Город

Сергей Ламакин

Город

Почти все расстояния, названия,
имена, номера и прочие координаты
СОЗНАТЕЛЬНО ПЕРЕПУТАНЫ!

Пролог

Незнакомый город-морок
Словно чёрный ворон-ворох
Пел о любви
Пил мою кровь
На мотив музыки снов

Звякнув и подскочив, смятая пивная жестянка задребезжала по покрытию дороги. Где-то там, за спиной, на отрезке трассы длиной в десяток-другой километров остались ещё четыре её сестры. Эта была последней.
Четыре часа дня. Жарко. Пусто. Погано.
За спиной медленно нарастали гул и шелест. Ни на что особо не надеясь, я повернулся лицом к приближающейся машине и поднял руку с оттопыренным вверх большим пальцем. Естественно, тёмно-красная «Мазда» с гулко бухающей из открытых окон прямой бас-бочкой, пронеслась мимо, даже не сбавив скорость.
Ну и хрен с тобой, не очень-то нужно! Хотя, вру, конечно, - ехать намного приятней, чем идти… Вот только почему-то каждая вот так гордо пролетевшая мимо тебя машина оставляет ощущение плевка в лицо. Глупо так по-детски обижаться, но такие мы, видимо, из детских ползунков не выросшие.
Достав из кармана пачку сигарет и произведя беглый осмотр, я понял, что следующую распечатаю только завтра утром, и, с гордостью за себя, экономного, закурил. Курить на свежем воздухе мне почему-то всегда приятней, чем в помещении, пусть даже проветриваемом.
Настроение приподнялось, очухиваясь после оплеухи, полученной от красной «Мазды»: погода хорошая, едой запасся (приготовленные Яриком бутерброды, плюс буханка хлеба и две банки рыбного паштета, плюс борщ в сольном исполнении яриковой мамы, плескающийся в литровой банке), водой тоже (двухлитровая «торпеда» в рюкзаке и средних размеров фляга на поясе), сигарет до самой Одессы хватит, вон она, кстати, уже на горизонте, идти легко, воздух све…
Стоп!
Какая, к чёртовой матери, Одесса на горизонте?! Я же только четыре часа, как из Умани вышел! Что за херня? Я эту трассу достаточно хорошо знаю, и помню, что никаких городов здесь до самой Одессы нет, а Одесса далеко не в четырёх часах пути от Умани.
Ясно одно: это – не Одесса. Но, в таком случае, или я – законченный кретин, страдающий амнезией, или у нас наконец-то научились строить быстро. Очень быстро. Прямо-таки не по дням, а по часам.
Так, ладно, разберёмся, потопали! Город, так город.
Сзади опять зашумело. Я развернулся, поднял руку… и понял, что сделал это зря.
Бело-синий, с мигалками, «жигулёнок» лихо тормознул возле меня. Правая передняя дверца открылась, выплёвывая на свет невысокого смуглого блондина (крашеный он, что ли?) с погонами старшего лейтенанта.
- Ты шо тут делаешь?!
Всё ясно: улыбчивый, вежливый и обходительный. Обожаю таких людей!
- Оглох?! Я спрашиваю, какого хера ты тут делаешь?
- В Одессу иду.
- Паспорт?
Я протянул ему помятую синюю книжечку. Вернув её, чорнобривый интеллигент поинтересовался:
- А шо, поездов и автобусов не существует?
- А я пешком люблю ходить.
- Да? – по выражению карих глаз было понятно, что украинский Гамлет всерьёз мучается дилеммой «бить или не бить?».
- Андрей, поехали! Время! – окликнули из машины.
Это был решающий аргумент. Хлопнула дверца, и «жигулёнок» рванул с места в карьер. Вот и всё, до свиданья, Андрюша, ох, запал ты мне, сука, в душу, в мире много разных дорог, может, свидимся, не дай бог!
Я зашагал дальше.

1.

Да, это явно не Одесса. Город Утёсова и Ганькевича встречал меня пригородными сёлами (Фонтанкой, Крыжановкой и прочими) и дебилоидами-новостройками – вставными зубами посёлка Котовского, а здесь были только скрючившиеся от сознания собственной серости ветхие пятиэтажные хрущёвки. И, что самое главное, даже в пригородах Одессы и на посёлке Котовского всё-таки жили люди…
… На подходах к городу меня встретил столб с прикрученным к нему белым щитом из жести. На щите красовалась надпись: «Добро пожаловать в…», а на месте названия темнело иссиня-чёрное пятно, похожее на чернильное. Видимо, вместе с названием города исчезло и его население…
Но шутки шутками, а город действительно был пуст. А скорее – заброшен. Пыльные окна, мусор на тротуарах и проезжей части, нестриженный газон возле одного из домов, а рядом – прислонённый к стене и насквозь проржавевший детский самокат.
И тишина. Камнем висящая над домами, полная, всеобъемлющая, тотальная тишина.
По спине пробежал холод. Было что-то неестественное в этом гробовом молчании.
Гробовом…
Я попал в точку. Город не дышал ветром, не сморкался щебетом птиц, не кашлял лаем собак, пусть даже бродячих.
Город был мёртв.
Всё ещё не веря в это, я осторожно подошёл к одному из домов. Обшарпанные стены, корявая надпись «Ира сука» под одним из окон. Стёкла непрозрачны и матово-серы от пыли. Открыв дверь парадной, я заглянул внутрь. Семь ступенек, четыре двери с номерами «41», «42», «43», «44». И никого.
Подойдя к обитой дермантином двери с медным номерком «44», я нажал на кнопку дверного звонка. Знакомая многим композиция из двух нот прозвучала раз, другой, третий. Глухо, как в танке. Уже ни на что не надеясь, я толкнул дверь.
Она не открылась. Она упала, громыхнув и подняв столб пыли. Когда я прочихался, прокашлялся, проморгался и проматерился, я смог увидеть длинный тёмный коридор с четырьмя закрытыми дверьми. Знакомая планировочка: кухня, две комнаты, совмещённый санузел. Интересно, здесь все двери открываются так же, как входная?
Кухня была маленькая, с холодильником «Днепр-2», столом, газовой плитой, парой-тройкой шкафчиков и раковиной. Всё это (впрочем, как и вся квартира), было покрыто толстым слоем пыли. Поддавшись обывательскому цинизму, я заглянул в холодильник. Пусто. Голо. Не было даже пресловутой повесившейся с голодухи мышки. Видимо, её тоже кто-то съел. С голодухи. Вместе с верёвкой. Они все здесь друг друга посъедали во времена тотального дефицита. Поэтому и город пустой.
Отвлёкшись от одолженных у Стивена Кинга мыслей, я продолжил осмотр квартиры. Большая комната радовала глаз шифоньером, большой двуспальной кроватью, двумя столами с парой-тройкой стульев и старым телевизором. Пыль подразумевается. Облупленная ванна и серо-белый унитаз, гордо глядящие на меня из санузла, вносили струю оптимизма в это и без того яркое буйство красок.
Маленькая комната была обставлена просто: небольшой шкаф, диван, стул, письменный стол, да маленькая книжная полка. На столе лежали чернильная ручка и школьная тетрадка.
Взяв в руки тетрадку, я сдул с неё пыль. На обложке небольшими аккуратными буквами старательно было выведено:

Тетрадь
для работ по чистописанию
ученика 2-Д класса
средней школы №14
города
Бельского Андрея

На месте названия города чернела клякса, возле которой красной пастой был нарисован вопросительный знак. В правом верхнем углу той же красной пастой было написано: «Ведение тетради – 4» и стояла роспись. Несколько страниц в тетрадке были исписаны ровными рядами аккуратных букв, таких же, как на обложке.
Мне вспомнился щит с радушной надписью у входа в город. По спине опять пробежал холодок. Никогда в жизни я не доверял совпадениям.
Я посмотрел на стол. На том месте, где лежала тетрадка, остался ровный, чистый, не занятый пылью прямоугольник. А в нём – ещё один, поменьше. Маленькая зелёненькая книжечка. Свидетельство о смерти.
Открывая его, я уже догадывался, чьё имя в нём прочитаю.
Бельский Андрей Валентинович. Дата рождения: 4 апреля 1976 года. Дата смерти: 27 сентября 1984 года.
Всего восемь лет.
Покрытое пылью чужое горе оставило в душе неприятный осадок. Такое впечатление, будто собрались люди на поминки, а я стою, и в замочную скважину подглядываю.
Впрочем, кое-что в этой замочной скважине меня интересовало, и я не особенно удивился, увидев на месте названия города жирную кляксу.
Аккуратно положив свидетельство о смерти и тетрадку на место, я начал осматривать ящики письменного стола, чувствуя себя чем-то средним между домушником и грабителем могил. Ящики были пусты, за исключением последнего, в котором я нашёл маленький резиновый мячик. Диаметром сантиметра два с половиной, он был сделан из прозрачной резины, а внутри застыли в причудливых формах пласты такой же резины, но уже не прозрачной, а разноцветной. Не зная зачем, я сунул мячик в карман.
А в следующий момент в грудь тараном ударило бешено заколотившееся от испуга сердце. Через минуту, оправившись от испуга, я узнал звук, благодаря которому чуть не заработал инфаркт. Звонил телефон.

2.

Я смотрел на трезвонящий телефон, стоявший на столе в большой комнате. Идиотизм какой-то. Кто сюда может звонить? Или?..
Я поднял трубку:
- Да?
- Алло, Лисинский? – весёлый молодой голос.
- Нет.
- Да ладно, хватит дуться!
- А я не дуюсь.
- Ага, конечно! Я слышу! – голос иронично хмыкнул, - Ты что, всё ещё на тот прикол с резинкой злишься?
- Да я вообще не понимаю, о чём вы!
- Ну да, ты ещё скажи, что я не туда попал! – мой собеседник заржал, видимо, довольный своей шуткой.
- Кажется, так оно и есть.
- Так, ясно: мы обиделись! Короче, когда надоест злиться, позвони мне. Всё, пока! – в трубке щёлкнуло, послышались короткие гудки.
Великолепно! Город-покойник с работающей телефонной связью. Только кого и с кем она связывает? И что ещё, кроме телефона, здесь в рабочем состоянии?
Проведённая на скорую руку проверка выявила такие вещи: воды не было (ни холодной, ни горячей), зато были газ и свет, но, несмотря на явное наличие электричества (откуда?), телевизор работать не хотел.
Всю эту ревизию я провёл потому, что стало ясно: в квартире Бельских я останусь на ночь, так как уже стемнело, а идти через этот город ночью почему-то очень не хотелось. Напоследок я решил выяснить: а можно ли отсюда куда-либо дозвониться? Подойдя к телефону, я снял трубку, набрал код Одессы и номер Ленки. Серия долгих гудков. Щелчок.
- Да? – голос был смутно знакомым. Видимо, это кто-то из наших с Ленкой общих знакомых.
- Алло, это 86-12-75?
- Да! – голос прозвучал удивлённо-ошарашенно.
- Тогда передай Ленке привет!
Я повесил трубку. Дозвониться можно. Ещё бы письмецо послать. Или открыточку. С видом на этот хренов город.
Так, ладно, спать!
…Я проснулся ночью. Курить хотелось неимоверно. Выпростав из лежащего на кровати спальника руку, я начал нащупывать рюкзак, в котором лежали сигареты. Наглею я, конечно – курить прямо в квартире, пусть даже ночью! Если родители дым унюхают – всё, хана! Батя такую трёпку задаст – месяц во двор не выйду точно!
Стоп! Какая трёпка?! Какой двор?! Какие, язви его в душу, родители?! Мать, которая в Киеве, или отец, которого я никогда в жизни не видел?!.
…Спать!..
В семь утра встроенный в мои наручные часы будильник противно запищал свою идиотскую мелодию.
- Ах ты сука электронная! – ласково проворковал я, просыпаясь.
За окнами уже было светло. Я вылез из спальника, плеснул в лицо водой из фляги, и вспомнил, что не ел аж с выхода из Умани.
Нет, всё-таки ярикова мама умеет готовить борщ! Оставив пустую банку на столе в качестве памяти о моём пребывании, я свернул спальник, собрал рюкзак, и отчалил из квартиры Бельских, чихнув на прощанье.
Улица была пуста, тиха, и грязна. Я прикинул направление, и пошёл. Чтобы не заблудиться, я машинально поглядывал на таблички с названиями улиц, и через пять минут понял: все улицы в этом городе носят одно название, а именно: Улица-Имени-Чернильного-Пятна-На-Названии. Повторялась история с названием города, который я к тому времени с удовольствием назвал бы Хрущёвск, ибо никаких других домов, кроме хрущёвок, здесь не было.
А скоро я увидел первое в этом городе дерево. А точнее – его остов. Голый ствол, выжженный изнутри. Сломанная кость, торчащая в небо немым криком боли. Вот так. Спички детям – что гранату обезьяне.
Это была широкая длинная улица. Перед каждым домом здесь когда-то росли деревья. Теперь перед каждым домом из земли торчали чёрные изнутри, полые кости. Кто-то выжег все деревья. Все. До одного. Хороший был ребёнок. Тихий, спокойный, послушный…
Я шёл по проезжей части, между двумя рядами некогда живых обелисков. Подобные дорожки никогда не приводят ни к чему хорошему. Так получилось и на этот раз.
Широкая улица оканчивалась небольшой круглой площадью. На площади я увидел людей.
Мёртвых.
Один из них, наполовину вывалившись, свесился из открытой дверцы бело-синего, с мигалками, «жигулёнка». На обращённой ко мне спине в синевато-серой милицейской куртке чернели четыре рваных дыры. Лица видно не было. Голова и руки касались асфальта, плавая в луже засохшей крови. Рядом валялся АКСУ с порванным ремешком.
Метрах в пяти от машины лежал второй. С развороченным животом, в такой же луже бурого цвета, сжимая одеревеневшими пальцами пистолет, он лежал на спине, уставившись в небо остекленевшими карими глазами на смуглом лице со светлой шевелюрой. В животе копошились черви.
Я почувствовал, как к горлу подкатывает тошнота, а волосы на голове начинают шевелиться. Вот и свиделись…
Из нагрудного кармана забрызганного кровью андреева кителя торчала тёмно-синяя корочка. Нагнувшись, я аккуратно достал её и раскрыл.
Удостоверение МВД. Старший лейтенант… Несмотря на солнце, август и отсутствие ветра, мне стало холодно, а в низу живота поселился вакуум. Этого не может быть! Он же… Он… Он умер! Десять! Лет! Назад! И даже если бы нет, ему сейчас было бы 18! Это… Это… В голову лезли банальные «мистика» и «чертовщина». Херня это, не бывает такого! Совпадение! Просто сов-па-де-ни-е!!!
Громкий визжащий звук заставил меня вздрогнуть. Я поднял голову. Звук повторился, и шёл он с другого конца площади, откуда-то из-за обшарпанных хрущёвок. Вернув на место удостоверение, выписанное на имя Андрея Валентиновича Бельского, я обошёл место побоища, и направился в ту сторону, откуда доносились заинтересовавшие меня звуки.

3.

Обогнув угол дома, я оказался в маленьком дворике, образованном тремя-четырьмя близко стоявшими хрущёвками. Всё так же голо, сухо и пусто, как везде в этом городе. Но… не совсем. Возле входа в одну из парадных стояли детские качели. Это они, качаясь, издавали услышанный мною душераздирающий скрип. А рядом с качелями стоял тот, кто на них катался. Вернее, та.
Девочка. Лет шести-семи. Худая, в грязном, белом платьице с зелёными листочками. Светлые волосы заплетены в две косички, перехваченные простыми красными резинками. Руки спрятаны за спиной. Серьёзное смуглое лицо с большими карими глазами. Девочка молчала, глядя мне в глаза.
- Привет! – я изобразил на лице улыбку – Ты что здесь одна гуляешь? Где твои родители?
Девочка молчала, всё так же стоя и глядя на меня.
- Хочешь мячик? – я достал из кармана сувенир, найденный вчера в квартире Бельских, и протянул его кареглазой молчунье.
Руки девочки выскользнули из-за спины, смыкаясь спереди. В руках она держала что-то большое и тёмное. И это что-то она поднимала, направляя на меня.
Тело отреагировало быстрее, чем мозг, рванувшись в сторону и вниз. Обрез двустволки рявкнул, выпуская на волю полсотни маленьких злых смертей. В доме напротив зазвенело, разлетаясь, окно.
- Ты что, охренела?! – заорал я, вскакивая на дрожащие с перепугу ноги.
Девочка опять прицелилась. Я снова нырнул на землю, пропуская над собой дробь из второго ствола, вскочил и побежал.
В голове метнулась мысль: «У меня есть время, пока она не перезарядила обрез. А потом…». Только бы успеть. Наверно, это она, сука маленькая, ментов грохнула. Или не она. Боже мой, откуда она здесь?! Откуда у неё обрез?! Почему она стреляет?! Кто она?! Что это за траханный город?!!
На площади я остановился только на секунду – чтобы выдрать пистолет из окоченевших пальцев дважды покойного Андрея Бельского. Сжав холодную рубчатую рукоять, я понёсся дальше. Перед глазами рябило и мелькало. Обугленный ствол. Парадная. Ступеньки. Дверь. Удар плечом. Коридор. Дверь. Пинок. Комната…
Я прижался спиной к стене, чувствуя, как бешено колотится сердце, задыхаясь и дрожа. Ну, ладно, стерва маленькая, стрелять, так стрелять! Я взглянул на пистолет. Маленький, аккуратный, воронёный, он почему-то придавал уверенности в себе.
Я огляделся. Шифоньер, телевизор, пара-тройка стульев, два стола, на одном из них… банка. Банка, оставленная, как память о моём пребывании в квартире Бельских в нескольких кварталах отсюда. Удивляться тому, что я опять был в комнате Бельских, уже не было ни сил, ни желания.
Услышав шорох, я резко развернулся, наставив пистолет на появившуюся в дверях девочку с обрезом, и начал медленно пятиться к столу.
- Стой, где стоишь, сука, а то мозги вышибу! – голос у меня срывался на истеричный визг, руки дрожали. Девочка молчала, опустив обрез и пристально на меня глядя.
- Брось обрез!
Девочка молчала.
- Брось обрез, я сказал!
Смуглое лицо хранило всё то же серьёзное выражение, большие карие глаза смотрели пристально, изучающе.
- БРОСЬ ОБРЕЗ!!!
Всё так же не говоря ни слова, девочка взмахнула рукой, и что-то тёмное и круглое взмыло в воздух. Нервы сдали окончательно, и, вскинув пистолет, я выстрелил в падающий на меня прозрачно-разноцветный мячик Андрея Бельского.
Вспышка…
Грохот…
Тьма…

4.

Небо. Ночное небо, усеянное звёздами. В городе такого не бывает. Там из-за света фонарей, фар и окон половины звёзд не видно.
Дрожь. Зубы стучат от холода. Хочется курить. Хочется закрыть глаза и ничего не знать ни про маленьких девочек с обрезами, ни про маленьких мёртвых мальчиков в милицейской форме, ни про бродячие квартиры, ни про город…
Город…
Город.
Город!
Путаясь в спальнике, я вскочил на ноги. Вокруг простиралось поросшее редкой травой поле. Метрах в двадцати тянулась трасса. Я взглянул на часы, включив подсветку, - четыре часа ночи, - и полез в рюкзак за сигаретами.
Если ЭТО был сон – по приходу в Одессу я добровольно сдамся психиатрам.
Сунув сигарету в зубы, я начал ощупывать себя в поисках зажигалки. В правом кармане джинсов рука нащупала зажигалку, а в левом – что-то твёрдое, круглое и гладкое. Сердце глухо бухнуло.
Я не стал вынимать его. Вместо этого из бокового кармана рюкзака я достал маленькую плоскую фляжку с 70-градусным самогоном, и в несколько глотков осушил её.
Пропищал будильник. Я встал, свернул спальник, собрал рюкзак, закинул его на плечи, вышел на трассу, осмотрелся, опознавая местность, развернулся и потопал в сторону Одессы, унося с собой маленький сувенир из города, которого никогда не было.


Эпилог

Сытых улиц стены бегом
Разминулись с нищим небом

- Славик, ты псих!
- Я знаю.
- Я серьёзно!
- Я тоже.
- Ты можешь хоть в одном городе остаться чуть дольше, чем неделю?!
- В Одессе я уже две недели.
- Скоро «Ганя»!
- Ну вот, на «Ганю» останусь, а потом…
- Куда потом?
- Куда-нибудь…
- Куда?!
- Сам пока не знаю!
- Ну так пока не выяснил – сиди и не рыпайся!
Я сидел на кухне, пил чай и дымил «Магной». Кухня была Ленкина. Чай и «Магна» - тоже. Сама Ленка находилась в ванной, что, однако, не мешало ей вести бурную дискуссию со мной, любимым, на предмет моей пагубной привычки «шляться по всему Совку, царствие ему небесное!».
Середина августа. Две недели после того, как… А что «как»? Не расскажешь ведь никому. Сам бы, небось, убедил себя, что приснилось, да только вон он, мячик, на столе лежит, сволочь, с ума сойти спокойно не даёт!..
- Славик! Заснул, что ли?! Телефон!
- Ой, извини, задумался! Сейчас сниму!
Я подошёл к трезвонящему телефону и поднял трубку:
- Да?
- Алло, это 86-12-75?
Мне показалось, что вокруг рухнули стены, во рту стало сухо, а ноги задрожали.
- Да! – еле выдавил я из себя, уже зная, что мой голос на том конце провода сейчас скажет:
- Тогда передай Ленке привет!


23-27.02.2000