Мне надоело спать с тобой каждый вечер

Мы не любим людей не потому,
что они злы, но мы считаем их злыми
потому, что не любим их.

Леонид Андреев



Мне надоело спать с тобой каждый вечер. Ты перестала возбуждать меня уже как пять лет. И еще… ты располнела. Хотя, сказать располнела, с моей стороны, будет весьма лестно. Даже очень. Правильнее будет сказать – ты разжирела.
Мне надоело ждать тебя каждый вечер. Ждать, пока ты переделаешь все свои микроскопические дела; пролежишь в ванне до сморщивания кожи, а потом, красная, напаренная, прыгнешь в постель. Когда ты прыгаешь, мне кажется, что мы провалимся в квартиру под нами.
Мне надоело ощущать твои сморщенные губы на своих. Так, как всегда ты пускаешь слишком много слюней мне в рот. Так, как всегда, ты медленно стягиваешь махровый халат, и я вижу, как сквозь ночнужку просвечиваются два твоих издряхлевших соска, и складки, миллионы складок твоего желтого, старческого тела.
Мне надоело насильно возбуждать себя. Мне надоело, ощущать твои мозолистые руки на моем члене. Как ты скребешь сухой кожей по моей растрескавшейся головке. Пытаешься строить из себя «секси-герл». Да, а по ночам ты смотришь, пуская слюни на подушку, эротику, с открытым ртом наверстываешь, так сказать, упущенное за пол жизни.

Да, бывали времена, когда ты давала мне только в миссионерской позе. И только по праздникам. Например, в день рождения Ленина. Ты глубоко считала, что секс нужен только для того чтобы, воспроизводить потомство. Или, как естественное продолжение праздника. Десерт после десерта и двух литров водки.

Мне надоела твоя, рассыпающаяся с каждым годом, мать. Ее отвисшая задница. Ее обвисшая до колен грудь. Ее маразматические вечные придирки аля: « Опять Анатолий не вымыл посуду» или «Ну, накурииил!». Хотя, она сама (своими глазами видел) втайне, когда все уснут, ****ит сигареты, и выкуривает их. Я это, вижу (знаю), но молчу. Делаю вид, что ничего не происходит. А она, жаба сморщенная, знает, и наглым образом пользуется моей снисходительностью. Сука старая. Я ее ненавижу! Она, считает, что готовит восхитительно, а на самом деле – готовит отвратительно. Хоть и говорит, что в последнее время «хворает во всем» - это не правда. Твоя мать готовила отвратительно ВСЕГДА! Да, и вообще, вся ваша ****ая порода кулинарным искусством не одарена. Нет! Нет, нет и нееет!!! (Три восклицательных знака!)
Черт возьми, как я представлю, что когда-то мог в тебя влюбится. Влюбится в тебя - тучное животное – жена! Мне блевать хочется! Желтой и зеленой блевотой!
Мне надоело спать с тобой каждый вечер!
Мне надоело спать с тобой каждый вечер!
Мне надоело спать с тобой каждый вечер!

Ведь каждый вечер происходит одно и тоже. Одно и тоже. Ты приходишь из ванны. Красная как рак. Иногда я думаю, почему ЖСК не подключат к нашей ванной серную кислоту, чтобы ты растворилась в ней вся, полностью! Вместе с ванной. Вместе с ванной комнатой. Вместе с нашей ****ой коммунальной квартирой. Вместе со всеми ее жителями. Обязательно – с твоей матерью. Этой старой сукой! Вместе со всеми и всем. А в первую очередь – со мной.

Так вот – каждый вечер происходит одно и тоже. Ты приходишь – старая и с обвисшей грудью. Кстати, я стал в последнее время замечать, что на твоих сосках стали расти смелые белые волосики. Иногда в них застревают микроскопические квадратные частицы детского мыла. Именно, детского мыла. Ведь другое - побрезгует впустить в тебя свою чистоту.

Так вот – каждый вечер происходит одно и тоже. Ты приходишь – старая и с обвисшей грудью. Я смотрю на фотографию, где ты молодая, и мне хочется плакать. Плакать самыми солеными и горькими слезами на свете…
Ты снимаешь махровый халат. Медленно стягиваешь ночнушку. И давишь на меня своим отвратным тучным телом. Мне хочется блевать. Сильно и много. Ты пытаешься меня возбудить. У тебя это плохо получается. Очень плохо. Ты мне мастурбируешь. Боже, если бы ты знала, как омерзительно мне ощущать твои старческие руки на моем члене! Если не говорить о том, что у меня давно с трудом встает. С большим трудом. Чтобы тебя не обидеть, я представляю в этот момент какую-нибудь девицу из порно журнала, что я запрятал между вторым и третьим томом «Войны и Мира». Там – все девушки красивые. А ты старая и сморщенная. И еще – ты моя жена! Это большой минус. Минус к тому, чтобы меня возбудить.

Когда он встает, ты визжишь от радости. Иногда меня это пугает, и он опускается. А когда, я вновь представлю девицу без нижнего белья – в гениталиях начинает (хоть и весьма вяло) бурлить кровь. Ты садишься на меня. Ты пытаешься изловчиться. Но, впихиваешь его только с пятого-седьмого раза.

Мы не используем презерватив. Да, ведь как два года у тебя климакс. Ты радуешься этому. Да, а раньше (из экономии) ты умудрялась использовать один презерватив несколько раз. В твои заплесневевшие и запыленные мозги приходила даже идея, чтобы смазывать «новый» презерватив кремом «Ромашка», которым ты смазывала свои сморщенные руки и уродливое лицо. Да, какая же ты дура – моя жена!

Чтобы меня окончательно не вырвало, я смотрю в окно. Представляю, как в эту же минуту занимается любовью молодая пара. У них все прекрасно!
Не то, что у нас! У них – молодые и розовые тела. У нас – дряхлеющий средний возраст, одной ногой в могиле старости! Мы трупы, которые думают, что они занимаются сексом. Они – молодое и свежее мясо! Юность и составы паровозов силы и энергии. У него – большой и розовый, мясистый член. У нее – прекрасная упругая грудь, и манящее, сладкое, необъятное влагалище. Горячая пещера страсти и вечного наслаждения! Вечный оргазм! А у нас – почти полшестого, и заросшая яма, пропахшая старческой мочой.

Черт возьми! Наверное, у меня скоро остановится сердце! Как мне надоело задерживать дыхание, и изо всех сил напрягать ноги, чтобы скорее кончить!

У-у-у-уууууу.

Ну, вот и я кончил. Какое счастье. Больше ты не будешь, прыгать на мне своими желтыми ляжками. Трогать мою грудь своими лапищами! Какое счастье! Ты откидываешься на другую половину кровати. Кровать истошно скрипит. Ты смотришь на меня. Я фальшиво тебе улыбаюсь. Ты предлагаешь покурить. Я соглашаюсь. Ты тянешься за пачкой, и я замечаю, как из-под мышек у тебя течет желтая струя пота. Она падает на одеяло, и расходится по нему маленькой кляксой. Мне тошно. Хочется блевать.
Мы закуриваем. Молчим. Я думаю о своем. Ты тоже… о своем. Поразительно, ты, оказывается, не разучилась думать! Ухтыыыы!
Мы курим. Молчим. Эта тишина омерзительна. Хотя, когда ты говоришь – это еще хуже. Да, тишина лучше. Намного лучше. Ты засовываешь сигарету в свои сморщенные губы, и выдыхаешь дым изо рта. Частицы пепла падают на подушку. На одеяло. Как раз в ту кляксу пота, и она становится серой. Грязь. Мне противно, но я терплю.

Когда ты – моя жена - засыпаешь – наступает настоящий праздник. И даже твой омерзительный храп не помешает моему всеобъемлющему счастью. Счастью, что срывает горы. Счастью, что подталкивает на пути. И ты уже не идешь, ты - летишь! Летишь как вольная птица. Тебе открыто всё бесконечное пространство неба! Со всеми его грозами и черными тучами! Тебе открыт путь к солнцу! К его сжигающим лучам! Я хочу туда! Но не могу… ты рядом храпишь. От твоего храпа разъедается тюль.
Я вижу моль, она поселилась в нашей комнате давно. Давно разъедает она твое старое пальто. Какое счастье видеть, как ты старательно пытаешься зашить его тяжелыми нитками. Как ты укалываешь себя в пальцы. И, из них, лениво, просачивается микроскопическая капелька крови. Ты берешь палец в рот, и он омывается твоей склизкой слюной. Ты вынимаешь палец изо рта – и до твоей обвисшей груди тянется прозрачная, клейкая ниточка слюны. У начала имеющая капельное начало с маленькими пузырьками.

Когда мне надоедает слушать твой храп, я иду на кухню. Там я открываю настежь окно, и курю. Курю много. Курю, не от того, что хочу, и не от того, что нервничаю. А от того, что – делать больше нечего.

Я люблю смотреть в ночное небо. Оно, в это (и только в это) время суток, как никогда прекрасно. Оно великолепно! Божественно! У, если б ты знала, как далека, как недосягаема тебе эта красота! Даже лужи, пасмурная погода, вода и грязь, слизни под сырыми камнями, мох, болотная трясина – в сотни, в тысячи рас красивее тебя – моя жена!

А когда-то ты блестела красотой! Конечно, я обратил на тебя внимание, осенью…

Я помню. Помню этот незабываемый шершавый ветер. Ковер из желто-красно-коричневых листьев. Мертвых, но все равно прекрасных!
Я помню, как ты сидела на скамейке, с которой слезал десятый слой краски. Как ты мило играла своими белыми ножками. Как ты смотрела. Твой взгляд – гипноз. Твой взгляд – чистота. Ты смотрела вокруг, и ничего кроме себя не замечала. Ты была прекрасна…

Только сейчас понял! Я влюбился не в тебя тогда! Я влюбился в твою любовь к самой себе. В твой нарциссцизм. В твой наглый, и демонстративный нарциссцизм! Еб твою мать! Ты тогда, влюбленная в свою долбанную красоту одурманила мне мозги! Говорила! О, как ты тогда говорила! Твой голос напоминал самые лучшие звуки природы! Он не был похож ни на какой, ни на какой…другой… ни на какой другой черт возьми!

Я долго ломал голову. Очень долго. То ли, это вода с ее жидкими волнами? То ли, это ветер с его хаотической силой? То ли, это солнце с его желтым сиянием? Не знаю! Не знаю! Не знаю! Не знаю черт побери!!!

А сейчас?!

А сейчас от тебя осталось ни-че-го!!! Абсолютно ни-че-го!!! Какая жалость! Жалость.
Мне кажется, что с возрастом, ты потеряла душу. Она вытряслась, и вместе со здоровьем, и вместе с твоей красотой, и… вместе с твоими мозгами.

А бывали времена, когда ты участвовала во всеразличных олимпиадах.
Правда-правда. И по математике, и по литературе, и по истории. И не редко тебе доставалось серебро, а, один раз, даже золото!

Я был горд тобой! Горд до безумия! Горд до «выдирания ноздрей»! Я восхищался тобой! Говорил мужикам, с которыми мы играли в домино во дворе, что ты у меня самая умная, что ты у меня самая-самая. Короче, самая лучшая! Да, а мужики мне открыто завидовали. Вот Серега говорил: « Мне б такую жену Толик! Очень она уж у тебя замечательная! И умная, и добрая, и формы у нее ойо-йо-йо-йо-йо-ой!»
- Нечего, нечего, - говорил я ему с усладой. В душе наслаждаясь полной чашей сладкой истомы, что ты мне дарила…

А сейчас?!

Сейчас я довольствуюсь твоим сморщенным телом и полтора стами килограммами целлюлита. Да, еще вдобавок, целыми двумя сотнями его у твоей матери. Какое омерзение. Если бы я знал, что из тебя вырастет такое, и что ты станешь ПОЛНОЙ ДУРОЙ, я бы с удовольствием убежал от тебя в тот осенний день. Убежал сломя голову! Убежал куда глаза глядят! Навсегда! На века! В горы! В моря! В небо! От тебя подальше – моя жена.

Если б я знал, что ты будешь закатывать мне сцены ревности, по поводу, и без повода. А сама, будешь гулять направо, и налево. Стерлядь. Что ты будешь временами напиваться как свинья. Бегать по дому, как сумасшедшая. Бить посуду. Рвать на себе волосы (в буквальном смысле). А потом, падать на колени, и истерически реветь. Реветь истошно и отвратно. Выхлебывая из себя вулканические потоки слез и соплей. О, твое лицо во время истерики, такое красное. Временами, я мечтал, чтобы ты лопнула к чертовой матери, как сеньор Помидор! Вот я бы был счастлив! А на твоих похоронах, я бы не уронил бы не слезинки. Правда-правда!
Потом, ты успокаиваешься, и как ни в чем не бывало, собираешь, голыми руками, последствия своего психоза. Ты такая жалкая, когда обдираешь коленки об деревянный пол. Мне, вроде, хочется тебе помочь, но я смотрю на тебя, и тихонечко, про себя, посмеиваюсь над тобой. Душа радуется в такие минуты!
После уборки, ты садишься на табурет, и твои жиры свисают с него. Бедняжечка, бедняжечка табурет, какие тяжести ему приходится на себе испытывать. Тяжести от твоей целлюлитной задницы!
Ты садишься, медленно выдыхаешь из своих ноздрей горячий воздух, и закуриваешь. Табачный дым медленным туманом расстилается по кухне. Ты закрываешь глаза. Ей богу, в эти моменты в тебе просыпается что-то от прекрасного. Что-то от твоей увядшей красоты. Я вдруг замечаю, что твоих ресниц становится, как будто больше. И щеки твои наливаются давно ушедшим розовым цветом. Что они, не как всегда, желтые. Кожа, вроде распрямляется, килограммы поубавляются. Ты светишься, светишься ярким светом! Мне хочется опять носить тебя на руках! Говорить тебе нежные слова, про твои бедра, груди, руки, пушистые ресницы, глубокие как небо глаза, но нет… померещилось. Ты все такая же старая, и уродливая. Ой, вижу как много ты пепла уронила на пол! Сейчас прибежит Серафимка, наша соседка по квартире, и завизжит на тебя своим поросячьим визгом, что, мол ты пол грязнишь. А ты, в ответ покроешь ее матом. Какая картина замечательная! Аж сердце быстрее от восторга застучало!

Я люблю, когда тебя унижают. Очень люблю. Иногда, я даже сам тебя унижаю. А это, доставляет, мне, ни с чем не сравнимое удовольствие. Экстаз!

Да, ушли, далеко ушли, те времена, когда я был для тебя – моя жена – храбрым рыцарем в золотых доспехах. Когда, я мог защищать и отстаивать честь моей дамы – тебя моя жена. Когда, я просыпался с бушующей мыслью, о том, что ты есть на свете – моя жена. Ты, тогда, была, моей единственной и неповторимой дамой сердца! А сейчас – все наоборот…

Ты перестала возбуждать меня. Рождать в моем воображении эротические фантазии. Привлекать меня своей красотой. Ее нет. Красоты. Ушла.
Да, время бежит быстро. Смотрю на часы, а там уже четыре утра. Кухня вся в моем табаке. В дыму. И я, сижу у распахнутого окна. В лицо мне дует холодный ветер. На ногах холодный пот. Живот сводит, сердце быстро стучит. А вдалеке – твоя увядшая необратимая красота.
P.S. Осень, желтые листья не перестают падать, дождик идет проворно, как будто пытается выжать слезы из моих давно высохших глаз. Осень, закат, уже холодно, противный шершавый ветер раздувает волосы, раскрывает ресницы, растворяет чувства. Под ногами желто-красно-коричневый ковер из листьев; они разбросаны, по-одному выбиваясь из-под стальных каблуков, кажутся тонкими нитями, в которых вязнут мои ноги, мои мысли. О чем я думаю, или о ком, или о звездах, или о красном, или о тебе. Вокруг, словно стая мух, слетевшихся на трупное мясо, летают по городу машины; горькой прозрачной слизью перетекают по улицам люди: потные тела, сальные волосы и…жалкий, потухший взгляд. Сквозь него сочиться наружу ненависть, злоба и отвращение ко всему миру, к этой настоебеневшей работе, к мерзким пирожкам с гнилым мясом, к механическому сексу: к уже болтающейся кисти правой руки. И лишь я снова ищу его в толпе, за деревом, в бесконечных очередях. Ты ведь даже не знаешь обо мне! Сколько лет прошло, может быть 4-5, а я все жду тебя, меняю образ раз в пол года, но не сильно: я боюсь, что не узнаешь, пройдешь мимо и снова исчезнешь в этой бездушной толпе. А что делать мне? Любить, ненавидеть, ждать…Бессмысленно и глупо. А что любовь? Одни слова… Как мне жалко всех людей, которые окружают меня! Боже, они смеют жалеть меня! Открывая свои жалкие рты, в которых не осталось и половины зубов, и, даже те, что остались, нуждаются в основательном лечении; и от этого, и от застрявшего где-то внутри гнилого мяса воняет так, что начинает кружиться голова; они дают советы, им меня ЖАЛКО. Я ненавижу жалость, она унижает, заставляет быть грязной, выворачивает наружу, показывает всем. И ты сливаешься… НЕТ! НЕТ! НЕТ! Я не ТАКАЯ! Кричишь в вечную пустоту и не понимаешь, что «людям» нужна не ты, а твое горе, на которое они, как стая воронов, готовых тут же растерзать твою, сочащуюся кровью плоть, налетают, раздирают грязными когтями. Сидишь на скамейке, с которой слезает десятый слой краски, и думаешь о том, что все равно он заметит тебя в толпе, а через много лет скажет: «Мне надоело спать с тобой каждый вечер!». И ты будешь самой счастливой на всем этом чертовом свете! Прощай, гордость…