Возвращение Юрия Гагарина

 

 Джунгли нисколечко ни изменились: топь оставалась всё такой же непролазной, кишмя кишащей опасными рептилиями, надоедливой и мучительной мошкарой. Пожалуй, и очень постаравшись, не найдёшь похожего болота нигде, кроме первозданной Амазонии. Джим, совершенно не похожий на местных дикарей, улыбается – воспоминания, с каждым месяцем всё более похожие на сон, сегодня особенно сладки. Что-то хорошее, исторически ассоциированное с этим пурпуровым закатом, кроваво-красным светом, источающимся из-под горизонта, будоражит воображение. Смутные отрывки памяти, нецельные и бесформенные, пытаются покинуть погреба сознания, некая прелестная ласточка несётся стремглав, пикируя, как «Мессершмит», снижаясь на мега скорости, и взмывая ввысь, словно с турбореактивным двигателем, косит направление полёта в любую сторону, в какую хочет – так метеором невидимым и беснующимся колотят воспоминания Джима.
 Приближалось ночное время загадок и таинственности к поселению неизвестных миру аборигенов, и шаман суетился, поджидая окончание сумерек, когда, наконец, оно откроет дверь.
 Уже луна придвинулась на место солнца в полном обличии. Это знак.
 Готовясь к общению с духами в кромешной темноте, чуть-чуть разбавленной жаром костра, Джим видел временную отметку на стене культовой хижины, которая гласила, что новый день станет для него девятьсот восемьдесят первым и по родному европейскому календарю – 12 апреля. Он всё ещё помнил два слова, сопряжённых с ним, и этими словами оставались Юрий Гагарин.
 Джим утопал, приготовляя ритуал, в выплетенном руками умной туземки кресле около большого костра. Вокруг пока не было ни души, в полумраке высокими тенями обрисовывался лес, воздух был тих и эфирен, только снопы искр, шипя, бросались к небу и исчезали, мигом затухая. Изредка чаща выдавала животные крики, иногда на них отвечали. Он уже разложил необходимые принадлежности по местам старейшин.
 Шум многочисленных человеческих шагов, перемешанный с верещанием, выдал приближение племени. Оно появилось на противоположной стороне поляны: впереди шествовали старейшины, каждый из которых сопровождался воином, вооружённым лёгким копьём, а позади спешило целое общество низкого и среднего роста волосатых мужчин, обязательно с оружием, раскрашенных как матрёшки женщин с некрасиво отвисшими грудями. На головах у всех были венки из похожих на чеснок плодов. Лопотавшая толпа по мере близости к костру умеряла разговоры, и вот, достигнув священного места, прекратила окончательно, выстроившись молча в ряд, вне которого находились лишь старейшины.
 Шаман сказал что-то на коренном акценте ближайшему, затем сделал некоторые движения руками и кинул в огонь часть содержимого бамбукового стакана. После он затеял что-то напоминающее перекличку: выкрикивая рубленые фразы и, жестикулируя, вынуждал пришедших повторять за ним и дополнять сказанное одним своим словом. В течение этого, Джим подбрасывал травку в костёр. Заметив как разморило туземцев, знаком разрешил им опуститься наземь, а старейшин посадил поближе к огню.
 Небо было ясным и звёздным. Очень отчётливо мерцали как целые созвездия, так и одинокие звёздочки. Вверх поднимался бурого цвета дым, который, чем больше пряностей высыпалось, становился всё гуще и гуще; он растворялся, образуя дымку. Между тем, Джим возвопил, стоя на коленях, и, воздев руки к небу,: «Oh starred Youri, come to us!». «Come to us!» – заученно вторили аборигены; «Come to us!» – и произношение индейцев ещё больше хромало от вдыхания наркотических паров; «Come to us!»…
 При третьем возгласе в небе громыхнуло, и обострённо чувствующие воздух жители джунглей все как один разом отключились. Уже теряя ознание, Джем различил свист и шипение, опускающиеся сверху куда-то вправо.