пот, грачи прилетели. Не красивостями заниматься надо, а подумать о том, как в школе без букв учиться придется, как бы на второй год не оставили, гра.
Пришла Люська без стука, принялась за подушечки, ее личико, само полное и светлое, как сахарная подушечка, выражало крайнее удовлетворение:
- Скоро на каникулы отпустят.
- А вы букварь весь прошли?
- А то нет! Теперь у нас письмо и чтение отдельно.
- Все-все буквы прошли?
- Все-все.
И вдруг меня осеняет, протягиваю ей свое сочинение:
- Допиши: не будет метели.
Вот ведь в чем дело-то: вроде как птички прилетели, а верно то, что будет весна.
Люська морщит лоб и выводит что просят, читает все сначала и выдает:
- А стихи в столбик пишутся!
Вот еще, в столбик, такими муками… Что она сказала? Стихи?
Но она уже сдавала принесенные с собой карты. В карты мы резались зло, на деньги.
- А учительница сказала, что сначала к тебе прикрепят кого-нибудь, может, Женечку. Она отличница, уж попьет эта зануда твоей кровушки…
Игра шла с переменным успехом. На светлом островке скатерти под оранжевым абажуром все валялась бумажка от кулька с нацарапанными словами. Вот свалилась на пол…
- А нас с тобой, - вдруг заметила толстая Люська, - больше дразнить ни во дворе, ни в школе не будут. Ты же на кого хочешь дразнилку сочинишь, а я – с тобой.
- Сразу бить будут. – Я подняла бумажку.
Чего-то опять на ней не хватало. Подумала и дописала: «Ура». И поставила точку, потому что тот день вышел совсем невеселым.

Где ты, мой старый брегет? Где вы, милые, с которыми дрались и мирились, учились, становились? Зачем разглядывать седину в зеркале? Лучше улыбнуться, вспоминая. Только тот, кто не вернулся с войны, молодым смотрит с памятника на кладбище, смотрит печально. Но ты победил, друг мой, ты по земле шел сам, шел твердым мужским шагом.






Фото автора