Пристань

 


 Темнело. Старый бакенщик, точно сурок, высунул нос наружу: принюхался, затем осторожно выбрался из будки, повертел, подергал своей мордочкой во все стороны и замер на мгновение. Мимо в едва слышимых всплесках текла река – широкая и полная чернеющих вод, она несла себя плавно с величавым достоинством. Под бакенщиком в такт ей мерно покачивалась пристань: сваи на которых она покоилась со временем ослабели и поскрипывали от волнения. Старик, замерший было, оживился, встряхнул свои кости и потянул шумно носом - терпкий запах гнилой древесины, пропитанный рыбой, резко шибанул его. - Тьфу ты, черт! – глянул он на небо. - Век живу здесь, а все не могу привыкнуть к этой вони.

 Над пристанью нависли тучи, по-осеннему грузные и готовые вот-вот разверзнуть свое брюхо. Прохладный северок еще не столь пронзительный, тихо колотил снасти, развешанные на причале: он перебирал их, перетряхивал, шелестел ими, как добрый хозяин и, вдруг наскучавшись, подхватил незатейливо высохший листик и стал забавляться с ним по пристанской палубе.

 - Ишь! Шельмец, озоровать удумал! – рассердился бакенщик и схватился за метлу, но вскоре оставил эту затею с мыслей о напраслине. Сгустились сумерки, он зажег керосиновый фонарь и направился к пирсу. На свет налетели мотыльки, а над головой внезапно зазвенели комары. Они нахально роились над ним и смело атаковали.
- Вот, пара-з-з-иты... пристали! – в сердцах выругался бакенщик.
- И ветер им не помеха.
 Старик несколько раз обмахнулся рукавом и прошел уже середину, когда увидел в конце пирса на поблескивающем фоне реки силуэт, который то отчетливо прорисовывался, то сливался с ним.

 -Эй! Хто сдеся? – строго окликнул он и затаил дыхание. Силуэт покачнулся и подался вперед.
 - Это я, Анна, – чуть хрипло ответил женский голос.
Ху-х! – выдохнул облегченно бакенщик и шагнул навстречу.
 - Аннушка! Ну и слава богу, а то я уж было подумал...
 – Он не договорил и приблизился к ней, подняв лампу. Рыбачка в свете “керосинки” выглядела удручающе: теплый платок, глубоко повязанный на лоб и перехваченный крест накрест поверх душегрейки, скрывал щеки и подбородок; ватные штаны, заправленные в резиновые бахилы, лишь усугубляли ее мрачный ансамбль. Она смущенно поздоровалась и еще смущенней попросила:
 - Дядь Митряй, угостите табачком…

 Глава вторая.

За пять лет до выше означенного вечера в леспромхозе Егеровском, что стоит на круче широкой реки - произошли некоторые события.
 Венька Красноперов - кремлевец - майским днем возвращался с солдатской службы.
 - Ну и слава богу! - перекрестились родители и стали готовиться к приезду сына.
 Время стояло смутное. Егеровское хозяйство оскудело: закрыли аэропорт, а шоссейка, разбитая лесовозами, заболотилась напрочь. Лишь водный путь исправно служил егеровцам.
Вот по ней, по речной, испокон неизменной, дороге и возвращался солдат.

 ***

Анна - племянница бакенщика - целыми днями пропадала на пристани.
 -Огонек! - восторженно отзывались о ней егеровцы. И впрямь, девушка бойко управляла: и лодкой рыбацкой, и снастью тяжелой, а уж, если пела - ветер смирел.
 После школы она успела поучиться в городском техникуме рыбной промышленности, там, что-то не заладилось и вскоре, Анька оставила уч*** и вышла замуж за крепкого рыбака.

 Года два они прожили бездетно, и муж вскоре стал поговаривать об этом, но Анна все отнекивалась.
 Дескать, рано еще. Обустроиться надо.
 Тогда пошли скандалы, рыбак запил и стал ерепениться, наскакивал на жену с кулаками, винил ее в пустобрюшии. Женщина терпела пока терпелось, наконец, плюнув на все, она бросила мужа и вернулась домой в барак, построенный еще до войны. Одну половину занимал Митряй со своей старухой – другая, по праву принадлежала ей.

 Родители Анны утонули в большое половодье, ей едва исполнилось пять лет, когда случилось это горе. Той весной река поднялась до самой кручи и затопила все прибрежные деревни. Погибло много домашнего скота, а с ним и людей, спасавших свое добро.
Сироту удочерил бездетный Митряй - брат отца.

 А когда Анна после города вернулась домой, старик пристроил ее на пристани - учетчицей. Она там быстро пообвыклась и будучи расторопной от природы, уже через неделю управлялась с бакенами.
 
Майский день был в самом разгаре. Пристань кипела! Ждали торговый пароход. Анна с рассвета хлопотала на причале: то латала дряхлую сеть; то прибиралась в сторожке; а к полудню – уставшая, но веселая с раскрасневшимся лицом, натирала палубу. Народ постепенно стекался отовсюду. С ней охотно здоровались: бабы - с непонятной завистью; мужики - кто с надеждой, лишь ведомой ему; кто с явным намерением. Анна отшучивалась и приветливо улыбалась. Ее доброе сердце было велико, а душа распахнута настежь.

Над пристанью висел необыкновенный гвалт! Припекало солнце - щедро, по-летнему. Сторонний наблюдатель, внезапно оказавшийся здесь, удивленно заметил бы:
 -Не гавань речная, а впору базар птичий.
На что ему любой егеровец, непременно, подняв указательный палец вверх, многозначительно ответил бы:
 - Суб-бо-та!

С дальних заимок тащились охотники: поторговать пушниной, закупить соли и боеприпасов. Прибивались рыбаки, и приехали уже лесорубы, даже геологи выбрались к пароходу. Бородатые и оборванные, они держались особняком, знающие люди поговаривали, что вовсе они и не геологи, а контрабандисты – золотишко моют.
 
 Пароход появился, как всегда - вдруг. Малое суденышко вынырнуло из-за поворота реки. Преодолевая течение, пароходик тужился и дымил, но двигался на удивление быстро. Подходя к пристани он приветственно затрубил, публика в ответ возликовала.
 
 Венька долго не решался сойти с парохода. Будто не верилось ему. На самом деле, он был очень огорчен представшей картиной. Пристань выглядела маленькой и убогой. Дикий ор, доносившийся с ее причала - резал слух, а пьяные мужики и неопрятные бабы, вызывали необъяснимое отвращение.
– И почему я не вертолетом – впервые пожалел солдат о возвращении домой. Еще немного поколебавшись, он решился наконец то ступить на родную землю

Статный в парадной форме, расшитой аксельбантами - Венька сразу привлек всеобщее внимание, хотя сутолока была невероятная: ругань, смех, восторг - все смешалось. Не успев шагнуть солдат попал в цепкие объятия родственников. Каждый лез обниматься, целоваться - столько дружелюбия, что Венька опешил, но отстраниться не мог, его тискали и хлопали со всех сторон, как диковинную покупку.

 Анна стояла в стороне и молча наблюдала. Ее одолевали противоречивые желания. В детстве они дружили. Она улыбнувшись, вспомнила, как однажды они забрались в омшаник и разорили старый улей. Пчелы напали на них, Венька то наутек и пчелы вслед за ним - ее тогда, лишь одна ужалила в спину, все досталось ему…
Анна не удержавшись рассмеялась вслух, ясно представив, как он отмачивался в корыте.
 
 Венька был на год старше ее, когда закончилось их детство.
 - Уж лучше бы... - О чем-то огорченно вдруг вздохнула Анна и тут же чертыхнулась:
 - Кобель чертов!
 - В ту субботу весь вечер крутился вокруг этой лярвы городской - Верки, так и ушел с ней...
 Потом он уехал. Через год Анна поступила в техникум.

Череда воспоминаний накатила на нее, нахлынула внезапной волной.
 Вспомнился муж.
– В сущности неплохой мужик был – думала она.
– Кабы не запил, может все по-другому обернулось у них.
- Я бы родила...
-Дурачок! - с затаенной грустью Анна чуть не высказалась вслух. Спохватившись, украдкой смахнула набежавшую слезу
 - Не реветь, только не зареветь, - приказывала и вместе с тем успокаивала она себя. Тоненькая красная струйка стекала по ее подбородку, девушка не заметила, как прокусила губы, она крепилась изо всех сил и чтобы не разрыдаться на виду у всех – поспешно укрылась в будке бакенщика.

 Им не суждено было встретиться ни в этот, ни в следующий день. Судьба для них приберегла особый случай. Венька томился приездом домой, ничто его не радовало. Он, почти никуда не выходил. Со скуки починил крышу, со скуки поправил повалившийся забор. Старики не могли нарадоваться, и все чаще поговаривали о женитьбе сына. Венька пробыв дома две недели, заявил им - что уезжает в Москву, учиться.
Мать в слезы, отец - помолчав немного, лишь вымолвил:
 - Учиться, что ж, воля твоя сынок, был бы толк. - На том и порешили.

 
 
 Глава третья.

 Но Вениамин так и не уехал в Москву. Его посадили.
В тот самый злополучный день за Анной приехал муж. Он долго ее упрашивал вернуться. Она не соглашалась - отчаявшись, Николай напился, да так рассвирепел, что унять его у Анны не было сил. Она мысленно взывала о помощи, но сновавший мимо люд, безучастно пожимал плечами, сторонился и лепетал:
 - Чужая семья... э-э.
 - Да что там, сами разберетесь...
 - Не убивают же... в самом деле.
Или шушукаясь поодаль, “глыбоко” изрекал:
 - Не кричит, знать не так страшно.

 Еще издали, Венька услышал грязную ругань и подходя к пристани, недовольно подумал:
 - Ну что за люди... уехать и то спокойно не дадут. Во-о... жизнь - только бы, нажраться.
С этими мыслями он ступил на причал, и оторопело остановился. Косолапый мужик – рыча, подобно зверю, наседал грузной массой на испуганную женщину.
Она кое-как отбивалась. Силы явно были не равны.

 Анна и не заметила, как оказалась за спиной Веньки. Она даже не поняла, что произошло, лишь увидела, как муж взлетел пушинкой в воздух и плюхнулся тяжело на палубу, словно куль картошки. Раздался хруст и дикий вопль потряс округу. Разве ведомо было ей о любимом приеме Веньки - мельнице. Падение Николая было столь сильным, что лопнул позвоночник.

 Бывшего кремлевца арестовали. Было следствие и был суд, который определил ему пять лет. Благо, Николай остался жив. Он три года провалялся по больницам и был выписан, как безнадежный. Его разбил паралич. Медицине – увы, он стал большой обузой. Родители Николая обезумели от горя, аналогично - Венькины.

 Анна же - эти годы жила на разрыв души. Во всем случившемся винила только себя, и как умела, так и замаливала нежданный грех. Она ездила на свидания к Веньке, пока он сидел в городской тюрьме. Добивалась их правдами и неправдами: просила, умоляла, требовала наконец - только бы разрешили. Потом, бегом в больницу - и не было заботливей жены: она ночи напролет, не жалея ни сил своих, ни времени, коротала у постели мужа: мыла и убирала за ним, стирала и кормила....

 Вскоре солдата отправили на Колыму. Чувствовал ли он по отношению к ней, подобное тому, что испытывала Анна – сказать трудно. Арестант был очень подавлен, но при встречах с Анной, всегда оживал: его лицо - осунувшееся и бледное, лучилось по-детски в такие минуты. На прощание они пообещали писать письма.

 Помыкавшись по больницам, Анна при выписке мужа решительно отвергла протесты его родителей и забрала Николая к себе. Венька, как и обещал - присылал ей длинные письма и она, как обещала - отвечала ему, только коротко.

 ***
 
 Так в непомерных хлопотах – прошли... пролетели эти годы.

 ***
 
Наступила осень - пятая с тех пор, как посадили Вениамина. Анна все чаще и чаще, порой врасплох, заставала себя за чтением его последних писем, которые помнила наизусть.
 - А любит, ли? - терзалась она в сомнениях.
 - Нет, так нельзя!
 - Муж он мне, - убеждала она кого-то невидимого, а еще более, себя.
 - Проклятые вопросы! - иногда в сердцах восклицала Анна, но поделать с собой ничего не могла.
Ее разум мутнел от их обилия, а сердце разрывалось и сколько б, она не билась, решения же, столь нужного и важного, по-прежнему не находила.
А сколько она молилась, и в отчаянии своем, сколько выплакала ночей?
 
 Как-то вечером, забежала Тоня-почтальон с письмом от Веньки и без церемоний, так и ринулась к ее мужу. Постояла, пошмыгала изумленно носом и вдруг выпалила:
 - Надо же, чистый...
 - Как ангелок, лежит себе, - через секунду, насупившись добавила:
 - Ирод, ухаживают, как за дитем малым.
 - А он токмо, глазками – блым да блым.
 Она повернулась и осеклась, Анна пасмурно смотрела на нее, Тоня стушевалась и заторопилась к выходу
 - Ну, я пойду... пойду я.
 - Ах, да! вот письмо, чуть не забыла.
И, осторожно сторонкой направилась к двери, улучшив момент, она вылетела вон - пулей.
 - Заполошная бабенка – с некоторой грустью, тогда подумала Анна о ней.
 - А вот поди-ш ты, все... как надо, муж, дети.
 
***

 Анна проснулась, впрочем, она и не спала, лишь так, изредка забывалась на минуту. Вернулось щемление. Исподволь овладевало оно сердцем и проникало в ее сознание, как искусница - пряло веретеном, наматывая на израненную душу: боль и гнев, жалость и смирение. Анна заплакала, тихо и безнадежно.
 - Боже! - шептала она сквозь слезы.
 - Не могу... Не могу больше!
 - Я же молода, еще... Господи!
 - За что мучаешь?
 - Ты? - Анна, вцепившись в подушку, вдруг поднялась.
 В трубе за заслонкой нудно подвывал ветер, он поскуливал и просился в избу, как маленький щенок - по низу тянуло холодом.
 Взошла луна.

 Она ничего не замечая в отчаянии шла к мужу. Николай лежал не шелохнувшись, одеяло сползло на пол и ей открылось его высохшее тело. В скудном свете оно напоминало большую скуластую куклу. Анна растерянно замерла. Его смиренный взор скользил по подушке, по ее дрожащим рукам, и на мгновение ей показалось, что он силится что-то сказать. Она невольно склонилась над ним - их взгляды встретились.
 Николай мысленно призвал ее:
 - Смелее Аннушка!
 - Я готов. - Он устало закрыл глаза.
 - Прости меня за все!
 - Не-е-т! - тихо вскрикнула Анна и отпрянув, бессильно опустилась на пол.

 ***
 
 Старик прошел уже половину пути, когда увидел в конце пирса, на поблескивающем фоне реки силуэт, который, то отчетливо прорисовывался, то сливался с ним.
-Эй! Хто сдеся?
 Строго окликнул он и затаил дыхание. Силуэт покачнулся и подался вперед.
 - Это я, Анна! – чуть хрипло ответил женский голос.
 - Ху-х! – выдохнул облегченно бакенщик и шагнул навстречу.
 – Аннушка! Ну и слава богу, а то я уж было подумал...
 Он не договорил н приблизился к ней, подняв лампу. Рыбачка в свете “керосинки” выглядела удручающе: теплый платок, глубоко повязанный на лоб и перехваченный крест накрест поверх душегрейки, скрывал щеки и подбородок, ватные штаны, заправленные в резиновые бахилы, лишь усугубляли, ее мрачный ансамбль. Она смущенно поздоровалась и еще смущенней попросила:
 - Дядь Митряй, угостите табачком
 - Доченька, ты пошто, али с Колькой? - оборвал он фразу, доставая кисет.
 - Не-а. - Чуть слышно ответила Анна. Митряй старательно свернул две “цыгарки” - и они задымили, каждый думая о своем. Неожиданно она сказала:
 - Венька приезжает.
 Старик не ответил. Он склонил голову набок и, казалось задумчиво вслушивался, как хлюпает река. Наконец, будто решив что-то важное, Митряй твердо произнес:
 - Ну вот что... Аннушка!
 - Поди-ка домой, там Колька один, ему глаз нужен. – И уже ласковей прибавил:
 - Иди, иди доченька... не думай плохо.
 - Ладно. – Кивнула она понуро и нехотя побрела в темноту.
Митряй, перекрестил ее вслед и тихо вымолвил:
 -Не все ево воля...