Лес

Лес.

Посвящается Максимовой Альбине Федоровне
 и Фомичевой Галине Ивановне.

1

Не так давно в моей жизни произошли некоторые перемены, которые, собственно, и заставили меня отправиться летом из города в деревню. Я выпросила у родителей разрешения пожить там одной, полечиться одиночеством. Они, как не странно, согласились, скорее всего, принимая во внимание мой возраст и обстоятельства, которые рано или поздно приведут меня к самостоятельной жизни.
Я собрала совсем немного вещей: футболки, джинсы, пару книг, насовала полные карманы разноцветных леденцов, и утренней электричкой отправилась туда, где провела множество июньских недель своего детства.
Утро было достаточно теплым, но стоя на вокзале, я дрожала, кутаясь в теплую папину рубаху. Я, честно признаться, всегда дрожу, когда рано просыпаюсь. Родители усадили меня в вагон, написав на бумажке название станции, на которой я должна выходить, и, в унисон размахивая руками, удалились из поля моего зрения. А я уехала. И мне казалось, что я ехала целую вечность, и к моменту моего прибытия даже почти забыла, куда я еду и зачем. У меня порой такое бывает – в дороге я рано или поздно ловлю себя на мысли, что мне не важно – куда ехать, важно просто ехать, и никогда в жизни нигде не останавливаться.
Я вышла на одинокой станции, которую даже станцией-то сложно было назвать. Но я знала это место. И могла бы узнать его из сотен тысяч таких же, идеально с ним схожих. Здесь были мои следы. Следы меня, той, еще глупой маленькой дурочки в панаме, лет десять назад. Наверное просто это место узнало меня. И спросило : «Где тебя так долго носило?!». А я ничего не могла ответить – у меня не было оправданий.
Я точно, наизусть, как и все эти годы назад, знала, куда должна идти, хотя, наверное, если бы меня попросили начертить план, или указать дорогу – я бы ни смогла ни за что. Потому что я не сама шла к своей деревне, к своему дому – меня что-то вело туда. Скорее всего, это миллион воспоминаний, которые никогда не хранились в моей голове, а всегда были где-то в другой части меня, где-то в том воздухе, который был здесь, который ждал когда я приду, когда я на него наткнусь и все-все почувствую, все-все вспомню.
Я шла долго. И все только потому, что приглядывалась к деревьям и тропинкам, ведущим к тому самому дому, где уже давным-давно никого не было.
Когда я дошла до калитки, я долго не решалась войти и наблюдала со стороны. Со стороны смотрела на себя – шестилетнюю и смешную, на свою сестру Катьку, которую, оказывается тоже помнила маленькой, на бабушку, еще совсем не уставшую от горя и проблем, и на крестную… На мою милую крестную, еще живую, и всегда такую молодую.
Я смотрела на совершенно деформированный, некрасиво и нечестно заросший сад, который мы когда-то выращивали все вместе, хотя мы с Катюхой больше мешали, конечно, чем помогали. Смотрела на стены дома, который мы даже пытались красить желтой краской, но так и не докрасили, потому что было жарко, и вообще, летом по всем законам детства принято есть малину и жимолость, нежели красить стены.
Я зашла в маленький дом своего ребячества с опаской, но он ждал меня. Он был грязный, неухоженный, пыльный, но, Боже мой, как он ждал меня! Я легла на бабушкину кровать, специально, чтобы плакать о детстве, о саде, о крестной… Я тихонечко плакала, пока не уснула.
Меня разбудили возбужденные крики деревенских детей, стук, и какой-то совершенно дикий шум. Я посмотрела на часы и поняла, что проспала достаточно долго для того, чтобы снова не спать ночами, как у меня обычно происходит. Когда я выглянула в окно чтобы разобраться, в чем дело, я ровным счетом ничего не увидела, потому что окна были такими грязными, что честно сказать, сложно было бы разглядеть даже свое отражение. Пришлось выходить.
«Уходи, гадость такая!», « Уродина!», « Бей её!» - кричали дети. Я подошла ближе к калитке и с ужасом поняла, что эти самые дети стояли, окружив непроходимым кольцом какое-то, мало мне понятное существо, и пинали его ногами, били палками и бесконечно оскорбляли.
Во мне все будто перевернулось. Я побежала в дом, схватила метлу и вернулась обратно.
- А ну-ка немедленно прекратите! – закричала я. – Я сейчас вам покажу!
И толи вид у меня был такой грозный, толи я и правда показалась им взрослой, взбалмошной теткой, но все они с визгом убежали, оставив скрючившееся существо лежать здесь же не земле. Подойдя ближе, я поняла, что это человек, но очень худой и грязный. Когда я прикоснулась у его плечу, что-то внутри этого комка нервно заскулило и часто-часто задышало.
- тсс… успокойся. Пойдем со мной. Они больше не вернутся. – шепотом сказала я.
Существо боязно подняло на меня свое грязное лицо. Это была молодая девушка, лет четырнадцати с грязным лицом и заплаканными зелеными глазами. Волосы её были выстреженны клочками, будто она сама их резала ножом.
- как зовут тебя? – спросила я.
- Христинка. – тихо сказала она.
- а я – Ксюша. Пошли со мной.
- Неть! Неть! – закричала она. – Низя! Низя!
Соскочив в тот же момент с места, она убежала. Я не стала её останавливать. Мало ли что.

2

За три дня я сумела навести порядок в доме, где нашла много вещей моих Бали и Галюни. Эти имена нашим бабушкам дала Катюха, когда еще не совсем хорошо умела разговаривать. Баба Аля, моя крестная, стала «Балёй», а Баба Галя, наша родная бабушка, просто «Галюней». Так мы их всегда почти и называли.
От Бали в этом доме осталось много туфель, иконок, молитвенников, платочков. От Галюни кружечки, чашечки, панамки.
Стены этого дома напоминали мне о громадных Катюхиных сумках, которые ей так по-матерински заботливо собирала моя тетка Женя, не забывая ни об одной детали, даже самой маленькой. И когда мы затаскивали в этот малюсенький дом Катькины кули, места оставалось только на то, чтобы проходить мимо всего бочком.
С садом было несколько сложнее. Не все, конечно, но я прополола и полила. Пока я пласталась на грядках, меня заметила соседская старушка с совершенно седыми кудрявыми, короткими волосами и весильково-небесного цвета глазами.
- добрый день, соседка! – крикнула она, подойдя к нашей калитке.
- здравствуйте! Чем могу помочь? – отозвалась я.
- Вы, наверное, новая хозяйка? Просто до вас сюда уже давно никто не приезжал, очень давно.
- Ну, хозяйка я, или не хозяйка – это вопрос сложный. А старые хозяева не менялись. Дом никому не продавали.
- так Галина с Альбиной здесь? – с надеждой в голосе спросила меня старушка.
- Увы, нет. Они не смогли приехать. Да вы проходите, я вас чаем напою.
- Спасибо. – обрадовалась соседка. – Меня Анной Сергеевной зовут. А вас?
- Ксюша я.
- Так ты внучка ихняя, чтоль?
- так и есть. – улыбнулась я, отмывая свои грязные руки в ведре с водой.
- взрослая какая стала. А вторая где?
- не приехала. Проходите в дом, я чайник поставлю.
Анна Сергеевна торопливо прошла в одну единственную и не сильно просторную комнату и сразу уселась за стол. Было видно, что она, либо жаждет моего угощения, либо с ней просто давно никто не общался. Она оглядывалась по сторонам, словно тоже окунаясь в атмосферу моих бабушек.
- А как Альбина и Галина поживают?
- Баба Галя еще работает. Но, сами понимаете, силы уже не те, дорога до участка длинная, утомительная, да и здесь сильно не отдохнешь… даже наоборот.
- Ясно. А Альбина?
- Альбина Федоровна умерла. – вздохнула я. Мне всегда безумно горько говорить эти слова. Мне до сих пор, хотя прошло уже не так мало лет, не верится в то, что Бали больше нет. Тем более после того, как я приехала сюда.
Анна Сергеевна еще долго меня обо всем расспрашивала, плакала и просила передать всем приветы, жевала пряники и пыталась вспомнить меня в детстве, хотя, честно сказать, я её совсем не помнила.
-Анна Сергеевна, - вдруг отвлеклась я, - а вы не знаете, что за Христина здесь у вас живет?
- как же, знаем. Бедная девчонка.
- Что такое?
- несколько лет назад дом их сожгли и мать и отец там сгорели, она одна спаслась, да и свихнулась совсем от горя. Теперь живет где-то в лесу, черт знает, где. Сюда редко приходит. Только еды попросить у дачников. Местные-то её не любят. Говорят, она проклятая. И беда за ней ходит.
- как это все… - прошептала я. – как это все ужасно. Бедная. И что, совсем никто ей не помогает?
- Да кому ж она нужна? Здесь самим жить не на что!
- А лес, где она живет, это тот, что через поле?
- тот самый. Другого не имеем. – усмехнулась старушка.
Когда Анна Сергеевна доела все пряники, она, с чувством выполненного долга ушла, был уже вечер. Я села на ступеньки крыльца, чтоб смотреть закат. Напротив нашего домика было поле – за ним лес. Тот самый, про который мы с Катюхой сочиняли сказки. Надо было, наверное, что-то сочинить, но ничего не лезло в голову. Не знала я, как еще можно было отдать дань своим собственным воспоминаниям. Молитвы читать, которым Баля учила? Да, уж и не вспомню ни одной, даже стыдно… Заварить себе чай из смородинового листа, как Галюня делает всегда?.. нет. Не надо. Важно просто помнить. Просто знать, что было все это в твоей жизни.
Когда кто-то вдруг взял меня за руку, от неожиданности я вскрикнула. Это была та самая Христинка.
- Пошли! Пошли! – тянула она меня. И громким, шепелявым шепотом трудно проговаривала слова.
- куда? – только и смогла спросить я.
- Пошли, ну пожалушта!...Ну пошли…- гундосила она, и испуганно оглядывалась вокруг.
С недавнего времени я перестала быть суеверной и бояться разного рода паранормальных вещей. Наверное, беда в том, что я просто выросла и перестала верить в существование лесных чудовищ, русалок, домовых. Верю только в то, что вижу. Наверное, это плохо. Поэтому на слова Анны Сергеевны о «проклятости» лесной девочки Христины я не обратила никакого внимания. Мне всегда жаль людей, которые не приняты обществом, которым никто не верит. Именно из-за этой жалости все мое детство, помимо лучших друзей, меня окружали дворовые дурачки и бездомные кошки и собаки, которые, по-моему есть в каждом городе. Мне никогда не было интересно с этими людьми, лишенными здравого смысла, но мне казалось, что они как никто другой нуждаются в моем общении, потому, что что-то в этой жизни им было не дадено. Я слушала их, потому что никто никогда их не слушал, а они так много говорили именно потому, что никогда и никому они не смогли бы рассказать больше. Я с детства была приучена, что люди не виноваты ни в своей внешности, ни в своем безумии, ни тем более в своем материальном положении. Поэтому, когда Христина вела меня за руку, я не боялась, я снова окунулась туда, в свое детство.
Неровными деревенскими тропками, заросшими колючей малиной и репьем, мы шли, ведомые каждый своим чувством. Я, шла жалостью и памятью, а она… сейчас я понимаю, что она шла и вела меня за собой для того, чтобы отплатить мне за спасение от злых деревенских детей.
- Куда мы идем? – спросила я вдруг вынырнув из своих мыслей. И не получив ответа снова сказала: - Куда мы идем, Христина?
Она остановилась. Оглянувшись вокруг, посмотрела на меня и сильно прижала свой грязный указательный палец к губам, как это делают маленькие дети. Она тихо зашипела, словно говоря, что сейчас лучше молчать. Глаза её были полны испуга, из чего я поняла, что эта девочка очень рисковала, придя в деревню.
- Мы идем в лес. – тихо-тихо, и как-то шелестя каждым словом сказала она.
Вдруг она снова дернула меня за руку и пошла еще быстрее. Только здесь я заметила, что Христина шла босиком.
Когда мы подобрались к лесу, солнце еще ярко-красно освещало все вокруг. У самого первого попавшегося нам дерева Христина остановилась и посмотрела на меня оценивающим взглядом. Спустя какое-то мгновение она закачала головой и сказала:
- нехорошо. – И ткнув пальцем в мои сандалии, властно по-детски сказала: - Сымай.
Я все поняла. Это был неписаный закон – в её дом можно было пройти, только сняв у «порога» обувь. Я села на траву и принялась за застежки. Все это время Христина качала головой и все так же шепотом, укоризненно говорила : «Нехорошо».
Я встала в колючую, густую траву босыми ногами. И какое-то непонятное чувство родилось во мне. Или оно появилось где-то вокруг меня, потому что я все никак не могла уловить его смысл. Наверное, Христинка все это поняла по моему лицу, и оживившись, снова схватила меня за руку и повела вглубь леса.
- Пошли быстрей. – сказала она.
Лес. Чем дальше мы туда уходили, тем больше он наполнялся звуками – самыми живыми на всей планете. Он щебетал, скулил, шелестел, дышал, звал, аукал, он был живым существом. Что такое быть внутри живого существа? Это все равно, что быть в утробе матери. Здесь даже воздух был другим.
Христинка остановилась. Она ждала, когда я наслушаюсь. А я закрыла глаза и не могла успокоиться. Я была, словно, зародышевой стадией самой себя. И слов еще не знала, и вкусов, и не видела еще никого в помине, но только слышала. Слышала лес.
Он переливался тысячами голосов, а я пыталась уловить каждый отдельный, и собрать их все вместе. И это было волшебно!
- Смотри! – вскрикнула Христинка.
Я открыла глаза, и повторяя за ней посмотрела вверх.
Я увидела вечернее небо, обрамленное зелеными, живыми листочками. Небо было розовым-розовым и по нему летели птицы, и плыли розовые облака, а вокруг всего этого был лес, своими листочками и веточками. Я никогда такого не видела, и у меня было чувство, будто это первое, что я вообще вижу в мире. Я стояла, как вкопанная, и уже ничего не понимала.
- иди сюда, - позвала меня снова Христинка. И с трудом смогла оторваться от небесно-лесного зрелища.
Христинка сидела на корточках у березы и что-то искала в траве.
- что там? – спросила я, аккуратно подсаживаясь к ней.
Высунув из травы свою худую, сжатую в кулачок кисть, она, заботливо посмотрела на неё, а потом прижала кулачок к щеке и, осторожно покачиваясь, стала мычать какую-то неизвестную мне мелодию. А потом, снова прижавшись указательным пальцем свободной руки к губам, прошипела кулачку о тишине и сказала: - Тсс, тихо, тихо, тихо…
Потом она посмотрела на меня, и улыбаясь раскрыла ладошку. На ней сидел какой-то синий жучок. Я протянула свою руку и Христина усадила его ко мне на ладонь.
Он был легким и теплым от Хритинкиных рук. Самое прекрасное то, что он был живой. Я стала разглядывать его со всех сторон, как маленькая. Вертела ладошку то туда, то сюда.
- Цалуй иво! – воодушевленно сказала Христинка. – он хороший.
Я улыбнулась. Это было так трогательно, так естественно. Будто всех хороших обязательно нужно целовать, и по-другому быть не может. Будто эта процедура была обязательной и очень важной, как все, что ты делаешь в детстве.
Я поднесла ладошку с жучком ко рту и тепло на него подышала. А потом поцеловала прямо в крылья и посмотрела на Христинку. Она часто захлопала в ладоши от радости и звонко засмеялась. У неё был такой же заливистый смех, как и у моей Катюхи.
Жучок словно ожил, и пополз по моей ладошке, щекоча кожу своими легкими лапками. Когда он подполз к самому кончику моего указательного пальца, он зажужжал, и улетел.
- Досвиданя! Досвиданя! – закричала Христинка.
- До свидания! – Сказала я.
Мы по-детски махали рукой улетевшему жучку. А потом Христинка снова взяла меня за руку и повела к большой березе. Она неаккуратно приложила мою руку к дереву и сказала : Слухай.
Сначала я ничего не поняла, но потом, под моей рукой что-то зашевелилось. В испуге я отняла руку и прижала к груди. И тут я поняла, что точно то же самое моя рука чувствовала от дерева. Береза дышала. И именно её дыхание чувствовала моя ладонь. Я снова прижала руку к коре. Еле-заметно рука поднималась и отпускалась. Дерево было живым. В восторге я посмотрела на Христину. Она довольно улыбалась, радуясь тому, что я тоже это теперь знаю.
Я смотрела на её худое лицо, на её огромные, живые глаза и мне хотелось что-то для неё еще сделать. Я отняла руку от березового ствола и засунула в карман. И тут я вспомнила о своих любимых леденцах. Я достала горсть прозрачных конфет и протянула Христине. Она долго смотрела на них с недоверием, потом взяла одну и посмотрела через неё на солнце.
- Дошь! Дошь! – радостно зашептала она.
- да… - улыбнулась я. – дождь. И правда, дождь.
Я взяла одну конфету в рот. Она, сделала то же самое, от чего через мгновение так радостно улыбнулась, что я не могла не отдать её весь свой «дождь».
Солнце еще немного светило. Мне казалось, что лес был прозрачным, что каждый солнечный лучик проникал сквозь все его деревья, все его листочки и травиночки.
- удивительно. – тихо сказалая Христине, - он как живой.
- он живой. – улыбнувшись, утвердительно закачала головой Христина.
Мне казалось, что я вижу ветер здесь, вижу, как он двигается от ветки к ветке. Словно лес перекатывал его в своих зеленых, лиственных ладонях и довольно шумел. Это величайшее ощущение, когда стоишь босиком на земле, вокруг тебя громадные стволы деревьев, а над головой листья, ветки, птицы, небо… Ты чувствуешь природу в себе, чувствуешь, откуда ты родом, чувствуешь все естество самого себя. Когда ты осознаешь то, что ты – часть природы, а не она – часть тебя.
Смотри, - сказала Хритстинка и легла на траву. – ложись.
Я легла рядом с ней. Она прижалась ухом к земле и сказала: «Слушай». И я стала слушать. Мягче земли и травы ничего не может быть на свете, я теперь это точно знаю. Она словно обнимает все твое тело, накрывает его со всех сторон своими травинками и цветочками. Ты лежишь и сначала слышишь ветер в траве, скрежет кузнечиков, треск упавших веточек. Потом ты начинаешь слышать, как растет трава. И только после этого ты начинаешь слышать землю. То, как она дышит – тепло и глубоко, и как-то спокойно, размеренно… Ты начинаешь чувствовать, как бьется у земли сердце. Громадное и такое горячее. И с этим несравнимо ничто в этом мире.
Я шла домой, когда была уже глухая ночь. Шла по полю босиком. И думала о том, что человек с его маленьким сердечком никогда в жизни не смеет ставить себя выше природы, выше земли, выше леса. Человек – это всего лишь человек. Человек – ребенок природы. И она о нем заботится. Как бы то ни было, как бы общества не пытались оградить себя от природы – от неё никуда не деться. Так же как нас с Катюхой всю эту жизнь опекала Галюня, опекала в свое время Баля, опекали наши мамочки и папочки… И никуда мы от этого не денемся, потому что это наше.

3
На следующий день я должна была ехать домой. Я ехала и думала о том, что обязательно вернусь и возьму с собой Катюху, и покажу ей все то, о чем узнала.
Но я так никогда больше туда и не вернулась. Участок продали и все воспоминания отдали мне и Галюне, как сдачу. Потому что Катюха практически ничего и не помнила. Я никогда не вернулась больше в этот лес, никогда больше не увидела Христину, как никогда так и не осмелилась побывать на могиле собственной крестной. А ведь, если нет опровержения тому, что чего-то нет на свете, - человека, или воспоминаний, значит что все до сих пор живо. Живо во мне. Я навсегда запомню этот лес. Я навсегда запомню лесную девочку Христину, и каждую холодную зиму буду молиться о том, чтоб она была жива. Молиться, как учила меня моя крестная Баля, о которой всегда буду помнить только как о живой и всегда такой молодой. Я буду знать, что где-то далеко, в моем детстве, есть этот дом, с недокрашеной полужелтой стеной, есть эти смородиновые кусты, розовые астры, есть эта белая калитка… И есть этот лес, который пришел продолжением моего детства уже тогда, когда ребенком я не была.