А вы говорите - графоман!
Всю жизнь меня мучают строки – «я памятник себе воздвиг нерукотворный».
И зачем они мучают меня? Сам не пойму. Кто-то где-то когда-то воздвиг себе памятник. Нерукотворный. Благодарные потомки завалили его нерукотворными венками. И нерукотворная слава затмила рукотворность ошибок и бытия.
И точка рассыпалась в многоточия.
И об этом я тоскую? И об этом тоскуешь ты, мой наивный читатель?
Да нет же! Нет! Эх, друзья! Мне бы денег, да побольше! Целую гору денег! Чтобы зарыться в неё и завизжать от восторга! Чтобы выдохнуть:
– Наконец-то!!! Вот она – СЛАВА! Рукотворная слава!
Захочу – построю дом с башенками!
Захочу – куплю «Джип» с водителем: простым таким парнем, не хамом, а в клетчатой кепке и, чтобы радовался жизни!
Захочу, уеду к морю!
К морю! Ах, мечта моей жизни.
Море. Вот оно. Внизу! Жмётся к берегу, а я задыхаюсь от восторга! Наконец-то, ты моё!..
Нет-нет, ну что вы! Не волнуйтесь! Не будет в моём рассказе одних только ахов да охов и обрывистых рассуждений о том да о сём!
Что же я дурак какой и безмозглый писака, и, не приведи Господи, графоман?
Будет вам история. Душещипательная. С любовью, с трупами, с развязкой.
Ну, к примеру...
Вот она - история эта.
"Я дурак. Ноль без палочки. Так меня называют умные люди.
А ещё они говорят мне, что:
– Ты придурок, болван, тупица, бестолочь, идиот, кретин, олух царя небесного, дурень, дурында, балда, балбес, оболтус, обалдуй, осёл, остолоп, чурбан, дубина стоеросовая (а кто это, я не знаю), пень, недоумок, голова садовая, голова еловая, голова дубовая и набитый дурак.
Вот как меня называют разные умные люди.
Поначалу я печалился, а теперь думаю, всё-таки это правда, раз они говорят, что я дурак и ещё кое-кто.
Да, точно. Я самый настоящий дурак!
Мне же сорок лет. А я с трудом читаю. Писать я умею, но только если мне говорят, что надо писать и в какую сторону: влево или вправо.
Я даже разговаривать толком не умею. Если я хочу кому-нибудь что-нибудь сказать, язык у меня набухает и ворочается так, словно я мешок варёной картошки. А если у меня получается выдавить из себя несколько слов, то они похожи на бормотание кенгуру, которого часто показывают по телевизору.
Кенгуру – это такое животное. Оно обитает в Австралии. Австралия – это материк.
Мне кажется, я похож на моего кенгуру.
Я очень люблю его. Он красивый. И добрый. Мой кенгуру Чарльз.
Я назвал своего кенгуру, которого я часто вижу по телевизору, Чарльзом. Потому что он похож на одного английского принца, которого тоже зовут Чарльзом.
У принца Чарльза недавно появилась новая жена. Но она мне не нравится. Потому что я думаю так:
– И зачем Чарльзу новая жена? К тому же она совсем старушка. Я бы её повесил..."
Нет. Я такой же, как вы. Не писатель я. Писака.
И ничто мне не чуждо. Я же человек. Я - вы.
И книги свои я не заканчиваю, судя по всему, из лени.
Так я живу-поживаю. И добра... нет, не наживаю. Нет у меня добра.
Но однажды в субботу то ли в шесть часов утра, то ли в семь разбудила меня громкая музыка на улице.
«Тупая музыка, – подумал я. – Тупые никчемные люди!»
Я надел свою синюю канадскую рубашку в клеточку, купленную накануне, джинсы, ботинки, вышел из квартиры и спустился на лифте вниз.
Музыка уже не орала, но, взорванный изнутри, я подскочил к сидящим на лавочке дебилу и девицам и прошипел:
– Слушай, ты, придурок! Сколько можно?! Если ещё раз!.. Ещё раз вы поднимите меня из постели в такую рань, вам несдобровать!!!
– Мужчина, – произнесла одна из девиц. – Почему вы грубите?
– Девочка, – сказал я. – Помолчи, девочка! Ты годишься мне в дочери!
– Ты понял, нет? – повернулся я к дебилу и склонился над ним, продолжая яростно шипеть на ухо, по привычке, как делал это последние несколько лет, пытаясь воспитать подрастающее поколение. – Ты понял, сука, твою мать?!
Я не учёл одного, что мальчик давно вырос и превратился в дебила.
Я потерял бдительность.
И тут состоялось моё второе рождение.
Он дыхнул на меня парами водки и пива и ударил снизу кулаком по моему лицу, сбив с носа очки.
Я удивился и полетел на землю.
Я пытался встать и подобрать очки. Он же самозабвенно бил меня ногой по голове, по груди, по ушам, а я думал: «Вот это да... Я даже не успеваю подняться...»
Я всё-таки встал однажды. Но он, эффектно развернувшись, стукнул меня ногой по виску и я снова полетел на асфальт.
Тут он успокоился. И даже подал мне очки. А какая-то из девиц что-то сказала. Вероятно, что-то сочувствующее.
Подъехала машина с музыкой. Я очутился рядом с ней и облокотился на дверцу, и сообщил водителю онемевшими губами:
– Вот видишь, что твой друг сделал со мной...
– А что случилось? – спросил чернявый водитель.
Я махнул повисшей рукой в сторону рыжего дебила.
– И зачем вам проблемы? – спросил чернявый.
– Азербаж-жан! – отирая слюни со рта, сказал мне рыжий.
– Я не азербайджанец, – ответил я. – Я – армянин.
Но он меня не услышал. А жаль... Впрочем, какая разница.
Я взглянул на изуродованные очки, на порванную рубашку, на испачканные джинсы и подумал: «Вот сука!..»
Но тут меня позвала Лика.
– Павлик! – крикнула она сверху, высунувшись в окно. – Павлик! Что случилось?!.
Глаза у неё были большие. Чёрные. Большие. Одни огромные глаза в полнеба.
Я побрёл к своему подъезду.
– Ой, мама! – всхлипнула Лика, вглядываясь в мою зелёную физиономию.
– Ничего себе! – всхлипнул я, всматриваясь оплывающими глазами в зеркало.
Я попытался высморкаться. Кровь хлынула из носа, опалила глаза и смешалась с водой.
– Как теперь жить? – спросил я.
Кого спросил? Бедную Лику?..
Таким образом, как уже было сказано выше, состоялось моё второе рождение.
30 июня 2001 года, за пять месяцев и четыре дня до официального сорокалетия.
А вы говорите, графоман...
Свидетельство о публикации №206031100032