Похмельный синдром

Оу, как болит голова.. как осточертело мне мое тело, вот бы вырваться из этого комка головной боли.. Что это? Ах, "упса".. Подайте прямо сюда. Спасибо. Большое спасибо. Холодная вода? Боже, как приятно такое внимание ко мне.. Вы меня избалуете. Нет, прошу, не напоминайте мне о сбитне. Ваша правда - чудесный напиток, но он - причина всех моих сегодняшних страданий. Водка творит чудеса, текила - освежает разум, пиво - делает смелее и быстрее, но сбитень.. напиток, объеденивший свойства всех этих жидкостей, гордость химика, абсолютно противоположен по действию. Он не трогает верхние и нижние чакры - он с меткостью снайпера бьет прямо в сердце..
Рассказали, будто Гомер собирал свои слезы в пузырек. А когда я в последний раз плакал? Помню.. плакал навзрыд и бил головой о стену подземного перехода. Каких-то две бутылки портвейна - и мой разум, скорбящий о погрязшем в насилии мире, мой разум преодолел скользкие изнутри стенки тела. Помню, был счастлив я в тот момент, и плакал, и улыбался.. Каких-то две бутылки портвейна.. и мир бы не узнал "Одиссею", ..будь у Гомера хоть пара бутылок этого страшного по силе напитка.. Весь труд грека был бы смыт потоком горячих слез..
По дому, по одной комнате, кухне и туалету, по дому я передвигаюсь в наушниках - злые соседи, анекдотичные, хрестоматийные - их никогда и не было, разве - во времена бурной панк-молодости, - и присно внимаю не звукам, а мотивам. Не переношу музыку, в которой негатив. Не переношу музыку, в которой позитив. И одна головная боль от музыки.
Я сам по себе сейчас целый многоуровневый императив, эгоизм. Счастье. Солнце. Море. Любовь. Лунная ночь. Туман. Сам себе - это же так важно, это - Диоген, вросший в бочку. Вот из этой вот бочки на мир глядит Кобэ Абэ, и видна одна его рука, отчего он бурно покрывается краснотой. Жизнь - ретро-порно, чего вы не ожидали. Кобэ - обнаженный японец - повергнет в шок читающую публику и умрет в конвульсиях от своей наготы. И с ним будет прощаться господин Сорокин. Срочным рейсом покинув Токио он явится на ритуальное сожжение коробки из под холодильника с заключенным в ней японским писателем. Мураками, которого я никогда не читал, бросит в пепелище самурайский меч, Тарантино - снимет об этом замечательную киноленту, Иван Новак перед скорбной ямкой выкинет правую руку вперед и тихо зачитает "Отче наш" на языке эсперанто, а пьяные вдрызг британские герцоги и герцогини поведут меня в волшебный дворец из льда и огня, где мы будем вслух читать Рэя Брэдбери и качать невесомыми прозрачными головами. Будем смотреть матч "Зенит-Спартак" впервые проводящийся в открытом космосе, слушать хорватского водолаза-комментатора. Со стены, из портрета Владимира Владимировича™, в наш светящийся радостью сад снизойдет всеобщая грусть. И мы, обнявшись с герцогами и герцогинями, будем долго-долго грустить, оттаивая своими лучистыми взглядами толщи айсбергов на Полюсе нашей планеты, дополняя и без того коллосальный объем Мирового окена своими слезами. А потом к нам придет Иосиф Б., и Ерофеев снова скажет что, мол, Нобелевский коммитет ошибается только один раз в году. Но это ведь пустяки! - будет успокаивать В. некий, ныне уже покойный, британский граф. А окна нашего сада будут обязательно выходить на большое, озаренное утренними лучами солнышка, поле. И будут в этом поле работать видимо-невидимо тетенек-колхозниц, таких добрых и трудолюбивых, но тоже - ныне покойных. А над полем, в небесах, словно натренированные акробаты, мы сложим из наших тел огромные буквы. Будет нам хлопать сам Гарри Гудинни, собственной персоной, всемирно известный эквилибрист и фокусник. И пойдет мелкий-мелкий дождик.. Тогда я снова сяду у пустого окна у буду тупо смотреть в никуда.

8/IV 2005 г.