Как мы снимались в кино...

Как мы снимались в кино...

Это ж кто сказал, что в армии тяжело – абсолютно неверное умозаключение.
Я бы еще согласился с термином «непросто» и то на первых порах, пока идет
привыкание молодого организма к новым возбудителям, которых не было в
прежней, спокойной жизни, бережно оберегаемой любящими родителями.
Хотя и привыкать тут особо нечего, ведь еще с детского сада нас учили ходить
строем, в школе маршировать с песнями, а в пионерских лагерях играть в зарницу.
Можно сказать,что вся прошлая жизнь была посвящена подготовке к армии.
А уже в самой армии все зависит от личного восприятия... Если ты понимаешь,
что менее чем через два года, ты станешь «дедом» и сможешь налево-направо
раздавать подзатыльники зеленым «салабонам», то твоя армейская жизнь
«удалась». Но даже не это самое главное, а самое пресамое главное – это
то, что «дембель неминуем». На два года твоя жизнь расписана по часам
от заката до рассвета и от рассвета до заката. Твой день поделен на
короткие промежутки: до завтрака, до обеда, до ужина, а мысли не
простираются далее завтрашнего дня. Но, тем не менее, глубоко в душе
ты лелеешь мысли о будущем, тешишь себя планами о том, чем
займешься в последембельский период, львиную долю которых занимают
мысли о прекрасном поле, о девушках, которые в этот момент прекрасны
все до единой. Поэтому, чтобы разогнать эти сладкие грезы, бдительные
генералы придумали «Устав» и всевозможные армейские забавы типа:
марш-бросок, учения, строекая подготовка и т.д. и т.п. Однако, даже среди
этого шаблонного существования было место: нет не подвигу, а веселым
 и прикольным ситуациям, которыми так изобилуют воспоминания об
армейской службе.

 После «учебки» я пребывал в крайне скверном настроении. И причиной
тому была та история, когда мне, как это не банально, изменила невеста,
практически жена (рассказ «Как я женился за кабана»). Все краски мира
поблекли, жизнь потеряла смысл, душа требовала перемен. Но даже в этом
смятении чувств я не смог удержаться, чтобы не отчебучить нечто эдакое.
Дело было на присяге. Все взвода выстроились на плацу, чтобы в
торжественной обстановке поклясться Родине в своей верности перед
бдительным взглядом старшего офицерского состава. Правда, все это
походило на фарс или театральное представление. А больше всего меня добил
доклад о готовности личного состава. От трибуны отбежал метров на
тридцать очень толстый майор, такойм колобок на ножках, развернулся
и, чеканя шаг, направился обратно к трибуне для доклада. Комичнее
ситуацию трудно придумать. И пока он топал своими маленькими ножками,
я возьми да и скажи в полголоса: «К чему эта показуха, тут же все свои...»
В кромешной тишине мой тихий говор прозвучал, как набат, а сказанное
было последней каплей, переполнявшая чашу эмоций других солдат. Наш
взвод и ближайшие взвода захлебнулись от смеха, заражая смехом других.
Волна хохота прокатилась несколько раз по плацу... Командиры взводов
тщетно пытались угомонить солдат. Смех был настолько
заразительным, что даже стоявшие на трибуне доселе серьезные дяди
генералы начали хихикать, прикрывая рот ладонью... Присягу мы конечно
приняли, и что самое удивительное, никто не стал искать зачинщиков
смуты – все-таки смех страшная сила!
 Наша рота уже собирала вещи, чтобы перекочевать к месту постоянной
службы, как вдруг меня вызвали в штаб.. Прибыл в штаб, остановился у
дверей вызывавшего меня офицера и обалдел от таблички, висящей на двери:
«майор Перебейгорб». Вот думаю, почему так получается, в обычной жизни
мне встречались люди с нормальными фамилиями, а в армии какие-то
заковыристые. Захожу строевым шагом, предвкушая чем меня встретит
офицер с такой дивной фамилией, и застываю у стола не в силах вымолвить
слово от изумления . Передо мной тот самый толстый майор, котрого я
высмеял на плацу, Ну думаю, все – кранты, кто-то сдал, сейчас начнется...
Он оторвался от бумаг, развел руками и в недоумении сказал:
- Тебя так учили подходить к офицеру?
- Рядовой такой-то, - представился я, подавив в себе страх, - прибыл по Вашему
 распоряжению.
- Тут написано, - ткнул оно толстым пальцем в бумаги, что ты умеешь играть...
- В кино не снимался, в театральных постановках участия не принимал...
- А на «губу» за дерзость не хочешь! Я спрашиваю, на каком инструменте
 играть умеешь.
- На аккордеоне, товарищ майор.
- Ну-ка изобрази.
 Беру инструмент, играю что-то жалостное.
- Душевно,- обрывает меня майор.- прямо, как Айвазовский.
- Товарищ майор, Айвазовский – это художник.
- Все-таки упеку я тебя на «губу», про Айвазовского это я образно.
 Одним словом, как я не сопротивлялся и не отнекивался, меня зачислили в
музыкальное подразделение и все мои доводы о том, что я хочу вкусить
настоящей армейской службы, не увенчались успехом. Правда, узнав, что роту,
в которой я буду служить, перебрасывают в Чехословакию, я сбавил обороты и
согласился.

 Наша рота тылового обеспечения представляла собой «сборную солянку».
Взвод техобслуживания, в котором служили ребята сверхсрочники с
Украины. Все здоровые, как на подбор, причем сразу пришли к нам на
разборки, но после выставленных нами трех бутылок водки, лихо
провезенных в футляре от контрабаса, стали нашими лучшими «корешами».
 Взвод, обеспечивающих работу кухни, оккупировали узбеки и армяне,
причем более продвинутые армяне верховодили над превосходящими их
по численности узбеками. Далее взвод связи, которых мы практически не
видели из-за их занятости. И наконец-то наш взвод – музыкантов, который
отличался от других взводов необычным командиром. Нет, у него не было
музыкального образования, и в отличие от других военных, его старстью
были не женщины, а «бухло». Эта пагубная страсть испортила всю его
военную карьеру. Будучи сыном генерала, он легко дослужился до майора
и был женат на дочери какой-то «партийной шишки», но уходя в запой,
он забывал обо всем : о чести офицера, о семейных традициях и даже о
супружеском долге. Первая от него ушла жена, затем понизили в звании
до капитана, и наш взвод он принял в звании старшего лейтенанта. Отец
отправил его подальше от глаз, чтобы не позорил. Разумеется, нами он
заниматься не собирался, и мы были предоставлены сами себе, что
собственно было нам «на руку». Он продолжал напиваться в чешских
пивных и ресторанах и часто устраивал там драки, причем был он
парень крепкий и запросто мог завалить двух «особистов», которых
крайне не любил. Однако частенько доставалось и ему, тогда он на
неделю исчезал в медсанбате, где местная врачиха лечила не только раны,
но и его истерзанную душу...

 Как-то нас подняли по тревоге, выстроили на плацу и объявили, что
 наша часть ожидает прибытия очень важных госьей из Москвы, которые
будут размещены на территории нашего подразделения, а по сему
отсменяются все отпуска и увольнительные, а весь личный состав а
срочном порядке займется приведением части в надлежащий вид. Неделю
мы занимались наведением порядка. Наш командир по-прежнему ограничивал
общение со взводом отдачей стандартных приказом и исчезал на целый
день. С каждым днем пока часть была закрыта его настроение падало, и он
ходил чернее тучи. Это была хорошая возможность наладить с ним контакт,
и поэтому я был откомандирован взводом для налаживания отношений.
Бутылка водки из наших запасов и моя пламенная речь, что мы ему не
чужие, были веским аргументом в наведениии мостов между взводом и
командиром... Вскоре стало известно, что мы ожидаем киносъемочную
группу с очень известными артистами и звездой того времени Вячеславом
Тихоновым. В Праге они должны были снимать заключительные кадры
фильма и самое главное, что всему личному составу части выпала удача
участвовать в массовых съемках. Конечно-же этот фильм был о войне и
назывался от «Фронт за линией фронта». Чтобы произвести впечатление
на гостей и отличиться перед командиром, наш замполит части раздал
всем форму, в которой мы должны были сниматься. Техчасть забрала
себе форму партизан, которая очень подходила их сути... Мы выбрали
форму советских пехотинцев, и немецкая форма досталась работникам
кухни.
 Приехали гости. Все офицерские жены собрались за трибуной, чтобы
поглазеть на московских артистов и любимца всех женщин Тихонова.
Нас в камуфляже выстроили на плацу, чтобы продемонстрировать
живой материал режиссеру фильма. Царила праздничная обстановка,
играла бравурная музыка. Замполит повел генерала, встречающего
гостей, и режиссера вдоль наших рядов. Партизаны особо понравились и
генералу и режиссеру, мимо нас они прошли, тоже довольно кивая
головами, а вот возле переодетых в немецкую форму поваров генерал
остановился, побагровел, а потом разразился такой матерной бранью,
не обращая внимания ни на гостей, ни на жен офицеров, что даже
музыка на плацу перестала играть. Его красочная речь сводилась к
следующему:
- Замполит, твою мать, ты чем думал, когда этих (он указал пальцем на
 поваров) наряжал в немецкую форму.
 Замполит начал заикаясь оправдываться, сбиваясь на какой-то бред,
что еще больше разозлило генерала.
- Ты, (далее шло двухминутное матерное описание всех достоинств
 замполита) где видел узкоглазых эссесовцев или со шнобелем, как у
 горного орла...
 И гости, и офицеры, и солдаты, все угорали от смеха. Не до смеха
было одному замполиту, его старания не увенчались успехом.
 В результате инциндент был исчерпан тем, что мы свою форму
отдали поварам, а эссесовская перекочевала к нам. Мы поначалу
отказывались её одевать, но приказ есть приказ. Уже на следующий
день мы участвовали в съемках фильма. По сценарию отступающие
немцы должны были взорвать мост через Влтаву, а городское управление
уже давно хотело снести старый мост, но не находило средств. Таким
образом очень удачно совпали интересы обоих. В съемках объявили
двухчасовой перерыв, т.к. у пиротехников что-то не заладилось со
взрывом. Время подъодило к полудню , и солнышко стало припекать.
Нам был роздан сухой паек, чтобы мы с пользой скоротали время.
Но тут меня подозвал наш командир:
- Слышь, - обратился он ко мне, вытирая взмокший лоб, - возьми кого-то
 из пацанов, я тут знаю классный кабачок, пока перерыв в съемках,
 сгоняем по-быстрому.
 Наш старлей был как всегда в своем репертуаре. Мы вышли из оцепления,
пообещав охране две бутылки чешского пива. В лощеной эссесовской форме,
которая сидела на нас, как влитая, и с автоматами на перевес мы двинули по
пражским улицам к нашей заветной цели – пивному кабачку. Встречавшиеся
нам прохожие шарахались от нас, как черт от ладана, и переходили на
другую сторону улицы, благо до кабачка было шагу не более десяти
минут. Наконец-то мы зашли в прохладную тень пивного ресторана.
Пока спускались вниз по лестнице, в зале была слышна тихая музыка и
оживленная беседа. Мы подошли к стойке бара...
- Хозяин, три кружки пива,- прогремел наш командир в этой тихой
 обители пивного наслаждения.
 В зале воцарилась тревожная тишина, голоса и музыка умолкли, а хозяин
за стойкой замер с кружкой в руках, которую до этого момента усердно
протирал полотенцем. Он уставился на нас, хлопая глазами, переводя
взгляд с автоматов на форму. Забвение продолжалось бы до бесконечночти,
если бы наш командир не пощелкал в него пальцами перед глазами,
так как это делает психиатр, и повторил свою просьбу.
- Хозяин, пожайлуста, три кружки пива!!!
 Мужик за стойкой вышел из оцепенения, и не обращая внимания на то,
что к нему обращались на чисто русском языке, перешел на немецкий и
залепетал, пытаясь выцедить из памяти все, что он знал на этом языке.
- Прошу Вас, господин офицер, пожалуйста, господин офицер,
 присаживайтесь, господин офицер...(все на немецком)
 Нам был накрыт стол, выставлены закуски и поданы три литровые
кружки холодного чешского пива. Какая благодать в эту жару!!!
Единственное, что омрачало эту идилию, это гробовая тишина и
испуганные взгляды завсегдатаев этого кабачка. Хозяин продолжал
суетиться возле нашего столика, силясь сказать еще что-нибудь на
немецком. Потом он вдруг выпалил, что все это, обводя стол руками,
за счет заведения. Его раболепию не было предела. Он все время
интересовался, не желаем ли мы еще что-нибудь.
- Наполни-ка эту сумку бутылочным пивом, -попросил его наш командир,
 скромно протянув ему мою сумку от противогаза.
 Непонятно как в маленькую сумку поместилось десять бутылок пива,
но хозяин заведения таки смог их туда засунуть. После съеденного и
выпитого «на халяву» мы встали и напрвились к выходу. Перед
подъемом по лестнице старлей обернулся к хозяину и ради прикола
щелкнул каблуками и вскинул руку в виде приветствия, как это делали
в фашистской Германии. Хозяин кабачка вытянулся по стойке
смирно и вскинул руку в ответ.
- Good, - произнес старлей единственную фразу на немецком и добавил,
 похлопывая хозяина по плечу, - Мы еще вернемся...
 Всю дорогу к съемочной площадке мы хохотали, вспоминая этот
незабываемый поход за пивом, а уже в самой части пацаны не давали
нам прохода с просьбой рассказать, как все это было, и мы
рассказывали с каждым разом добавляя все новые и новые подробности...

 В последний день съемок снималась сцена, где ликующие солдаты
празднуют победу на руинах Рейхстага. По сценарию главный герой
Тихонов в окружении задорно смеющихся солдат фотографируется
на память возле поверженного Рейхстага. Для этого из личного состава
части были отобраны несколько человек с интеллигентными лицами,
чтобы это гармонировало с блистательным Тихоновым, и я тоже был
в их числе. Но именно в съемках этого простого эпизода и была
загвоздка. Казалось бы, что может быть проще, чем изобразить
счастье и ликование от победы над ненавистным врагом. Но мы были
солдатами, а не киношными звездами, и поэтому требуемая улыбка
получалась только у Тихонова. Режиссер выходил из себя, не
понимая, как можно быть такими бестолковыми, пытался рассмешить
нас всевозможными способами, но все было тщетно. Десятки
дублей и километры пленки были истрачены впустую, напряжение
росло. Ситуацию разрядил помощник режиссера, на вид
интеллигентнейший человек. Он приблизился к нам, но так, чтобы не
попасть в кадр, и сказал:
- Ребята, расслабьтесь, забудьте все, что вам говорили, просто
 улыбнитесь, посмотрите в фотоаппарат, потому как оттуда сейчас
 вылетит... ЖОПА!
 Мы дружно рассмеялись.
- Да! Это то, что я хотел видеть! Снимай скорей! – кричал режиссер
 оператору.
 Потом выскочила девушка с хлопушкой:
- Съемка сцены ликующих солдат, дубль два, смех после слов из
 фотоаппарата вылетит.. ЖОПА!
 И опять раскатистый смех залил съемочную площадку. Режиссер
отснял еще несколько дублей, каждый раз вызывая смех в разных
интерпритациях, пользуясь ключевым словом. Довольный, он
поблагодарил всех, и на этом съемки закончились...

 Служба в армии подходила к концу, хотя расставаться сней не
хотелось. А впереди ждала новая жизнь, просто жизнь, такая большая
и неповторимая, в котрой я сам себе должен был быть и командиром,
и режиссером...

23-02-2006

vasssad