Не спать, не просыпаться

РУТ

 - Значит, ты думаешь, что это возможно?
 - Все возможно. Все это внутри тебя, если это в тебе, значит, только ты можешь это уничтожить.
Мы сидели так уже тридцать минут, но ничего больше, чем это, я не узнала. Рассеяно вертела в руках чашку с кофе, смотрела в стол и спрашивала о глупостях. Сидящий напротив меня молодой человек смотрел мне в глаза или, по крайней мере, пытался смотреть. От этого взгляда я терялась и не могла построить мысли в логическом порядке. Судя по его университетскому билету, лежащему на столе, звали паренька Сэм, и учился он на третьем курсе какого-то психологического института с непонятной и сложной аббревиатурой названия.
Мы столкнулись вчера, совершенно случайно. Я пришла к психиатру, он – выходил из кабинета. Я налетела на него, а потом мы вместе собирали бумаги, выпавшие из его рук. А он вдруг сказал, что он учится неподалеку, что психиатр – выживший из ума старик, что я выгляжу чем-то сильно расстроенной, и что он может помочь мне. Напоследок он написал свой телефон на листке отрывного блокнота и подал мне со словами: «Если захочешь – позвони. Может, я и смогу помочь». Ушел. А я смотрела ему вслед. Вообще-то, он совсем не мой тип молодого человека: не очень высокий, широкоплечий, улыбчивый, чуть накачанный, шатен с чуть отросшими лохматыми волосами. И глаза у него – светло-коричневые, пронзительные.
В тот день к психиатру я не пошла. Вернулась домой и сразу позвонила ему. Трубку взяли после семи гудков.
 - Да, я слушаю.
 - Э-э. Привет. Это та девушка, с которой ты столкнулся около кабинета психиатра. Еще бумаги твои вместе собирали. Помнишь?
 - А, да! Ну и как психиатр?
 - Да никак, вообще-то. Я не пошла к нему.
 - Да? Зря. Может, чем и помог бы… Хотя ладно! Тебя хоть как зовут-то?
 - Рут.
 - Рут? Отлично. Чем я могу помочь?
 - Ты на психологическом учишься?
 - Да. У тебя проблемы?
 - Меня преследуют сны.
…Это началось давно. Около года назад. В моих снах стал появляться образ Черного Человека. Мужчины, одетого во все черное, начиная от ботинок и заканчивая черным капюшоном. Сначала он был лишь призраком – появлялся как кусочек фона в цветных снах. А потом сны стали все темнее, а Черный Человек – все ближе. Он всегда стоял спиной, так, что я не могла видеть его лица. Он просто стоял, держа что-то в руках. Сначала, когда картинка во сне была размытой, было непонятно, что именно он держит, а потом, когда сон прояснился, я поняла, что Черный Человек держит тело. Кого именно было непонятно. Я стояла позади Черного Человека, но не могла подойти к нему ближе. Сначала не могла. А потом он сам повернулся ко мне. Единственное, что я заметила в его лице – глаза. Радужная оболочка цвета засохшей крови и глазное яблоко, пронизанное паутиной красных жилок. А потом я увидела человека в его руках. Это была девушка. Хрупкая, невысокая, стройная блондинка с перерезанным горлом. Моя подруга – Эн.
В ту ночь, когда я увидела этот сон, Эн умерла.
У нее остановилось сердце. Само по себе. Просто перестало качать кровь.
С Эн мы познакомились еще в первом семестре. Случайно мы обе поступили на один факультет. Она была активной, невысокой блондинкой. Плохо училась и обладала потрясающим голосом. Я – совсем другая: спокойна, темноволосая и высокая. Все время трачу на учебу и пою только в душе. Эн пела в университетской рок-группе. Именно это и спасало ее от регулярных завалов. Однажды я пришла на их репетицию, мы перекинулись с Эн парой слов. Через две недели мы стали лучшими подругами. Я помогала ей с учебой, она ввела меня в свою компанию. К сожалению, ее компания так и не стала моей. Но с Эн мы остались лучшими подругами. Вместе делали лабораторные, вместе сочиняли тексты песен для ее группы, вместе гуляли по мелким магазинчикам, продающим дешевые оккультные вещички. Эн считала, что они могут спасти меня от моих снов. Но ни один из этих дешевых крестиков не мог спасти Эн…
…Теперь я вижу ее во сне. По ее щекам текут кровавые слезы. Я подхожу и кладу руки на плечи Эн. Я физически ощущаю, что ее плечи холодны, как мрамор. Я наклоняюсь к ее лицу и не чувствую ее дыхания, зато я слышу ее слова:
 - Освободи меня, освободи…
А в ее глазах я не отражаюсь. В них – Черный Человек…
…Я посмотрела в окно. Белокурая девушка, стоящая спиной к кафе, вдруг повернулась. Эн. Я вздрогнула. Слишком сильно, чтобы это осталось незамеченным. Девушка рассмеялась и я поняла, что к Эн она не имеет ни малейшего отношения. Сэм положил свою руку на мою.
 - Все хорошо?
 - Да. Просто показалось.
Он несильно сжал мою руку.
 - Рут. Доверься мне.
 - Вряд ли психолог сможет помочь мне. Извини, - я встала, вырвала свою руку, - спасибо, что выслушал меня.
Я вышла на улицу. Недалеко стоял фонтан, переливающийся в лучах солнца всеми цветами радуги. Я подошла к нему, оперлась руками на бортик.
 - Спаси меня, - всхлипы падающей воды говорили голосом Эн, ее лицо, а не свое, я видела на водной глади.
Я отшатнулась, хватая руками воздух, не в силах сделать вдох. Оглянулась. Люди оборачивались. Медленно, как в воде. Медленно, невыносимо медленно, бежал ко мне Сэм. Глаза не закрылись, просто перестали видеть, тело обмякло, стало тяжелым, как свинец. Сознание отключилось…
 - Вызовите скорую! Вызовите скорую!
 - Она в порядке!
 - Она наркоманка! У нее передозировка!
Капли холодной воды, в беспорядке падающие на лицо, голоса, как из-под земли.
Я открыла глаза. Сначала – дымка, в которой плавают очертания предметов и людей. Потом я различила лицо женщины, брызгающей мне в лицо водой из фонтана.
 - Она очнулась, - женщина улыбнулась мне и исчезла из поля зрения. Я с трудом повернула голову. Сэм стоял спиной ко мне и, раскинув руки, увещевал прохожих:
 - Это не представление и здесь нет ничего, что могло бы заинтересовать вас. У вас у всех есть свои дела и вам лучше заняться ими.
Он повернулся ко мне с извиняющейся улыбкой на губах:
 - Вот к чему сводится работа психолога. Ты как?
 - Ничего, - я встала со скамейки, на которую, по всей видимости, перенес меня Сэм, и подошла к нему. Он внимательно посмотрел на меня.
 - Я думал то, о чем ты говорила, не так опасно… Может, прогуляемся?
Я кивнула.
Мы медленно шли по улице. Говорил, в основном, Сэм. Мне же оставалось только поддакивать.
 - Если этот мужик влез тебе в сон, значит, он эти сны может, например, контролировать. Кто может управлять снами?.. Черт, кроме Фредди Крюгера нечего в голову не лезет!
 - Это не Фредди Крюгер.
 - Это понятно. Слушай, чем увлекалась твоя подруга?
 - Она в рок-группе инрала… Еще оккультизм изучала.
 - Оккультизм? Это хорошо. Это может помочь.
 - Разве психология связана с оккультизмом?
 - Психология изучает взаимопонимание людей и их внутренний мир. Для этого подходят любые мелочи.
…Мы сидели на диване в моей маленькой гостиной. Я редко привожу в дом друзей, поэтому Сэм стал больше исключением, чем правилом. Маленькая квартирка: две комнаты и кухня осталась мне от бабушки, которой на этой земле уже нет. Родители живут далеко отсюда и друг от друга. Они развелись, когда мне было шестнадцать. Это стало для меня тяжелым ударом, поэтому я и выпросила отдельную квартиру. Они иногда высылают мне деньги, но я в них не так уж нуждаюсь. На мою стипендию вполне можно прожить. На все праздники я высылаю им открытки и обещаю приехать, но не приезжаю. Я не хочу слушать, как они будут во всем винить друг друга.
…На столе разложены оккультные книги. Семь или восемь штук. Сэм углубился в одну из них, еще одна лежит у меня на коленях. Мы просмотрели почти все, но ничего не нашли. Ничего, что могло бы натолкнуть нас на след.
…В оккультном магазинчике всегда много вещей и книг. Большинство из них абсолютно бесполезны. Продавщице лет сорок и она, по всей видимости, увлекается этими вещами чересчур серьезно. Если я прихожу в ее магазинчик одна, она, разумеется, разговаривает со мной. Но когда мы приходили туда вместе с Эн, я становилась для нее прозрачной.
Этой женщине не дашь сорок – слишком безмятежным выглядит ее лицо, когда она смотрит куда-то в пустоту. Волосы, лежащие на плечах, кажутся серебряными, но если присмотреться – она абсолютно седая. А глаза у нее ясные и какие-то бесцветные. Эн говорила, что продавщица отдала цвет своих волос и глаз как плату за знания. Но какие именно это были знания, я так и не уяснила.
Эта женщина проигнорировала присутствие Сэма, поэтому мне пришлось повторять его слова. Потом она выложила на прилавок книги и предложила не покупать их, а взять, за предоплату, на время.
И вот: раскрытая книга на коленях, глаза слипаются от усталости.
Сэм неожиданно поднял голову от книги:
 - Мы не там ищем.
 - Что?
 - Смотри сюда, Рут.
Он перевернул книгу вверх ногами и начал внимательно всматриваться. Я села рядом с ним, мельком взглянула на иллюстрацию.
Его глаза смотрели на меня со страницы книги. Там, где на картине были капли крови, оказались глаза Черного Человека. Я обшарила взглядом гравюру. Вот тонкое лезвие кинжала – искривленные в полуулыбке губы, вот складка плаща монаха – морщины на лбу, вот тонкие стебли сорной травы – волосы, падающие на лицо.
 - Нет.
Сэм взглянул на меня прищурившись.
 - Рут, ты видишь?
 - Да.
Он резко захлопнул книгу. Я вздохнула и откинулась на спинку дивана.
 - Что это, Сэм?
 - Эта книга называется «Дьявольский сонник». Сама по себе она – полный бред. Но, как в каждой подобной книге, в этой есть два-три правдивых кадра. Это – картинки-обманки, в которых под внешней простотой скрывается тайный смысл. Говорят, к ним сам Дьявол руку приложил, но в это мало верится. Увидеть их, правда, может только нечистый человек. Я, выходит, чист.
 - А я, значит, грязная…
 - Не совсем так. Просто тебя эта тьма коснулась, поэтому ты видишь.
 - И чем это мне поможет?
 - Ты же не могла сразиться с этим мужиком? Не могла к нему прикоснуться? Скорее всего, душа твоей подруги у него, если убьешь его – спасешь ее душу и себя спасешь от помешательства.
 - А если нет?
 - Если нет… Наверное – умрешь.
 - Откуда ты все это знаешь? Ты же психолог.
 - Религия – тоже часть психологии, а это – религия.
 - И что нам теперь делать?
 - Есть идея.
…Мы сидели в моей спальне. Я – на постели, Сэм – за столом. На полу и столе были расставлены свечи, которые он зажигал.
Днем мы вернули книги в оккультный магазинчик и купили «Дьявольский сонник». Женщина продавщица странно посмотрела на нас, сначала – на Сэма, потом на меня.
 - Это опасная книга, - проговорила она медленно, - она затрагивает те темы, о которых обычные люди знать не должны.
 - Мы не обычные люди, - воскликнул Сэм. Она проигнорировала его и посмотрела на меня.
 - Лучше вам не трогать это существо. Не вы его породили, не вам его и убивать.
 - Вам все равно, потому что не в ваши сны он проник и не вашу душу носит с собой.
Я развернулась и вышла из магазина. Спустя пятнадцать минут Сэм нагнал меня. В руках он держал несколько свечей.
 - Рут, давай зайдем в церковь.
 - Хочешь исповедаться?
 - Нет. Попросить спасти наши души.
…В церковь мы не попали. У самых ворот я отвернулась, почувствовав головокружение.
 - Проклята, - изумился Сэм.
Мы побродили по кладбищу до вечера и с наступлением темноты вернулись ко мне.
…Сэм зажег последнюю свечу, повернулся.
 - Придется пить снотворное. Иначе тебе не уснуть. Так. Еще пару маленьких наставлений: когда ты окажешься во сне, тебе покажется, что он сильнее тебя. Это не так. Помни – это твой сон. Твой. Если ты захочешь оружие, оно будет у тебя в руках, потому что ты сама все контролируешь.
 - Ты сможешь помочь мне?
 - Вряд ли. Ты не сможешь ни видеть, ни слышать меня. Просто помни, что я рядом.
 - Хорошо, - я кивнула. В душе было как-то противно и страшно. Черный Человек – не семилетний парень, а взрослый сильный мужчина. Даже физически он сильнее меня.
Я проглотила снотворное и легла. Оставалось только гадать, когда придет сон, каким он будет и чем закончится. Я закрыла глаза и увидела…
…Тьму. Вязкую, темную, падающую на плечи, как мантия. Тьма рассеялась медленно. Вокруг стал полумрак. Впереди, шагах в пятнадцати от меня, стоял, сгорбившись, Черный Человек. Я сделала шаг к нему. Он вдруг развернулся и взглянул на меня сузившимися глазами. Что-то прошептал. Сначала я не услышала его голоса, а потом порыв ветра с силой оттолкнул меня, прошипев:
 - Ты хочешь войны? Ты ее получишь.
Я вдохнула воздух и тихо проговорила:
 - Я не хочу войны. Я хочу победы.
Он вздрогнул, как будто мои слова ударили его.
 - Ты не можешь… - голос, как шорох падающих листьев.
 - Я здесь хозяйка! – звук получился громкий, как удар рельсов друг о друга.
 - Тогда начинай править, - вкрадчиво прошептал Черный Человек.
Я улыбнулась и прикрыла глаза. Вокруг вдруг загрохотало, будто взорвался огромный орган; сквозь опущенные ресницы я увидела, как все вокруг осветилось ярким светом, источника которого как такового не существовало – он был повсюду.
Я открыла глаза. Шахматная доска под ногами. Клетки из зеркал и синего, цвета неба, металла. Черный Человек стоял, выпрямившись, на другом конце этого импровизированного поля боя. До него было не больше десяти шагов.
 - Это – твой мир? – он говорил по-прежнему вкрадчиво, но за этой показной наглостью были слышны нотки страха, - посмотрим, - он вдруг улыбнулся, - как долго ты продержишься.
Он закинул голову и раскинул руки в стороны. Свет начал гаснуть. Медленно, нестерпимо медленно, как одно за другим погасают окна засыпающего дома.
Я чувствовала, что теряю силы. Закрыла глаза и сжала кулаки, пытаясь снова сконцентрироваться. Нет. Тот край доски, где стоял Черный Человек полностью погрузился во тьму. Страх, как волна расплавленного металла, захлестнул сердце. Человек улыбнулся и щелкнул пальцами. Я почувствовала, как каменеют ноги. Упала на колени. Он подошел. Я полулежала на полу. На щеках застыли льдинки слез. «Сэм» - билось в висках – «Помоги мне». Черный Человек нагнулся и слизнул слезы с моей щеки.
 - Яд.
Он вздрогнул и сплюнул на зеркальную клетку пола. Стекло зашипело и начало плавиться. Черный Человек улыбнулся и сделал несколько кошачьих шагов назад. Я встала. В голове – туман, сердце билось в висках.
 - Я сильнее, - процедила сквозь зубы, - уходи.
 - Если бы все было так просто, - он искренне хмыкнул, - если сможешь – прогони меня.
Я протянула руку ладонью вверх. Зажженная свеча, возникшая из ниоткуда, возникла над ней.
 - Это твоя жизнь. Когда она погаснет, ты умрешь.
Со свечи капала кровь. На мою руку, на шахматные клетки пола. И там, где она касалась моей кожи, оставались кровоточащие царапины.
Черный Человек вдруг шумно вдохнул воздух и сделал тяжелый шаг назад. На его щеках были кровавые слезы.
 - Нет, - не то стон, не то всхлип.
Он упал. Без стука, будто упал на пол кусок легкой, невесомой материи. Я подошла к нему, все еще держа свечу над рукой. Присела на колени. Он лежал, закинув голову, широко раскрыв глаза. Капюшон спал с его головы и волосы, абсолютно белые, с окровавленными концами, рассыпались по полу. Его глаза были двумя маленькими зеркалами. В них ничего не отражалось, даже моего лица, только пламя свечи. Тонкие руки в черных бархатных перчатках были напряжены, как в предсмертной агонии. Все его тело казалось каким-то смятым и изломанным, застывшим, как у человека со сломанным позвоночником.
Я встала с колен, последний раз внимательно посмотрела на него.
 - Прости.
Накрыла пламя рукой, и все погрузилось во тьму.

 - Очнись же, очнись! Черт возьми, Рут, очнись!
Голос, как из ниоткуда, как через слой воды. Кто-то трясет за плечи. Сильно. Я глубоко вдыхаю воздух и начинаю кричать. Только руки. Сильные, крепкие, обнимают меня. Невыносимо бьется сердце. Чьи-то руки гладят мои волосы, стирают слезы со щек.
 - Рут, слава Богу, ты жива, Рут…
Открываю глаза. Его лицо, удивленное, немного испуганное, с яркими блестящими глазами.
 - Сэм.
И больше ничего. Ни боли, ни страха. Только ветер. В голове, в сердце, где-то в самой глубине. Ветер, который не ищет ни начала, ни конца. Ветер…


СЭМЮЕЛЬ

Мы стояли под куполом пустой церкви. Свет из окон пробирался внутрь и засыпал на полу аккуратными квадратиками. Хотя было светло, в центре горели свечи. Я зажег новую свечу от другой, уже почти догоревшей, и поставил ее. Загадал простое:
 - Пусть все будет хорошо, хотя бы сейчас.
Я повернулся к Рут. Она стояла спиной ко мне перед иконой Христа, молитвенно сложив руки и слегка наклонив голову. Я залюбовался ее стройной фигурой. Из-за длинной темной джинсовой юбки Рут казалась еще стройнее чем прежде, и как-то мрачнее. На ее длинные черные волосы наброшен прозрачный платок, на запястье блестит золотой браслетик – мой подарок. По этой красивой строгой девушке нельзя сказать, что она пережила, но это можно увидеть в ее вечно грустных карих глазах.
С тех пор прошло уже больше полугода, а я все еще помню все, будто это произошло вчера.
…Мы сидели в ее спальне. Я зажигал расставленные на столе и полу свечи, Рут сидела на постели и с каждой зажженной свечой я мог разглядеть ее все лучше. Уже тогда она нравилась мне, но страх был сильнее всех других чувств. Я боялся за нее… и за себя. В первую очередь за то, что мне будет, если она умрет.
Последняя свеча зажжена, Рут смотрит на меня выжидающе.
- Придется пить снотворное. Иначе тебе не уснуть, - я посмотрел на нее. Какой уж раз за день! Отметил про себя, какая она измученная и продолжал, - так. Еще пару маленьких наставлений: когда ты окажешься во сне, тебе покажется, что он сильнее тебя. Это не так. Помни – это твой сон. Твой. Если ты захочешь оружие, оно будет у тебя в руках, потому что ты сама все контролируешь.
 - Ты сможешь помочь мне? – я почти физически ощутил ее страх.
 - Вряд ли. Ты не сможешь ни видеть, ни слышать меня. Просто помни, что я рядом.
 - Хорошо, - она кивнула, проглотила снотворное и легла на постель. Я все еще сидел на стуле у ее стола, рассеянно гладил пальцами корешок книги и не мог оторвать от Рут глаз.
Я подошел и сел рядом с ней на кровать, надеясь по ее лицу «увидеть» то, что будет происходить внутри нее. Сначала ее лицо было удивленным, даже испуганным, потом разгладилось, просветлело, хищная улыбка растеклась по губам. Она улыбнулась, обнажив сжатые зубы. Вдруг вздрогнула всем телом, как будто ее облили ледяной водой, руки сжались в кулаки. Ее тело ослабло, в нем уже не чувствовалось силы. Дыхание стало слабым, чуть слышным.
 - Рут?
По ее щекам потекли слезы. Она что-то прошептала, я наклонился к ней, чтобы услышать.
 - Сэм… помоги мне…
 - Рут, - я сжал ее руку, - Рут, я с тобой.
Ее лицо вдруг стало злым.
 - Я сильнее, - прошептала в полузабытьи. Я сжал ее руку. Несколько секунд ее лицо оставалось суровым, потом смягчилось, стало каким-то жалостливым.
 - Прости, - слетело с ее губ. Я отпустил ее руку.
Через несколько тошнотворно-длинных секунд Рут открыла глаза. Она вдруг вздрогнула всем телом, забилась в агонии как брошенная на берег рыба. Потом откинулась на подушку, глаза широко раскрылись, дыхание оборвалось.
Я впервые почувствовал страх. Настоящий страх. Страх, что она умрет. Я схватил ее за плечи и с силой встряхнул.
 - Очнись же, очнись! Черт возьми, Рут, очнись!
Она резко открыла глаза и закричала. Тем страшным криком, в котором смешались боль и счастье, жалось и удовлетворение, победа и поражение.
Я обнял ее, крепко прижал к себе, с упоением слушал, как неистово бьется ее сердце.
 - Рут, слава Богу, ты жива, Рут…
Она посмотрела на меня ясными, умными глазами, прошептала:
 - Сэм.
Мое имя, произнесенное с незабываемой тихой нежностью избавления…
Рут была безумной. Это можно было понять даже с первого взгляда. Но, увидев продавщицу в оккультном магазинчике, я понял, что по сравнению с ней Рут – просто гениальный ангел.
Женщина, слишком красивая, чтобы быть старухой и слишком седая, чтобы казаться молодой, смотрела на нас невидящими глазами.
 - Извините, не могли бы вы мне помочь? Мне нужны сонники.
Она даже не посмотрела в мою сторону, притворяясь, по всей видимости, глухой.
 - У вас есть сонники? – видя мою беспомощность, спросила Рут.
 - Конечно, - продавщица лучезарно улыбнулась, обнажив ряд фарфоровых зубов, и принесла штук пятнадцать толстенных книг.
 - Мне нужны только связанные с мистикой и темными силами.
Она снова не обратила внимание на мои слова.
 - Только связанные с Сатаной, - сказала Рут.
Из стопы книг исчезла примерно половина.
 - Вы можете не покупать их, - сообщила продавщица, - оставьте залог и возьмите на день.
 - Спасибо, - я выложил деньги, забрал книги и вышел. Она ничего не сказала, но я заметил, какой неприязнью блеснули ее глаза.
Рут пригласила меня к себе. Не хотела, чтобы мы занимались этим в моем общежитии. Я не ожидал такого от этой девушки, но ничего не оставалось, кроме как согласиться.
Квартирка у нее маленькая: две комнаты и кухня. Мы сидели в гостиной на диване, на маленький столик сложили книги. Искали хоть что-то, что натолкнуло бы на мысль.
Я листал книги, читал По-диагонали, просто выхватывая отдельные слова. В голове ничего не откладывалось. Я рассеяно взглянул на размещенную рядом гравюру и с трудом подавил вздох удивления. Мужчина в черном плаще, изображенный там, держал крест. Настоящий христианский крест. Это в Дьявольской-то книге! Я поднял голову и посмотрела на Рут.
 - Мы не там ищем.
 - Что? – кажется, это сильно шокировало ее.
 - Смотри сюда, Рут.
Я перевернул книгу и попытался что-то прочитать. Рут присела рядом, наклонилаьс, придерживая рукой волосы. Вдруг простонала:
- Нет.
Я внимательно посмотрел на нее.
- Рут, ты видишь?
 - Да.
Я захлопнул книгу, Рут откинулась на спинку дивана, слезливо простонала:
 - Что это, Сэм?
 - Эта книга называется «Дьявольский сонник». Сама по себе она – полный бред. Но, как в каждой подобной книге, в этой есть два-три правдивых кадра. Это – картинки-обманки, в которых под внешней простотой скрывается тайный смысл. Говорят, к ним сам Дьявол руку приложил, но в это мало верится. Увидеть их, правда, может только нечистый человек. Я, выходит, чист.
 - А я, значит, грязная…
 - Не совсем так. Просто тебя эта тьма коснулась, поэтому ты видишь.
 - И чем это мне поможет?
 - Ты же не могла сразиться с этим мужиком? Не могла к нему прикоснуться? Скорее всего, душа твоей подруги у него, если убьешь его – спасешь ее душу и себя спасешь от помешательства.
 - А если нет?
 - Если нет… Наверное – умрешь.
 - Откуда ты все это знаешь? Ты же психолог.
 - Религия – тоже часть психологии, а это – религия.
 - И что нам теперь делать?
 - Есть идея. Мы отдадим книги и я попробую поговорить с этой старухой. Сдается мне, она что-то знает. Пошли.
Мы вошли в оккультный магазинчик, я выложил книги на прилавок, потом Рут отдала деньги.
 - Это за «Дьявольский сонник».
Продавщица посмотрела на нас странно внимательно. Сначала на меня, потом на Рут. Вдруг сказала:
- Это опасная книга. Она затрагивает те темы, о которых обычные люди знать не должны.
 - Мы не обычные люди, - вырвалось у меня.
Старуха продолжала:
 - Лучше вам не трогать это существо. Не вы его породили, не вам его и убивать.
Рут вдруг вся напряглась. Глаза ее стали злыми:
 - Вам все равно, потому что не в ваши сны он проник и не вашу душу носит с собой.
Она развернулась и вышла из магазинчика, хлопнув дверью. Продавщица проводила ее взглядом, потом посмотрела на меня:
 - Лучше не ввязывайся в это дело, потому что это на самом деле опасно. Эта девчонка уже, считай, труп, а тебя еще можно спасти.
 - Я уже спасен. Десять свечей, пожалуйста.
Она подала свечи, снова внимательно посмотрела на меня.
 - Даже не думай проводить ритуал. У нее ничего не получиться, потому что она слабая.
 - Не вам судить об этом. Весь ритуал – сплошная показуха. А запугивания у вас не очень получаются. До свидания.
Я вышел, ощущая на своей спине ее испепеляющий взгляд.
Я догнал Рут и несколько минут просто шел рядом, восстанавливая дыхание. Потом, неожиданно для себя самого, предложил:
- Рут, давай зайдем в церковь.
 - Хочешь исповедаться? – сострила она.
 - Нет. Попросить спасти наши души.
До церкви мы дошли в гробовом молчании. Не хотелось говорить, да и мыслей никаких в голове тоже не было. Около церковных ворот Рут вдруг отвернулась, закрыв лицо руками.
 - Проклята, - я был изумлен, просто шокирован. Этот демон, что проник в ее мозг, действительно подчиняет ее себе.
 - Рут, ты как? Может, по кладбищу погуляем?
Кладбище было замечательное. Все могилки огорожены, цветочки на каменных плитах, дорожки обильно припорошены опавшими лепестками. Такое кладбище не навевает тягостные мысли, а освежает черноту в душе, если такая имеет место.
Рут молчала, потом вдруг взяла меня под руку, спросила, смотря под ноги:
 - Я ничего о тебе не знаю, может…
 - Я родился недалеко отсюда в таком маленьком и таком паршивом городке, что лучше даже не вспоминать его названия. Мне двадцать лет. Не так давно исполнилось. Родители отправили сюда учиться. Живу в общежитии, хорошо, что стипендию платят…
 - Понятно…
 - Ты, наверное, не это хотела услышать?
 - Знаешь, я из тех людей, кто умеет слушать. У тебя, может, много всего в душе накопилось, и тебе некому это рассказать.
 - А тебя не напрягают чужие проблемы?
 - Нет. Да и тебе от этого легче станет. Да?
 - Ну, да.
 - Тогда рассказывай.
 - Я десять лет проучился в тупой школе, где все друг друга ненавидели. Играл в местной панк-группе. Отращивал волосы, сочинял социальные тексты. А нас на первом концерте закидали бутылками из-под пива. Очень неприятно.
Я запнулся и чуть не упал. Она стояла рядом, пока я перевязывал шнурки, потом спросила:
 - Это не все, ведь так? А после концерта?..
 - Парень-вокалист пытался повеситься. Для него этот концерт действительно много значил, - я взглянул на нее краем глаза, Рут шла молча, опустив взгляд в землю, - мы вытащили его из петли, домой отправили… Через две недели его семья уехала из города… Я тогда еще не понял, как он был счастлив, уезжая.
 - Сам ты по какой причине уехал?
Мне не хотелось говорить, не хотелось глубоко копаться в себе, поэтому ответил просто:
 - Не любили меня там, умным больно считали. А еще друг у меня умер, лучший…
 - Прости, - Рут выглядела удивленной, даже испуганной. Она положила руку мне на плечо и повернула к себе лицом:
 - Прости, ладно? Я не хотела развивать эту тему… мог бы и не говорить…
Ей явно было очень неловко.
 - Да ладно, чего уж там. Пошли домой, темнеет.
…Удивительно, как я смог все рассказать плохо знакомой девушке… Как говорят многие – это аура, которая исходит от человека. Если вам есть, что сказать друг другу, аура сведет вас.
Еще странно, насколько Рут замкнута. О ней почти ничего неизвестно не только мне, но даже ее сокурсникам…
Хотя она всегда была скрытной…
Если не считать телефонный разговор, то нормально пообщаться мы смогли в кафе. Точнее просто сидели друг против друга. Она опускала глаза и комкала салфетку, я смотрел ей в лицо, пытаясь понять насколько все серьезно. Рут отвернулась, посмотрела в окно, сильно вздрогнула. Не знаю, что она увидела там, но я, желая поддержать, накрыл ее руку своей.
 - Все хорошо?
- Да. Просто показалось.
Я сильнее сжал ее руку. Я понимал, что она чего-то не договаривает и хотел знать, что именно.
 - Рут. Доверься мне.
 - Вряд ли психолог сможет помочь мне. Извини.
Она встала, резко убрала свою руку из-под моей, оцарапав мне ладонь своим кольцом.
 - Спасибо, что выслушал меня.
Рут вышла. Я умолял себя не спешить и не мог. Выскочив на улицу я сразу наткнулся на нее взглядом. Она стояла спиной к фонтану с выражением удивления и отчаяния на лице, а из ее глаз сочился страх… Я не мог стоять – бросился к ней. Она упала на асфальт. Я в несколько прыжков покрыл несколько метров, разделявшие нас, и упал перед ней на колени. Пощупал пульс. Рут была в обмороке, но она была жива.
Я перенес ее на скамейку рядом с фонтаном. Какая-то добрая женщина побрызгала ей водой в лицо. На мои же плечи легла более тяжелая ноша – разогнать праздношатающихся. Способности психолога помогали плохо, видимо, не для этих целей готовят психологов. Когда я повернулся к Рут она уже открыла глаза и рассматривала меня.
 - Ты как? – ничего умнее я придумать не мог.
 - Ничего, - она улыбнулась в ответ, и это уже было приятно.
…Наверное это был единственный раз, когда она так безоружно и обезоруживающе улыбнулась. Даже когда я впервые увидел ее, она не улыбалась мне…
Мы столкнулись у кабинета психиатра. Этот старик настолько болен, что чужие проблемы волнуют его так же сильно, как шампунь – лысого. Я проходил у него практику, которая сводилась к конспектированию его бесед с посетителями. Выйдя из кабинета после очередной «практики» я и столкнулся с Рут. Двадцать пять листов конспекта вывались из моих рук прямо на пол. В тайне я надеялся, что туда же свалиться и невнимательная девушка, но этого не случилось. Я взглянул в ее нервно бегающие карие глаза и почувствовал какую-то скользкую жалость. Она как-то беспомощно извинялась, потом присела на колени и начала собирать мои бумаги. И только тогда, когда я смотрел на нее, ползающую по полу, я понял насколько она красива. Я присел рядом и стал складывать конспекты по порядку. Она на меня даже не смотрела. Наверное, ей даже в голову не пришло, что она заинтересовала меня. Я начал сам:
 - Раз уж нас судьба свела, может, познакомимся? Меня Сэмюель зовут. Сэм, для друзей. Я тут недалеко учусь. Ты к психиатру? Лучше не ходи к нему – он полный псих. Я у него практику прохожу и могу с уверенностью сказать – он выжил из ума и уже никому не может помочь. Даже себе. А психологическая помощь ему точно не помешает. Не веришь?
Она протянула мне последние листки и ничего не сказала.
 - Ты расстроенной выглядишь. Проблемы?
Она молча встала. Боясь упустить свой последний шанс я вырвал листок из блокнота, написал на нем номер своего телефона и протянул ей. Хотел сказать что-нибудь ободряющее и не нашел слов. Ограничился простым:
 - Если захочешь поговорить – позвони. Может, я и смогу помочь.
Ушел. Я не думал, что она позвонит – жутко она выглядела тогда. Но вечером в комнате раздался звонок. Я валялся на койке и, от нечего делать, вправлял мозги висящему на противоположной стене плакату Оззи Осборна. Закончив «сеанс» словами: «Никаких концертов в последующие полгода, сильнодействующие транквилизаторы и полный покой», я взял трубку.
 - Да, я слушаю, - подражая неизвестному психиатру, я сделал голос тверже.
На том конце провода кто-то мучительно пытался начать разговор, потом, наконец, раздался женский голос:
 - Привет. Это та девушка, с которой ты столкнулся около кабинета психиатра. Еще бумаги твои вместе собирали. Помнишь?
О да! Эту красавицу не забудешь!
Ее история повергла меня в глубокий шок, потому что я не верил, что это может случиться снова. Да, снова…
Сейчас мне двадцать, я не солгал. А когда мне было семнадцать я жил в маленьком, всеми забытом городке, название которого так и стоит у меня в памяти, только я не знаю, как правильно произносить его. Я чувствовал себя белой вороной в стае вонючих стервятников. Правда, таким вороном я был не один. Их было четверо и они брякали на гитаре во дворе рядом с моим домом, стучали по ржавым ведрам не менее ржавыми лыжными палками и ставили ирокезы клеем «Момент». Они орали на всю улицу мастерски сформированные ругательства и мыли машины за символическую плату.
Я вовремя сообразил, что они отличная компания для самоутверждения. За вечер сочинил пару песен, где фраза «Я ненавижу этот город» была размазана на три куплета. Они клюнули. Они приняли меня в свою команду и сделали своим. Они научили меня играть на сломанной гитаре, ставить ирокез без расчески и зеркала и рисовать татуировки крышками от консервных банок. За этот месяц мы вымыли машину директору школы, за омлет с колбасой починили моей соседке холодильник и скрестили кота моей матери с пробегавшей мимо дворняжкой. Помимо этих жизненно необходимых вещей мы писали песни и учились играть. Первый концерт решили совместить с общегородским праздником, приуроченным ко дню убийства Джона Ф. Кеннеди. Сцену сколотили сами из досок снесенного дома. Но первый блин оказался комом. Мы были слишком живыми, слишком злыми и яркими для этого опустившегося города. Я играл на сломанной гитаре моего отца, на припеве, как и все, подпевал солисту. Вокалист, Петух, с высоким, выкрашенным красной краской ирокезом, носился по сцене, воя что-то в микрофон. Техника была плохая, но его голос, яркий гребень и ни с чем не сравнимые проклепанные тряпки все компенсировали.
…А нас закидали бутылками. Что еще сказать? Ничего они не говорили, просто кидались. А потом смеялись в тысячу голосов, пока мы, бессильно ругаясь и смахивая выступавшие слезы, таскали со сцены дорогую, по нашим меркам, аппаратуру.
Для меня и Оливера, нашего барабанщика, это не стало тяжелым ударом: «Ну закидали, подумаешь». Но зайдя в уборную мы поняли, что так было не для всех. Ноги Вокалиста находились в паре сантиметров от пола, а его шею соединял с крюком в потолке кожаный ремень, подозрительно напоминавший мой пояс. Петух повесился.
Что нам было делать, двум семнадцатилетним парням? Подумав несколько секунд Оливер залез мне на спину и карманным ножом перерезал ремень – удавку. Петух упал всем своим шестидесятикилограммовым весом прямо на меня. Оливер, проявив чудеса сообразительности, перерезал ремень там, где он опутывал шею парня. Вокалист был еще жив…
…А потом белая палата, скрытые улыбки персонала, когда их взгляд натыкался на ярко-красный ирокез. А еще – изможденные руки его усталой, мучающейся от бессонницы матери и широкие плечи его отца – школьного механика.
А через две недели они уехали. Собрали все свое бедняцкое имущество в старый фургон. Петух, побритый налысо, в потрепанной джинсовой куртке смущенно что-то бормотал, то ли оправдываясь перед нами, то ли ободряя. Потом обнял каждого, звонко, как Воланд, хлопнул рукой по спине. Уехал.
А я даже не помню, как его звали. Его прозвища: Солист, Вокалист, Петух – вот они, все перед глазами. А имя? То ли Веланд, то ли Велькон… Оно стерлось из памяти, как стираются написанные палкой на песке слова. Исчезло, как все ненужное, потерявшее всякий смысл…
В ночь его отъезда я впервые увидел этот сон. Человек, одетый в черное стоял спиной ко мне. Сначала я подумал, что это Петух, просто осадочные воспоминания о нем. Но это было не так. Сон повторялся снова и снова, даже когда память о вокалисте уже стерлась.
Мы все еще собирались вместе, мыли машины, чинили сломанные электроприборы и проводили опыты по скрещиванию бездомных зверушек, но мы больше не играли. Это была запретная тема, наша плата городу. Мы скучали по Петуху, по его красному ирокезу, по хрипловатому голосу, по тем веселым временам, которые ассоциировались именно с ним. Когда, распивая одну бутылку пива на пятерых, я мог ощутить вкус Вокалиста. Эти времена прошли, и все окунулось в безрадостный серый туман.
Мы с Оливером частенько гуляли вместе. Стреляли по пивным банкам шарикоподшипниками из рогаток и играли в карты с барменом из паба. Если проигрывали – мыли полы в пабе, выигрывали – получали пиво. Все цивилизовано.
…А меня преследовали сны. Человек в черном стоял спиной ко мне, держа что-то в руках. А все тянул к нему руку, мечтая об одном: схватить его за плечо и развернуть к себе лицом.
…За окном была гроза, точнее, какое-то подобие грозы. Тучи, фиолетовые, мокрые, как вымоченная в чернилах вата, были насажены на верхушки деревьев и сталкиваясь грохотали как железные ведра. На землю сыпались молнии. Ветер подбирал с улиц всякий хлам и швырял в мои окна. Я ждал, что он поднимет соседскую кошку, но ветру, по всей видимости, это было не под силу.
Неожиданно дверь в мою комнату раскрылась. Я удивленно оглянулся через плечо. На пороге стояла мама, и молнии отражались в ее поблескивающих глазах.
Обычно она не входила в мою комнату. Отчасти, потому что была занята своими делами, отчасти, потому что внимала надписи на двери: «Не вламываться».
 - Сэм, ложись спать, - ее голос был усталым и каким-то безразличным. Я послушно снял рубашку и бросил на стул, взялся за ремень брюк и выжидающе взглянул на мать. Она погладила взглядом мои обнаженные плечи и молча вышла. Я оставил брюки на полу и юркнул под одеяло. Через несколько минут тело облепила приятная нега, и шум бьющегося в окна песка перестал нервировать меня. Я спал.
Черная как сажа тьма немного рассеялась, и я снова увидел привычную спину Черного Человека. Он стоял совсем близко, шагах в трех от меня. Я протянул руку, но Черный Человек вдруг сам повернул голову. Я увидел его профиль: высокий лоб, острый нос с чуть заметной горбинкой, тонкие губы, белые волосы, чуть выбивающиеся из-под капюшона. Но больше всего меня поразили его глаза: глазное яблоко было исписано жилками, как иероглифами, зрачок – красный, как кровь, еще не засохшая, но уже холодная, вязкая. Человек развернулся ко мне, и теперь я мог увидеть то, что лежало у него на руках. Это был человек. Оливер.
Я вскочил на постели, почувствовал, как соленый пот течет по лбу. Кое-как натянул брюки и джемпер и бросился в коридор. Шнурки на ботинках не завязывались, потому что у меня дрожали пальцы. Вышедшая на шум мама застыла в дверном проеме, спросила тихо и испуганно:
 - Что случилось?
Наверное, мой взгляд был умоляющим, потому что она только вздохнула и бросила мне куртку. Я накинул ее на плечи и выбежал из квартиры.
…Асфальт был черный от дождя, и мелкие холодные капли еще срывались с помутневшего неба. Ветер рвал листву, но не рьяно, как перед грозой, а лениво, как будто это был его обязанностью. Я бежал к дому Оливера. Дом, в котором он жил, был черный, как будто обугленный и принадлежал, по слухам, старушке-ведьме. Семья Оливера купила пару комнат, когда приехала в этот городок. Я подбежал к дому и вынужден был согнуться пополам: жутко кололо в боку и сердце выскакивало из груди, ломая ребра.
Дом не спал, по крайней мере комнаты, где жила семья Оливера. Около дома слабо белела машина скорой помощи. Входная дверь была открыта и я ворвался внутрь, прыгая через ступени, ворвался на второй этаж и остановился перед комнатой Оливера.
В комнате горел свет. Вещи, разбросанные в беспорядке на полу, были сдвинуты к углам, освобождая проход. Мать Оливера сидела в кресле, смотря в никуда окаменевшими глазами. Человек в белом халате стоял рядом с ее креслом, и что-то говорил высокому худому человеку с невыносимо усталым лицом – отцу Оливера. В комнате толпились соседи, которые, заметив меня, отошли в сторону. Я вошел внутрь. В глубине комнаты стояла кровать, на ней лежал Оливер. Казалось, что он просто спит. Закрытые глаза, легкая полуулыбка на губах, растрепанный ирокез. Но его лицо было белым, застывшим. Нос заострился, румянец стерся со щек, а грудная клетка не понималась в такт дыханию.
 - Что с ним? – в тихой комнате мой вопрос прозвучал как гром среди ясного неба. Отец Оливера вдруг отвернулся и молча вышел из комнаты. Врач в белом халате укоризненно посмотрел на меня, потом пояснил:
 - У мальчика остановилось сердце. Когда мы приехали, он был уже мертв. Так что никто не виноват. А ты, собственно говоря, кто?
Я почти ничего не услышал, только три слова: «остановилось сердце» и «мертв». Из глаз потекли слезы, сами по себе, как капли воды из наклоненного стакана. Я прислонился спиной к стене и медленно сполз на пол. Не хватало воздуха, и в сердце была противная пустота. И как-то не укладывалось в голове, что Оливер – умер.
 - Эй, у парня истерика!
Кто это крикнул, я не понял, только почувствовал, как в руку впилась игла, и горячая жидкость проникла внутрь.
 - Отвезите его домой…
…Стало темно, будто весь свет в комнате погас. Я стоял один во тьме, когда услышал шепот, тихий, как шорох падающих листьев:
 - Помоги мне.
 - Кто ты?..
Тьма вздрогнула, будто испугавшись моего голоса. Свет, взявшийся ниоткуда, позволил мне увидеть человека, стоящего в нескольких шагах от меня. Он поднял голову. Оливер. Он выглядел, как кукла: серое лицо, заостренные черты, руки висят вдоль тела. По его щекам текли слезы. Сначала я думал, что это слезы, а потом понял, что это кровь. Пурпурные дорожки.
 - Оливер! – я сделал шаг вперед.
Позади Оливера из ниоткуда материализовался Черный Человек. Его властная рука легла на плечо мертвого юноши.
 - Он мой, - Черный Человек неприятно осклабился.
 - Кто ты?
 - Изгнанник. Проклятый.
 - Кем?
Черный Человек нервно рассмеялся.
 - Это не важно. Важно то, что сейчас происходит.
 - Зачем тебе Оливер?
 - Мне? Незачем. Это мое проклятье: я убиваю.
 - Ты убил его?
 - Его убил ты.
Я вздрогнул. Цепкий взгляд Черного Человека уловил это.
 - Ты любил его. Поэтому он умер. Из-за тебя. Но вы будете квиты: из-за него умрешь ты.
 - Так предрешено?
 - Ты можешь все изменить.
 - Как?
 - Ты хозяин этого сна. И мы оба играем по твоим правилам.
Я на секунду прикрыл глаза, обдумывая слова Черного Человека. Потом заговорил. Я очень старался, чтобы мой голос не дрожал.
 - Если мы играем по моим правилам, то я хочу свободы. Я знаю, что ничего просто так не дается. Поэтому я предлагаю сражение. Если я одержу победу – ты отпустишь и Оливера и меня, если победишь ты – то мы оба твои.
Черный Человек молча отодвинул Оливера в сторону и достал меч. Я опустил правую руку и почувствовал, как разум вложил в нее клинок. Я поднял оружие на уровень глаз. Я почувствовал себя Нео, к которому неожиданно пришло знание. Я умел сражаться. Мы скрестили оружие. Черный Человек оттолкнул меня, сделал легкий выпад. Я вздрогнул, с каким-то опозданием увидел, как рвется разрезанная рубашка на предплечье. Я снова взмахнул мечом, противник легко отразил мой выпад, сделал шаг вперед. Он наседал на меня, вытеснял в какую-то неизвестную, невидимую глубь. Наши мечи снова скрестились, и я все сильнее чувствовал, как Черный Человек порывисто дышит, пытаясь выбить оружие из моих рук. Я крепче сжал меч. Даже не пытаясь оценить силы, ни свои, ни противника, я резко рванул рукой. Сначала по направлению к себе, потом – резко в сторону проклятого. Его меч с грохотом упал на пол и был поглощен им, как болотом. Я поднял глаза на Черного Человека и сильнее сжал эфес своего меча. Противник медленно пятился. Ноги его, по-видимому, не слушались: он балансировал то на одной, то на другой ноге перед тем, как встать на землю. Руками в черных перчатках Человек цеплялся за шею, пытаясь расстегнуть пряжку тяжелого плаща. Капюшон спал с его головы, а лицо стало таким белым, что по цвету сливалось с волосами. Наконец раздался сухой щелчок, и плащ с мягким шорохом упал на землю. Пятясь, Черный Человек запнулся за него и тоже упал. Я подошел ближе и только теперь заметил на горле противника тонкую ножевую рану. Выходит, я все-таки полоснул его мечом! Взгляд Черного Человека на секунду стал осмысленным, он протянул ко мне руку, будто ожидая помощи, и прошептал:
 - Добей…
Я поднял меч, направил его туда, где у человека, по идее, должно находится сердце и, закрыв глаза, всей тяжестью опустился на эфес. Раздался звук разрываемой материи, потом меч зачавкал, проникая в плоть. Черный Человек закричал. Его крик превратился в стон, потом оборвался. Исходящий ниоткуда свет начал меркнуть. Все вокруг погрузилось во тьму…
Я открыл глаза. Мама сидела рядом с моей постелью, сложив руки на коленях. Заметив, что я проснулся, она озабоченно потрогала мой лоб и пожала плечами.
 - С добрым утром, мам, - я видел, что за окном еще темно. Просто хотел пошутить. Но она не улыбнулась, только устало вздохнула.
 - Мам, я в порядке. Если тебя что-то волнует, скажи сейчас.
 - Меня волнуют врачи, которые вкалывают ребенку непонятно какую дозу успокоительного! – она резко встала. Небольшая табуреточка, на которой сидела мама, угрожающе закачалась, но все же не упала.
 - Да ладно, мам, я ведь жив.
 - Жив.
…На самом деле меня трудно было назвать живым, потому что мой мир разваливался у меня на глазах. Мир, построенный Петухом и Оливером начал ломаться, как только они исчезли. Я все сильнее понимал, что с двумя оставшимися рокерами у нас ничего не получится. Что пора оставить эту полосу жизни и вступить в новую. Мы стали старше и у каждого из нас – свой путь. Мы распечатали пять копий нашей общей фотографии. Той самой, где мы все вместе, когда Оливер и Петух еще были с нами, стоим на сломанной деревянной сцене, по-детски улыбаясь. Каждый из нас троих получил по фотографии, ту, что должна была принадлежать Оливеру, мы закопали на кладбище, на его могиле. А потом долго стояли рядом. Просто стояли. Мы не общались с ним – это было бесполезно, но не мог услышать нас. Мы просто думали каждый о своем, и смотрели на аккуратную кучку земли, которая когда-нибудь примет и нас. Фотографию, предназначенную для Петуха мы закопали глубоко в земле на том самом месте, где мы впервые репетировали вместе. На ее обратной стороне было написано: «Если ты вернешься, ты обязательно найдешь это и все вспомнишь». Но мы знали – он никогда не вернется.
Вокалист был символом того времени. Когда его не стало, все начало рушиться. Оно и так рухнуло бы – это был просто вопрос времени.
Мои друзья остались в городе работать, в городе остались и мои родители. А я уехал. Даже не зная, куда и зачем. Я просто устал.
Мне не жалко было уезжать, потому что я знал – в моем городе я просто умру. Меня ждал целый мир, и я не жалел о том что приносил в жертву будущему. Никогда не жалел.
Маленький городок остался позади и в окно автобуса я видел удаляющийся столб с деревяшкой, на которой было нацарапано название моего прошлого. Я воспринял это как должное. Я обещал родителям, что приеду, когда начну скучать, но я был почти уверен, что мне никогда больше не захочется увидеть эти заплеванные подворотни и рыжие кирпичи домов.
Общежитие, психологический институт, стипендия. Новый мир, о котором я раньше мог только мечтать стал явью. Из памяти изглаживались события той ночи, когда я стал убийцей.
И тут в моей жизни появилась Рут. Первый человек, на которого мне было не наплевать, за которого я действительно боялся.
И когда после той жуткой ночи в ее спальне с зажженными свечами она бросилась мне на шею, я понял, что все позади. Я слышал биение ее сердца, и мне было все равно, что принесет нам завтрашний день. Потому что я знал – каким бы он ни был, мы проживем его вместе.
Церковь. Огромные иконы, изображающие одухотворенные лики святых, свечи, запах ладана и парафина, шепот молитвы, оседающий, как роса, на предметах. Чувство защищенности и искренности. Понимания и чистоты. Незыблемая основа мироздания. Навеки. Аминь.
 

ЧЕРНЫЙ ЧЕЛОВЕК

«Проклятый!» Сотни раз мне кричали это в спину на узеньких улочках маленьких, невидимых на картах городов. «Проклятый» - смеялись мне в лицо священники, отказываясь слушать мою исповедь. «Проклятый» - приговор, который выжгли на моей спине каленым железом.
Да, я проклятый, но я стал им не по своей вине. Возможно, узнав мою историю, вы сможете оправдать меня.
Я не граф и не князь. Я – сын рыцаря, так и не ставший достойным продолжателем рода отца. Сейчас, по прошествии стольких лет, понятие национальность стерлось для меня, но я еще помню, что был рожден в Румынии. Для многих эта страна ассоциируется с графом Дракулой, для меня же это страна, где могила моего отца заросла травой и где так и не ожила земля, отравленная кровью турок.
Мой отец был рыцарем в армии графа Дракулы. Моя мать – одна из княгинь среднего достатка. По семейной легенде она была единственной женщиной в своем роде, кто вышел замуж по любви. Слуги говорили, что это принесет нам беду. Так оно и случилось.
В войне с турками в 1461 году мой отец был убит. С его смертью рухнули те хрупкие мосты, что связывали нашу семью с семьями остальных рыцарей. Мы были всеми любимы и уважаемы. Больше нас не за что было любить и уважать. И нас не любили…
Мать стала затворницей. Она часами сидела у окна в своей полутемной комнатке, будто ждала кого-то. Может быть, она надеялась, что отец вернется и, как прежде, споет ей о любви и слезах роз… Она, как и я, знала, что этого никогда не случиться.
Я редко бывал в родном замке. Чаще всего я бродил по лесам, шатался около замка Дракулы или, сидя у реки, читал книги о походах армии Дракулы. Я мечтал найти в этих книгах имя отца, но так и не нашел.
Соседи не любили нас. Меня, за то, что я не стал рыцарем. Маму, за то, что завидовали ее красоте. По Румынии ползли грязные слухи о графе Дракуле, но они не интересовали меня. По нашему замку ползли другие слухи. Одно слово было у всех на устах и служанки стыдливо опускали головы, когда я заставал их шепчущимися. А слово повисало в воздухе, как туман. «Ведьма».
Я не знаю, кто придумал заподозрить в этом мою мать, но понимал, что ничем хорошим это кончится не может. Наверное, все было предугадано свыше: и любовь княгини и рыцаря, и его смерть, и то, что случилось потом с ней…
Я быстро привык к взглядам украдкой и словам «сын ведьмы», которые преследовали меня. Никто не смел сказать это вслух мне в лицо, но даже в шорохе ветра я слышал эти слова.
Мама все так же сидела у окна. Только она ужасно изменилась за это время. Выцвели яркие синие глаза и пунцовые губы стали бледными. В темные каштановые волосы прокралась седина, морщины исполосовали прекрасное лицо и тонкие изящные руки. Но даже настолько состарившись она все еще была прекрасна.
Я помню тот день. Он еще с утра приторно пах смертью. И люди на улицах говорили о смерти. Гуляя среди них я понял, что задумал город.
Я вернулся в замок, почти взбежал по лестнице и ворвался в комнату матери. Она все так же сидела у окна, даже, казалось, не заметив меня. Я вдруг оробел и вместо крика с моих губ слетел только шепот:
 - Мама, что нам делать?
Я ожидал увидеть безумные блестящие глаза, но то, что я увидел, испугало меня сильнее, чем безумие. Ее глаза не были безумны, они были пусты.
 - Ничего.
 - Мама, - я не смог выдавить из себя ни слова больше. Просто подошел и присел на колени рядом с ее креслом. Спросил тихо, будто боясь потревожить кого-то:
 - Ты знаешь?
 - И у стен есть уши, - и морщины еще глубже залегли в углах ее бледных губ.
 - Что же нам делать, мама?
 - Ждать, - она погладила мою голову. Я сжал руками ее тонкую, изящную руку, поцеловал пальцы с хрупкими прозрачными ногтями.
 - Мама…
 - А вот и они. Уходи.
 - Нет! – я поднял глаза. Она снова грустно улыбнулась.
 - Уходи. Они не убьют тебя, потому что ты невиновен.
 - Нет! – я вскочил, сорвал висевший на стене меч и, в порыве злости, разрубил воздух, - я буду драться. Драться за тебя! До последней капли крови. И если…
Она встала, прикоснулась пальцем к моим губам, призывая молчать.
 - Ты не представляешь, как долго я ждала смерти, как долго молила о ней… Я не хочу, чтобы ты умирал. Уходи.
 - Нет, - я понимал, что мне не хватит сил переубедить ее, - я люблю тебя, мама.
Она поцеловала меня в висок сухими, холодными губами, порывисто обняла и легонько подтолкнула к двери.
 - Уходи, - как вздох, последний, предсмертный вздох.
Я никогда не прощу себе, что ушел тогда! Даже сейчас, по прошествии стольких лет, я не могу себе этого простить…
…Я выскочил и спрятался в комнатке, примыкавшей к комнате матери. Почти сразу услышал голоса: одна из служанок матери вела за собой притихшую толпу. Я услышал, как распахнулась дверь, и служанка пронзительно закричала:
 - Вот ведьма!
Потом раздался мужской голос:
 - Именем Господа нашего вы обвиняетесь в сотрудничестве с темными силами и в колдовстве.
 - Это – ваш приговор? – я почувствовал усмешку в голосе матери. Я был почти уверен, что она подняла на говорившего свои побледневшие глаза и в этих глазах нет того чувства, которое они так мечтали увидеть – страха.
 - Да, это наш приговор. Именем Господа…
 - Вами правит не Господь.
 - Но и не Сатана, как тобой! – снова провизжала служанка.
 - Тогда говорить: «Именем графа Дракулы» или назовите ваше имя и подпишитесь под приговором, - спокойно проговорила мама, - Господь к моей смерти непричастен.
В комнате воцарило молчание. Видимо, пришедшие обдумывали сложившуюся ситуацию. Наконец, обвинитель заговорил снова:
 - Дракула тоже непричастен к этому приговору. Я объявляю вам приговор: «Вы будете казнены через сожжение на костре. Именем рыцаря Иссарского». Моим именем, - уже тише проговорил он.
У меня сжалось сердце. Род Иссарских был великим родом и, исходя из прочитанных мною книг, всегда покровительствовал роду моего отца.
Шум в соседней комнате увеличился. Визг служанки достиг пика, а потом вдруг оборвался, прерванный голосом матери:
 - Если вы боитесь, что я убегу – свяжите мне руки. Мне все равно, как я дойду до костра.
Шум снова усилился, потом стих. Раздался топот сотни ног, шелест платьев. Этот шум ворвался в коридор и медленно направился прочь, отражаясь от стен тысячекратным эхом.
Я справился с собой и выбежал из замка через черный ход. Я бежал окрестными дворами к главной площади. Я знал, что именно там обычно проходят казни. Я не ошибся. На площади был сооружен своего рода алтарь: копна сена и сухих веток с врытым в землю столбом в центре. Рыцарь Иссарский и еще один мужчина подвели маму к столбу и прислонили к нему спиной. Иссарский наклонился, укладывая сухие ветки к ее ногам, другой мужчина привязывал ее к столбу. Я уже не мог этого вынести. Смотря через головы собравшейся толпы я встретился с глазами матери. В них горело сумасшествие.
Я знал, что мне надо уходить, но уже в следующую секунду понял, что опоздал: чья-то тяжелая рука легла на мое плечо. Я заставил себя не оборачиваться, чтобы не доставлять этому человеку удовольствия видеть мое испуганное лицо. Он выволок меня из толпы и бросил на колени перед материнской плахой.
 - Это – сын ведьмы.
И в эту секунду мама начала хохотать. Это был смех поистине сумасшедшего человека, которому уже нечего терять. Она закинула голову, и я с ужасом смотрел, как пляшет кадык на ее белоснежной шее.
 - Поджигай! – испуганно закричал рыцарь Иссарский и тот, что связывал мою мать, коснулся факелом сухого сена.
Все вмиг вспыхнуло, пламя заслонило фигуру женщины. Потом загорелось ее платье, волосы. А она продолжала смеяться, но в этом смехе я различил нотки мольбы. Я не мог больше сидеть без дела. Понимая всю бессмысленность своего поступка, я бросился к костру.
 - Мама!
Иссарский сильной рукой оттолкнул меня, и я упал на спину, не добежав до костра нескольких шагов. Толпа сомкнулась вокруг меня. Равнодушно насмехаясь, они избивали меня. Тоже равнодушно. А я лежал, сжав зубы, пряча лицо в исцарапанных руках и моля только об одном – не сорваться, не расплакаться прямо перед ними.
 - Только не убивайте его, - вдруг спокойно сказал тот, что связывал мою мать.
Толпа послушно расступилась, я с трудом сел на земле. Этот человек подошел ко мне, достал маленький стилет. Я не помню его лица, помню только, как отражался отблеск костра на стилете и как тянулся по земле тяжелый черный плащ, в который человек был укутан. Он подсел на корточки рядом со мной и тихо прошептал:
 - Жаль, я не могу, не имею права убить тебя. Твой отец лишил меня всего: дома, семьи. Ему уже отомстили… до меня. Мне не за что мстить тебе, поэтому я не убью тебя. Но я не хочу, чтобы ты мог узнать меня в толпе.
С этими словами он выколол мне глаза…
Я помню, что когда очнулся, все звуки уже стихли. Даже огонь перестал шуметь, пожирая плоть…
Чьи-то руки подняли меня на ноги, голос Иссарского приказал:
 - Уведите его из города. Его здесь не вытерпят.
Кто-то взял меня под руку, повел. Когда я почувствовал, что город кончился, человек отпустил мою руку.
 - Через три шага – обрыв. Если хочешь – прыгай. Так будет лучше для всех. Налево, через десять шагов – лес. Там ты станешь хорошей пищей волкам. Прощай.
Он ушел. А я остался стоять один на обрыве, и пьяная ночь хохотала мне в лицо. Наверное, я плакал, если бы у меня были слезы, но по моим щекам текла только кровь. Я сделал шаг вперед, превозмогая боль, но не смог удержат равновесие и упал. Тьма, как что-то живое, облепила меня. Я потерял сознание…
…Я очнулся от дребезжащего старческого смеха и от прикосновения морщинистой руки к моему лбу.
 - Из города пришел.
Я мучительно вспоминал, какая деревня может находиться поблизости, но в голову ничего не приходило. Зато мысли снова и снова возвращались к старенькой легенде о живущей в лесу ведьме. Этой легендой пугали меня в детстве, но я не знал, насколько она правдива.
 - Мальчик еще совсем, - шершавая рука коснулась моей щеки.
 - Кто вы? – я не узнал своего голоса. Охрипшего и какого-то старческого. Старушка снова засмеялась.
 - А сам не догадываешься?
 - Догадываюсь, но я хотел бы, чтобы вы ответили мне.
 - Меня звали Флорена Гентер де Лора. Но это было сорок лет назад. Я была богата, когда-то. Теперь мой замок разрушен и дожди облизывают камни… Теперь у меня другое имя.
 - Ведьма?
 - Да, Ведьма. Я продала свою душу…
Я сел на земле, ветер неприятно продувал отсыревшую одежду. По шуму платья я понял, что старушка стоит рядом.
 - Кто выколол тебе глаза? Дракула?
Я опустил голову, надеясь этим скрыть свое уродство.
 - Я была знакома с Дракулой, когда он был еще ребенком, - тихо проговорила старуха, - он изверг. Даже тогда был извергом.
 - Это сделал не он.
Я почувствовал, что она улыбается.
 - Я знаю. Он посадил бы тебя на кол. Кто это сделал?
Я отрицательно покачал головой.
 - Не знаешь или не скажешь?
 - И то и другое.
 - Но ты хочешь отомстить.
Я повернул лицо в ту сторону, откуда дул ветер, и прислушался. Где-то заунывно кричал козодой, шумел лес. Я прислушался к себе. В сердце, на самом дне, лежал тяжелый черный камень, но в голове было пусто. Я улыбнулся луне, которую не видел, и прошептал:
 - Да, я хочу отомстить.
…Мы сидели у огня в доме моей спутницы. Правильнее назвать это место пещерой. В центре горел костер. Ведьма усадила меня в какое-то подобие кресла, сделанное, как мне показалось, из шкур животных и вытерла кровь с моего лица.
Шурша юбками, она ходила по своему жилищу, переставляла где-то какие-то склянки.
 - Флорена, - я почувствовал, что она обернулась, остановилась, - как ты стала ведьмой?
Она отчетливо хмыкнула, потом выговорила несколько более хриплым голосом, чем раньше:
 - Я была любовницей Влада II, отца Дракулы. Когда он выгнал меня из замка, я пошла в церковь. А там… кричала в лицо священнику, что ненавижу свет. Меня вывели… Тогда я и прокляла себя, кричала в небо, что моя душа мне не нужна, что Он может ее забрать. Кто бы мог подумать, что Он услышит…
Она снова хмыкнула.
 - Наверное, я просто любила Влада… Даже получив силу ведьмы я не смогла направить ее против него.
Я почувствовал, что она улыбается, но как-то грустно и устало, как улыбаются прекрасным и неповторимым воспоминаниям.
 - Я хочу отомстить, Флорена, - я услышал, как она вздохнула, - хочу убить.
 - Убить…
Она замолчала. Я тоже молчал, не зная, что еще добавить. Тишина, нарушаемая лишь алчным потрескиванием огня, расползалась по пещере. Бесцветным песком оседала на полу, на вещах, на наших волосах и лицах… Я протянул руки к мягкому жару пламени и замер, прислушиваясь к тихому дыханию Ведьмы. Тепло растекалось по жилам, окутывало неосязаемым пледом. Я поудобнее устроился в кресле и не заметил, как черной вуалью навалился сон.
…Мне снилась прозрачная река, несущая прочь пурпурные листья. Небо отражалось в дрожащих каплях. Я бросал в реку камни, и каждый из них всхлипывал именем моей матери…
Я проснулся со стоном, осевшим на сжатых зубах. В нос ударил запах пепла и вина. Ведьма по-прежнему двигала какие-то склянки. Я не мог понять, где она находится. Она была везде, как ветер. То слева, то справа, то где-то далеко, так далеко, что ее шаги были едва слышны, то близко, так близко, что я чувствовал ее дыхание на своих волосах.
 - Флорена?
Она присела рядом и сжала мою руку морщинистой старческой рукой.
 - Ты уверен, что не отступишь?
 - Некуда отступить.
 - В моей правой руке флакон с тем ядом, который позволит тебе отомстить. Если ты скажешь «нет», я разобью флакон.
 - Да.
Она лишь сильнее сжала мою руку.
 - Расскажи мне о действии этого яда.
 - Ты станешь магом, выпив его. Я вложу тебе мертвые глаза, и ты снова станешь видеть. Во сне ты сможешь проникать в сознание своих врагов и узнавать о них все. Чтобы жить, ты будешь убивать…
 - Как?
 - Любовью. Силой мысли ты будешь убивать тех, кого любят твои враги. Та будешь питаться энергией этой любви. А потом ты будешь проникать в разум своих врагов, и сводить их с ума.
Я почувствовал, как по губам растеклась алчная улыбка.
 - Это проклятие, мальчик, - голос Ведьмы стал грустным, - в сорок пять лет ты умрешь. Умрет человеческое тело, разрушенное ядом, но твоя душа будет жить. Лишь при условии, что ты продолжишь свое кровавое ремесло…
 - Я убиваю того, кого любит мой враг, а потом упиваюсь его безумием, - проговорил я мечтательно.
 - У тебя быстро не останется врагов…
…Яд был холодный, как лед и пряный, как вино. Он пах золотом и пеплом, розами и кровью. Тело сковало холодом, дыхание остановилось. Казалось, что порвались вены и кровь заполняет тело изнутри. Я лежал на сырой земле и глухо стонал. Сознание то возвращалось, то исчезало вновь… Ветер врывался ниоткуда, с хрипом проникал в глотку и осушал слезы на моих щеках. Мне казалось, что я умираю… На губах застыли капли крови и я мучительно пытался стереть их дрожащей рукой…
По шелесту юбок я определил, что Ведьма присела рядом. Она вложила нечто омерзительно-скользкое в раны, оставшиеся от моих глаз, и рукой закрыла мне веки.
Я не мог вздохнуть от отвращения и разрывающей тело боли. Через несколько мучительных секунд я потерял сознание.
Я очнулся от ледяного ветра, обнимающего меня и разбрасывающего волосы по лицу. Я был как будто свободен: растаял в груди тяжелый камень, хриплое дыхание стало спокойным и избитое тело перестало болеть. Я полулежал на чем-то твердом, слушал, как шумят деревья над головой. Я боялся открыть глаза, хотя был почти уверен, что открыв их, смогу видеть. Я медленно сел, вдыхая пряный запах земли, провел рукой по лицу. На моих щеках были полоски воды: крови или слез. Я открыл глаза.
…Солнце светило нестерпимо ярко. Небо, трава, облака – все было чересчур ярким, цвета – нереальными, форма – слишком резкой. Мир обрушился на меня во всем своем многообразии. Я прикрыл веки и оглядел мир сквозь опущенные ресницы. Это был тот же мир, свежий, чистый, прекрасный. Тот же, и одновременно совсем другой. Я видел то, чего не замечал раньше: ветер пригнул траву и она лежала, как змея, изогнувшись всем телом. Солнце окрасило листья деревьев, и я мог различить в одном зеленом цвете тысячи оттенков.
Я чуть улыбнулся уголками губ. Я получил то, чего желал. Я чувствовал это и хотел поиграть с тем, что получил. Мне хотелось мстить, хотя теперь я уже не считал местью то, что должен был делать. Я называл это «игрой».
Уже выйдя из леса и подойдя к городу я понял, что Флорена покинула меня. Так и не дала мне взглянуть на себя, хотя, наверное, знала, как мне этого хотелось. Я простил ее. Потому что знал – то, что она сделала для меня, она не сделала бы ни для кого другого.
В городе все было по-прежнему, но мне казалось, что город умирал. Я остановился на окраине у кузнеца. Я обещал помогать ему за кров и еду. Я знал, что это – только остановка. Моя цель была более самовлюбленной – я хотел работать у Дракулы. Не на него, а у него. А еще я хотел найти рыцаря Иссарского и того человека, который выколол мне глаза.
Комната, которую отвел мне кузнец, была маленькой и темной. Зато на стене висело небольшое зеркало, и кровать была аккуратно заправлена. Я забыл, что я богатый сын рыцаря. После ночей, проведенных на холодной земле, даже это убогое подобие кровати казалось мне богатством.
Я первый раз спал в нормальной постели. Первый раз, казалось, за целую жизнь. Во сне я видел рыцаря Иссарского.
А вскоре я убил девушку-пастушку – тайную любовниц неверного рыцаря. Убил взглядом, силой мысли. Я не насладился этим, хотя и не испытывал жалости. Она не была важна для меня. Но после этого я каждый день ходил на базар, туда, куда стекаются слухи и где они витают в воздухе, смешиваясь с запахами продуктов и людей. Слухи радовали меня, но еще больше меня радовали сны. Во сне я проникал в замок рыцаря Иссарского и, если хотел, в его разум. Я был бесплотной тенью, но в моих руках была сила – душа прекрасной пастушки. А душа Иссарского… Будучи сильным и бесстрашным рыцарем, он оказался слабым человеком. Я видел его душу, его эго: бьющийся в истерике, униженный человек, не способный даже воспользоваться силами своего разума, чтобы противостоять мне – незваному гостю, убийце.
А потом Иссарский умер. Покончил с собой, выпив яд.
В тот день я лежал на постели в доме кузнеца, заложив руки за голову и закрыв глаза. Со стороны могло показаться, что я спал, но это было бы ошибочной догадкой. Я не спал, я был в трансе. Мое сознание бродило вокруг замка рыцаря Иссарского, сидело на подоконнике его окна, лежало на его постели. Я видел все: как рыцарь растворял зеленоватый комочек яда в кубке с вином, как размашисто шагал вокруг стола, заложив руки за спину, как рвал на себе волосы в бессильной злобе, наконец, как схватил кубок с помутневшей жидкостью и жадно выпил свою смерть. Я видел, как он бросился к окну в припадке удушья, как медленно сполз на пол. Пена на губах, выпученные испуганные глаза, агония.
 - Надеюсь, ты узнал меня.
Он услышал мой голос. На секунду его взгляд прояснился, стал испуганно-ненавидящим. Потом глаза заволокла белесая пелена, дыхание оборвалось. Рыцарь Иссарский умер.
На следующее утро я отправился в замок графа Дракулы. Разумеется, я встретился не с самим правителем, а лишь с одним из военачальников его армии. К моему счастью, военачальник помнил доброе имя моего отца и не знал черных слухов о моей матери. Я был принят в армию Дракулы. Мало того, я получил комнату в одном из отдаленных уголков его замка. Признаюсь, в этом случае я сыграл не совсем честно. Мои магические способности не были столь уж велики, но все же позволили мне проникнуть в разум полководца и решить все мои проблемы. К тому же замок моего отца был разрушен.
Я стремился жить в замке графа Дракулы по одной причине: там же жил человек, выколовший мне глаза.
И однажды я увидел его: высокий, очень статный, скуластый, с прямым острым носом, с прямыми черными волосами, но глаза – синие-синие. Я ненавидел его каждой клеточкой моего тела, каждым осколком моей души. Я знал, что убью его, но сначала я должен был увидеть его во сне.
Да, он снился мне. И из этих снов я узнал о нем все, все, кроме его имени. Он – внебрачный сын викинга из Скандинавии и румынской княгини. После смерти отца был воспитан матерью, но пошел против Дракулы, за что поплатился потерей семьи. Позднее перешел на сторону графа Дракулы и единственным человеком, которого искренне полюбил мой враг был его приемный сын Лоуренс.
Я был знаком с Лоури, но не ощущал к нему ни привязанности, ни любви. Он казался мне слишком чистым по сравнению со мной самим. Через несколько дней я убил его.
 В ту же ночь я проник в комнату моего врага. Рыцарь-полукровка лежал на постели, раскинув руки, как распятый, смотрел в потолок.
 - Лоури, Лоури... – беззвучно шептали его губы. Но его глаза были абсолютно сухи, и на лице не было даже призрака помешательства.
Я проник в его мозг. Я ужаснулся тому, что было внутри его головы. Руины, обломки, «небо» - черное, прорезанное блестящими молниями. Сам «викинг» стоял в центре этого разрушенного мира, сложив руки крестом на груди и опустив голову. Я неслышно подошел к нему и «выпустил» вперед душу Лоуренса. Викинг-полукровка поднял голову, глаза его удивленно расширились:
 - Лоури?
 - К сожалению, он принадлежит мне.
Викинг скользнул по мне взглядом, потом поднял материализовавшийся ниоткуда стилет.
 - Тогда я буду сражаться за него.
 - Я не обещаю, что буду играть честно.
Он ничего не ответил, только бросился на меня. О, да! Он обворожительно дрался! Я быстро понял, что он не далек от магии: он слишком легко манипулировал своим миром, изменяя его. Я не сразу осознал, с каким сильным противником я сражаюсь, но я должен был победить. Во имя себя. И во имя моей матери.
Мой противник выбил клинок из моих рук и сильно ударил по лицу. Я почувствовал во рту солоноватый вкус крови. Я взмахнул рукой и бросил в грудь моего противника возникший из ниоткуда огненной шар. Викинг вдохнул воздух побелевшими губами и, прижавшись спиной к обломку руин, осел на землю. Я наклонился к нему, с отвращением коснулся онемевшей груди викинга. Я не почувствовал биения его сердца. Он был мертв.
Я закрыл глаза и отступил. Но победа не радовала меня. Она казалась горькой, как поражение.
…Я очнулся в постели от озноба, пронзившего, как стрела. Мои губы были в крови, а в левом боку зияла ножевая рана. Викинг оказался опасным противником. Но я не жалел. Ни о чем.
Я еще убивал. Всех тех, кто имел отношение к смерти моей матери. Ту служанку, что привела солдат в мой дом, тех людей, что избивали меня на главной площади.
Но Флорена оказалась права: у меня быстро не осталось врагов.
В 1474 году слуги свергли Дракулу. Румыния стояла на пороге новой войны. В день убийства Дракулы я покинул замок. Я бежал из Румынии. Бежал на северо-запад в безумном, необоснованном желании спрятаться. Массовые казни ведьм и колдунов в Румынии и ее окрестностях пугали меня. Слишком сложно для меня было скрыть тот факт, что я маг.
Я не помню, как я шел и куда. Какими-то окольными путями, тайными тропками, поминутно оглядываясь и вздрагивая от каждого шороха. Я стремился где-то укрыться и не мог найти места. Я всего боялся. И больше всего – своей силы.
Я не помню, как вошел в густой темный лес, как пробирался в нем, изрезав руки острыми ветками, как упал без сил на влажную землю. Я был опустошен и обессилен и единственное, чего я желал в этот миг – человеческого тепла и любви. В первый раз в жизни я почувствовал, что я чужой в этом мире, что я абсолютно одинок и абсолютно никому не нужен. Мир отвернулся от меня. Причем отвернулся давно, а я заметил это только сейчас.
Слезы, холод которых я уже забыл, материализовались на глазах, оттаявшими льдинками сползли по щекам. Я сжал зубы, но понял, что не смогу сдержать рыдания. Я плакал. В первый раз за много лет. Плакал от одиночества, от боли, от ненужности и ничтожности. Плакал, пока были слезы, пока не стало тяжело дышать.
Я не мог даже встать от слабости, полного физического и эмоционального истощения. Я уснул на той же поляне мертвым, свинцовым сном.
На следующее утро я выбрался из сумрачного леса на дорогу и, кажется, чей-то экипаж подобрал меня. Я не помню подробностей. Я вообще мало чего помню. Все в какой-то бредовой дымке. Да еще навалившееся откуда-то бессилие. Черное, вязкое беспамятство накатывалось на меня то сильным потоком, то отпускало. Я не помню, просил ли я помощи, не помню, молчал или кричал, смеялся или плакал, просил или приказывал. Не помню даже лиц тех людей, что помогли мне. Зато в памяти четко вырисовался замок, в который эти люди привезли меня. Огромный, он вырос как из-под земли, грубоватый и мрачный, выполненный в готическом стиле он как будто отнимал солнечный свет и преобразовывал его в абсолютный мрак. Поэтому, наверное, все деревья вокруг замка казались слабыми и сморщенными. Замок питался их силой, а может быть, ею питались обитатели замка.
Я очнулся, как мне показалось, через несколько дней. Или лет. В просторной, но немного темной комнате. В окно робко пробивался солнечный свет, падал на подушку, пытался заглянуть мне в глаза. Я протянул руку, и луч послушно улегся на тонкие пальцы. Я смотрел на него несколько минут, потому опустил руку и обернулся к противоположной стене. Туда, где находилась дверь. Она приоткрылась с мягким скрипом и худенькая девушка в темном бордовом платье прошмыгнула внутрь. Увидев, что я очнулся, она растерялась. Всего на несколько секунд, но их мне вполне хватило, чтобы разглядеть ее. Волосы светло-коричневые, очень милого оттенка, как кора у молодых деревьев. Глаза миндалевидной формы, очень аккуратный нос и полные губы цвета молодого вина. Лицо красивое, но немного бледное, будто его обладательница сидит взаперти и не выходит на свежий воздух.
 - Наконец-то вы пришли в себя.
 - И долго я был… э-э-э… без сознания?
 - Около девяти дней. Моя мать, графиня, хозяйка этого замка, - девушка чуть помрачнела, перечисляя эти достоинства, - возвращалась с бала и увидела вас на земле без сознания. Вы были одеты, но…
Я кивнул, подбадривая ее.
 - Ваша одежда была… потрепана. Мама решила. Что вам нужна помощь и…
Я поднял руку, призывая ее молчать. Потом поманил к себе. Она подошла, робко присела на край постели. Я взглянул на свое отражение в ее глазах и вздрогнул. На меня смотрел взрослый мужчина, а не юноша, которым я, кажется, еще не перестал быть.
Я познакомился с графиней, хозяйкой замка. Очень льстивой, но, к сожалению, плохо подающейся лести. Как ни странно, она поверила, что я богат и, хотя я умолчал о том, что я родом из Румынии она, по-видимому, догадалась об этом. О ней я узнал немного. То, что ее замок находится в Скандинавии около самой границы, то, что ее девятнадцатилетнюю дочь зовут Тарья и то, что сама графиня – яростная охотница.
Больше она ничего не рассказала, но, по все видимости, я пришелся ей по вкусу. Хотя она ни разу не навещала меня, пока я был болен, она исправно справлялась о моей здоровье через Тарью. Но я нее любил слов. Для меня намного важнее было видеть Тарью, замечать ее робость, слышать, как стучит ее сердце, когда я просил ее присесть на мою постель. У меня была затяжная пневмония, горло раздирал надсадный кашель и голос был хриплым, как скрип ногтя о сталь. Я старался молчать, заставляя говорить Тарью. Я медленно обшаривал ее мозг, пытаясь найти какие-то скрытые тайны в ее душе. Ничего. Только страх перед матерью. Страх, липкий и густой, как кровь.
Я думал, у меня каменное сердце, но даже она смогло растаять. Я испытывал к Тарье гамму чувств, доминирующими в которой были жалость и безграничная нежность.
Она приходила все чаще, хотя я начал поправляться, и ее уход не был мне так необходим, как раньше. Она оставалась все дольше. Она могла часами сидеть на моей постели, читать вслух стихи неизвестным мне поэтов, смотреть на небо. Но время от времени я замечал ее взгляд на своем лице. Я смог даже разобрать этот взгляд на оттенки: восторг, очарование, наивная вера в чудо и детская влюбленность.
Утро просочилось через щель между штор. Я сел на постели и подставил лучу обтянутые кожей ладони. Я уловил скрип двери, но заставил себя не оглядываться. По звуку дыхания я понял, что это Тарья, но мне хотелось, чтобы она впервые подошла без моей просьбы. Звук шагов поглотил ковер. Она подошла и, присев на постель, взяла меня за руку.
 - Вы так похудели.
 - Я всегда был… таким.
Я коснулся пальцами ее лица и, немного приподняв ее опущенную голову, поцеловал в губы. Она вскочила, попыталась отойти, но я сжал ее руку и снова посадил на постель.
 - Прошу вас, Тарья, - я изо всех сил старался, чтобы мой голос звучал мягко, - я люблю вас.
Я не знал, правда это или ложь, но в ту секунду, ощущая вкус ее поцелуя на своих губах, я любил ее. Как оказалось впоследствии – я не ошибался.
Старая графиня, увы, тоже сочла меня интересным. Чтобы оправдать ее доверие, я ездил с ней на охоту и обнимал ее за талию, кружась в вальсе на балу, который давала, опять же, она. Но душой я был с Тарьей. Каждую секунду, когда чуткое око графини не следило за мной или за ней, мы были вместе.
Но я чувствовал надвижение какой-то драмы, как тень, она неотступно следовала за мной и Тарьей. Вскоре я понял, что следующая за нами тень – старая графиня.
 - Я боюсь ее и ненавижу. Я чувствую себя бессильной. Когда она говорит, не могу сказать ни слова в ответ. Даже попытаться, - Тарья сидит у окна и солнце аккуратной чертой делит ее лицо на черную и белую части. Она поднимает опущенные глаза и смотрит на меня. Черный, как ночь, зрачок впивается в самое нутро моей души, - знаете, я могу убивать. Думаю, что могу убить человека. Кого угодно, но не ее… Она ломает мне жизнь…
 - Почему?
 - Я неплохо охочусь, но она не выпускает меня из замка. Я умею читать, но библиотека на замке, а ключ – только у нее. Мой жених… Она…
 - Расскажите мне, - я сажусь на пол около стула Тарьи, касаюсь губами ее руки.
 - Мать сказала, что я не стану женой викинга. Что я стану женой только человека, в жилах которого не течет скандинавская кровь… Мой жених стал убийцей. Наемником. Она украла у меня вся… Даже имя…
 - Значит, вас зовут не Тарья?
 - Отец назвал меня по-другому. Мне было пять лет, когда он погиб. Тогда мать и назвала меня Тарьей.
 - Как же вас зовут на самом деле?
 - Рут.
Черная тень надвигающейся драмы шла за нами. Наступала нам на пятки. Мы баялись обернуться, потому что знали лицо этой тени.
Разговор Тарьи с матерью был плохо слышен. Они стояли на втором этаже рядом с кабинетом графини. Тарья оправдывалась, но сильный, властный голос хозяйки перебивал и заглушал ее голос. Хлопнула дверь в кабинет графини. С таким звуком, как опускается крышка гроба. Голоса погасли.
Меня как будто ударило. Я почувствовал явно, как уверенность, что Тарью я больше не увижу. Я бросился наверх, колотил в дубовую дверь, плакал и то-то кричал. Без толку. Я понимал, что это бесполезно, но продолжал кричать.
Дверь распахнулась, когда я выбился из сил. В кабинете стаяла графиня. Тарьи не было.
 - Где она? – наверное, я был страшен в ту минуту, но хозяйка только пожала плечами.
 - Остыньте, - она указала на кресло. Под действием ее непоколебимого голоса я весь обмяк и сел. Графиня протянула мне кубок, и я послушно выпил его содержимое. Жидкость напоминала туман и действовала, как туман. Обволакивала и усыпляла. Не тьма, а какая-то неуютная серая масса охватила меня. Сознание еще работало, но тело было бессильно. Я находился на границе между подсознанием и реальностью.
Я вернулся к реальности через несколько часов. Графиня сидела напротив меня, белая, как мел, но глаза – по-прежнему злые.
 - Где Тарья?
 - Ее больше нет.
Я потряс головой, прогоняя остатки «сна» и внимательнее посмотрел на графиню. Повторил медленно, прощупывая каждое слово:
 - Что вы сделали с вашей дочерью?
 - Я? – хозяйка искусственно рассмеялась, - ничего. Она покончила с собой. Повесилась в своей комнате.
В глазах потемнело. Стало тяжело дышать. Стены комнаты заходили ходуном. Я уронил голову на руки, стиснул зубы. Я снова ощутил себя беспомощным юношей. Яд, сделавший меня магом, до неузнаваемости изменил мою внешность, состарил тело на десять лет, но изменить мой разум яду было не под силу.
 - Идите в свою комнату и приведите себя в порядок, - спокойно проговорили графиня. Ее голос дошел до меня как через слой тумана. Я встал и шатаясь покинул кабинет.
 Ночь. Глаза открыты, но тьма в комнате так сильна, что непонятно, опущены ли веки. Где-то, как в другой жизни, шумит дождь. Я хотел мести и понимал, что не могу отомстить. Графиня не любила никого, даже Тарью, не за что было зацепиться, чтобы покончить с ней. Точнее, она любила. Но того, на кого легла тяжелая рука ее любви, я убить не мог. Потом что этим «счастливцем» был я сам…
В первый раз моя магия не приносила мне радости. Она как будто издевалась надо мной. Меня поставили на место тех, кого я убивал. Тарья умерла. Единственный человек, которому я мог отдать себя полностью, перед которым я мог открыть все карты, теперь лежал в фамильном склепе. Я снова понял, что значит терять. Как это тяжело. Как нестерпимо больно. И никак нельзя все исправить. Нельзя воскресить ее, нельзя отомстить ее убийце, нельзя умереть самому. Мир состоит из сплошных «нельзя», нанизанных друг на друга как жемчуг на нитку. Нитка рвется, и осколки запретов впиваются в самое сердце. Бессилие. До краев. И я тону в этом бессилии…
Я решил бежать этой же ночью. Не мог представить, что утром снова придется видеть графиню.
Странно. Тарья была похожа на мать. Те же коричневые волосы, миндалевидные глаза. Но лицо – намного мягче, невиннее. Она была безгрешна. Чистая душа, каким не место на этой бренной земле.
Я вышел из замка ночью. Никем не замеченный. Ушел по главной дороге. Я знал, что до крупного города вряд ил дойду до утра, но мечтал наткнуться на чей-нибудь замок или деревню, на худой конец. Я злился неизвестно почему. Неизвестно почему хотел убить. Просто чтобы почувствовать свою силу, лишний раз убедиться, что она не покинула меня.
Из-за поворота неожиданно появился храм. Он вырос как из-под земли, сделанный из белого камня и кажущийся розовым в неопределенных лучах рассвета. Я не знал, какому богу построен этот храм. Я вообще не знал скандинавских богов. Но меня непреодолимо потянула переступить порог храма, окунуться в его благоговейную тишину. Только подойдя ближе я понял, что храм заброшен и полуразрушен. Дверей не было, внутри клубилась темнота. Меня не покидал ощущение, что в храме кто-то есть, но, сколько я не вглядывался в темноту, я ничего не мог различить.
Я не услышал, а почувствовал чье-то приближение. Через некоторое время из дверного проема вышел невысокий широкоплечий человек. Он был укутан в темно-зеленый плащ с капюшоном, но я понял, что он разглядывает меня. Человек поднял руку, крепкую и сильно исцарапанную и скинул капюшон с головы. У него были светлые волосы до плеч, кое-где заплетенные в косички. Его пронзительные глаза впились в меня. Где-то я уже видел такие глаза, но где именно вспомнить не мог.
 - Здравствуй, странник, - викинг открыто улыбнулся, но глаза его все так же внимательно вглядывались в меня.
 - Здравствуй.
 - Я – Сэмюель, но здесь у меня другое имя. Как называть тебя?
 - У меня нет имени, нет дома, нет настоящего и нет будущего.
 - А прошлое?
 - Прошлое?.. Лучше был его тоже не было.
 - Но смерть Тарьи – это ведь часть твоего прошлого?
 - Откуда ты знаешь об этом?
 - Чтобы знать о каком-то событии, не обязательно быть там, где оно произошло.
 - Ты – возлюбленный Тарьи?
Бледные губы викинга скривились в неприятной усмешке.
 - Я предпочитаю называть ее Рут. Она тоже часть моего прошлого. Жаль, что все закончилось так, а не иначе. Видимо, все было предрешено: я стал убийцей, а она надела петлю на шею… Идем. Узнаешь кое-что и о себе.
Мы вошли в темноту. Какое-то время она облепляла нас, как паутина, потом вдруг растаяла. Мы оказались в овальной зале, своды который сходились под потолком в полусферу. Факелы на стенах мягко освящали залу. В центре стоял круглый стол, вокруг которого сидели люди в темных плащах с капюшонами.
 - Неплохо, Луис, очень неплохо.
Сэмюель поклонился. Я вгляделся в обитателей залы и между черных спин увидел того, кому принадлежал этот властный голос. Старик с длинными ослепительно-белыми волосами и белоснежной бородой, белый плащ скрывал фигуру, но тонкие руки выдавали его крайнюю худобу. Но самым удивительным были глаза: льдисто-голубые, жестокие, без зрачка и белизны глазного яблока. Сплошная льдистая голубизна.
 - Оставьте нас.
Фигуры поднялись из-за стола и встали по окружности залы. Старец указал мне на стул на другом конце круглого стола напротив себя. Я сел и как завороженный смотрел в его глаза. Мне казалось, что в них мир сходится в одну точку. Когда старик заговорил, гипноз его глаз странным образом прекратился.
 - Смерть везде. Она каждую секунду настигает кого-то. Люди умирают от старости, от неизлечимых болезней, от ножа убийцы в темном переулке. Видов смертей, вообще-то, не так уж и много.
Я не мог понять, к чему пытается привести разговор старик, но сердце неприятно подскакивало где-то в районе шеи.
 - Что вы думаете о смерти? – глаза старца впились в мое лицо.
 - Мы все когда-нибудь умрем, - я пожал плечами, - одним из приведенных вами способов.
 - Или убьем кого-то…
Это фраза, сказанная невпопад, заставила меня ощутимо вздрогнуть.
 - Но есть люди, которых нельзя убивать.
Разумеется, я нарушил эту неприкосновенную традицию. Нарушил, сам того не желая и не осознавая. Я просто мстил. Но викинг-полукровка оказался тем неприкосновенным существом, на которого я не имел права поднимать руку. Но я поднял. Меня ожидало самое страшное, что может сделать человек с другим человеком.
В древности это было казнью с красивым названием «Крылья Орла». Не многие воины достигали чести быть казненными таким способом, но многие стремились к этому. Викинги изменили значение казни и уничтожили ее смысли. Из святого обычая «Крылья Орла» превратились в чарующую своей жестокостью пытку.
Я уже ничего не мог поделать. Не мог кричать и молить, не мог сражаться, не мог спасти себя. Я не желал смерти, я жаждал ее, как жаждет умирающий от обезвоживания человек – глоток воды. Я устал от жизни, от тела, которое больше не может бороться. Я не знал, чего хотел. Чего-то между жизнью и смертью. Пространства, тяжелее воздуха и легче воды, где нет тела, где оно и не нужно. Где не нужно дышать и где никогда не придется умирать. Астрала.
Пол был жесткий и холодный, и даже плащ Сэма, брошенный на пол, не спасал меня от всепроникающего холода. Я ничего ее помнил, только глаза седого старца. Они как-то странно искривились и превратились в каменные стены моей темницы.
Наверное, это был гипноз, но в моем нынешнем состоянии это мало волновало меня.
 - Финал, - чей-то голос многократно отразился от глухих стен, снова и снова повторяя это слово: «Финал». Где-то открылась невидимая доселе дверь и Сэм, он же Луис, встал передо мной.
 - Я пришел за тобой. Идем.
Я послушно встал. Мной овладела скука, основанная на бессилии. Мы шли по темному коридору и если бы волосы Сэма были темными я, скорее всего, остановился бы. Но белокурая голова моего спутника звала за собой, как маяк, и я послушно шел на ее зов.
Комната напоминала куб, в центре которого стоял стол, а с потолка свешивались жутковатого вида цепи. По периметру, примерно на высоте человеческого роста, к стенам были прикреплены факелы. Старец и несколько людей в темных плащах с капюшонами стояли около стола. Сэм подвел меня к столу и сделал движение рукой, приказывая лечь. Я повиновался. Стол был теплый и какой-то липкий. Сначала я не обратил на это внимания, а потом понял, что лежу в крови. Видимо, она осталась от моих предшественников. Это «открытие» не заинтересовало меня. Я воспринял его как факт.
 - Ты готов к смерти? – старец улыбнулся, но его глаза остались ледяными.
 - Я не умру, - я тоже улыбнулся. Одними губами.
 - Луис.
Сэм слегка наклонил голову и, подойдя к столу вплотную, протянул руки к спускавшимся с потолка цепям.
Вскоре мои руки, раскинутые в стороны, ноги и шея были закованы в кандалы, прикрепленные к концам цепей. Распятый таким образом я был поднят в воздух примерно на уровень глаз стоящих на полу людей. Старец сделал какое-то движение рукой, на внутренних частях кандалов появились шипы. Я почувствовал, как кровь потекла по телу, услышал несуществующий звук, с которым ее капли упали на пол и на стол, но не почувствовал боли. С потолка свешивались двенадцать крюков. Не больших, но остро отточенных. Я смотрел на них, не пытаясь угадать, для чего они, а просто тупо считал. Десять, одиннадцать, двенадцать…
Сэм протянул руку к одному из крюков. Для этого ему пришлось встать на цыпочки. Крюки, один за другим, он воткнул мне в грудь, насаживая на каждый по одному ребру. Путы на руках, ногах и шее значительно ослабли. Казалось, грудная клетка оторвется от тела и останется висеть на этих крюках навечно. Мне хотелось умереть. Даже не так. Мне хотелось, чтобы эта боль исчезла. Неважно как. Хотелось плакать, но по щекам текла кровь.
 - Довольно.
Крюки, один за другим, отцепили. Потом сняли кандалы.
Я упал на стол, с него – на пол.
 - Ты можешь молить о пощаде. Ты можешь плакать и кричать - это тебе не поможет.
 - Я не умру.
Я увидел глаза старца. Очень близко, почти рядом. Они были полны злости.
 - Убей его, Луис.
Я лежал на животе и Сэм, схватив меня за волосы, перерезал мне горло. «Месть» - заметил я надпись на кинжале.
Волосы, слипшиеся от крови, упали мне на лицо. Они были абсолютно белыми.
 - Я не хочу умирать…
Тело онемело, пальцы судорожно сжались и замерли, глаза остекленели и затуманились, дыхание оборвалось.
Тело, мое изуродованное, скрюченное, еще теплое тело лежало на холодном полу в душной квадратной комнате. Пытка «Крылья Орла» существенно отличается от одноименной казни, но главное остается неизменным – воин умирает.
Но я не умер. Умерло только мое тело. Я же оказался там, где так мечтал быть – в астрале. В сюрреальном мире, где был только я. И те, в чьи сны я проникал, те, чьих любимых уносил с собой и убивал, те, с кем мне приходилось сражаться.
Я не побеждаю всегда. Это невозможно. Но я не боюсь умереть снова. Я мертв и смерть меня не страшит. Меня страшит бессмертие. Я странник, скитающийся от человека к человеку, от сна к сну. Я не могу не убивать и не могу умереть. Почему? Я не знаю ответ на этот вопрос. Зато знаю ответ на другой. Счастлив ли я? Нет.

Февраль – август, 2005