Сказка господня. часть 18. богоугодные дела отрывок

 У Бога требования, как известно высокие, можно сказать – высочайшие. Выше не придумаешь, хоть ты лопни. Едва ли найдется какой-нибудь ГОСТ или СУСН, который мог бы соперничать с уровнем качества работ, угодным господу Богу. Во всяком случае, ждет он от нас именно чего-то качественного, да, похоже, не скоро дождется. Уж такой мы ленивый и сволочной народ, что так и норовим поставить знак качества на очередной очевидный брак. Трудиться всерьез – это не для нас. Пусть, как говорится, работают верблюды, или мулы, если им так этого хочется.
 Но бывают обстоятельства, когда и нам приходится засучить рукава. Саботажничать в таких случаях себе дороже выйдет. Контролеры, или, если угодно, конвоиры, разные бывают: иной раз такой бдительный попадется, что за каждый лишний чих так и норовит приложиться прикладом. А уж мимо Бога ничего не может проскочить незаметно. Наблюдательность у него, сами знаете, потрясающая воображение. Ничего не остается не замеченным божественным бдительным взором. Уж какой тут, простите, саботаж!
 Пришлось нам взяться за гуж, взять в волосатые ручища мастерки, лопаты и носилки, рубанки да прочие атрибуты трудящихся строительных специальностей. И работа закипела – вначале потихоньку, а потом так, что энергия кипения стала выплескиваться через край. Ад превратился в ударную стройку советских пятилеток, – только успевай щебень с гравием подвозить, да бетон месить. Успевали, куда нам было деваться? Нас с медведем вытащили из берлоги, и, надавав отменных тумаков, отправили валить адский заколдованный лес.
 Работа эта не из самых легких. Во-первых, эту самую чертовщину надо было еще и найти, а она научилась маскироваться так, что пройдешь по самой чаще, и ее не заметишь. Странная штука – колдовство, все никак не могу разгадать его секретов. А колдунов в Аду было, как у дурака махорки, и все, как правило, мастера экстра - класса. Простых фокусников и иллюзионистов туда не принимали. Нечего позорить высокое звание кудесника!
 Но и обнаружив темный заповедный лесной массив, не спешите радоваться. Деревья тут были тоже волшебные, и от топора увертывались не хуже профессионального боксера; мало того, они так и норовили дать сдачи. Особенно удачно получалось это у здоровеннейших дубов и платанов, да и ясени с кленами старались не отставать от старших товарищей. Иногда они объединялись, и тогда уже не мы гонялись за ними, а они за нами. Воистину во всем видны были козни Диавола. А что бы вы хотели? Лес-то все-таки был адским, и никуда нам от этого не деться.
 Валить деревья надо было чрезвычайно быстро – пока не опомнились. Шатуну этот фокус удавался примерно в десяти случаях из ста, а мне – ни разу. Затем на помощь погибающему дубу-ясеню уже мчались его разъяренные собратья, шумно треща ветвями. Мы хватали поверженного великана за крону и бегом устремлялись к опушке, где нас уже поджидала помощь в лице Пушкина и Федора Михайловича Достоевского, царство ему небесное. Вчетвером мы мигом оттаскивали ствол подальше от опасной зоны и уже непосредственно в домне номер восемь начиналось самое увлекательное – разделка туши… виноват, ствола. Тюк да тюк, тюк да тюк! Вот и кора содрана, вот и нечистый дух изгнан. Можно теперь и на лесопилку запускать. Впрочем, приходилось при этом затыкать уши: погибающий исполин вопил дурным голосом, грозил нам карами небес и местью самого Сатаны, обещал во второй жизни – в образе табуретки или платяного шкафа – непременно огреть всех нас по загривку, устроить полтергейст, и все такое прочее.
 Доски, кстати, также обладали своим характером, да еще каким! Они так и норовили наградить наши ладони и задницы целыми пучками заноз, постоянно пружинили и больно били нас при этом то по башке, то по шее. Особенно злостно хулиганили упругие самшиты, ставившие синяки в самых неподходящих местах. Медведь ревел, обижался, осенял бунтующую древесную плоть крестными знамениями, шептал “Патер Ностр Деус” и что-то еще, да что-то мало все это помогало. Неисправимы были чертовы деревяшки. Так вот откуда пошла гулять по белу свету легенда о Пиноккио - Буратино!
 Надо ли говорить о том, что во всех типах строений, возведенных с использованием лесоматериалов, творилась какая-то чертовщина. По ночам здесь жалобно скрипели балки и паркет, двери сами по себе захлопывались и открывались, когда им только заблагорассудится, а форточки и окна так и хлопали, причем безо всякого повода и ветра. При этом вся древесина умудрялась выскрипывать то “Похоронный Марш” Фредерика Шопена, то “Танец подземного короля” из какого-то произведения господина Грига, а то и вовсе выходной марш Черномора. Жизнь в Аду, и без того переполненная всякого рода ужасами, теперь еще и отдавала какой-то дурной мистикой.
 Но – приходилось все терпеть, пусть и скрипя зубами, у кого они еще сохранились. Работу-то нашу ведь сам Бог благословил, так что не страшны нам были происки и козни Нечистого. Плевать мы хотели на дикие выходки представителей заколдованного леса!
 Дух, как существо грубое и невоспитанное, сутками пропадал на каменоломнях. Поскольку сокрушать все на свете он любил больше всего на свете, скалы, пусть даже и адские, разрушались им удивительно легко. Даже бить их не приходилось, а стоило лишь взглянуть на них пристально – и вот вам результат – груда щебня и валунов. Впрочем, подлые адские горные породы не были бы сатанинскими созданиями, если бы не устраивали всякого рода козней. Стоит, бывало, Духу присесть перекусить, а град булыжников уже летит в его голову, изображая побитие шайтана толпой правоверных в Мекке. Сложит он из таких вот бульников избу, – а она возьми да рухни, погребая под собой постояльцев. И так с утра до ночи. В общем, не без приключений. Иногда к нашему лагерю подходила толпа местного хулиганья – молодых леших, водяных, вампиров, троллей, упырей и прочего полу уголовного сброда. Они выкрикивали обидные и злые слова, какие-то непонятные ругательства на забытых языках, каббалистические формулы и ужасные заклинания, показывали языки, носы и кукиши, да еще так и норовили затеять драку. Тогда вперед выходил наш славный Пересвет – Лев Николаевич Толстой с костылем наперевес, и начиналась великое сражение. Быть бы великому писателю битым, если бы не Чайник! Он всегда появлялся как раз вовремя, ошпаривал самых агрессивных и безответственных молодчиков самым крутым кипятком, а затем еще и подталкивал их горячим носиком в спину, - дескать, ступай, пан, бог подаст!
 Но ничто не могло помешать нам в осуществлении наших грандиозных планов, прожектов и маниловских проектов.
 Не прошло и пятнадцати лет, как возрожденная Вавилонская башня гордо уперлась в небесный свод своею зубчатой вершиной, а сады Семирамиды повисли-таки над Городом Солнца. Одних только Александрийских маяков построили восемнадцать штук, а уж пирамид – не меньше сотни. Были и еще какие-то чудеса, но не будем утомлять читателя их нудным перечислением. Больше всего наколбасила Чудотворная, сотворив такую чертовщину, что сам папа римский не разобрался бы, что сие может означать. Строила-то она, судя по всему, собор, да получился чудовищный гибрид пирамиды, Пантеона, Колизея, Бассейна “Москва” и Храма Христа Спасителя, причем в форме змеи с мордой Сфинкса. Дух хотел развалить нелепое сооружение, да Бог не позволил. Он вызвал дебошира на Марс, поставил по стойке “смирно” и стал разъяснять дураку политику высших сфер.
- Ты его строил? – спросил он демона.
- Ну, положим, камень-то я добывал…
- Нет, отвечай на вопрос: ты его строил, старый черт? Или все-таки – Пушкин?
- Нет, Боже… это все Чудило начудило, а что получилось – сам можешь видеть.
- А известно ли вам, молодой человек… виноват, старый черт, что без воли моей не то, что собор, - забор не построишь? Так кто все-таки автор сего архитектурного ансамбля, позвольте вас спросить? И на кого ты собирался руку поднять, болван?
 И Азазелла высекли – не сильно, но чтоб запомнил, дурак. Он же, как и ожидалось, сделал странные выводы из всего произошедшего, а именно – плюнул на все, и стал откровенно лоботрясничать. Он валялся день-деньской на досках нагретого причала и со снисходительным видом наблюдал, как дымят вдали какие-то костры… или адские домны.
 А в штабе Сатаны творилась сумятица. Высшие иерархи никак не могли понять, что творится и что им, бедолагам предпринять. Они оказались в своем родном краю чуть ли не угнетенным национальным… виноват, конфессиональным меньшинством. Границы автономии, провозглашенной Азазеллом, расширились так, что уже нельзя было разобраться, где же владения князей Тьмы. Несчастные дьяволы неожиданно почувствовали на своей шкуре, каково существовать на оккупированной территории. Куда не пойдешь – непременно наткнешься то на Федора Михайловича Достоевского, царство ему небесное, с топором за поясом, то на Шатуна, волочащего за крону очередное заколдованное дерево. Грешники перестали снимать шапку при виде нечисти, обнаглели, стали котлы проветривать, и снизили в них температуру до курортной. Устроили, понимаешь, санаторий! Одно время Сатана чуть не решил переходить к активным партизанским действием, но после длительных размышлений вдруг пришел к выводу, что нечего совать свой длинный нос в дела божьи. Дело в том, что великие адские реформы явно попахивали божьей волей, а отсюда следовало, что лучше с Духом не связываться. Впрочем, на него в Аду давно махнули рукой и, между прочим, правильно сделали. Связываться с ним – равносильно самоубийство, а чертовщина, как ни странно, тоже хочет жить. Вельзевул, Астарот и Мефистофель, скрипя клыками, всматривались в контуры циклопических сооружений, обступивших штаб-квартиру Сатаны со всех сторон. Незнакомые пейзажи, повсеместно возникшие на горизонте со всех сторон, вселяли в души нечисти смятение, граничащее с унынием, и отбивали всякую охоту к работе. Так и запить недолго, что и случилось с Люцифером. До сих пор не ведавший сомнений жизнелюб в одночасье превратился в опустившегося забулдыгу, только и знавшего, что просить на опохмелку у всех встречных демонов. Но встречались-то, как назло, такие же опустившиеся и совершенно утратившие человеческий облик… виноват, дьявольский вид, твари дрожащие, от которых не то, что шкалика, перегара не допросишься. Вот до чего доводят перемены. Уж на что прочную структуру создал когда-то господь, а тут вдруг все взяло, да обвалилось. Прахом пошла многолетняя работа по перевоспитанию безнадежных грешников. Они, канальи, тут же смекнули, что адские муки не длятся вечно, что случаются и перерывы, и что, наконец, Сатана не всесилен. Некоторые вольнодумцы додумались даже до того, что приписали все изменения Богу: дескать, амнистия грядет, господа! Как же, размечтались! Разве можно считать освобождение негодяев богоугодным делом? Господь и не думал выпускать на свет божий эту мерзость. Нет уж дорогие негодяи, наделали дел – расплачивайтесь по гамбургскому счету. Но пес с ними, грешниками, для нас гораздо важнее то, что происходило в нашем стане. А там царила сумятица, граничащая со смутой. Все гении, обнаглев до полной невменяемости, решили вдруг провозгласить полную автономию: дескать, хотим быть самими собой. Натерпелись, дескать, Азазеллова произвола! Дух не успевал подавлять очаги сепаратизма. То медный бунт вспыхнет, то соляной, а то и вовсе восстание желтых повязок. Схизматики и великие алхимики даже составили гороскоп восстаний, который, впрочем, нам удалось у них выкрасть. Так что мы были готовы встретить любой мятеж во всеоружии.
 Мы с Гризли брели по Геенне огненной и угрюмо обозревали процесс полного разложения ее обитателей в противоборствующих лагерях. Вот она, долгожданная “свобода”! Для кого, позвольте вас спросить?
 Под кустом боярышника, заботливо посаженного Пришельцами вдоль дорог, валялся Омар Хайям с амфорой в обнимку. Он блаженно улыбался, и что-то бормотал, кажется, в рифму. Даже в таком состоянии великий поэт творил свои знаменитые рубаи. Я прислушался. Ну и чушь же он нес!
- Стоит Горбуш, стоит на табуретке. Сейчас он спляшет вальс в петле на ветке. О, если б можно было удавить всех тех, кто нынче служит в контрразведке!
 Вот вам и свобода творчества! Небось, под гнетом цензуры в темные времена восточного Средневековья такого он бы себе не позволил ни за что на свете. Честь, знаете ли, даже у мусульман кое-что значит! Что-то до боли похожее произошло ив постсоветский период со всем нашим литературным бомондом. Как они вопили о притеснениях со стороны проклятых коммунистических цензоров, как клялись завалить книжный рынок шедеврами после обретения права писать то, что в голову взбредет! И что же туда забрело, позвольте вас спросить? Где гениальные творения, где взлет фантазии, полет мысли в неизведанное? Дальше заказных книжонок, прославляющих всякого рода нечисть прошлых темных эпох, так дело и не дошло. Занялись тогда многие из них сочинением од и панегириков в честь своих новых господ, да так, что прежний подхалимаж перед коммунистическими хозяевами жизни и в счет не шел. Дело это, конечно же, прибыльное, но уж больно противное. Что-то вроде проституции, если не хуже.
 Я пошлепал Хайяма по щекам, облил его голову остатками вина из той самой пресловутой амфоры, но толку не вышло. Поэт-вольнодумец продолжал нести рифмованную ахинею:
- Писал бухгалтер как-то актировки, за что и был повешен на веревке. О, если б можно было удавить всех тех, кто слишком любит сторублевки!
 Ну, тут еще можно с ним в чем-то согласиться… если, конечно же, иметь в виду не простых счетоводов, а банкиров-кровососов. Оставив Омара валяться в кустах, мы пошли дальше по черной сатанинской дороге, которую Азазелл вот уже почти тысячу лет старался перекрасить в синий цвет. Однако, дорожное покрытие бунтовало, постоянно меняя окраску то на бирюзовую, то неаполитанскую оранжевую. А проходил год-другой, – и дороги упорно чернели. Ад, знаете ли. Там своя палитра, которая, кстати, встречалась еще в пейзажах Ио, знаменитого спутника Юпитера, и была лаконично названа писателем Стендалем двумя словами – “Красное и черное”. Скучно, знаете ли, было бы шагать по черной дороге черной ночью, да слава Кампанелле, сумел настоять на введение в эксплуатацию нового светила. Так что чернота была только под ногами, а сверху светило так, что асфальт плавился. Некоторый перебор получился с солнцем, – надо было его не таким мощным творить или, по крайне мере, зажечь подальше от нашего стана. Но Дух ведь ни в чем меры не знает: Звезду создать – так обязательно белого, а то и вовсе голубого гиганта, бить – так всех без разбору. Скотина!
 В общем, шли и шли мы по залитой солнцем дороге темнее египетской ночи, и никак не могли придти ни к чему хорошему. То ли в Аду вообще мало приятных и полезных вещей, то ли мы еще не научились их находить. Шагали мы так, вышагивали, и не заметили, как забрели в какую-то более, чем странную местность. Все здесь было как-то не так, не по-божески. И пирамиды стояли тут с пятиугольным основанием, и на дорожных указателях – сплошные пентаграммы. И серой (серным ангидридом) воняло так, что хоть уши затыкай. А дорога внезапно уперлась в огромный бункер в форме пентагондодэкаэдра, фасад которого был украшен ярко-красной вывеской:
- СОВЕТ ЧЕРТОВЫХ УЛЕМОВ. ПРИЕМ ЗАЯВЛЕНИЙ ОТ НАСЕЛЕНИЯ - ОТ ЗАКАТА ДО РАССВЕТА.
 Вот куда нас занесло! Лет эдак сто тому назад я бы с воплем пустился наутек, лихорадочно осеняя себя на бегу крестным знамением. Не то – сейчас: напугать нас с медведем могли, разве что, Бог да Азазелл. Гризли встрепенулся, внимательно изучая табличку над дверями парадного подъезда:
- посторонним вход воспрещен. Свиньям, перегринам и медведям не положено!
- Я им сейчас покажу, кто тут посторонний! – заревел крылатый монстр из отряда куньих. – Сейчас сами очистят помещение, курицыны дети! Вперед, сыны отчизны! Настал день нашей славы, черт побери!
И решительно высадил запертую дверь.
- Задеру сукиных детей, заломаю чертовщину! – заревел он не своим голосом. В лицо нам полыхнуло пламя огнемета, и от медвежьего лба с визгом отрикошетировали сотни пуль. Беспорядочная пальба лишь добавила яростной решимости крылатому хищнику. Взревев еще страшнее прежнего, он тут же задрал какого-то зазевавшегося бесенка, и погнался за длинной рогатой фигурой в оранжевом хитоне, пустившейся наутек по бесконечным лабиринтам коридоров. Убегавший заметно хромал. Впрочем, это ни о чем не говорило: в Аду, как известно, хромотой страдали едва ли не все черти с дьяволами. Я кинулся, было, вдогонку, но минуты через две безнадежно отстал, осознав, что за шустрым людоедом мне сроду не угнаться. Преследователь и его потенциальная жертва исчезли в темных лабиринтах, и больше я их не видел. Да и не до них было: выбраться бы отсюда! Повсюду пестрели таблички различного содержания, но заканчивающиеся почему-то одним и тем же – “нет выхода”. Я бестолково заметался от двери к двери, ничего не понимая и уже начиная догадываться, что ни к чему хорошему такие скитания привести не могут. Не было особенных причин у нечисти любить раба божьего Парамона! Ох, и вздуют же сейчас! И осторожно, на цыпочках, стал пятиться, куда глаза глядят. Увы, меня заметили и тут же открыли сезон охоты. Минуту спустя я летел по коридорам, а вдогонку тяжело стучали копыта, и периодически меня обдавало жаром огнеметного пламени.
- - Так ведь и зажарят, как копченую селедку! – грустил я. – И черт нас дернул прогуляться по этим идиотским дорогам!
 Толкнув ногой неприметную замасленную и закопченную дверь без вывески, я нырнул в какой-то полуподвал. Мимо пронеслась вопящая кавалькада преследователей с факелами и огнеметами.
- Слава Богу, - успел подумать я, - кажется, пронесло! Отсидимся тут до утра, а там как-нибудь да выберемся…
 И тут же получил по башке чем-то тяжелым. Падая, я успел разглядеть бородатую физиономию в чалме, но толком разглядеть лица не успел. Наступила полная темнота. В ней звучали странные голоса, что-то происходило, но я явно не был участником этих событий.
- Вырубили, демоны! – подумалось мне почему-то. – Сожрут ведь, однако… если, конечно, сумеют.
 Сознание возвращалось медленно. Как сквозь сон, разглядывал я стены с обоями, на которых красовались пляшущие в огне черти. У стола, заваленного бумагами и окурками, восседала согбенная фигура в чалме и красных сапожках. Хоть было достаточно темно, но уж этого-то шайтана не узнать было невозможно. И что же делает старина Хомяк в самом сердце дьявольского стана? Докатился в своей вседозволенности! Вероятно, именно в подобных условиях товарищ Иуда и предал своего великого учителя. Впрочем, это были всего лишь догадки, предположения. Не исключено, что старикашка, всего-навсего, исполнял роль какого-нибудь Штирлица, а то и Николая Кузнецова. Пробрался, каналья, во вражеский тыл, и ведет тут разведовательную, а то и диверсионно-террористическую работу. А что? Он же, все-таки, бывший исламский фундаменталист; такому что человека прибить, что черта –все равно как шербету выпить да кальян выкурить.
 Тут мне стало совершенно понятно, почему же старикашка огрел меня по темени: по привычке. Как он, бывало, увидит своего старого дружка, - так сердце его возрадуется, а полено само в руку прыгает. Спасибо, что хоть не ятаганом, а то ему и это не в тягость.
 А все-таки чем он тут занимается? Не хотелось бы иметь дело с изменником, предателем общего великого дела и идеала. А вот Хомяку кое-какие вопросы ко мне накопились. Это стало ясно после очередного удара поленом по моему трещащему черепу. Вопрос старика (или допрос) меня огорошил.
- Ты зачем сюда пришел, дубина? – грозно сдвинув лохматые брови, зашипел, словно кобра, старик. – Что ты тут вообще делаешь, иуда искариотский?
 Тут до меня начало доходить, что Хомяк здесь не злодей, а, скорее, потерпевший – “терпила” как принято называть эту категорию пострадавших в милицейском и уголовном мире.
- Да я по воле божьей, исключительно ради свершения богоугодных дел, - невразумительно промямлил я, - шел вот, понимаешь, по делам, а тут – дом. Захожу я в этот дом, а там…
- Ну, и что же ты там увидел? – заинтересовался старик. – Я-то тут ни черта не видал… вернее, одного-то черта лысого встретил, да, хвала Аллаху, не пострадал, потому что это был мой земляк, старый степной шайтан. Он-то и завел меня сюда: говорит, тут спокойнее будет, а то как бы чего не вышло. Сказал, что вокруг какая-то чертовщина творится, так как что лучше носу не высовывать. И пропал, бестия. Что с ним стало, одному Аллаху известно. Сижу я тут, кальян потихоньку курю, героинчиком понемногу балуюсь, и тут в дверь какая-то образина ломится. Я его – по башке! Потом пригляделся, смотрю, – дружка как будто бы приложил, а не черта. Тут я тебе на радостях – еще разок, да по темечку! Вот, примерно, так!
И на мою голову в третий или четвертый раз за день обрушилось полено.
- Ты на меня не обижайся, Парамоша, - первое, что услышал я, приходя в сознание. – Я ведь не со зла дерусь, а исключительно потому, что без этого не могу. Пассионарен я до безобразия, энергия через край переливается. Пока кого-нибудь не прибью, сам не свой хожу…
- А ты бы чертей, чертей лупил! – нашелся я. – Что ты ко мне-то привязался!
- Чертей еще догнать надо, - мудро возразил старик, - да и настигнув беса где-нибудь в степи, никогда нет полной уверенности в своей победе. Так, спрашивается, зачем за ним гоняться-то? Искать приключения на свою… скажем так, спину? Да они и без этого постоянно нас находят, хоть ты под кровать заберись!
- Вот это да, - сообразил я, - похоже, в молодости старику не раз перепадало от мужей-рогоносцев! Ай да Хомяк, ай да сукин сын! Моралист!
- Ты что это лыбишься? – заподозрил что-то неладное мой визави, - слова нельзя сказать, чтобы не интерпретировал в своих пошлых традициях, маньяк! Это я от шахен-шаха под кроватью прятался, а вовсе не от какого-то персидского
ревнивца.
- А что, Реза Пехлеви не мог ревновать? – расхохотался я. Страшная догадка мелькнула в моем воспаленном мозгу. – Так вот истинная причина великой исламской революции! Вот так старикашка! Ты что же это, шахине сказки из “Тысячи и одной ночи” на ночь рассказывал, причем исключительно в те дни, когда шах в Польше был?!
 И тут же получил поленом по лбу, а потом еще и по уху. Старик рвал и метал. В чем его только в прежней жизни не обвиняли, а вот до порочащих истинного мусульманина связей никто не додумался: стало быть, я первый. Хотя меня смех просто душил, но даже в таком состоянии получать поленом по башке, согласитесь, не очень-то приятно. Так что пришлось мне срочно перейти в контратаку, повалить старика на пол и, отняв у него заветное полено, долго и упорно бить его ногами, да и ледорубом, заодно. Это увлекательное занятие отняло массу времени: я заметил, что, как только начинаю учить старикашку, часы летят быстрее, чем минуты, и мгновение как бы замирает, потому что оно становится прекрасным. Дни летели за днями, а я, не замечая бега времени, валял и топтал драчливого старикашку, пока не порвал свою обувь. После этого, тяжело дыша и глотая валидол, я приостановил процесс. Подчеркиваю, что именно “приостановил”. Свое он еще получит, хулиган!
 А в коридорах Пентагондодэкаэдра происходили странные, и, скорее всего, страшные процессы. Периодически слышался тяжелый топот, жалобные вопли и яростные брань, а заканчивалось все грохотом падения тяжелого тела на пол. Интересно, кто и кого сейчас бьет? Я прислушался: работает Гризли. Хорошо, качественно, только трупы успевай оттаскивать. В этом учреждении происходит сокращение кадров, если так можно выразиться. А почему бы и нет? Разве уменьшение количества носителей зла не есть богоугодное дело? Надо бы у Бога спросить… ведь учреждена была эта контора, что ни говорите, с его ведома. Так что разваливать Ад – в какой-то мере покушаться на божественный промысел. Не стоит, вообще-то. Надо бы успеть Шатуна предупредить…
 Тут-то зверь и ввалился в наш полуподвал, волоча за собой связанного по рукам и ногам и наполовину скальпированного Вельзевула. Если бы не рога, точно бы старый дьявол лишился скальпа. Заметив меня, он осклабился, демонстрируя страшные окровавленные клыки.
- Смотри, кого поймал, Парамоша, - похвалился он, - насилу скрутил! Здоровый чертяка попался, царапался, кусался, пощады просил, да не на того напал! Сейчас мы его Богу сдадим. Как думаешь, присвоит он мне тогда четвертый класс?
- Ишь ты, - подумал я, - на что замахнулся! Сегодня присвой тебе серафима четвертого класса, завтра ведь и третий попросишь, а послезавтра и Богу в заместители станешь набиваться! Скромнее надо быть, товарищ…
 Вслух же только буркнул:
- Как бы в херувимы не разжаловал, мишка! Нас ведь никто не просил громить это чертово учреждение, в том числе и сам Бог. Давай поступим так: высечем этого шерамыжника, осеним его крестом животворным, а затем тихонько покинем дьявольский лабаз. Нас тут никто не видел, и мы никого не встречали. Глядишь, целее будем. Никто ведь не доказал, что вмешательство в промысел божий есть богоугодное дело, верно?
 Медведь подумал с минуту, и согласился.
- Ты у нас умный, тебе и решать, - проревел он, и тут, впервые заметив поверженного Хомяка, замер:
- А этот обжора что тут забыл?
- Забыл получить по шее, - не удержался я от очередной затрещины, - а скоро еще и дорогу сюда забудет!
 И решительным пинком выгнал скверного имама-папу на улицу. Мы перекурили, обсудили план дальнейших действий, и отправились делать добрые дела. Успеем ли? Мало ли что готовит день грядущий!
 Не успели. Вероятно, исключительно потому, что с самого начала не туда заехали. В самом деле, разве место небожителям в Аду?