Жестом рабыни

 Обнимает сердце покорность. Тихо.
 Мысли замирают. В саду маслина
 Простирает ветви к слепому небу
 Жестом рабыни.

 М. Волошин
Когда спорили про яйцо и курицу

 Когда спорили про яйцо и курицу, наверное, спорили еще про кучу вещей. Раскольников забрел на рынок и услышал в обрывке чужого разговора, когда Лизаветы дома не будет, потому что все так и должно было случиться? Или все так и случилось, потому что Раскольников забрел на рынок? Когда Пастернак на вокзале в Елабуге, для верности перевязывая чемодан Цветаевой, сказал про веревку:«не бойся, выдержит. Крепкая, хоть вешайся», Цветаева уже знала, что сделает? Или эти слова, про эту веревку, которая и стала той самой веревкой, на которой…
Наверное, спорили до хрипа и не могли остановиться. Гений рождается, когда время подоспеет, или время меняется из-за рождения гения? Сон про то, чего нет, говорит про то, что было, или про то, что будет?
Может, в этом споре и должна была родиться истина, но роды были такие тяжелые и так затянулись, что кое-кто пожалел о несделанном аборте.
И главное, не могли еще договориться вот о чем. Когда что-то там, в темной глубине, глубокой темноте, разогревается и лопается, созрев, то влюбляешься в первую тень на горизонте? Или НАОБОРОТ, эта судьбоносная тень будит спящую собаку твоего подсознания? Ну, спросили… Еще бы спросили, что было раньше: яйцо или курица…

 Совпадения и совзлеты
 Совпадение- это если из точки А едешь в точку В в некоем вагоне метро С в некий момент времени Д, и в этот момент Д в этом вагоне С из неопределенной точки Х в неопределенную же точку У едет тот, кто до точки У не доехав, выйдет в точке В, чтобы бежать за тобой, бежать только чтобы сказать о том, что бежал, говорить, только чтобы пока говорит, смотреть, смотреть, чтобы впитать то, что для другого приготовлено. Потому что это совПАДЕНИЕ. Но совзлет – это совершенно иное дело. Совзлет - это когда едешь из точки А в точку В в зеленом, как крокодил, вагоне метро Б в неслучайный момент времени Д, неслучайный потому, что именно в этот момент из точки Х в точку Уедет тот, кто…и делает он абсолютно то же, но теперь – совершенно иное дело, потому что все это уж точно не простое совпадение.

-Ты что, серьезно? Нет, тебе, правда, ТАК больно?
-Да нет, так, придуриваюсь. Тебя развлекаю. – Прикусить нижнюю губу – она горячая и соленая.
-Как, и сейчас больно??!! Черт…вот черт…
-Нет, про-о-о-ш-ш-ТШШ!!!-шло…Сейчас про-о-ой-ой-дет.

-А сейчас как?
- Все отлично. Ой, не надо больше, нет, нет, пожалуйста, не надо!
-(Смеется пол-лицом) Не буду. (Целует) Тише, тише. Так хорошо? Только не закрывай глаза, хочу их видеть. (Смотреть в огромные раскаленные зрачки нельзя – взгляд не застревает, проскальзывает внутрь, еще глубже внутрь, еще, еще, внутрь, внутри – боль…)

 
-(Пятно на голом матраце) Ой. (Смех). Это не мое. (Смех) С кем ты тут до меня валялся? (Всхлипо- вскрико- смех). Нет, не мое.
-Твое, смотри (размазывает пальцем по ноге, от этого холодно). Ты себя недооцениваешь. (Смеется вторым пол-лицом. В этот раз лицо делится вертикально).

-А ты курил?
-травку?
-ну да.
-ну да (смеется все лицо, мягко, но глаз нет – провалились в темноту, чуть поблескивает над синими пятнами. Усталый. Над левой бровью – которая под светом – четыре капельки пота, расставлены, как матрешки). Хочешь покурить?
-Да ладно, у тебя нет.
-Есть. Хочешь?

–Ладно, я пойду. (Встать – нельзя. И-и – встать – никак. Дрожь ежистыми волнами прокатывается от пяток вверх, еще – тиш-ш, еще – тиш-ш…)
-Ты что дрожишь так? Замерзла? (еще – тиш-ш… Дрожь как будто раскатывают скалкой по телу – туда-сюда). Я тебя отведу. Отнесу.
-Да, неси. (Снизу вверх по ногам маленькие синие муравьи – холод, сверху вниз - большие красные – печет).
-Тебе больно? Сейчас больно?
-Нет (тесто перевернули, скалка катится – еще-тиш-ш…) Да, проводи (еще – тиш-ш), а то темно – если какой-нибудь маньяк пристанет – я больше не могу—НЕ МОГУ.

-2-
 Да нет, началось все просто. Не было никакой философии. Курицы, веревки - это все потом. Так. Само додумалось.
Когда само додумывается - хуже нет. Проваливаешься, как всегда, в серую вату умной лекции, покачивается мерно ручка в ритм рассуждения… «Итак, что же все-таки перед нами – эквиваленция или адаптация? Рассмотрим на примере. Когда Раскольников забредает на рынок, чтобы случайно…это пример того, что…или же наоборот, именно потому, что он…» Стоп, стоп, стоп, нет!!! Он что-то другое сказал, я знаю. Цепляюсь судорожно глазами за пуговицу на прохаживающем пиджаке, за краешек твердых губ, чтобы не соскользнуть больше с вылетающей из них фразы: «Там, где речь идет об изменении предметной ситуации, мы говорим об адаптации, если же необходимость переводческого преобразования вызвана тем, что именно Пастернак, именно той веревкой, тот чемодан…» Ужас, ужас, что же он говорит? Как же можно после этого жить, если знать, что это твоей веревкой, которой ты обвязал…как же жить??? Впиваюсь глазами в прозрачно-серые глаза того, кто рассказывает про весь этот кошмар так хладнокровно, хочу на дне их выловить отгадку всей несусветицы.
Пиджак замирает, серые глаза ответно вздрагивают, даже на секунду прищуриваются, пытаясь понять, что такого безумно страшного в адаптации. « Что-то неясно? Да, это очень сложный вопрос в теории перевода, пожалуй, один из сложнейших… Может, следующий пример будет более наглядным…» Серый пиджак разворачивается беспуговичным квадратом, придвигается к доске, появляются точки и стрелки: «Вот так обозначим спящую собаку нашего подсознания. Вот эта точка – образ-будильник на этой прямой-горизонте. Что же, я спрашиваю вас, готовность к любви рождает любовь или будильник вызывает боевую готовность?» Стоп, стоп, стоп, хватит!!!! Ой, не надо больше, нет, нет, пожалуйста, не надо! (Вздрагивает, берет двумя горячими ладонями за голову, смотрит между глаз, не понимая).- Ты что вдруг? Тише, тише, ничего не буду. (целует) тише, куда?? (смеется) чудная…


-3-

 Пунктом А была поблескивающая рядом с дверью дощечка: длинные слова из строчных букв, короткие из заглавных, им. Такого-то, г. Такой-то. И другие подплесневелые надписи вокруг, с паузами и заиканиями на последних слогах: «Без сменной об..ви…», «Перв..чный прие..».
Внутри пункта А были подпункты А1, А2… Самым нужным подпунктом была комната с большой теплой женщиной внутри, мягкие руки до круглых локтей в белых рукавах, лежат спокойно на столе. Фамилия женщины трудно выговаривалась и переливалась на губах шафраном, фазаном, каким-то загадочным Шахраманом. Из-за этого казалось, что женщина – дочь арабского шейха, хотелось забыться и верить не словам, а бархатистости голоса и блеску колец.
Забыться мешал скрип ручки за соседним столом. Соседний стол был черной дырой, сбоем в программе, местом, где сказочник вдруг предательски теряет голос. За ним сидела бесцветная досточка в блеклом халате и сыпала-сыпала словами под аккомпанемент ручки. Она изредка поглядывала на сине-черную девочку, которая то кивала, то неудобно запрокидывала голову и задумывалась, то снова часто кивала. Слова бесцветной приковывали, вкатывались жесткими горошинами прямо в уши: лучше не рожать, а если нельзя не рожать, то рожать, но тогда это лучше не пить, но если нельзя, то пить.
По сравнению с этими «лучше» шафрановая султанша говорила куда более приятные вещи: в понедельник три по ноль пять, через четыре часа четыре, но помните, что маме потом нужно сдать кровь, во вторник перерыв – в этом месте голос так сладко закудрился, как будто султанша ела прозрачный шербет, в среду – еще ноль шесть, тут она стала раздавать служанкам надоевшие жемчуга – пять-шесть, четыре-три… Совершенно из ниоткуда вдруг спросилось: «И что, восстановится? Мама сможет ходить?». Султанша поперхнулась, как от слов служанки: «Спасибо, не стоит. У меня все есть». – «Что восстановится? Ничего не восстановится. Если только имплантация, но тогда все суставы, а сколько стоит одна операция, плюс восстановление, плюс неделя, так двадцать тысяч, плюс пять, там на шесть…» Она увлеклась и снова занялась раздачей жемчугов… Нет, нет, хватит, я поняла, спасибо, нет, куда мне столько, я и не хожу никуда, спасибо, нет, ой, нет, только не надо, пожалуйста, больше, не надо! – Ты что, глупенькая, я не то, не шевелись… (целует). Тише, тише.
-4-
 Вот из такой точки А выходишь прокуренными подворотнями мимо гаражей, описанных столбов и других всяко-разных комков, кусков и клочков города, идешь к мерному гулу метро и, конечно, запутываешься. «Я же вам сказал, по маленькой дорожке налево…» – кричит вдогонку как-то даже задетый невнимательностью прохожий. «Ну, что ж вы, это сюда, пойдемте, я тоже к метро»- говорит неожиданно близко под левую руку какой-то мужчина за пятьдесят, совсем загорелый, опирается с легким наклоном при каждом шаге на тросточку, как будто не всерьез, как будто сейчас при еще одном наклоне достанет белого голубя из кармана. Идет оттуда же. Это сразу становится понятно, что оттуда же. И вдруг страшно хочется спросить его, у кого он лечится – у худенькой бесцветной или султанши, и правда ли, что все, все что не делай - только для обезболивания, а восстановиться уже ничего не может. И страшно хочется рассказать ему, что маме-то всего сорок пять лет, так что султанша ошиблась, точно, точно ошиблась. Еще ему нужно сказать, что кроме него никто не будет это все слушать, нужно перечислить весь длинный ряд родственников, которые не захотят слушать, еще потом тех, которые послушают, покивают и скажут: «ай-ай, как же так», еще потом тех, которые добавят: «Я всегда ей говорила, что так нельзя жить», еще не забыть тех, которые сразу вспомнят, что у них все равно безнадежнее, и еще, и еще…Еще рассказать ему, сколько можно заработать в неделю, если совсем не ходить на пары, и сколько лет нужно не ходить на пары, чтобы заработать на то, про что говорила султанша.
 Но ничего рассказать нельзя, потому что давно уже поезд московского метрополитена, в составе которого небезызвестный вагон Д, едет навстречу моменту С, а это все равно как если бы Аннушка уже купила подсолнечного масла. В общем, кричи не кричи «не надо, нет, нет, стоп»…