Музыкант, или встреча с самим собой

 Однажды я присутствовал на концерте будущих выпускников музыкального училища, который проходил в актовом зале одной из общеобразовательных школ. Музыкантам пришлось выступать перед людьми, слушающих классику только в качестве звонков на своих мобильных телефонах. Большинство исполнителей, не взирая на непрекращающийся говор в зале, отыгрывали свои произведения и торопливо покидали сцену. Но был один молодой пианист, похоже, настоящий фанатик своего дела. Ему не хотелось мириться с таким отношением к себе, с такой глухотой к настоящему музыкальному искусству, которому он принес себя в жертву. Его пугала мысль, что его служение музыке, превращающее его в одинокого, отчужденного человека является никому не нужной жертвой, ничуть не более оправданной в глазах невежественного большинства чем, например, самоубийство.
 И вот, идя к инструменту, этот музыкант с ненавистью посмотрел на собравшихся в зале людей. Наверняка ему, словно пророку, которого не принимают в своем отечестве, хотелось прокричать что-то нелестное в их адрес.
 Он сел за фортепьяно, но не начинал играть. Очень хотелось дождаться полной тишины, почувствовать, что его сейчас будут внимательно слушать и тем самым ощутить хоть какую-нибудь ответственность за свое выступление. Но в зале ничего не менялось. Молодой человек знал, что в такой атмосфере он не сможет сыграть вдохновенно, с увлечением, а формально отчеканить ноты казалось ему кощунственным. Его трясло, но не от эстрадного волнения, а от обиды и отчаяния.
 Из-за кулис кто-то громким шепотом, наверно желая его подбодрить, подсказал: «Играй, Ваня». Но Ваня вдруг с яростью стукнул кулаком по клавишам, громко хлопнул крышкой пианино и огромными шагами пошел прочь. Он собирался выругаться в слух, но его челюсть напряглась так сильно, что не удалось произнести ни слова.
 Тем временем, на сцену без всякого промедления вытолкнули следующего участника концерта, благодаря чему создалось ощущение, что все, как и предполагалось, идет по плану.
 Мне тогда стало так его жалко, что я решил подойти к нему и поговорить. Я вышел из зала и пробрался в небольшое помещение, откуда музыканты выходили на сцену. Там он, погруженный в отчаяние, ни с кем не разговаривая, сидел на стуле в позе кучера. Я уж было раскрыл рот, чтоб выразить свое сочувствие, как вдруг подумал: «А зачем, собственно, я сюда пришел? Найти родственную душу? Ну да, он тоже «жук в муравейнике». И что, нам теперь плакаться друг другу в жилетку?! А если подумать, сколько развелось этих мучеников, страдающих от окружающего абсурда, излагающих частенько свои мысли на бумаге, «бездомных странников», которые на фотографиях демонстрируют свои печальные и умные как у овчарки глаза».
 В тот момент мне показалось, что подобные люди должны держаться подальше друг от друга. Каждому должно своего дерьма хватать. И как бы эти Робинзоны (включая меня самого) ни выпендривались ничего в них особенного и нового быть не может. Я испытал настоящее отвращение к этому расстроенному, непонятому музыканту. Поразвились, страдальцы хреновы!
 Он поднял голову и посмотрел на меня влажными глазами. Возможно, он хотел найти сострадание, понимание, услышать пару добрых и лживых фраз. Но вдруг у меня вырвалось нечто другое: «Да пошел ты на х…! Понял?!» Музыкант опешил и раскрыл рот. Я же поспешил скрыться из виду.

 2004