Шут

***

Карусель городов и гостиниц,
Запах грима и пыль париков…
Я кружу, как подбитый эсминец
Далеко от родных берегов.
Чья-то мина сработала чисто,
И, должно быть, впервые всерьез
В дервенеющих пальцах радиста
Дребезжит безнадежное "SOS"
Где-то слушают чьи-то приказы,
И на стенах анонсов мазня,
И стоят терпеливо у кассы
Те, кто все еще верят в меня.

Казалось, в комнате не было ничего, кроме зеркал. Игра отражений сводила с ума, зрение мутилось, в глазах даже не двоилось, а просто умножалось. Свечи приветливо кивали друг другу язычками пламени, легкий сквозняк пытался затушить их, но они не сдавались. Свечи были везде, даже под потолком непонятным образом удерживалось несколько штук. Из-за полускрытого занавесью окна раздавался шум странного происхождения: обрывки реплик из самых разных пьес – написанных и ненаписанных, поставленных и непоставленных, известных и тех, которые не продвинулись дальше смутной идеи в голове предполагаемого автора. Все это иногда перекрывал дикий вопль: "Что вы говно по сцене возите!!!!" и тихий мат. В комнате не было дверей, в углу прятался старый темный шкаф, сквозь стеклянные дверцы которого виднелась парочка скелетов. Наверняка было еще что-то, но игра теней и бликов прятала все, кроме лежащих на полу точно в центре комнаты ложки, ножа и вилки. Приборы потемнели от времени и были перекручены довольно неестественным способом, до которого вряд ли бы додумалось сознание даже сумасшедшего, живущего в мире собственного бреда, мире нелинейной геометрии и шизофренической логики.

Незнакомец появился непонятно откуда. Вот его не было, но тихо шевельнулась занавесь окна, перемигнулись свечи, тени исполнили очередное па своего танца – и он уже есть. Освещение надежно скрывало его фигуру, но, казалось, он был довольно высок. Он резко обернулся на шорох в дальнем углу и длинные волосы повторили его движение. В углу не оказалось никого, кроме смутной тени ночного кошмара. Незнакомец медленно наклонился к столовым приборам, с удивлением покачал головой, попытался поднять вилку, но та не желала покидать свое место. Незнакомец отряхнул руки, подошел к окну. Длинный плащ, закручивающий пространство маленькими сумеречными смерчами, затушил пару свечей. Незнакомец нервно барабанил пальцами по подоконнику, неожиданное гулкое эхо улетало в окно, шум там слегка притих, потом раздался голос: "Этого не было в пьесе, наверно, соседняя труппа развлекается…" – И все вернулось на круги своя.
По комнате прошел ветер, пахнущий нездешними пространствами и чьими-то непонятными чувствами. Незнакомец поежился. Он не доверял чувствам. А людям, которые в чувства не только верили но и, страшно сказать, их испытывали, он не доверял сугубо и трегубо. Появление Шута сопровождалось легким бряцаньем бубенцов, обрывками смеха – от тихого русалочьего хихиканья до истерического хохота, напоминающего ржание сумасшедшей лошади. Шут зашвырнул свой колпак в какой-то непонятно откуда вылезший темный угол и, слегка прихрамывая, подошел к Незнакомцу. Тот медленно кивнул Шуту и повернулся к центру комнаты. Его низкий и глубокий голос перекатывался по всей комнате, отдавался легким звоном в зеркалах.
-Что это?
-Что? – Непонимающе прищурился Шут. Его надтреснутый голос вспарывал пространство, как бритва вспарывает вены.
-Этот… антиквариат, с позволения сказать. – В голосе Незнакомца была легкая заинтересованность. Равнодушная заинтересованность.
-Зря смеешься. Это настоящий раритет. Этой вилкой призрак моей горячо любимой бабушки пытался заколоть призрака какой-то… э-э… дамы, которая осмелилась охаять фасон бабушкиного платья. Бабушка была горячей старушкой, но ее противница была давно мертва, а вилка, к сожалению, не из серебра.
Над раритетом появился призрак высокой статной женщины, она грустно кивнула головой и растаяла. Незнакомец задумчиво созерцал орудие борьбы с плохим вкусом.
-Ну а ложка?
-Фамильная реликвия. От нее умирали старшие сыновья в моей семье на протяжении нескольких десятков поколений. Мне повезло – я оказался седьмым сыном седьмого сына и мне эта в высшей степени прискорбная участь не грозила.
-??? Она что, ядом пропитана?
-Угу. Ядом зависти и злобы.
-Что ты имеешь в виду?
-Подумай. Говорят, полезное занятие. Глядишь, понравится, умным станешь.
Незнакомец раздраженно мигнул, снова посмотрел на, судя по всему, наследство Шута.
-Ножом тоже кого-то закололи?
-Обижаешь. Мы – люди мирные. Исключительно невинный ножик, даже колбасу отказывался резать. Его особенность в том, что он в некотором роде живой. Соображает, по крайней мере, лучше многих моих знакомых.
-Ну и что они здесь делают?
-Их издавна использовали для похорон.
-А что, похороны заключались в съедании покойника? Ложка-то зачем? Что можно в трупе найти жидкого?
-Вообще-то мозги, если допустить их наличие. Но ты не прав. Этими предметами рыли могилы.
-Всеми тремя? Нож в правой руке, вилка – в левой, а ложка – в зубах?
-Почти. Ложкой засыпали могилу.
-Ты пока жив. Или я ошибаюсь?
-С утра был жив, по-моему; положение дел пока не изменилось и меня это несказанно радует.
-Кого тогда хороним?
-Мое разбитое сердце.
-Зачем?
-За шкафом.
-Прости?
-Разбилось оно там. Упало сверху за шкаф и разбилось. Я тебя зачем звал – хотел, чтобы ты помог мне отодвинуть этот поистине чудовищный предмет обстановки.
-Не вопрос.
Шкаф протестующе скрипел, во все стороны летели мириады пылинок, злые на то, что пришлось покидать нагретое место. Наконец Шут решил, что хватит, и скрылся в щели между стеной и шкафом. Через некоторое время он вылез, держа в руках горстку хрусталя.
-И где же ты собрался его хоронить?
-Как где? В семейном склепе, разумеется. – Торжественно заявил Шут.
Незнакомец подобрал столовые приборы и они с Шутом, прижимавшим к груди осколки хрусталя, исчезли.

***

И уже не по тексту Шекспира
(Я и помнить его не хочу), -
Гражданин полоумного мира,
Я одними губами кричу:
-РАСПАЛАСЬ СВЯЗЬ ВРЕМЕН…
И морозец, морозец по коже,
И дрожит занесенный кулак,
И шипят возмущенные ложи:
-Он наврал, у Шекспира не так!
Но галерка простит оговорки,
Сопричастна греху моему…
А в эсминце трещат переборки,
И волна накрывает корму.

Свечи были потушены и стыдливо прятались в темноте, сознавая всю свою никчемность в мире электричества. Правда, лампочка, висевшая под потолком, тоже была выключена и, возможно, так же остро сознавала свою смехотворность в век увлечения всем старинным, от лаптей до Избранной Рады. Зеркала упорно пытались что-то отражать, в окно врывались заблудшие лучи света. Было тихо, только слышался стон привидения: "Прощай, прощай и помни обо мне!" Незнакомец, по обыкновению стоявший у окна, попытался вспомнить, не репетировал ли кто-нибудь Гамлета прошедшим днем. По всему выходило, что нет. Незнакомец покачал головой, откинул занавесь.

За окном был виден пыльный угол сцены, ступени, ведущие в зал. Краска облупилась, дерево посерело от времени. На ступенях сидел Шут, одетый почему-то в красную шубу. Его неизменный колпак тоже почему-то был красным, бубенцы на нем, казалось, были выкрашены белой краской и печально позванивали. Шут внимательнейшим образом созерцал покоившийся на его правой руке Череп. Череп скалил золотые зубы. Шут аккуратно положил Череп на сцену, так что тот оказался на одном уровне с его головой.
-Прощай, прощай и помни обо мне… - Шут поднял голову и увидел Незнакомца. Колокольчики тихо звякнули. – Лезь сюда.
Незнакомец с некоторым трудом открыл окно, перелез через подоконник на сцену и подошел к Шуту, вздымая клубы густой пыли. Шут приглашающе похлопал по ступенькам. Незнакомец подозрительно посмотрел на них, но сел.
-Неужели нельзя убраться. – Проворчал он с легким раздражением. Равнодушным раздражением.
-Нет. Это же пыль веков и прах знаменитостей. Создает атмосферу.
Мимо пролетела сова, задев крылом пол и подняв улегшуюся было пыль. Незнакомец закашлялся. Шут снова взял Череп, пристально всмотрелся в пустые глазницы.
-Прощай, прощай и помни обо мне…
-У нас ставят Гамлета?
-Нет, разве что сажают за покушение на убийство. Прощай, прощай и помни обо мне…
Шут взвесил Череп в руке и метнул куда-то в задние ряды. Оттуда не донеслось не звука. Незнакомец прислушивался пару минут, потом пожал плечами.
-Тебе действительно хочется, чтобы этот Череп тебя помнил?
-Да, особенно если мне доведется услышать, какими словами он меня будет вспоминать. Покойники при жизни был щедр на ругательства, может, мне и после его смерти удастся обогатить свой лексический запас за его счет.
-Бедный Иорик… Я ведь не знал его?
-Почему же… Он регулярно приносил свои пьесы и дико ругался, когда ему заявляли, что их невозможно играть. Я же и заявлял…
-Тогда что его Череп делает здесь, если у него не было таланта?
-Кто сказал, что у него не было таланта?
-Ты.
-Правда что ли? У тебя галлюцинации. Я сказал, что его пьесы невозможно было играть.
Шут обернулся. Череп невозмутимо скалил зубы, в которых была зажата пачка исписанных листков.
-Ты же его выкинул?
-Плевать он на это хотел… Поздравляю, мы обзавелись собственным привидением.
Череп подлетел к Шуту, вывалил бумагу ему на колени. Шут зашуршал листочками, прочел первые два, передал незнакомцу. Тот почувствовал исходящий от бумаги специфический запах страстей, с опаской взял в руки, начал читать. Прочел полстраницы, покраснел, потом побледнел, потом выронил исписанный мелкими каракулями лист. Буквы чужого почерка, неаккуратного и практически нечитабельного, ярко вспыхнули в полумраке и начали медленно угасать.
-Чудовищно. Просто чудовищно.
Шут молча запихал все листы в свой колпак и закинул куда-то за занавес.
-Пусть кто-нибудь подберет. Станет одним сумасшедшим больше. Я люблю психов, с ними приятно общаться.
Череп проскрипел что-то явно ругательное и улетел куда-то под потолок.
-А по какому поводу маскарад?
-Я же Шут, мне положено. Обобрал одного Деда Мороза, решил попробовать свои силы в этом поприще.
-Успешно?
-Нет.
-Знаешь, почему?
-Ну?
-Ты не Дед Мороз, а Санта Клаус. Потому что трезвый и без девки.
-А. Возможно. Сейчас поправим.
Шут вытащил откуда-то из-под сцены бутылку и два бокала, налил вина.
-Ну что? Выпьем за здоровье покойника? Хороший Автор был.
Череп спикировал вниз.
-И остался.
Череп совершил круг почета вокруг бутылки.
-Клянитесь! – Раздался голос откуда-то из-под сцены.
-Хороший, клянусь неполученным гонораром и не своим спектаклем.
Шут опустошил бокал, налил еще.
-Клянитесь! – Голос под сценой приближался.
-Уймись, старый крот. Знаешь же, я твою заначку пополню. Не люблю неотданные долги.
Незнакомец поперхнулся, поставил бокал на сцену. Мимо прошли четыре капитана, неся завернутое в плащ тело. Шут молча смотрел им вслед.

В тексте произведения использовано стихотворение Галича.