Карликовый хобот по-тюменски

Пинской узнал, как действуют в советской стране дельцы-теневики. И таким же заделался. Стал по Уралу одним из первых. Создаёт подпольные цеха, управляет трестами, которых нет, а он от министерств получает на них огромные капиталы.

Купается в деньгах и ведёт блестящую жизнь.

Каждое утро у его изголовья издают аромат горные синие тюльпаны, приносящие счастье: накануне вечером их срезают на Памире и самолётом доставляют в Свердловск.

Одет Пинской всегда с иголочки, обувается он в ботинки на высоком каблуке, чтобы быть выше своих ста семидесяти трёх. Этот тёмно-русый мужчина с синими глазами носит косую чёлку с зачёсом налево и бакенбарды, его шелковистые усики словно проведены тонкой кисточкой, под носом свежевыбрит треугольничек вершинкой кверху.

Жёны виднейших начальников втихаря крутят с ним, и он тайно вовлекает их дочек в коллективную злоеблю, для которой излюбленное место – его дача и особенно сауна.

Его приглашает на чай и на польский банчок главнокомандующий военным округом. Но, однако, какая-то часть души у Пинского остаётся незапятнанной. Глядь, он идёт с базара, а два здоровенных носильщика прут за ним дорогие фрукты. Пинской раздаёт их плохо одетым детям, ведь им недоступно даже яблоко.

Однажды, после раздачи фруктов, зашёл он на главпочтамт – кто-то прислал должок. Пинской протянул в окошко бланк перевода, а кассирша, молоденькая девушка, сидит заплаканная. Он к ней в своей неизменно изящной манере:

- Могу я чем-то помочь, Ирочка?

Та отсчитывает ему деньги и не отвечает.

- Ирочка, я перед вами ни в чём не провинился. А кто провинился – хочу быть в курсе!

- Не спрашивайте меня, Константин Павлович!

Он смотрит на часы:

- Через семь минут у вас перерыв. Я подожду – и мы побеседуем.

Девушка смахивает слёзы и говорит «нет». Пинской реагирует улыбкой и словами с отзвуком металла:

- Никаких увиливаний!

Дождался её и приглашает обедать, хоть она и нервно упрямится. Привёл в заведение, закрытое для других, здесь жарятся цыплята табака: вкусный запах дразнит и возбуждает.

Пинской полил цыплёнка соусом ткемали с базиликом и красным перцем, заставил девушку выпить сухого вина и буквально кладёт ей в рот соблазнительную курятину. Когда она стала есть, волнуясь всё меньше, он напомнил ей свои вопросы.

Оказалось – она ужасно переживает не за себя. С её подругой случилось...

- Мы с ней, Константин Павлович, снимаем маленькую комнатку. Обе мы не свердловские, а приехали из посёлка. Она – милая, красивая, но – заикается. За это я её жалею. Она работает в парикмахерской на Исетской набережной.

Тут девушка мнётся, смущается до помидорного цвета лица:

- Это случилось вчера вечером, после окончания рабочего дня...

- Вашу подругу ограбили? – говорит Пинской и думает, сколько дать денег.

Но девушка мотает головой, лезет в ридикюль за платочком, слёзы так и текут.

Грубо говоря, подругу обули. И вот каким образом. По вечерней улице топал мужик большой уверенности в себе. Хам, а уж бабник – прожжённый и свихнутый. Зырк-зырк по окнам: авось-де усеку раздетую? Глядит – яркий свет в парикмахерской, дверь – стеклянная. За дверью девушка в белом халатике – нагнулась: выметает волосы из-под кресла. В парикмахерской уж никого нет.

Мужик зашёл и, как это беззастенчиво называют, цап её за булочку. А они у неё хорошо развитые, круглые, а гладкие – мрамор!

Она выпрямилась, как от удара электричеством, лицо и глаза горят обидой. Хочет выразить этому подонку, что не испорченная и что она – на работе!

- Я, – кричит, – парикма...хер! – заикнулась бедная.

Он слышит: «Хер!» Радостно щерится, расстегнул ширинку и выпростал орудие похабства: конечно, мол, не без хера! Девушка отпрянула от него, даже и смотреть не хочет. Выкрикнула с заиканьем:

- Не оскор...блять!

Он пришёл в безобразный восторг:

- Б...? Тогда тем более... – скок к ней, облапил – и спускать с неё трусики.

Она хвать со столика флакон тройного одеколона – бац по лбу! Флакон вдребезги. Мужик шатнулся, трясёт башкой – и сам стал заикаться:

- Ты не пси...***!

А девушка решила, бедняжка: теперь он её и передразнивает! Оттого ей ещё больнее. Она хочет крикнуть ему: «Передразнивать-то зачем?!» Но заиканье одолело. Выговаривает:

- Перед... перед... – и не может договорить.

Мужик набычился:

- Передом так передом, хотя раком было б лучше! – повалил её на пол и, как ни билась, скомкал иллюзии.

До того она была действительно девушкой без натяжек, вела замкнутый образ жизни.

Пинской выслушал рассказ, особенно последние слова: сидит мрачный. Перед ним стакан картлинского вина, но он не пьёт, а спрашивает рассказчицу: обращались ли в милицию? И узнаёт, что мусоров вызвали прохожие, они с тротуара усекли завершение случая. Мусорам подали так, будто парикмахерша и завлекла. Какой, мол, сопротивляться, когда даже свет выключить поленилась?.. Её могут посадить на пятнадцать суток: за нарушение общественного порядка.

Пинской погладил рассказчицу по приятной ручке.

- Я сделаю, что этого не будет, Ирочка! И разберусь с проходимцем. Мне его разыщут.

- Его искать – дойти до площади Ленина. На Доске Почёта красуется.

Проходимец-то – Иван Лохин с Уралмаша, Герой Социалистического Труда. Тёрся в подхалимах у секретаря парткома, и тот представил эту шестёрку к ордену. А орден прикалывал сам кремлёвский хозяин. Лохин в Свердловск вернулся – не узнать. До того охамел: может на детской площадке в песочницу помочиться или к встречному менту обратиться на «ты». Обком окружает его заботой, на всех заседаниях он сидит в почётном президиуме.

Ну, и ушёл с головой в беспримерный разврат. То в трамвае на конечной
остановке вступает в связь с вагоновожатой. То в кино на дневном сеансе, когда зрителей мало, осуществляет на заднем ряду близость с билетёршей...

Всё это Пинской узнал после разговора с Ирочкой, кассиршей главпочтамта. Узнаёт и хмурится от негодования. И чем больше негодования, тем глубже зов артистизма. А на артистизм Пинской душевнее всего швырял деньги. Масса людей балдела от его щедрости. Сколько их рвалось вежливо ему помочь.

Вызвал он кое-кого на дом:

- Чем в эти дни занимается Лохин?

Ему стали перечислять. И, между прочим, рассказывают... В ресторане гостиницы «Большой Урал» процветает пихаловка. И где? В помещении для разделки мясных туш, рядом с кухней. Завзалом – баба видная, балконистая, ляжки – шик! И шеф-повар, бугай. Уж они и на столах разделочных, и стоя... А то бросят на пол клеёнок толстым слоем: и на клеёнках!

Завзалом – злобучая до озверенья. Чуть у повара передышка по кухне – вызывает на контакт...

Про это пронюхал Иван Лохин. Крадком, крадком со двора – в закоулки ресторана... И созерцает, циник.

Конечно, его замечали, но кому надо связываться? Ну и вроде не видят его. А он прятался в служебной раздевалке. Из неё дверь – в разделочное помещение. Лохин дверь тихонько приотворит: пасть ощерит – эх-ма, толчки! лютая подмашка!

Хвастал дружкам, что соблазнит эту завзалом, уведёт её у повара. Непомерно превозносил своего гололобого.

Да... Что делается средь бела дня, когда в ресторане люди обедают.

Пинской слушает, слушает. И мигает одному-второму, третьему человечку, какие всегда к его услугам. Затем вызывает гримёра из театра юного зрителя...

Скоро директору гостиницы «Большой Урал» следует звонок: «С вами говорят из обкома. Сегодня у вас ужинает важный гость. Чтобы слова «нет» он не слышал!» Директор: «Ага, ага...» – трубку аж в ухо вдавил и ножками сучит.

Не успел трубку положить, междугородка звонит: «Кремль. Уже отужинал гость?» Директор буркалы выпучил и с задыхом: «Ждём! Подготавливаем приём...» – «Смотрите! Это дипломат из важной азиатской страны, родной брат её президента».

И пошёл напряг наивысшего градуса. Директор гостиницы берёт за горло директора ресторана:

- Подведёшь, сука, – вместе сядем! Но и в тюряге я тебя в покое не оставлю. Найму зеков – ручку от швабры вопрут тебе под копчик!

Директор ресторана бежит в свой кабинет, зовёт шеф-повара: так и так, вот какого ожидаем гостя! Гляди: если мне сидеть – и тебя посажу! Подмажу ментам: ещё до суда надуют тебя паром через мочевое отверстие.

Повар – мужик серьёзный: умеет не только бабу по пять раз кряду увалять, но и в своём деле кумекает. Ху ли, де, волнуетесь? Нету на свете такого, чего бы я не сварил или не зажарил.

Директор на кресле елозит:

- Ну, ну... а захочет он, к примеру, козье вымя с гренками?

- Да хоть бычий хвост с хреном!

- Угу, угу, а дичь? Будет, в случае чего, седло косули с клюквой?

Повар:

- Да хоть медвежья селезёнка с лимоном!

Успокоил директора, в кухню ушёл. А тут завзалом загляни: подмигивает – жду, мол, в разделочной...

Тем моментом в ресторан заваливает иностранец – одет с шиком, лицо смуглое, борода чёрная как битум, пенсне золотое. Подле него шестерит навроде секретаря, а по бокам топают два мордоворота.

Директор навстречу иностранцу на полусогнутых, усаживает его за лучший столик.

Секретарь важно: гость, мол, говорит по-русски. Он учился в Москве и даже был женат на советской женщине. Она ошиблась, тогда с ней пришлось пошутить...

После этих слов секретарь хихикнул. Директор смотрит: гость улыбается – и сам как зальётся! Аж пританцовывает.

А тот поднял руку, указательным пальцем подвигал:

- Я не люблю билядства!

Директор:

- Да! да! Совершенно верно! Ваши слова занесём в книгу для почётных гостей.

Подаёт меню. Иностранец читает, читает – ничего не говорит. Директора начинают прошибать пот и трясучка.

- Простите, – бормочет, – в меню не всё содержится. Не желаете барсучьи мозги, жаренные с перепелиными яйцами?

Иностранец на это бросает презрительное «нет». Директора оглоушило.

- А-а... – хрипит, – а-аа... – вдруг как заорёт: – А кильку с кислой капустой? Нет?! А наше фирменное – только к праздникам подаём – паштет из селёдочных глаз?

Гость указательным пальцем двиг-двиг.

- Что я тут смотрел, что слышал – ничего не хочу. Хочу местное, особое! Почему не вижу? Позови повара.

А шеф-повар в разделочной – на полу-то, на клеёнках! – завзалом жарит. У неё ноги к ушам задрались – он пружинит на её ляжках упитанных: вваливает ей косых и отрывистых. Тут в дверь – барабанная дробь. Повар матернулся, брюки подтянул – к начальству.

Иностранец сидит строгий, глядит на директора – тот навытяжку. Рядом повар стоит насупленный.

- Почему зажимаете самую уральскую вещь? – задаёт иностранец вопрос с тяжёлым чувством обиды. Покрутил на пальце перстень с бриллиантом и усмехается: – А может, вы взяты по лимиту? Вместо тех знающих, кто по зонам с аминем лёг?

Ну-ну, мол, я вот к чему. Если по уральским горам всё на север да на север – будет тундра. Там из вечной мерзлоты добывали мамонтов в прекрасной сохранности. Раньше их мясо шло в лучшие европейские рестораны. Но особенно редок карликовый мамонт. Он не больше осла.

- Его хобот, – нежно говорит гость и вкусно целует свои кончики пальцев, – я и хотел попробовать. Мне сказали – это можно найти только на Урале.

Директор, морда потная, багровая, вконец обалдел. Бормочет дурак дураком:

- Сам зять Хрущёва обедал, и ни х...я! Грузди заказывал...

Гость на директора не смотрит, а секёт долгим взглядом на повара. Тот – рисковый мужик, чисто уральский: сетью не накроешь и, как сосенку, не свалишь.

- Так это, – говорит, – вы имеете в виду наше обычное блюдо. У нас его, почитай, весь народ пробует. Как его в народе называют – не скажу, а официально оно называется: «Карликовый хобот по-тюменски». Пойду распоряжусь.

Топает на кухню, душит в себе нервность: глядь-поглядь на часы. Обычно в это время Иван Лохин проникает со двора...

Он уже и проник. Приоткрыл дверь из раздевалки, зексает в разделочную, а завзалом сидит на клеёнках полуголая – ляжки, лицо так и пылают. Надо же, гадство, сорвали мужчину!

Лохин видит – повара нет: ай, счастливый моментик! Приспустил брюки, выставил забубённого и начинает из-за двери предъявлять... А завзалом-то и раньше знала, что он подсматривает. Думала, станешь гнать – шум подымет, донесёт. Пускай, мол, зырит. Считала его за бедного зрителя: такому только на других глядеть и заниматься рукоблудием.

Ну вот, была она к нему без интереса. А тут – на-ка! Вон цацка какая хитрую головку кажет! Зрачки у бабы расширились, всё в ней запело. Эту вещь надо дегустировать непременно! Иначе – неполная её жизнь. Миг – и протянет руки, позовёт человека...

Тут в разделочную – повар на цыпочках. Что ему позарез нужно увидеть, то он и увидел: высунуто из-за двери раздевалки. Прыг – и захлопнул дверь. Как она прищемит стоячий у основания! Кулинар открыл в кранах воду: краны, раковины, чтобы мясо и ножи мыть. Шум воды крики заглушил.

Повар взял поварской нож – отточен острее бритвы, – дверь приоткрывает, страдальца вытягивает. И аккуратно отрезал по самые довески. Кровища хлынула, Лохин в обморок, но кому сейчас до него забота? Вон какой гость блюда ждёт! Быстренько отправили калеку в психушку.

А мастер своего дела поджарил смачный деликатес, подаёт иностранцу. Тот осмотрел, кивает довольный:

- Карликовый хобот – так, так...

Знак секретарю – и повару вручается огромная сумма денег.

Гость вилкой хобот потыкал, разрезал его на мелкие кусочки, полил уксусом. Потом снимает с пальца золотой перстень с бриллиантом, протягивает специалисту:

- Это вам дополнительно, чтобы скрасить маленькую неприятность...

- Какую неприятность?

- Которая, мне кажется, неизбежна.

Повар думает: «Про что это он?» Но радость и гордость отвлекли. Спешит к завзалом – та в порядок себя привела, но ждёт его в таких распирающих чувствах: клокочет вся.

- Что – угодил?

Он хвастать: безумно, мол, гость доволен.

- Как хорошо прожарен хобот! И хоть карликовый, а до чего крупный! А уж сладкий!

Тут завзалом – хлесь ему по морде. Наотмашь завезла. Чуть ногти ему в щёку не впустила.

Он:

- Да ты что-оо?

Она себя окоротила, цедит сквозь зубы:

- Твоё счастье, что иностранец-дурак не понимает в таких хоботах! – и глаза женщины подёрнулись дымкой: – Они годятся только сырые... со сметаной.



Сказ «Карликовый хобот по-тюменски» следует вторым, после сказа «Подлый случай», в книге «Пинской – неизменно Пинской!» Напечатан в литературном альманахе «Век XXI» (Sammelwerk russischer Autoren, Ausgabe 7), выпуск 7 – 2007, с. 169 – 174, Gesamtherstellung Edita Gelsen e.V., Gelsenkirchen, ISBN 978-3-939995-23-4.