Аутотренинг

Ночью, когда уже за полночь - часа два или три, одиночество ощущается сильнее. Кажется, несколько мгновений назад мы с Таней разговаривали, играли в уголки или пили чай. И вот она рядом, спит. И тишина такая, будто ничего живого. Я – один. Я могу поцеловать ее. Но она не проснется. Танюшка однажды сказала мне: «Если тебе ночью плохо – буди меня». Я не бужу ее. Я прижимаюсь к ней, всем телом. Слушаю, как она дышит. Чувствую, как бьется ее сердце.

* * *

- Говорите, я слушаю.
- Игорь, Наташа звонила. Тане сделали операцию. Она там, в палате лежит одна одинешенька… от наркоза отходит. Наташа ей водички купила. А я покушать собрала.

* * *

- Вы к кому? – спросила меня толстая тетка в белом халате.
- У меня жена, в четырнадцатой палате… - сказал я. Черт! Тот корпус или не тот? Вроде бы похож, а вроде бы и нет.
- До семи часов! – строго сказал халат.
- А подскажите, как в гинекологию пройти? – все-таки корпус не тот…
- Какую гинекологию? Вам в третий корпус.
- Ага. Спасибо, – я почему-то после таких ситуаций чувствую себя полным идиотом. Сто раз был в областной, и так и не запомнил.
Третий корпус. Вот, точно. Тут и въезд и двери знакомые. Я покурил. Встретил Таниного отца. Он отдал мне свои бахилы. Мы постояли немного, и Таня сама спустилась. Бледная какая. Мы поднялись к ней в палату. Стены такие обшарпанные. Четыре кровати. Напротив Таниной койки – девушка с катетером. И еще одна женщина – постарше, с книжкой, на другой койке.
- Ты как? – я поцеловал Таню, положил на кровать пакетик с едой. Там еще книга была – Сельма Лагерлеф «Приключения Нильса с дикими гусями».
- Нормально, - говорит. И улыбнулась. У нее даже улыбка какая-то бледная была.
Таня рассказала, что ей сделали операцию. Мы пошли гулять по больнице. Спустились в подвал. Там был магазинчик. Я сильно соскучился по Тане. Мы бродили из угла в угол по темным коридорам больничного подвала, взявшись за руки. Через полчаса я пошел домой. Было страшно. Врач сказала Тане, что, возможно, будут делать повторную операцию. Я ничего не мог делать. Включил компьютер, слушал музыку – песни из Собора Парижской богоматери. Стало еще хуже. Я позвонил Сашке Кулакову.
- Алло! – Господи, он все время так орет в трубку, будто у него дома не радиотелефон, а какой-то дисковый аппарат с коммутатором и телефонисткой на другом конце провода.
- Сань, беда. Надо встретиться. У меня Таньку в больницу положили.
Я рассказал ему всю историю. Мы договорились встретиться через полчаса возле «Пенсионера». Я купил два пива – в банках. Рассказал ему все еще раз, подробнее….
Мне всегда нравился Саня. У него эмпатия развита. Он тогда меня все время слушал, видно было, что не из вежливости – а на самом деле. Мы с ним сидели, пиво пили, а я все рассказывал и рассказывал, а он лишь изредка кивал головой и приговаривал «Охренеть!».
Помнится, мы напились тогда все здорово: я, Саня, Илюха и Сашка Пелевин. Я с горя пил, а парни за компанию. Еле живые ко мне зашли, Илюха с Пелевиным поехали в общагу на машине. А мы с Саней спать легли. Я тогда еще деда затопил из унитаза. Так вышло, бачок протекает. Унитаз сам новый, все как надо, а поплавок какой-то странный. Вот деда и затопило, потому что он внизу живет. Он поднялся ко мне в два ночи, а я его обматерил.
Днем я снова к Тане поехал. Она еще тогда гуляла со мной по больнице. А у нее процедуры должны были быть. Вот мы поднялись на третий этаж – в отделение, а там медсестра ее мальчиком поманила. Таня ушла в процедурный. Через минуту вышла. «Поймали», - говорит, рукой за попу держится.
Потом я телефон сотовый купил, и сколько раз не приходил к Танюшке – все время записывал ее голос на диктофон. Сначала сам слушал, потом всем послушать давал, потом снова сам…. Ночью, когда заснуть не мог, включу пятнадцатисекундную запись. Голос такой теплый, родной такой. Хоть и цифровое качество, а все равно погано.
Мама тоже на диктофон Тане послания наговаривала. Что мы все по ней скучаем, и собака Филя тоже. Когда совсем тошно, лучшего средства, чем собака, нет. Потискаешь шерстяной комок в руках, прижмешь к себе – и как волнами какими-то накатывает спокойствие. Впрочем, тот же реланиум. Правда, без рецепта.
Ночью молиться пробовал. У меня молитвы какие-то своеобразные получаются: не выходит у меня «ижи еси», как-то больше: «Господи, пожалуйста», «Ну, помоги, Господи…». Днем о Господе я мало думаю. Иду по улице – пальто черное, модное, красивое. Телефон в кармане. Веб-мастером работаю. Дела, встречи, товарищи. А ночью – всё «Господи» да «Господи».
Даже дела служебные забросил. Подал заявку на конференцию по информационным технологиям в Новосибирск, на осень. И не готовлюсь. Странно, конференция на 27 октября. Таня могла бы как раз в эти дни родить.
Три или четыре дня прошло. А ее и через неделю выписывать не собирались. Все какие-то лечения да обследования. А потом я увольняться с работы собрался, мотивируя не устраивавшей заработной платой. Заявление написал. Нетвердой рукой, нетвердым почерком.
Приходил в палату к Тане. У нее все руки были синие от капельниц. Жутковато было смотреть. И жалко ее было. И себя тоже.
Несколько дней совсем на работу не ходил. Так получилось. Даже радовался, что скоро рассчитают. А потом – все равно заявление забрал. Других вариантов не было. Куда идти с начатым неконченым высшим образованием. Точнее с образованием два раза начатым и ни разу не конченым. С филфаком то судьбу не удалось связать. А с юридическим, похоже, тоже не получится. Так что на работе я все-таки остался.
Поскольку «Нильса и диких гусей» я Тане в больницу унес, сам стал читать мумии-троллей Туве Янсон. Получились такие своеобразные дни Скандинавии в Областной больнице и на проспекте Ленина. Хотя, Финляндия, кажется, Скандинавией не считается.

* * *

Я себе тогда слово давал несколько раз, что никогда ее больше не обижу, только бы все хорошо кончилось. Мы каждый вечер бродили по этому больничному обшарпанному подвалу, держались за руки. Ходили с тележками толстые тетки в белых халатах. Воняло кашей и медикаментами. Сквозь стекла зарешеченных окон тянулись грязноватые разводы солнечного света. На втором этаже, там, где урология стояли грустные мужики в трико, в шлепанцах и с катетерами. Многих навещали друзья и родные. По-весеннему одетые, с авоськами в руках, с вкусными вещами в авоськах, и без катетеров. Странно, но когда какие-то экстренные ситуации случаются – все ценности в жизни местами меняются. Вот так и четыре года назад было, когда маму в больницу хотели положить. Сначала решили, что бабушка со мной эти дни поживет, но потом вышло, что я смогу один остаться. И я пошел домой в каком-то непонятном состоянии, и все ценности поменялись. И я купил в ларьке какую-то газету. А потом, переходя дорогу, маму встретил. Она передумала ложиться в больницу, а потом все обошлось….
Когда такие моменты проходят, снова начинаешь жить, напрягаясь от каждой мелочи: то денег не хватает, то погода не та, то на работе проблемы. А дороже жизни и здоровья – ничего-то и нет. Это надо запомнить, и повторять чаще – будешь радоваться простым вещам.
И все-таки жутко, когда ты ничего сделать не можешь. А еще и накручиваешь себя: а вдруг, а вдруг. Ночью снились муми-тролли, точнее фрекен Снорк и Муми-тролль. Правда, жили они где-то на Алтае, и немного видоизменились…
А как-то к нам Танины родители приезжали. Говорили, чтобы Таня не забывала про учебу там, в больнице. И, вообще, переживали – как она сессию сдаст. У них ценности не поменялись. Странно.
Я долго думал про эти ценности. Интересно, если сделать on-line опрос среди молодых женщин, что они выберут: «Успешно сдать сессию и никогда не иметь детей» или наоборот. Этакое голосование. Можно пробовать другие модификации: «Получить красный диплом и умереть» или «Не получить никакого образования, но жить и быть здоровым».
«Шляпу волшебника» я дочитал. А когда решил взяться за «Опасное лето», позвонила Таня. Ее собирались выписывать. И я поехал за ней. И мы вернулись домой. Вдвоем. А потом она и сессию успешно сдала. И все у нее оказалось хорошо. Я вечером залез в ванную – и засмеялся. Засыпать вовсе не так уж страшно.