Светлые сумерки

 
 МОИМ РОДНЫМ И БЛИЗКИМ СЕВЕРЯНАМ

 "Светлые сумерки", "Проклятье века", "Сказ из воздушного склепа" и "Темные сумерки"- СКАЗЫ о полетах и добрых попутчиках, событиях, приглашающих тебя к ЖИЗНИ, короткой, как доброе время восходов, и радостной, как вечный праздник...

 
 
Здесь в безмолвии тьмы
Плачет небо сиянием пазори* дивной,
Здесь - среда обитания, а не дом.
С комариными серыми ливнями...
 
 69 градус северной широты, декабрь...
 В зените - царица заполярья - Полярная ночь**, тягучая, неуступчивая, унылая, постоянно одетая в нежные сумерки и черные покрывала, лишающая сутки солнечной радости, внутренней энергетики, света... Потух солнечный луч... Пришли, потянулись месяцы большой темноты и все растворяется в ней... Даже снежный ковер, который подмял саваном сопки, нависшие над городом, я не вижу. И не успокаивает, что без темной материи нас бы не было: рождение людей и даже эвезд зависит от нее...
 
 Кажется мне, что ни в одном месте мира энергия, накопленная коротким малосолнечным летом, не выливается зимой в электрический поток света так ярко, полно и повсеместно, как в заполярном крае. С октября месяца свет ламп начинает мерцать с ранних утренних часов, освещает невидимый день, встречает вечера... Как подарок не устающих северных рек и морских приливов, он наводит на страшные, леденящие мысли о суетном, «электрическом будущем» человечества, ибо в каждом затемненном углу, в космосе (и это будет) надо, придется создать «светлую», достойную жизнь... А заплатит за это природа. Платинами ГЭС мы собьем естественные рыбоходы, перекроем, как колючей проволкой жизнь, пути нереста семги... Верхнетуломская ГЭС. Рыбоход, оснащенный моторами, не в состоянии создать течение, которое позвало бы семгу к продолжению рода. И она ищет, бьется носами в бетон, перемалывается жерновами турбин, истекая невидимой, холодной кровью...

 Четырехсоттысячный мегаполис Мурманск... Цепочками, сколько хватает глаз, как драгоценные камни,бусинами горят электрические шары, подвешенные на закорючках столбов вдоль улиц и дорог, освещая безмолвные, отягченные белым, нетронутым снегом рябины, как люстры в кисее, серебря снежную пыль в конусах неяркого желтого света. Точечными светлыми рядами они пестрят в коробках домов... Сверкает под лучами фонарей Алеша, 18-метровый Безымянный солдат, отлитый бетоном фирмой «Дорстрой» моего друга Бориса Бродера. Алеша стоит на вершине сопки у самого Кольского залива, виден далеко-далеко в его черных далях, и встречает тепло, по-сыновьи, рыбацкие суда из морских вахт.
 Отвесные тени домов террасами ниспадают к порту, где подъемные краны, как вороны, копошатся в трюмах.
 Полярная ночь... Она придает блеск звездам и женщинам, одевает их в меха и темные, высокие воротники, добавляет таинственности, загадочности, привлекательности, но... лишает улыбки. Вся тяжесть неба беззвучно наваливается на плечи, давит, прижимает, а вечером, словно тысячи электрических иголочек, покалывают тебя тягостные, неотступные мысли... и настоящая жизнь кажется лишь видимостью, сном, а летние солнечные дни – подлинным, красочным воспоминанием, и горят они, как неугасимая лампада перед ликом Мадонны. Поневоле становишься солнцепоклонником, начинаешь ценить благостную силу солнца, его солнечных лучей, под которыми даже серые, грязно-зеленые дома теряют свою угрюмость, его теплый свет, которого где-то так много, что люди прячутся от него, страдают... А здесь о нем можно только мечтать!

 Так всегда. Вещь, события, порядок, требования - все можно понять, принять, достойно оценить лишь обладая широтой взгляда, накладывая «человеческий трафарет» высокой пробы на существующий, имеющий место быть ... И никак иначе!
 
 Вспыхнула память... Мурманск ожидает прибытие студенческих строительных отрядов. Готовим для них базу проживания. Солидная комиссия под моросящим дождем бродит среди наскоро поставленных домиков в долине. Идет прием. Екатерина, выпускница московского университета, молча идет рядом. Вышли из столовой. Екатерина опустила голову и, по-девичьи, не координированно, пытается отфутболить, невесть как попавшую на дорожку бутылку. И вдруг я слышу:
Ты видел подобные лагеря в Европе? Нет? Жаль. Надо видеть...- Она остановилась, укоризненно посмотрела на меня, поправила волосы. Ее почти круглое лицо с выразительными карими глазами, маленьким носиком и пухлыми губами стало серьезным, внимательным, она продолжила:
 -Наверное поэтому мы так радуемся урезанному жизненному кубу, переполненные комнаты которого сжаты и продолжают сжиматься со всех сторон, ( видимо, кто-то знает, что в тесном жилье и мыслить тесно); а стипендия, неизвестно как рассчитываемая , колбаса по два рубля двадцать копеек... Кстати, ты закончил институт, семья, сколько получаешь?
 - Семьдесят восемь, с коэффициентом - сто двадцать. - Мой голос был отвратительно слаб, унижен.
 - Не густо. Это в заполярье-то... Зато с верой в стабильный завтрашний день.- Она криво улыбнулась и отошла...
 
 Килп-явр, военный аэродром истребительной авиации кое-как втиснулся меж тундровых сопок и озера, и скромно делит свой ненавязчивый сервис с мурманчанами, поспешающими в богатую и добрую столицу нашей Родины.
Бело-голубой ЛАЗ, обычный российский внедорожник, неспоро переваливаясь и поскрипывая на сбитых снежных ухабах, за два часа доставит к нему пассажиров. Теперь лишь снег зарядами может «забить» их взлетные огни. А, ведь, пришлось им, бедолагам, приложить немало усилий, чтобы не то, что купить, нет!-достать билет, вытащить его из сусеков брони обкома, горисполкома, профсоюза... А, ежели ты не смог и вынужден железной дорогой, то постараешься, естественно, скорыми поездами: пятнадцатым или сорок девятым, ведь цены в купейный вагон и самолет равны.
 И, сидя в теплом купе, под монотонный, баюкающий перестук колес, за обычной трапезой из курятины, крутых яиц и бутерброда с любительской, ты, надеюсь, расскажешь соседке, кем поставлена эта «железка», чьим потом и кровью полита. В районе г.Оленегорска, часа через два пути, обрати внимание на «деревья» - черные стволы, одиноко, мертвенно они стоят, утопая в красно-коричневой жиже «хвостов» Мончегорского химического гиганта. Гляди, гляди в окно. Там святая Русь, страна деревянная, добрая своим расточительством, раздраем, и ... побегут от тебя почерневшие от дождя и снега, косые неказистые избы неподвижных, глухих российских деревень с участками, огороженными подгнившими жердями...
 
 Недавно я бродил на заводских стапелях под днищем атомохода «Ленин». Ощущение неимоверной тяжести, заставляло отбежать в сторону, отбрасывало меня, как мыша, объятого страхом. Я представил себе, как взгромоздившись на льдину, атомоход начинает раскачиваться, переваливаться с борта на борт, пытаясь расколоть ее. Так и заполярный край – зона вечной мерзлоты, солнечного голода, напичканный сегодня, к тому же, мирным атомом АЭС и оружием подводных лодок, атомоходов, - пугает, озадачивает, раскачивает здоровье, но «знает», что человек ко всему приспособится, привыкнет, примет условия, пожертвует...
 
 Ну, что ж, пожалуйте в... барак, с непонятно, как в нем разместившимися: регистрацией, багажным отделением, «залами» ожидания. Все заставлено скамьями, чемоданами. И бродят, переговариваются темные тени. Изредка «рявкнет» репродуктор, информируя о чем-то, привыкшую к словесным указаниям паству. Всплакнет ребенок. Вокруг блеклые, неулыбчивые лица. И в помещение, жаркое от людских тел, вливается тот мягкий сумрак, который в зимние ночи исходит от снега, укутавшего зеилю, от черных одеял неба. А за стенами барака мороз за двадцать, кружит снег, темнота. И через час тебя уже не раздражает этот спертый, перегретый «бульон» жующих, кашляющих, потных... Ты готов отстоять свое, до посадки. Что делать?

 В очередной раз отворилась дверь и вместе с белым облачком морозного воздуха в коридор шагнул молодой мужчина небольшого роста, плотно сбитый, в пыжиковой шапке и сером пальто, каракулевым воротником.
 - Никита, здравствуй! - Я чуть не запрыгал от радости... Не ожидал. Мне был приятен этот спокойный, немногословный, даже, иногда мне казалось, скрытный, но удивительно интересный, эрудированный парень. Внешне – типичный горец, большеголовый, с яркими чертами лица, огромными, черными глазами, носом с горбинкой, крепкой, упругой и легкой фигурой. Таким я представлял себе земского врача, те же чуть длинноватые волосы, добрые, мягкие складки у рта, открытое лицо и широкая, как кепка грузина, улыбка. Он старше меня, несколько лет служит медицине и коренным жителям севера в селе Ловозеро. Поговаривали о каких-то семейных его проблемах, но я не вникал, да и он никогда не распространялся на эти темы, когда нам удавалось порыбачить на реке Вороньей. Однажды, на такой рыбалке у «ночного» костра, когда солнце во всю оглядывало и грело нас (двухмесячный заполярный день!) Никита удивил меня, прочитав , глядя на огонь, Лермонтовскую Тамару с каким-то печальным, щемящим чувством:
 
 «И было так нежно прощание,
 Так сладко тот голос звучал,
 Как будто восторги свидания
 И ласки любви обещал.»

Меня всегда озадачивала его манера побыстрее завершить работу, когда он приезжал в Мурманск; сдержанность, скорее замкнутость, излишняя скромность, подчеркнутое желание поскорее уехать в свое Ловозеро, создали ему определенный имидж руководителя средней руки, не падающего серьезных надежд. И, кажется мне, что за всем этим «выглядывал» врожденный эгоцентризм...
 - Ты куда?
 - В Москву. А ты?
 - В Нафталан..
Но запустить наш диалог мы не успели. Народ, уж, очень активно задвигался к выходу, просто выталкивая нас.
 - Что-то...- Поворачиваясь в разные стороны, пытаясь увернуться от напиравших, хотел сказать Никита, потом махнул рукой:
 - Выйдем... - И толпа выкатила нас в морозную ночь... Нашему взору открылась удивительная, но обычная для заполярья, картина: десятки запрокинутых голов, радостные возгласы, вытянутые показом руки...

 Полярным сиянием полыхало небо!***
 - Какие цвета! И двигаются, как живые...- Никита и я сняли шапки, уставились в глубокую, безоблачную высь– такую необычную для заполярья сцену подготовил Всевышний для своей красочной картины.
 - Так и лег бы в снег и спокойно, сложив на груди руки, предался бы этому небесному спектаклю,- громко, напористо сказал Никита, тряся руками.
 - Играют пазори в надежде, наверное, скрасить наше ожидание... - и мы замолчали.
А на небе пляшут, сменяя друг друга, красные, зеленые огненные краски, вертятся спиралями, лентами, веером ходят, пульсируют, змеем извиваются, словно хоровод молодиц перед парнями, алым пожарищем дышит небосвод...
 - Ты знаешь, как говорят поморы? - спросил Никита и продолжил выразительно после паузы – Отбель по небу пошла, зори заиграли, лучи засветили, столбы задышали, багрецами налились и заходили по небу. Пазори в небе...
 - Ярко. Лучше и не скажешь. - А сам подумал: "какая яркая, образная память у парня, как легко он «достает» из закоулков... Но, почему я редко слышал его выступления, которые бы заставляли задуматься, убеждали, доказывали... Всегда говорит сухо, не пытаясь ставить проблему, сглаживая углы..."
 - Мне кажется бескрайна фантазия северян... а что ты видишь, Никита? - пытаюсь я оградить себя от подобного вопроса, ибо моя цветовая гамма существенно сужена Дальтоном.
 - Для меня ,– ответил Никита, не задумываясь - это огромный ледяной, древний город, живущий, двигающийся красками... Будто тысячи рыцарей средневековья, носивших цвета своей дамы, вышли на его улицы для парада... Яркая жизнь, выписанная, чтобы, наверное, расцветить серость, однотонность нашей полярной ночи.
 Мы еще долго стояли в этой непривычной, запрокинутой позе, озираясь по сторонам, пытаясь уловить ускользающие на небосводе, такие непонятные мне, цвета... Полярное сияние хозяйничало в небесах и его дивное дыхание притягивало, не отпускало нас...

 - Не оторваться, - прошептал я, чувствуя, как медленно возвращается в разукрашенный сиянием мозг серая, предполетная жизнь.
 - Во всем, - тут же отозвался Никита, – человек прежде всего ищет удовольствия : в красоте, общении, еде, и, ежели находит...
Шум моторов взлетающего самолета прервал наш разговор. Ждем, когда крылатая машина подымется в цветастое небо, оставив свой невидимый след во влажном морозном воздухе. Взлетная полоса аэродрома пролегла совсем рядом, будто отталкивается одним концом от небольшого озера и упирается другим в пологую сопку. Лишь КПП, к которому подойдет к шести утра мой институтский друг Юрий, проходящий здесь годовую военную службу, разделяет нас. Я внимательно посмотрел на Никиту и все заголосило во мне вопросами: «А, твои-то жизненные радости? Ты же умен, профессионален, работоспособен, но я не чувствую в тебе стремления «бежать по ступенькам», почему так не решителен,- вечно хочешь раствориться среди середнячков. И кажется мне порой, что одиночество гнетет тебя, болеет твое самолюбие, считая себя неоцененным, невознагражденным...»
 - Так, я насчет радостей жизни,-прервал мои размышления Никита – недавно у нас прошел забой оленей. Представляешь, саами бегут, как дети, чтобы вкусить теплую оленью кровь или кусок мяса, смоченный в ней. Кстати, оленеводы считают, что не поев сырой оленины, нечего идти в тундру...
 
 - Ты-то пил-ел? Пробовал?- произнес я с ноткой зависти, ибо всегда старался все прочувствовать, испробовать, что дает жизнь, но сейчас хочу напрочь отвлечься от безответных мыслей...
 - Да, - улыбнулся Никита – естественно. Вкус – горьковато-солоноватый, чем-то напоминает пиво... Многое пришлось откушать, что делать? Лишь строганину не могу. Широкий линтец, понимаешь, выходит «победителем» из примороженной рыбы и болезненно «бьет» коренных жителей, любителей заиндевевших, нежных рыбьих полосок... Вот и еду в Москву с предложением по диссертации...
 - Правда,- Никита жестко, недовольно посмотрел на меня – многое делаем, чтобы отвлечь саамов от естественных для них обычаев, предлагаем свои... тоже народные. В прошедшие выборы прислали машину с этим «добром», поставили ее на плошадь Ленина и пошли петровские косушки по всему селу... Вот так. А кровь полезна, потому и любима северными народами. Ее смешивают с травами и хранят в вычищенных оленьих желудках во...
Прервал Никиту динамик: прибыл самолет из Ленинграда. Наш, значит, и мы инстинктивно потянулись со всеми к бараку. Нашли место недалеко от стойки регистрации, можно опереться - легче стоять.

 - Перекусить бы...- Никита с сожалением посмотрел по сторонам.
 - Буфета здесь испокон века не было, - осадил я его – но, ежели основательно проголодался могу «накормить» воздушно-капельно... Хочешь?
 - Потчуй, уже все равно,- ответил Никита, махнул рукой, и я обратил внимание, как твердо и одновременно эластично он стоял, чуть притулившись к стойке. «Поза, характерная для уравновешенного, внутренне свободного человека. Он чуть наклонил голову, смотрел на меня открыто, но безразлично, словно говоря: «Давай, уж... хоть шерсти клок...»

 - Изволь, - и я начал – Летом вызывает меня Погорелый, говорит: «Прилетает Андрей Павлович Кириленко, член политбюро ЦК КПСС, отвечаешь за его питание. Машину, лабораторию закрепляю...»
 - Это тот самый Кириленко,-засмеялся Никита, который вручая очередную звезду героя Леониду Брежневу по случаю семидесятилетия, произнес этакую льстивую фразу, дескать, теперь семьдесят лет наш средний возраст?
 - Точно! Хохотала, постанывая тогда, наверное, вся страна... Но, дачу-то обкома ты знаешь? При въезде в Мурманск, у залива?
 - Не удосужился,- невинно посмотрел на меня Никита. Я подвигался, покрутился немного, присел пару раз,- тело устало от покоя и продолжил:
 - Начал с воды, естественно. Промыли цистерну, бак, экспресс-анализы – все по схеме, залили. Дача деревянная, двухэтажная. Первый этаж: гостиная с камином, биллиардная, кухня...
 Объявили регистрацию рейса на Киев и нас потеснили. Мы оказались недалеко от двери и теперь вместо помощи позвоночнику, хоть периодически, имели возможность вдохнуть клочья свежего морозного воздуха...
 - На втором этаже,- продолжил я, когда мы остановились - спальни, душевые, парикмахерская. Пошел на кухню. И ты знаешь, Никита, поразили не размеры ее, а функциональность и дизайн. Представь, -я развел руки в стороны – разделочные столы по периметру с разнообразными кухонными аксессуарами, включая посудомойку, навесные шкафы с вращающимися угловыми, фоновое и направленное освещение.... комфорт - «мечта хозяйки»...
 - Ну, что ж,- прервал меня Никита – нормальная кухня должна быть именно такой – просторной, оснащенной, с обеденным столом недалеко... Чтобы к еде поближе,-закончил он почти серьезно, облизнувшись...

 - А хозяином кухни оказался Алексей, молодой шеф-повар Оленегорского ресторана, - продолжил я – Высокий, худой парень, чуть раскосые глаза, тонкие ниточки бровей, короткие усики на добродушном лице... В белой двубортной куртке-френче, брюках в мелкую черно-белую клетку, длинном, ладно сидящим на нем фартуке, и высоком гофрированном колпаке, он – подчеркнутая деловитость. Разговаривает с тобой, а руки что-то передвигают, режут, шинкуют... Всем своим видом он, будто говорит тебе : « Я при любимом деле...»
 - Обычные вопросы-ответы без тени официальщины и слышу, внезапно изменившийся, проникновенный голос Алексея : «Неужели я враг себе? Иди, отдыхай и не волнуйся...» Я промолчал. Но не уходить же на такой ноте. Я взял со стола нож, постучал по ладони:
 - Чем кормить -то будешь?- Алексей, желая, видимо, подчеркнуть свою исполнительскую дисциплину, полотенцем вытер руки и затараторил, глядя на меня в упор, как солдат на офицера с затаенным ерничеством:
 - Сплошные «У» : уха из сигов, уха по-норвежски, украинский борщ, уральский овощной суп...- Я сделал вид, что не заметил, засмеялся:
 - Ты серьезно?
 - Да,- он улыбнулся – согласовано.
 - А на второе?
 - Северные пельмени, телячья отбивная, курятина и, вот видишь, балык, семга, икра, соленые грибочки, компот из морошки... Будут довольны. Гарантирую.

 - Вот так, Никита! Наелся? А то могу усластить «на заглатку» копчеными оленьими языками с морошковым вареньем, о которых забыл сказать Алексей.
 - Неплохо,- покачал головой Никита – царская еда, нечего сказать... - И посторонился, пропустил семью: невзрачный мужчина волочил за руки двух плачущих, толкающихся ребят.
 А время словно уснуло, утомленное неуютным теплом. Лишь у примитивного туалета царило некоторое оживление и извивалась нетерпеливая очередь.

 - И ты знаешь, о чем я подумал, слушая Алексея? -спросил я Никиту.
 - Мне кажется,- Никита снял очки, протер их – ты весь в его власти и твой контроль, как бы тебе помягче сказать, не работает, вот именно, не работает...
 - Ты прав. Но насколько комфортнее, спокойнее было бы мне, если бы я ближе знал Алексея, чем он «дышит», что у него за спиной... Я не конкретно о нем, я –о служебных взаимоотношениях... На западе, я слышал, приняты пикники, барбекю. Их готовят, поощряют, субсидируют фирмы для своих работников. И эти чудесные миги жизни, сдобренные отдыхом на природе, несут серьезные психологические радости, и, что немаловажно, удачи коллективу...
 - У нас же, - прервал меня Никита – в лучшем случае «распитие у станка». Да и то, часто запрещается. Не умеем общаться! Разучились! И, если у них, опять же, добрая еда из мяса, рыбы, даров моря с оливковым маслом, цедрой, розмарином, то у нас – четыре «П»: попили, поели, попели, подрались... Породил Петр «закусочные» без закуси и пошли по Руси питухи с жуликами****, те, что «зажигают», как говорит священное писание, «беду вокруг себя». Помнишь, как у Михаила Булгакова... Первые слова Шарикова, они , ох, как не просты... Слезами народа написаны: «Пивная? Еше парочку!» Сколько раз он их повторил? По-моему, пять... - Никита помолчал - Однако, возвращаю тебя к даче. И что же ты делал целый день? - закончил он с явным нетерпением.
 - Не спеши,- я растегнул пальто, становилось жарко даже у двери, ибо небольшое, узкое помещение с трудом вмещало поток пассажиров...- И подумал: « решительное заявление, ничего не скажешь, но мне, Никита, знакома и твоя гибкость, даже умение прогибаться, быстро соглашаться с чужим, особенно, руководящим мнением... Правда, иногда в твоем голосе слышен металл, но это на короткий миг, за которым следуют молчаливые кивки, будто закрыл окно, оставив дуновение свежего ветра на свободе...» И я продолжил после паузы:
 - Обошел дачу, заглянул в биллиардную, ты, ведь, знаешь азартного Парамошу.
 - Смотрю, у стола с кием наперевес ходит молодой мужчина с рыжей шевелюрой в легком, сером свитере. Естественно, он слышал наш разговор с Алексеем, я же смог прочесть в его облике так , ну, просто необходимого здесь кэгэбиста. Пожали руки. Ты знаешь, Никита, знакомство различных контролеров, наблюдателей кажется мне каким-то скованным, легковесным, поверхностным, будто сопровождается легкой завистью, как у молодых подруг, приглашенных в ресторан. Но, столь откровенного нажима со стороны Михаила, я не ожидал... «Икру проверил?» - как-то уж очень заинтересованно, настойчиво спросил он после нескольких фраз разговора. «А зачем, собственно? - ответил я – Она в заводской упаковке, бомбажа нет... «Я прошу»-настаивал чекист. Прошли на кухню. Алексей недоуменно посмотрел на меня, ничего не сказал, вскрыл...
 - Был как-то в Махачкале. Все побережье Каспия промышляло... ложками ел,- прервал меня Никита.
 - Вот и мы на халяву облизались. Михаил был доволен, сужу по улыбке, которая расплылась на его круглом, как арбуз, лице. И, ты знаешь, Никита, потом, во время многочасовой баталии за биллиардным столом она не отпускала, будто приклеилась к его лицу, сопровождая нашу беседу. Иногда я чувствовал его желание нащупать мои любимые темы, чтобы, наверное, в их волнах поймать интересную ему информацию...

 - Ну, ты и «зачирикался в шершавые, ржавые травы»,- остановил меня Никита- лучше поведай, Сам-то остался доволен?
Я засмеялся:
 - Заигрались мы с Михаилом. Около двух подъехали машины и в шарканье шагов слышу властный густой бас: «... Не знаю... На прилавках нет! А почему берете? Шлем, понимаешь, как в прорву, а вы не чешитесь... Не пойму!»
И в биллиардную заглянул низенький, полноватый мужчина с густой шевелюрой, жестко взглянул на нас, бросил: «Игроки...» И, отвернув, продолжал что-то непонятно бубнить своим высокомерно-назидательным тоном. Мне показалось, он черпал неплохие возможности поиздеваться над своим окружением и прежде всего над Николаем Коноваловым, секретарем нашего обкома...
 - Это понятно,- махнул рукой Никита – у нас же принцип: чаще проверяй, но недостатки находи! А , уж крыть-то мы охочи...

 Объявили посадку на Киев. Пассажиры шумно задвигались, поднялись, одеваются деловито с ощущением , наконец-то, полученного «своего» права полета.
На скамье у окна освободились места и мы неспешно пристроились, чтобы дать возможность отдохнуть нашим натруженным позвонкам. Посмотрел на часы: три тридцать,– можно подремать... Успел подумать, а Никита уже пристроился, поерзал и положил голову мне на плечо, засопел.
 И мне ничего не оставалось, как ждать, разглядывая разномастную толпу, окруженную чемоданами, котомками, для которых, как и для меня, ожидание – естественное, привычное состояние: будь это – квартиры, которые «дробят» исполкомы и строители, молока, яиц... детям – не учла головотяпствующая система, путевок и студенчества – канули в пустоты «телефонного права».

 И бежит в ожидании время, разбитое на сотни осколков, расталкивая планы, отталкивая удовольствия, увлечения, силы... Все замирает, кажется грустным, пустым, ибо в ожидании омертвляется время, почти нет мыслей, есть лишь жажда всласть побрюзжать, как «старый Мазай, разболтаться в сарае»... Правда, иногда накатывает,переполняет приступ говорливости и появляется отчаянное желание малые, незатейливые, обыденные мелочи изложить приятному собеседнику, обсудить их в мягкой, распаренной как горох, беседе.

 
 
* - полярное сияние.
 **- длительность первого январского светлого дня после Полярной ночи: восход 12.45, закат 13.03.
*** - нечто похожее мы видим каждый день, ибо природа Полярных сияний аналогична свечению экрана телевизора.
**** - питухи - алкаши, косушка - 0,4 литра (древнерусский язык).