Городские сумасшедшие

Странных людей немало везде, особенно на нашей многострадальной исторической родине. Но я вспомнил о нескольких, живших в небольшом, даже по тем временам, узбекском городке, который давно стал крупным областным центром, а в минувшем году, волею исторически, может быть, объяснимого, но простым людям абсолютно неподвластного развития событий, даже занял на непродолжительное время первое место в мировых газетных заголовках.
Первым был здоровенный узбекский парень лет двадцати пяти, а потом уже и тридцати, и сорока, которого мальчишки на улице дразнили и пугали, а он только вздрагивал, мычал и отмахивался, не догадываясь уйти или убежать. Жил он, как и я, в районе машзавода в старой части города. Ходил в засаленном узбекском халате и такой же тюбетейке (у нас говорили: допе, другого слова для неё там не было и нет, это в России называли тюбетейка), зимой и летом в старых калошах на босу ногу, которые всегда были ему велики.
Второй был более интересен. Его все знали под прозвищем «Старичок со спиральками». Маленький, в кепочке, довольно похожий внешне на Ленина, он, как я слышал, приторговывал спиралями для электроплиток, весьма дефицитными в то далёкое время. Люди, родившиеся в последние 10-15 лет в бывшем СССР или в Израиле в любое время после 1925 года могут мне не поверить, но это правда. Электроплитки делали на заказ, налево, на заводе, потому что в магазине их мгновенно сметало с прилавка, если они туда по чьему-то недосмотру доходили. На базаре были любые, но дороже. Старичок ходил всюду с портфельчиком, из которого торчали эти самые спиральки, и непременно с газетой «Известия» или «Правда» в другой руке, причём держал газету так, чтобы был виден профиль его великого двойника, трижды или сколько там раз повторявшийся в верхнем левом углу. Говорили, что он то ли приходился внучатым племянником великому предшественнику, то ли претендовал на это в силу очевидного внешнего сходства.
И, наконец, третий, описанный мною на стихире в стихотворении «Меня рассвет погладит по головке…», по прозвищу «Филиппок», был человек ниже среднего роста, неопределённого возраста, живший, как и старичок-Ленин, в Новом городе, куда мы ездили автобусом в институт, в кино, или гулять по Ленинской – эта улица, понятно, была центральной. Филиппок отличался необычной, карикатурной внешностью, редкие волосы торчали, как у Незнайки, ёжиком, он прихрамывал на обе ноги и всегда был с палочкой, в последние годы – с костылями. Именно «с костылями», а не на них, потому что передвигался он достаточно быстро, чуть опираясь. Неведомые мне процессы в его организме медленно прогрессировали, неизменными оставались только речь с пришепётыванием, но без шепелявости, походка враскачку с переваливанием с боку на бок, оборванный вид и резкая реакция на дразнителей.
Интересной и пугающей во всех троих для меня, тогда ещё пацана, а перед отъездом, когда в живых оставался только третий, человека уже немолодого, была некая идея, уверенно и прочно сидевшая в каждой из этих трёх голов, и мне казалось, что стоит как следует, внимательно и душевно поговорить с таким – и он не только пойдёт на контакт по-своему, но и вообще вернётся к тому, что я тогда считал нормальной жизнью. То-есть, утром ходить на работу, вечером домой, и завтра снова то же самое. Конечно, для этого необходимо было уметь что-то делать, но это мне в голову как-то не приходило.
Почему вспомнил – ну, во-первых, потому, что, как говорят, впечатления детства самые яркие, и я с этим согласен. Во-вторых, хотя я человек нерелигиозный, мне кажется, что если мы о чём-то рассказали, что-то или кого-то вспомнили, как говорят, помянули, количество зла в мире несколько, на неуловимо крохотную долю, снижается. Возможно, оно и не увеличилось бы на эту самую долю, сумей я вовремя подойти к этим людям и помочь им чем-нибудь. Как старушки, время от времени говорившие с этими убогими, подкармливавшие их и вообще проявлявшие к ним интерес. Может быть, моя вина перед ними, в том числе уже ушедшими, несколько уменьшится с публикацией этого очерка, как и предыдущего упомянутого стихотворения. Или хотя бы некое чувство неудобства перед собой, которое я до сих пор испытывал.

25.01.06.