1.
- Падай! Падай, глупая, пропадешь!
В прорези прицела попеременно мелькала то рыжая шкура Твари, то пестрое платье, и Зотов никак не мог выбрать подходящее мгновение, чтобы надавить спусковую собачку. Тварь тем временем уже настигла жертву, подцепила бегущую когтистой лапой за ногу и насела сверху. И тут воздух распорола хлесткая очередь. От Твари полетели рыжие клочки и красные ошметки. Она прыгнула в сторону и покатилась по траве, оставляя густой алый след. Потом задергалась, захрипела… Зотов больше на нее не глядел – все его внимание было теперь сосредоточено на скрюченной женской фигурке, неподвижно лежавшей в самом центре поляны.
«Черт, черт, черт! Ну что ж ей вовремя-то не упасть! А теперь, конечно, поздно…»
Он наклонился и коснулся ее окровавленной шеи,- там, где билась сумасшедшим пульсом сонная артерия.
«Господи! Неужели? Неужели успел?»
Артерия была цела. Бритвенные когти Твари разодрали щеку, пробив мякоть до самых зубов, но перерезать несчастной горло не успели. Потому крови хватало, женщина, само собой, была в глубоком шоке, но угрозы для ее жизни не было. Зотов, не вспоминающий о Боге даже тогда, когда б и стоило, медленно поднял к небу глаза и неуверенно перекрестился:
- Спасибо…
Потом закинул АКМ за спину, тяжело взвалил раненую на плечи и, как мог быстро, полез вверх по крутому речному берегу. Подошвы драных «кирзачей» скользили по мокрой после недавнего дождя траве. После того, как оскользнувшись, чуть не выронил ношу, ему пришлось встать на колени и ползти дальше, больно ранясь о многочисленные каменные обломки. Зотов торопился – Твари никогда не охотятся в одиночку. Вот-вот появится вторая. А может, и сразу две. «Интересно, сколько патронов осталось у меня в магазине? Было восемь, улетело четыре или пять… Значит, три или четыре. На одну зверюгу. А если две придут…» Да, лучше об этом не думать.
Он миновал крутизну, кое-как поднялся на ноги и, сильно хромая, пошел очень быстро, почти побежал. До спасительной хижины оставалось шагов двести – было бы обидно умереть на пороге собственного дома. Опасность Зотов всегда чувствовал шкурой. Вот и сейчас – будто кто в спину толкнул. Он оглянулся.
- Уй, ё!
Тварей было две. Они быстро приближались пятиметровыми прыжками, и мокрая земля летела из-под их когтей фонтанами.
Теперь он уже не симулировал бег, а собрав в кулак всю волю,- сил уже не было,- побежал в самом деле, каждую секунду рискуя переступиться через одну из муравьиных кочек, что были во множестве разбросаны по всей луговине. Хищникам оставалось до него не больше двух прыжков, когда ему все же удалось добежать до частокола и нырнуть в щель. Выронив ношу, Зотов, почти ослепший от евшего глаза пота, задвинул спасительную щель бревном и упал рядом. Женщина пошевелилась и открыла глаза, потом резко села:
- Что происходит? Где я? Немедленно объясни – в чем дело? Куда я попала?- потом, очевидно почувствовав боль в разодранной щеке, недоуменно ощупала рану рукой и от обнаруженного ужаса снова лишилась чувств.
Зотов лежал, дышал, и все никак не мог належаться и надышаться – все мышцы разом объявили забастовку. Потом ему удалось стащить с себя автомат и он блаженно перевернулся на спину. Удивительно, как мало нужно человеку для счастья! Грязная земля, чтобы лежать, да высокий бревенчатый частокол, чтобы тебя не съели – вот и все. Правда, только на данный момент…
Ему все-таки удалось заставить себя подняться. Посмотрел в щелку – сидят. Сидят, гады, зевают, клыки скалят! Ждут.
«Во, блин… Теперь неделю пасти будут! Одному бы припасов на эту неделю хватило, а вот на двоих…»- он оглянулся на женщину. Та лежала неподвижно, но дышала ровно – будто спала.
«Н-да-а… Сейчас, конечно, одну снять – раз плюнуть! Тюк ее в глазик – и ваших нету! Да что толку? Вторая чуть отбежит, в кустах заляжет – только хуже озлится! И уж караулить будет до той поры, пока ее не шлепнешь. Или,- пока она тебя… А ведь патроны-то – все! И все-таки – сколько их осталось?»
Он подобрал автомат с земли, сел, поджав под себя ноги, и принялся щелкать затворной рамой:
- Один… Два… Три…
«Все. Вот так, брат Колька. Три патрона на всю оставшуюся жизнь. Было пятьдесят восемь, через полтора года – три. Еще месяц и - аля улю! Поздновато…»– он оглянулся на распростертое тело,- «Поздновато этот подарок судьбы, ё! Пока в порядок ее приведешь, пока откормишь… »
Женщина, не открывая глаз, застонала.
«Вот! Когда в настоящем беспамятстве была, о ране и не знала, а теперь… Нянькайся с ней, как с младенцем!»
Колька наклонился над раненой, пощупал лоб. Не поймешь – горячий или холодный. Да еще руки трясутся…
Она вновь открыла глаза:
- Где я?
Колька изо всех сил наморщился, пытаясь дать хоть сколько-нибудь вразумительный ответ, но ничего путного ему в голову не пришло.
- Э-э-э… Вы… стало быть, у меня дома…
Дама резко села, будто ее толкнули в спину невидимые пружинки:
- У ТЕБЯ?
Он совершенно непроизвольно начал оправдываться.
- Ну, не у меня… То есть, у меня, но… Здесь, понимаете ли, все иначе! Тут…
Она перебила:
- Ладно, абориген, что от тебя толку! Мне надо срочно в больницу. Здесь далеко?- потом уловила недоуменное выражение его лица и торопливо поправилась:
- Больница здесь есть?
Колька продолжал хлопать ресницами.
- Ты хочешь сказать, что здесь нет больницы?- женщина уже была близка к очередному обмороку,- А что же мне делать?!
Действительно, ее лицо Тварь покорежила на славу. Кожа на правой щеке снесена почти полностью, разодрано ухо, рваный шрам тянется от подбородка к затылку…
- Ну что же ты молчишь, дубина стоеросовая! Мне нужно срочно к хирургу! Ведь мое лицо!..
Колька изобразил на своей мордахе самые разнообразные гримасы– от тупого непонимания до сочувственного сожаления, но так ни слова и не произнес. Ну и действительно – что тут можно сказать?
Дама пришла в ярость:
- У меня что, судьба такая – попадать на кретинов? С одним десять лет прожила – еле избавилась, теперь – вот! Ты можешь, козлик, в конце концов, нормально сказать – где я и что со мной случилось? Или так и будешь сопли жевать?
Колька, вообще-то, был сначала настроен дружественно и миролюбиво, но такой тон его задел. Он выпрямился во все свои сто семьдесят три сантиметра и гордо ответил:
- Не могу.
А когда она вытаращила глаза от произнесенной в ее адрес неслыханной дерзости, он скромно добавил:
- Потому что сам не знаю.
Женщина схватилась за голову.
- Боже мой! Боже мой! Единственное человекообразное рядом, и то - дебил…
Зотов решил на оскорбления не обижаться – тетка явно не в себе.
- Вам больница не понадобится. Уже сейчас кровотечения нет, началось заживление. Завтра-послезавтра останутся лишь шрамы, а через пару недель и они рассосутся. Проверено. Не переживайте! Главное – вы живы. А красота ваша никуда не денется!
Женщина недоверчиво коснулась щеки пальцами. Потом недоуменно пожала плечами и ощупала повреждения уже более уверенно.
Колька, между тем, продолжал:
- Если было б не так, вы бы сейчас без сознания лежали. От боли, от потери крови… Но ведь боли почти нет? Вон вы как меня чехвостите! Это первый признак того, что с вами все в порядке… Почти в порядке!- торопливо поправил сам себя, перехватив ее сердитый взгляд.
Похоже, она все-таки ему поверила. Перестала вопить и падать в обморок. Поднялась на ноги, брезгливо отряхнулась, и принялась разглядывать Колькину хибару, высокий частокол и самого Зотова. По ее лицу было видно, что ни первое, ни второе, ни третье ей совершенно не нравится. Опасаясь, что дама снова запсихует и начнет его оскорблять, Колька ткнул пальцем в сторону забора:
- Вы лучше туда поглядите. Видите? Две очаровательные зверюшки! Такая же хотела вами пообедать. Ей даже удалось немножко попробовать, хе-хе…
Дама выглянула в щелку, и по ее спине пробежали судороги. Потом обернулась к Зотову и дрожащим, но вместе с тем, строгим голосом спросила:
- Значит, ты меня спас?
Колька сразу потупился, заулыбался, начал ковырять носком сапога глину… Заскромничал – спасу нет!
- Ну-у-у… Так уж вышло… Любой бы на моем месте…
Она неожиданно грубо его оборвала:
- Жаль, что на твоем месте не другой! Имей в виду – я тебя ни о чем не просила, а потому ничего тебе не должна! Запомнил?
Зотов испуганно закивал.
- А теперь, напряги то, что у тебя вместо мозгов, и отвечай: здесь поблизости люди есть? Село, город?- тут она увидела непроизвольно раскрывшийся Колькин рот и просто взорвалась!- Закрой пасть – трусы видно! Ты, дикарь! Знаешь, что такое город? Большие дома,- она изобразила руками в воздухе нечто огромное,- машины ездят! Би-би! Видел машины?
Этого Зотов уже не выдержал. Он отвернулся от скандалистки и потопал к своей хижине. «Может, через стенку не так слышно будет? Все-таки мы толстые стены клали – дикий камень, глина…» Но едва он сделал несколько шагов, как она бросилась следом, схватила за рукав и, дернув со всей силы, заставила обернуться.
- Вот ты как? Разговаривать не хочешь? Да ты знаешь, кто я? У меня такие люди в ногах валялись!.. А ты! Ты же – НИЧ-ТО-ЖЕСТ-ВО! Ты на меня молиться должен, а не морду воротить!
- Я даже Богу не молюсь…- Он произнес это негромко, но твердо.- Не хочу докучать.
Дама вдруг моментально успокоилась, даже улыбнулась. Ничего удивительного - артистка!
- Ну, хорошо, хорошо! Извини, я погорячилась.- Она потеребила его за рукав и заглянула в глаза, отчего у Кольки тут же сделалось сердцебиение и головокружение.- Но ты мне все-таки скажи – ты меня ведь отведешь к людям? Да?
Он с нечеловеческим усилием проглотил торчащий в горле комок, утвердительно мотнул головой и тихо сказал:
- Нет.
Она сначала опешила, потом начала, было, снова кричать, но Зотов вдруг заговорил громко, ровно и спокойно, вскинув голову и глядя ей прямо в глаза:
- Прекратите истерику. Здесь нет людей. Насколько мне известно. А если и есть, то они далеки, одиноки и столь же несчастны, как мы с вами. Мне повезло – я попал сюда с оружием. Потому выжил. Мне удалось построить убежище – и теперь вам тоже есть где укрыться. Но мы не можем далеко уходить от дома – в округе полно рыжих Тварей. Поэтому вам лучше забыть о других людях. До них просто не добраться.
Теперь пришла очередь открыть рот ей. Первым ее изумлением было то, что «дебил» оказался довольно здравомыслящим и грамотным человеком, а вторым – смысл того, о чем, собственно, Зотов заговорил.
- Так ты хочешь сказать, что…
- Вы не на Земле. Или – НЕ СОВСЕМ на Земле. В любом случае – это не тот мир, где вы родились и жили. Большего я не знаю. Я вам об этом уже говорил. Вас интересует – можно ли отсюда выбраться? Может быть. Вы спрашиваете – как? Отвечаю – не знаю! НЕ ЗНА-Ю!
Она недоверчиво замолчала. Зотов продолжил уже мягче, не с таким напором:
- Опасность здесь только одна – Твари. Ну, теоретически, еще можно утонуть, разбиться, свалившись с дерева, повеситься, в конце концов! Но… Если самому смерти не искать, да держаться от Тварей подальше, здесь человеку ничего не грозит. Мало того! Каждый день, прожитый в местных условиях, каким-то непонятным образом немножко возвращает молодость. Вот вы сами это заметите, когда поживете тут подольше.
Последняя фраза привела даму в шок:
- Подольше? Ты сказал – подольше? Но мне нельзя! Мне нужно срочно вернуться! Ты, может быть, меня не узнал, но я…
- Почему же? Я вас сразу узнал. Еще до того, как увидел за кустами. Вы визжали тем же голосом, что и с экрана телевизора. Но… Как бы вам помягче сказать? Здесь не совсем та обстановка, чтобы преклоняться перед вашим высоким социальным статусом. А ваше пение мне лично никогда не нравилось…
Вот это Зотов зря сказал. Не подумал! Потому что его наплевательское отношение к ее славе и богатству она бы как-нибудь простила, но критику ее певческих дарований простить никак не могла. Дама надулась и зло проехалась по поводу Колькиной внешности – тощий, мол, до безобразия, небритый и страшный, как моджахед! Но тот на ее обиды внимания не обратил, пожал только плечами:
- Тварям нравлюсь. Отбою нет от паршивцев. Чуть зазеваюсь – норовят посмотреть, что у меня внутри. И потом – на конкурсе красоты из нас двоих вы бы наверняка заняли почетное второе место…
Певица юмор не оценила, только фыркнула презрительно и еще раз ощупала разодранную щеку. Зотов сокрушенно покачал головой:
- Послушайте, Ирина! Нам придется жить вместе. Без моей защиты вам не продержаться и часа. Потому давайте лучше быстренько помиримся да подумаем, как нам быть дальше.
Та думать не захотела. И мириться тоже. Закрыла лицо руками и начала тихонько подвывать. Колька хотел ее успокоить, тронул за локоть, но она шарахнулась от него, как от зачумленного, отвернулась и завыла громче. Голосина у нее все-таки - будь здоров! Наращивала и наращивала громкость,- Зотов все думал – «Нет, дальше некуда!»,- но она уверенно лезла выше и выше, приближаясь уже к болевому порогу человеческого слуха! Твари за забором сначала заскулили, как замерзшие собаки, потом тоже завыли в голос, в конце концов заорали со всей дури – на них ее плач действовал еще сильнее, чем на Кольку. А ему захотелось вдруг одного – убежать, куда глаза глядят. Пусть лучше его звери сожрут, чем такие пытки терпеть! Отвык он от женских истерик, тем более – истерик профессиональных. Несколько долгих минут странное трио оглашало округу выворачивающими душу и кишки воплями, сводя впечатлительного Кольку с ума. Потом два мохнатых певца безоговорочно признали свое поражение и, не прекращая голосить, поспешно двинули восвояси – вой за забором стремительно удалялся. Колька тоже не выдержал. Он больно, всерьез, хлестнул примадонну ладонью по спине и рявкнул:
- Все, бля!- а потом, когда она резко умолкла, добавил уже спокойней,- Я бы вас очень просил… больше так не делать. В смысле – так не вопить. Мне от этого делается плохо, я просто за себя не отвечаю. Придушу – и буду невиноват. Хорошо?
По ее глазам было видно, – что «хорошо». В смысле – «ладно». Что ж, психов все боятся.
Он выглянул сквозь забор, хлопнул обеими руками по ляжкам и выдавил из себя натужный смешок:
- А вы знаете, Ирина, от ваших криков даже Твари сбежали! У нас снова есть дорога к реке, к воде! Живем, сестренка! Сейчас побольше воды запасем, дров… Вентирь достанем – рыбка будет! Вы рыбку любите?
То ли ей все-таки удалось взять себя в руки, то ли Колькина радость была слишком заразительной и искренней, но она вдруг тоже улыбнулась и сказала без всякого притворства,– просто и по-человечески:
- Я мясо люблю. Телятину. С красным вином.
Это изменение в ее тоне Зотов сразу уловил и обрадовался еще больше:
- Вина не обещаю, но мясо будет! Вы как – жареных зайцев уважаете? Можно, конечно, и сварить, но настоящей соли у нас нет. А жареное на угольках мясо все же чуть-чуть солененьким отдает. Не так противно. Ну что, пошли?
- Куда?
Колькина улыбка сползла с лица, превратилась в жалкую гримасу.
- Ну, как… Я ж говорю – вода нам нужна, дрова… Вентирь с рыбой достанем! А то звери вернутся – носу из дому не высунешь…
Дама строго прищурилась:
- Мне показалось – ты хочешь заставить меня носить воду?
«Нет, одному было проще. Эта гражданка кого угодно с ума сведет!»
- Знаете что? Я вас не заставляю. Если вам дутые привилегии важнее вашей жизни – пожалуйста! Только и от меня потом ничего не требуйте – ни пить, ни есть! Я тоже не обязан вас беречь, холить, лелеять… Задницу вам вытирать, блин!..
Она тоже закричала, отчаянно и зло:
- Где ведра?!
- Нет ведер! Вот горшки! Глиняные, бля! Самодельные! Прошу, мадам! Ё…- Зотов яростно тряхнул чубом. Он подождал, пока она возьмет опутанные лыком горшки, потом отодвинул бревно, загораживающее вход.
- А ты что ж с пустыми руками? Нашел себе рабыню?- от злости у нее даже слюни летели во все стороны.
Но Колька уже успокоился, ответил вежливо, как только смог:
- Твари близко. Я вас прикрывать буду.
- Вот как…- она скорбно усмехнулась.- Опасную и грязную работу – бабе! Я, между прочим, тоже стрелять умею.
- Не сомневаюсь, мадам!- Зотов даже руки к груди приложил,- Но экспериментировать,- честное слово!- нет никакого желания. Так вы идете?
- Да!
- Тогда – просю…
Пока она спускалась по проделанным Колькой ступенькам к воде, он зорко оглядывал пространство вокруг. Тварей не было. Обычно хотя б вдалеке мелькало рыжее пятно, но сейчас – просто тишь да гладь, да Божья благодать…
«Только ведь это и подозрительно! Неспроста это! И та гадость, что я час назад подстрелил, теперь уже наверняка регенерировала да шлёндрает по кустам неподалеку – обидчика ищет… Ох, скорей бы она с бадейками-то!..» Он перещелкнул флажок на автомате до упора вниз,– на одиночный огонь,- и заметался глазами еще быстрее – «Ох, что-то не так, ребята! Ох, не так!»
Ирина уже лезла назад с полными горшками воды, когда за ее спиной вдруг раздвинулась крапива и высунулась громадная рыжая морда. Увидев черный зрачок калибра 7.62, морда тут же спряталась назад, но вздрагивающие крапивные метелки выдавали ее с головой – тут она, никуда не ушла! Будь у Кольки хотя бы еще один патрон, он бы разнес ей башку еще тогда, когда они почти секунду в гляделки играли. Да только нет у него лишнего патрона! «Испугалась Тварь, ушла,- ну и черт с ней!»
- Давайте, Ирина, шустрей, пожалуйста!
Она побледнела, заторопилась изо всех сил, но все равно прошипела сквозь крепко сжатые зубы:
- Я сразу поняла: ты тупой, грубый мужлан… У тебя нет ни малейшего понятия о такте, об уважении к женщине…
Зотов согласно кивал, все так же бегая глазами по зарослям – да, да, мол, конечно… «Ты только шевелись быстрее! Пожалуйста!»
Она, наконец, выбралась наверх.
- Молодец! Теперь быстренько за ограду!
Он снова крепко закрыл вход и жалко улыбнулся:
- Дрова и рыба облизнулись…
Она осторожно поставила бадейки на землю. Ох, и видок же у певицы! Лицо разодрано – без слез не взглянешь! Подбородок трясется, губки прыгают, руки – ходуном… Но, тем не менее, старается держаться уверенно, как ни в чем не бывало!
- Почему же? Ик… Я схожу. Где тут дрова?
Колька только ахнул восхищенно:
- Ты ЕЕ видела?
Ирина скромно пожала плечиками:
- Нет. Но я видела, как ты вскинул оружие. И целил куда-то за моей спиной.
«И даже не обернулась! Вот это выдержка!»- Он непроизвольно коснулся ее руки.
- Знаешь, ты молодец.
- Я никогда в этом не сомневалась.
Зотов улыбнулся, покачал головой. Темнить он не любил, да и не умел. Впрочем, какой смысл сейчас ей врать, успокаивать! «Пусть владеет обстановкой. В конце концов, это и ее шанс на выживание».
- Их рядом три. Они будут нас караулить. Потому – заперты мы с тобой, как наказанные. Воды хватит недели на две. Если не умываться, и если ты сможешь пить тухлую. Еды почти нет – десяток сухих копченых рыбешек и один копченый же заяц. Застрелить зверей нам нечем – осталось лишь три патрона. По ночам здесь холодно, но дров у нас только на три-четыре ночи…
Она горько усмехнулась:
- Все сказал?
- Да. Кажется.
- Тогда послушай меня. Я вела себя по-свински. Прости.
Он тоже скривил улыбку:
- Ладно. Проехали.
- Но ведь я могу быть полезной?
Зотову захотелось захлопать в ладоши, но он сделал над собой усилие и только сухо сказал:
- Безусловно.
- Тогда – выживем.
Она произнесла это так просто и так уверенно, что Колька почему-то сам начал вдруг верить в то, что дела их не так уж плохи. Они справятся. Выживут. А потом,- чем черт не шутит?- кто-то из них еще и выберется отсюда… Кто-то.
«Вот именно – кто-то…»
- Ты и в самом деле умеешь управляться с машинкой?- он кивнул на АКМ.
- Конечно. У меня было много концертов в воинских частях. А там любых гостей развлекают одинаково – сначала поят, потом ведут на стрельбище. Я даже из РПГ стреляла. Знаешь, что это?
- Я профессиональный военный, Ира. Майор Зотов. Николай Сергеевич.
Она даже на мгновение смутилась:
- О, извини! Надо же – майор… А на вид – совсем мальчишка…
- Вообще-то, мне за сорок. Но я же говорил – это все местные условия. На курорт не похоже, но…
- Так ты – всерьез?.. То есть…- Ирина удивленно, не зная, верить Кольке, или не верить, распахнула глаза и раскрыла рот.
Зотов рассмеялся:
- Добро пожаловать к источнику вечной молодости, милая Ира!
Растерянно, но, вместе с тем, восторженно, махала она своими длиннющими ресницами, пыталась что-то сказать, но в горле булькало, потому вразумительно вышло только с третьей или четвертой попытки:
- Н… Но разве такое возможно?
- Факт есть факт.
Она вдруг закрыла лицо руками и заплакала. Это уже не была работа на публику – плакала она взаправду. Не поймешь – то ли от горя, то ли от радости, а может – от того и другого одновременно. Кольке снова захотелось ее успокоить, обнять, но прикоснуться к ней он уже не решился – как бы опять хуже не сделать. Поплакала она совсем немного. Отняла ладони от лица, огляделась красными опухшими глазами.
- У меня сумочка была?
Зотов пожал плечами:
- Не до сумочек мне было. Возможно, осталась там. Внизу.
- Тогда дай мне носовой платок.
Он опять растерялся и засмущался.
- У меня нет… То есть, он был! Но…
- Ладно, рукавом утремся. А когда звери уйдут, надо будет сумочку найти. Там зеркало есть, зажигалка, еще кое-что. Это здесь пригодится.
Она замолчала. Потом с усилием взглянула Кольке в лицо и тихо добавила:
- Мне кажется, я знаю. Знаю, ПОЧЕМУ я сюда попала. И ГДЕ мы – тоже догадываюсь. У тебя ведь тоже есть какие-то мысли на этот счет?
Он прикусил себе язык так, что во рту стало солоно, и отрицательно покачал головой. Потом кивнул утвердительно и хмуро потупился. Она поняла, что ему об этом говорить не хочется, и настаивать не стала. Заговорила сама, тихо и горько, виновато глядя куда-то в сторону.
Она уже стара. Закат – это всегда грустно, а закат жизни – это еще и страшно. Но что делать, если душа стареть не хочет? Она, глупая, такое просит,- клянчит, требует!- чего тело просто уже не в силах выполнить. Да, когда-то очень давно она умела себя ограничивать в эмоциях. Но потом появилась привычка иметь все, что хочется, появились деньги… И так было очень долго: пять, десять, пятнадцать, двадцать лет! И вдруг – старость. Со сцены, с экрана,- даже крупным планом!- еще можно выглядеть сногсшибательно красивой, но в постели, но наощупь… До какого-то предела супердорогие препараты и процедуры помогают, а потом – все бестолку. И рано или поздно наступает такой момент, когда волей-неволей приходится сказать своему отражению в зеркале – «Привет, старуха!»
- Ты пойми! Той женщине, что всю жизнь прожила незаметной серенькой мышкой, это все же дается легче! Для нее разница невелика – раньше никому не была нужна, хотя и хотелось, а теперь все так же не нужна, да к тому же, вроде бы, и хочется меньше…- Ирина хлюпнула носом.
Да… Ей,- той, у кого десятилетиями вся страна в ногах валялась,- сознавать это и больно, и обидно. Очень скоро все ее желания, все мечты стали сводиться лишь к одному – НЕ ХОЧУ СТАРЕТЬ! Не в радость дворец-особняк, тошнит от новенького «Бентли»…
- Знаешь, Николай… Вдруг выяснилось, что мне всегда было нужно очень мало. Была бы рядом живая душа, которая меня понимает, как саму себя… Которая ценит меня не за богатства, не за мою славу, а просто так – оттого, что она иначе не может…
Ты себе не представляешь, как я влюбляюсь! Я готова не только все свое имущество, я готова голову на плаху положить, если любимому нужно! Но никто! Ты слышишь, никто этого не ценит! Никто и никогда! И вот теперь…- Она уже завелась не на шутку, но кричала,- Колька видел,- не со зла, а от горя и отчаяния. Потом вдруг как-то утухла, утихла и, обернувшись, посмотрела Зотову в глаза. Он этот взгляд выдержал, глаз не отвел, хотя и далось это нелегко.
- Он был моложе меня на двадцать лет. Я не дура, ты не думай. Я отлично знала, что ему от меня надо. А он знал, зачем нужен мне. Все так и было… Мне дарили радость жизни, а я дарила деньги. Ну и - по мелочам… Авто, яхту, особняк за Кольцевой… А он на мои деньги перебрал всех московских шлюх! Я однажды не выдержала, стала его упрекать… Ты можешь догадаться, что мне ответили.
Колька кивнул – могу.
- Да… Именно так и именно в таких выражениях. И тогда я… В общем, сама себя не помнила. Съела все успокоительные таблетки, что дома нашлись… Из дома ушла пешком! Охрана, было, увязалась – так я их матом! Сказала, что все уволены, что мне их услуги больше не нужны… Кое-как доползла до моста через реку. Потом, помню, все никак не могла через перила перелезть – тело от таблеток совсем деревянное сделалось. А последнее ощущение – вниз лечу! И все. И сразу - солнце, трава, небо! Я и оглядеться толком не успела, а ОНО - рядом! Можешь себе такое представить? Ты до бровей накачался наркотой, тихо-мирно идешь себе ночью топиться, а тут, как по хлопку в ладоши – мгновенная смена декораций! От одного этого мозги поплывут. И еще толком не опомнилась – ко мне зверь крадется!- Она вдруг умолкла и с подозрением глянула на Зотова.- Слушай… А ведь ты был рядом! Ты же должен был видеть, как я сюда попала! Ну, что же ты?..
Колька сокрушенно мотнул головой: «Ой, дошлая баба! Эдак она из меня все вытянет… Ладно. Пока еще можно отвечать. Но – уже с оглядкой!» Он отвел глаза.
- Ну! Говори же!- она даже кулаки сжала, но на крик все же не сорвалась, удержалась.
- Что ж ты меня как лошадь понукаешь?- Зотов почесал глаз и сплюнул.- А рассказывать особо нечего. Слышу – кричит кто-то. Побежал. Тварь тебя уже есть начала. Я выстрелил. Потом тебя сюда принес. Все.
Было видно, что ответ ее не удовлетворил, но она промолчала. Зотову стало ее жалко, он попытался ее утешить, только вышло как-то искусственно и неуклюже:
- Знаете, Ирина, может быть, все еще не так плохо. Поживете здесь, поправитесь, помолодеете, а потом…
Она грустно покачала головой:
- Что – потом? Это у тебя здесь есть «сейчас», будет «потом»… А у меня – нет. У меня ЗДЕСЬ ничего не может быть! НИ-ЧЕ-ГО! Какая разница – молодая я здесь, старая…
Колька подумал, что ему здесь тоже не сахар, что жизнь его, в сущности, не жизнь, а выживание, но сказать это ей не решился. «Что тут поделаешь? Для нее во Вселенной существует только она. Даже все ее сумасшедшие влюбленности – лишь проявления столь же сумасшедшего эгоизма. И можно ли за это упрекать? Если разобраться – все мы эгоисты. Такова уж наша человеческая природа. Тем не менее, нужно продолжать жить. Или выживать. Умирать почему-то не хочется…»
- Ирина, а ты когда стреляла – попадала? Или только на спуск жать умеешь?
Она, погруженная в свое горе, не сразу поняла вопрос. Потом устало ответила:
- Из пятидесяти – сорок, сорок пять выбивала.
- Тогда вот что. Я сейчас пойду за хворостом, а ты меня попасешь. Если увидишь Тварь, не стреляй, пока не убедишься, что она нападает. Целься только в голову – иначе ей и десяти пуль мало будет. Все ясно?
Она так же устало покачала головой:
- Нет. Я совершенно разбита. Реакции никакой. И перед глазами все плывет. Я тебя подведу. Давай лучше наоборот – ты паси, а я пойду.
Он пожал плечами, – «Как хочешь…»- и отвалил бревно от входа.
- Вон, смотри. Две высоких ветлы видишь? Там куча валежника. Что-то вроде склада. Двор-то у меня крошечный – здесь не навалишь. И у забора не навалишь – обзор нужен. Короче: туда – метров сто пятьдесят. Местность, как видишь, совершенно открытая, внезапное нападение исключено. Половину расстояния идем вместе, потом - ты одна. Добираешься до кучи, хватаешь самую большую корягу и тащишь ко мне. Все ясно?
Она покорно кивнула.
- Тогда - двинули!
Пока поднимались на бугорок, Колькина голова крутилась, будто посаженная на подшипник – чуть не на все триста шестьдесят градусов. Вниз Ирина пошла одна – Зотову нужно было стеречь одновременно и ее, и вход. Твари были тут,– это он просто печенкой чувствовал,- но они слишком хорошо знали, что такое огнестрельное оружие и лезть под пули напропалую не хотели. И в этом был шанс, что полубезумная вылазка людей закончится благополучно.
Ирина приволокла одну корягу, вторую… Работала она молча. Даже старалась не сопеть и не пыхтеть, как обычно сопят и пыхтят люди, которым приходится напрягаться со всей мочи. Гордая! А Зотов стоял, крутил по сторонам башкой, и ему было очень стыдно. Так стыдно, что и сказать нельзя! Он прямо-таки ненавидел себя в эти минуты. «Надо же…»- думал он,- «Слабая раненая женщина ворочает неподъемные стволы, а я стою над ней с оружием, как конвоир! Ох, позор какой…»
Эти мысли, нормальные для любого нормального мужика в обычной обстановке, были сейчас очень некстати. Мало того – это были очень опасные мысли и чувства! И Зотову никак нельзя было идти на поводу у этих своих чувств! Но он не выдержал. Обежав еще раз глазами ближайший кустарник, повесил АКМ на шею, ухватил одну корягу левой рукой, другую – правой, крикнул через плечо,- «Ирина, бежим!»- и рванул к частоколу. Когда до забора оставалось не больше тридцати шагов, им наперерез вылетели из-под речного откоса сразу две Твари. Они неслись бесшумно, только потрескивали травяные корешки, разрываемые кинжальными когтями. Колька бросил коряги и схватился за автомат. Уловив его движение, Твари сделали плавный поворот, и когда он прищурился, ловя прицелом лобастую голову той, что была крупнее, обе нырнули в зеленый хаос прибрежной растительности, растворились в нем. Он опустил оружие, хотел снова повесить его на шею, и тут почувствовал ВЗГЛЯД. Даже мурашки по спине пошли. Долго, непередаваемо долго,- как в кошмарном сне,- он оборачивался к женщине. Она, упрямо набычив голову, все еще тянула свою корягу. А за ее спиной…
Тварь распласталась в прыжке метрах в двух над землей. Летела она, как и полагается из физики, по пологой параболе, все больше и больше вытягивала передние лапы и одновременно подбирала задние – чтобы ударить врага всеми четырьмя сразу. Желтые и немигающие, как у чучела, глаза стремительно приближались. Медленно открывалась красная лоханка пасти, обнажались длинные, как Колькины пальцы, зубы… Он еще пытался нечеловеческим усилием преодолеть чугунную инертность собственных мышц, направить ствол в поганую пасть, нажать на спуск, но тут время скакнуло в свой обычный ритм, и Колька, рухнув в мокрую траву, услышал хруст собственных костей и треск раздираемой одежды и плоти. Испугаться он не успел. А еще через мгновение обрушившаяся боль выключила сознание.
2.
Он очнулся на куче вонючих заячьих шкурок, из которых сам же соорудил когда-то себе постель. Чтобы открыть глаза, понадобилось такое усилие, какое раньше нужно было, чтобы вытолкать застрявший в грязи автомобиль. В хижине было темно. И в этой темноте еще не совсем очнувшийся от небытия Колькин слух туманно уловил чужое дыхание. ЕЕ дыхание. Она была рядом. Непонятно как, но она в кромешной тьме тоже почувствовала, что он вернулся, осторожно коснулась его лица дрожащей рукой и тут же руку отдернула. Он хотел сказать ей что-то теплое, что-то благодарное, но на это сил уже не хватило – только губы сложились в какое-то подобие улыбки, и он снова провалился в беспамятство.
Когда сознание вернулось вторично, сквозь щель приоткрытой двери уже вовсю лились яркие солнечные лучи. Ирина сидела рядом. Лицо опустила на грудь, дыхание редкое и едва различимое. Она дремала. Сидя.
Зотов слабо пошевелился. Она тут же вскинулась и раскрыла тревожные глаза – будто и не спала.
- Ах, какое счастье…- слабо прошелестел Зотов,- Ты меня встречаешь поутру улыбкой…
Из ее глаз ручьем хлынули слезы. Она попыталась что-то произнести, но ее колотило так, что запросто могла откусить себе язык. Он понял, что дела неважны. Скосил глаза вниз, пытаясь рассмотреть собственную грудь и живот, потом решительно стащил прикрывавший их пестрый лоскут. Ирина сдавленно икнула, отвернулась и закрыла лицо руками. Колька, проживший на войне полжизни, был привычен к жутким зрелищам, но тут и ему сделалось совсем худо. Затошнило, в глазах поплыло, в ушах зазвенело… И ведь боли-то никакой нет! Если б не смотрел, вполне сносно бы себя чувствовал. Слабость, конечно, а так… Мысли в голове ясные были, конкретные. Осознавал окружающее вполне здраво. А вот взглянул на свою растерзанную брюшину, на перемешанные с землей и травой внутренности, и - поплыл!
«Если б не вонь – еще можно было б терпеть… Но ведь просто душит!..»
Ирина сидела, по-прежнему отвернувшись, по-прежнему закрыв лицо и съежившись, плечи ее тряслись. Зотову все-таки удалось как-то преодолеть оглушающий приступ дурноты и взять себя в руки. Он заговорил тихим, но ясным голосом, делая жалкую попытку улыбнуться:
- Что Ирка,- гадкая помойка у меня внутри? Но видишь – я все равно живой… А тебе вот забота… Чинить меня надо. Сумеешь?
Она, все так же – к нему спиной, яростно замотала головой – нет, нет, ни за что! Он не рассердился. Во-первых, просто не было сил, чтобы сердиться. Он уже чувствовал, что сознание вновь начинает ускользать. А во-вторых,- что ж он хочет от бедной впечатлительной женщины? «Сам только что чуть не сблевал, когда собственное хозяйство мельком увидел. А она? Ай, как умирать не хочется…»
- Ира, понимаю… Но решишься,- запоминай. Сначала выброси грязь, сгустки… Чтоб чисто было… Потом порванное - зашить. Иголка - в воротнике… И нитка… Нитки не хватит – вытащи из ткани. Шей как сумеешь. Схватится быстро…
Он умолк и закрыл глаза. Не поймешь – просто устал или совсем отключился. Она еще чуть-чуть посидела, потом поднялась. Дрожащими руками оторвала от платья еще один клок, намочила его в воде и завязала себе рот и нос. Осторожно извлекла из Колькиного воротника иглу вместе с ниткой, поискала глазами, куда бы положить, не нашла и воткнула себе в лиф. Потом раскрыла дверь пошире, чтобы стало светлей, и принялась за работу. В первые минуты ей было очень тяжело. Против вони повязка помогала слабо, руки тряслись, движения были слишком неуверенными, а потому – неточными. Тем не менее, скоро она притерпелась и вычистила Колькину брюшину просто на славу. Самые мелкие соринки умудрялась зацепить, как пинцетом, длинными ногтями. Грязь, смешанную с кровью, слизью и прочей дрянью, вычищала сначала щепочкой, потом уголком мокрого шоболка. Зашивая продранный кишечник, столкнулась с неожиданной проблемой – оказалось, что нечем даже обрезать нитку. У Зотова, безусловно, был где-то нож, но сейчас, когда ему штопали кишки, спрашивать его о таких вещах показалось ей просто диким. Помучалась, пытаясь разорвать нитку, зацепив ее ногтями, потом все-таки сняла с лица повязку, наклонилась и перекусила нить зубами. Несмотря на то, что ее познания в области анатомии были обрывочными и скудными, Ирина все же смогла оценить состояние других Колькиных органов: печень слегка травмирована, а вот желудок совершенно цел; сломано одно ребро, причем, не «вовнутрь», а «наружу»,- очевидно, Тварь, зацепив ребро когтем, рвала на себя. Ирина загнувшееся ребро выправила, кое-как вставила обломок на свое место. Теперь ей предстояло самое тяжелое – зашить содранную лоскутами кожу. Сложность заключалась в том, что когти не просто вскрыли Кольке живот,- они выдрали здоровенный клок, который сейчас мотался на узеньком ремешке, и было ясно видно, что вшивать его на место никак нельзя! Лоскут этот уже помертвел и начал высыхать с краев, единственным правильным решением было выбросить его совсем. Это она и сделала – отгрызла ремешок и вышвырнула мертвую ткань во двор. Потом стала шить. Нитка, конечно же, оказалось коротка, пришлось вынимать нитяные обрывки из его разодранной одежды и шить ими.
В конце концов, края Колькиной шкуры были кое-как соединены. Ирина прикрыла шов все тем же лоскутком, отодранным от подола платья, и только после этого позволила себе выбежать во дворик, где попыталась проблеваться. Но, сколько ни икала, рвоты не случилось. Потом она остервенело скребла, оттирала свои руки, свои губы от мерзкого запаха Колькиных внутренностей, извела целую бадейку, но легче не становилось. Тогда она зло пнула пустую бадейку, отошла к забору, привалилась к нему спиной и закрыла глаза. Оглушенная нечеловеческой усталостью, придремала. Время потеряло обычный ритм и направление, потекло рывками и куда-то в сторону. Ватная тишина тяжело сдавила виски, сознание скользило липкой неуловимой змеей, мысли потеряли формы и бестолково ворочались, похожие на мрачных темных амеб- вытягивали псевдоподии, сплетались клубками, сливались, вновь делились…
И вдруг…
Сквозь охвативший все ее существо кишащий серыми чудовищами туман, ей послышался тихий зов. Его зов. Она вздохнула, с трудом разлепила веки и поковыляла в хижину, хотя единственное, что ей хотелось – это вновь закрыть глаза и провалиться в свой пусть и кошмарный, но все же такой блаженный, сон.
Зотов был очень слаб – даже глаза открывал не полностью, а говорил тихо, с долгими паузами-передышками.
- Спасибо, Ира… Я теперь… Теперь скоро… Будем жить… Ты мне воды… Пить дай… Пожа… Пжалст…
Она молча вернулась во двор, нашла на завалинке небольшую глиняную пиалушку, задела из бадейки воды и вернулась в хижину. Чтобы напоить, пришлось его приподнять, потом одной рукой удерживать,- он все норовил завалиться набок,- а другой держать посудинку у самых его губ. Своими руками он удержать пиалушку не мог. Хлебнул два-три раза, отстранился и закрыл глаза. Она оставила его в покое и снова вышла на солнышко. Теперь она считала свой долг выполненным до конца, хотя самой не верилось, что она сделала это. Снова навалилась страшная усталость, снова захотелось упасть и заснуть, не выбирая места, прямо на непросохшей земле, но она все же нашла где посуше, уселась на бревнышко, привалилась спиной к острым камням завалинки, прикрыла глаза и вновь задремала. Находясь в непривычном для себя состоянии полусна-полуяви, она вдруг вновь увидела поверженного на траву мужчину, огромного хищника, который в злобном урчании рвал его когтями, и она вновь, как и тогда, поднимала над головой тяжеленный дрын и опускала его с размаху на звериную спину… Только сейчас зверь не завыл, не бросился наутек, как случилось вчера, сейчас Тварь медленно и спокойно повернула к ней оскаленную в злорадной ухмылке пасть и, оставив растерзанного человека, двинулась прямо на нее, роняя на мятую, залитую кровью траву красную слюну…
Ирина тихо вскрикнула, содрогнулась и раскрыла глаза. Солнце давно миновало зенит. Хотя до заката было еще далеко, вытянувшиеся тени говорили о том, что вечереет. Это ее удивило. Сначала - бесконечно долгая бессонная ночь возле умирающего, потом, сразу после рассвета, она начала свою неумелую и, говоря честно, наверняка бесполезную хирургическую операцию, потом… Вспоминать и осмысливать происшедшие события оказалось для нее слишком утомительным. Она помотала головой, выгоняя остатки дремы, с трудом поднялась на затекшие ноги, плеснула в лицо горсточку воды и тщательно оттерла закисшие во сне глаза, выцарапывая кусочки ногтями засохшего гноя. Заглянув в приоткрытую дверь хижины, разглядела в потемках распластанную фигуру Зотова и попыталась найти в себе хотя бы малую каплю жалости, но в душе нашлась только усталость, равнодушие, да ощущение полнейшей разбитости. «Зачем я все это делаю?»- думала она,- «Зачем мучаю его, себя? Ведь дураку ясно - ему не выжить. А раз не выжить ему, то не выжить и мне… Выходит, я цепляюсь за любую соломинку – лишь бы задержать уползающую жизнь, остановить неотвратимое соскальзывание в пропасть небытия! Надо же… И это на следующий день после того, как сама же нырнула с моста на бетонные плиты…»
Такой поворот собственных мыслей показался ей странным и непривычным – ей еще ни разу в жизни не доводилось так ясно видеть противоречия в своем поведении и в своих рассуждениях. Теперь, обнаружив у себя столь удивительную способность, она недоуменно пожала плечами и стала думать дальше, уже вслух, обращаясь к себе, как к собеседнику – во втором лице:
- Ты думала – все! Любимый тебя не любит, и не любил никогда… Мировая слава создала такие проблемы, что лучше б никакой славы и вообще бы не было… Огромные деньги, вместо того, чтобы обеспечить твою независимость, защищенность и уверенность в завтрашнем дне, сделали тебя своей рабыней. Все, что ты делала, диктовали не твои желания, а ОНИ. Вся твоя жизнь была направлена на решение двух тупейших задач: где взять много денег и как эти деньги сохранить, удержать. Эти две задачи сжирали все твое время, все подчинено было только им. И вчера ты видела лишь один выход – разбить голову о бетон. Но сейчас ведь ты бы не стала этого повторять? Потому что умирать тебе почему-то больше не хочется. Так?
Ирина заметно разволновалась. Она металась по дворику туда, сюда, прижимала к груди руки, крепко сцепив побелевшие пальцы…
- И, вот что, гражданка! Я отлично вижу – вчера тебе тоже не хотелось умирать! А хотелось тебе одного…- тут она вдруг встала, как вкопанная: неожиданная мысль перехватила дыхание, глаза широко распахнулись.- Стоп, стоп, стоп! Ну-ка, с начала и по порядку.
Ты жила, как сыр в масле. Все, о чем миллиарды других женщин не смели и мечтать, ты имела, лишь протянув с кровати руку. Все. Или – не все?..
Она снова начала беспокойно бегать от забора к завалинке, от завалинки – к забору, снова стала ломать пальцы и прижимать руки к груди.
- Так чего же тебе не хватало? Что ты хотела этим добиться, что доказать?.. Да, именно! Именно – доказать… Ты хотела доказать, что ты кому-то нужна. Не твой лживый, насквозь искусственный имидж, созданный бессовестными продюсерами, не икона, не кумир толпы - нет! Ты, сама. Без масок! Без притворства! Без денег!
Но - почему?
Почему ты выбрала именно этот способ? Почему бы просто не пойти к человеку, который тебя любит, которому ты доверяешь…
Ирина устало села на завалинку и сложила руки на коленях. Она уже знала, какой приговор произнесет себе в следующую минуту, и теперь готовилась приговор этот выслушать достойно – без истерик и глупых драм.
- Ты не пошла к тому, кто всегда тебя ждет, кто всегда тебе рад и кто сможет искренне тебя понять и пожалеть. Нет у тебя такого человека. Но это было б полбеды. Мало ли в твоей жизни было встреч и знакомств… Ты бы могла сказать себе: «Ерунда! Дело поправимое. Нет у меня любящего человека сейчас – будет завтра». И все! И не надо себя убивать, живи дальше… Но ты все-таки поступила иначе. И я сейчас скажу тебе – почему. Не отворачивайся и не криви рожу – она у тебя и так теперь набок! Слушай.
Ты поверила, что тебе уже НИКОГДА не быть любимой. Ты отреклась от любви. И пошла на мост. Но не от отчаяния! Ты хотела, чтобы миллионы неизвестных тебе мужчин, что десятилетиями о тебе мечтали, что цепенели перед ящиками телевизоров, жадно разглядывали тебя в твоих всегда откровенных, а зачастую,- так просто наглых,- нарядах, чтобы все они дружно ахнули, схватились руками за голову и принялись стенать и убиваться! Ведь так? Ведь снизойти до какого-то одного из них ты бы никогда не захотела! Даже убеждала себя, что это - совершенно невозможно! Они – другая каста! Возможно, у них даже биология другая! Они, как считается, тоже разумны, но не настолько, чтобы равняться с небожителями - тобой и тебе подобными! Потому ИХ любовь,- как «любовь»!- для тебя ничего не значила. Она имела конкретный числовой эквивалент. Этот эквивалент выражался в конкретных денежных единицах…
Плюс – та любовь чесала твое тщеславие!
Но… Все они - за стеной. Никто из них не смог бы к тебе подойти, никто не смог бы до тебя дотянуться.
Ты сама заточила себя в острог, сама выстроила эту стену, оставив с «той» стороны все остальное человечество. И ты сама разрешила посещать себя в этой тюрьме только тем, кто пасется вокруг тебя, кто на тебе паразитирует. И среди них нет человеческой души, которой тебе так хочется…
А другие – за стеной. И уже давно никто из них через эту стену лезть к тебе не пытается. Потому что ты для них давно уже не живая женщина. Ты – образ. Миф. Легенда. Персонаж надоевшего сериала, в конце концов. Все жадно читают о тебе скандальную хронику, все дружно,- всей страной,- ахают, когда ты отколешь на публике свой очередной эпатажный номер…
Только ЧЕЛОВЕКА в тебе никто не видит. Никто! И вот…
Ирина схватилась за виски и больно закусила губу.
- И вот ты решила получить жалость к себе последним, крайним способом. Пусть, мол, они без меня поплачут! Дура ты, дура… Если по живой некому плакать, кто будет плакать по мертвой?
Она потерянно глядела перед собой, но ничего вокруг не видела – захлестнувшее душу отчаяние ослепило ее.
- Только теперь уже ничто не имеет значения. Вокруг ад. Или рай. Или валгалла… И здесь мне суждено умереть окончательно и бесповоротно.
«Коля, Коля… Что ты наделал…»
Ирина обхватила голову руками и замолчала. Тяжелые черные мысли тюкали в темя, как цыпленок в скорлупу.
«Несколько дней я буду голодать возле трупа, потом существование станет невозможным. Останется единственный выход – выйти за ограду. Принять смерть хоть и страшную, но быструю. А может, попытаться его закопать? У забора, а? Тогда можно продержаться подольше!»
Роняя слезы, она сунула в рот кулак и изо всех сил вцепилась в него зубами:
- Боже мой… Ты уже торгуешь у смерти дни! Значит, скоро будешь вымаливать минуты… Будь же честной! Здесь нет зрителей и не надо играть. Его смерть – это и твоя смерть. Все. Надеяться не на что. Сейчас ты его похоронишь, и будешь готовиться сама. Ну, вставай! Иди, хорони его… и себя! Вставай же!
И тут в хижине завозился Зотов! Болтающаяся на кожаных ремешках дверь скрипнула, Ирина медленно, не веря своему счастью, обернулась. Он стоял на подгибающихся ногах, вцепившись скрюченными пальцами в дверной косяк, колени тряслись от слабости, но все равно, он - стоял! Видок у Кольки был еще тот: волосы склеились кровью в единый колтун, лицо сине-зеленое, губы – почти черные… Но губы эти кривятся улыбкой, а ввалившиеся глаза светятся жизнью, светятся радостью – ура, я выбрался!
Не помня себя, она подхватилась, бросилась к нему! Под ноги не глядела – зацепилась за камень, едва не растянулась, но, кажется, даже этого не заметила:
- Боже, Коля! Ну что ты, что? У тебя же сейчас все швы разойдутся! Ты же…
Вместо ответа Зотов приподнял лохмотья, в которые превратилась его рубаха, и гордо продемонстрировал свое синюшное пузо. Ирина только ахнула – несмотря на противоестественный цвет, Колькина кожа, тем не менее, схватилась и срослась по всей длине корявого шва. Кое-где была она туго натянута, кое-где топорщилась,- из Ирины что хирург, что портной, были одинаково никудышные,- но, в общем и целом, заживление было налицо. Он сделал к ней пару шагов, нежно взял ее руку в свои извозюканные лапы и поднес к губам – найти слова, чтобы выразить всю свою благодарность, он не сумел.
Нет, положительно у Ирины был сегодня день открытий и удивлений! Она, чью руку дежурно целовали, бывало, по сто раз на дню (причем, целовали нарядные, импозантные мужчины), она, привыкшая ко всеобщему обожанию и почитанию, вдруг закраснелась, как восьмиклассница, ее дыхание потеряло ритм, в мыслях случилась путаница… Да ведь было б отчего! Целовал ей руку грязный, страшный и вонючий мужик, хуже любого привокзального бомжа. И – тем не менее! Она закраснелась, задышала быстро и тяжело, спрятала глаза, отведя их в сторону… То ли Зотов чувствовал себя еще неважно, то ли оттого, что был воспитан в строгих правилах, но он сделал вид, что состояния Ирины не замечает. Не замечает упорно,– хотя ей и очень хотелось, чтобы он это ее состояние заметил,- можно было даже сказать – не замечает нагло. Только какой с дохляка спрос?
- Жрать, Ирка, хочу – спасу нет… И ты, поди, голодная. Залезь-ка в холодильник, достань, что там у нас…
Ирина бросила на него тревожный взгляд,– трехнулся мужик?- но Зотов только еще шире улыбнулся:
- Вон куча листьев в углу – там у меня припасы…
Она разгребла листья, извлекла засохшего копченого зайца и тоже заулыбалась:
- Ах, какое шикарное блюдо к столу! Если б он был…
Но стол им не понадобился – настелили прямо по траве заячьи шкурки, на которых недавно валялся хозяин, уселись, поджав под себя ноги, и увлеченно захрустели косточками. Всякий раз, когда их взгляды ненароком пересекались, Колька счастливо улыбался, а она смущалась и отводила глаза. Много съесть Зотов еще не мог – поклевал, что называется, «для галочки», да и улегся на бок – руку под голову:
- И все-таки я, Ирка, в толк не возьму – как же ты меня вытащила? Меня ведь вон как распахали – я уж тебе не защитник был. А ты… Сама уцелела, да еще меня спасла! Чудеса… Расскажи, а?
Ирина совсем засмущалась, даже жевать перестала. Но Колька все смотрел на нее и терпеливо ждал ответа, поэтому она, кое-как проглотив застрявший в горле кусочек, тихо произнесла:
- Я ее палкой… По спине.
Колька даже руками всплеснул:
- Ого! Не слабо, видать, палкой! Да по спине! Убила?
Она покачала головой:
- Убежала…
Колькиному изумлению не было предела. Он воевал с Тварями уже больше года, извел на них все патроны, десятка три убил, но кидаться на чудовище с палкой – такого он себе не мог даже представить.
- Слушай, Ирина… У меня просто нет слов… Сказать, что ты баба геройская – ничего не сказать! Мировая баба!
Ирину «бабой» называли только тогда, когда хотели оскорбить. И она неизменно оскорблялась. Но теперь это обращение неожиданно прозвучало для нее сладкой музыкой – даже голова закружилась! «Ох, допрыгалась, мать!.. Этого еще не хватало… Где твои глаза, раба любви? Совсем чокнулась…» Только все ее слабые попытки хоть как-то остановить сорвавшуюся с вершин души лавину, были заранее безнадежны. Ругала она себя с улыбкой,- так, для очистки совести,- состояние влюбленности ей очень нравилось. А Зотов по-прежнему упорно этого не замечал. Или делал вид, что не замечает. Он вдруг перестал улыбаться, беспокойно огляделся по сторонам и тихо спросил:
- А где автомат?
Она пожала плечами:
- Там остался…
Колька сокрушенно качал головой – ах, ты, батюшки… Как же так!
- Его нужно сейчас же принести. Я выйду, а ты тут же прикрой щель…
Ирина метнулась к нему, в страхе вцепилась в руку:
- Нет, нет! Тебе нельзя!
Он вдруг привлек ее к себе и крепко обнял. Она не вырывалась, не ругалась, только глянула доверчиво снизу вверх – у Зотова аж в глазах защипало. Сидел, гладил ее по голове, а она согнулась, прижавшись к его груди, и, кажется, даже дышать перестала. Тем не менее, скоро он мягко отстранился и решительно встал:
- Прикрой за мной щель…
Наружу Зотов вышел, даже не удосужившись осмотреть местность.
«Если нападут, то мне все равно не убежать, а если их нет…»
Автомат никуда не делся - валялся там же, куда отлетел от удара пудовой лапы. Колька с трудом нагнулся и подобрал оружие. Потом, прихрамывая, вернулся к забору, где его ждала побледневшая Ирина, и ободряюще улыбнулся:
- Ну, вот – а ты боялась! Даже платье не помялось…
Она торопливо отстранилась, пропуская его вовнутрь, но он остался за забором. Стоял, оглядывался.
- У нас осталось незаконченное дело.
Ирине очень хотелось закричать, чтобы он немедленно прятался, что черт бы с ними – с этими дровами, что она еще раз такого не выдержит… Но взглянула ему в лицо и покорно вылезла наружу, встала рядом.
- Идем…
Дрова были благополучно переправлены во двор, потом, пользуясь случаем,- не каждый день Твари в покое оставляют!- Ирина принесла свежей воды. Заодно Колька проверил вентирь – хитро сплетенную из лозы ловушку для рыбы. Попалось несколько окуньков, пара карасиков, плотвичка и с десяток разноцветных и разнокалиберных раков – черных, зеленых, коричневых… В хижине имелся слепленный из глины и дикого камня очаг, в котором Зотов развел сейчас огонь. Широкий штык-нож, как оказалось, все время лежал на виду – возле очага, как Ирина его проглядела – непонятно. Наверное, она привыкла к тому, что ножам положено лежать на столах, на полках, висеть на стене, а если нож валяется на полу, среди щепок, то его там даже глаз не замечает. Этот штык-нож Колька использовал и как нож, и как ножницы, и как топор, и даже как зеркало - заточен он был до бритвенного состояния, а одна сторона идеально отполирована. В первое время помучился с ним Зотов изрядно – с тупым инструментом совсем пропадал. Ни деревце срубить, ни шкурку с зайца снять, и вообще: куда ни кинь – всюду клин. Потом нашел выход – в русле сухого ручья обнаружились ноздреватые кремни, их-то он и приспособил в качестве точильных камней. Теперь он этим ножом налущил щепок, одну зажег от газовой зажигалки (долго живет, зараза!), а когда в очаге стало весело полыхать и потрескивать, насовал туда крупных палок. Пока дрова прогорали в уголь, выпотрошил рыбу и нанизал на ошкуренный ивовый прутик. По всему было видно, что технология у него отработана от и до. На угольках в глиняной чеплажке сварились раки, а рыбки были подвешены коптиться, для чего в очаг хозяин подбросил несколько горстей смоченных водой щепок. Ирина бездельничала. Нет, она пыталась предлагать Зотову свою помощь, но он только улыбался и качал головой:
- Да ну, ерунда! Минутное дело…
Раков нужно было съесть немедленно – не та еда, что может долго храниться. Тут выяснилось, что Ирина их хотя и любит, но есть почти не умеет – шейку еще может самостоятельно ошелушить, а вот лапки, клешни… Пришлось Кольке ей помогать. Он аккуратно извлекал тоненькие ниточки нежного мяса и кормил даму как кошку - с рук. Как ни странно, обоим это очень нравилось – Колька все так же улыбался, а она, хватая губами угощение, смеялась уже в голос!
Все-таки, странные это существа – женщины. Еще вчера они могут вас презирать и ненавидеть, от одного вашего вида они в отвращении дергают плечами и зло щурят глаза, а сегодня их ваша компания вполне устраивает, они едят с ваших рук, да еще при этом заливисто хохочут… А завтра, гляди, снова метаморфоза – шипят сквозь зубы гадости в ваш адрес, любая попытка наладить отношения вызывает у них истерику, снова они недовольны, снова у них озноб омерзения от одного вашего вида… Сколько живет человечество, столько ломают бедные мужчины головы над странностями женской психологии. Слагают песни, стихи о некой «женской загадке». И все ищут, ищут, болезные, разгадку! Иной раз думают – ну все! Разгадали! А им уж подруги очередной сюрприз отмочили – гадайте, ребята, дальше! И снова мужики руками разводят, в затылках чешут, плечами пожимают… Нет, мудрено! И только совсем уж дряхленькие старички эту загадку загадкой не считают. Потому как поняли они, наконец,- живет в женщине загадка лишь до той поры, пока эта женщина мужчине нужна. А как ненужной стала – так и нету никаких в ней тайн. Тю-тю! Может, и были когда, да все вышли…
И вот смотрит Зотов на великую певицу, что с его грязных рук своими не менее грязными пальчиками еду берет, и нет в нем никакого благоговения и никакого почитания. Смешно ему, и все! Оттого и улыбается, чтоб не заржать во всю глотку. А отчего Ирина смеется, вы сами знаете. Уж как она в последние свои годы о настоящей любви мечтала, как из шкуры вон лезла, чтоб получить ее, окаянную, хоть подделкой, хоть суррогатом! Сколько сил, сколько денег, бедная, извела! А мужики – что? Деньги, конечно, берут, а вместо любви, паразиты, предлагают любые извращения, какие только придумаешь. На, мол, меня! Используй, как хочешь! Но душу не замай. Не про тебя положено, не тобой и взято будет. А ведь ей разве их обезьяньи рожи нужны? Их мохнатая грудь и вечно потные подмышки? Тьфу, прости, господи… Ей ведь именно душа нужна! А все остальное – это, извините, в нагрузку! Бесплатное, так сказать, приложение…
Солнце быстро катится за лесные макушки, по округе расползаются багровые сумерки. Зотов снова клюет носом, через силу таращит глаза, пытается бодриться, но потом все же виновато качает головой:
- Ой, Ирка… Ты как хочешь, а я – в откат. Или прямо сидя засну…
Она живо вскочила, похватала с травы подстилки и метнулась в хижину – готовить Кольке постель. Он, бестолково моргая глазами, подождал в дверях, потом хлопнулся на пол, свернулся калачиком и сладко зевнул:
- Ты бы тоже укладывалась… Ухандокалась, поди, за день…
Ирина плотно закрыла дверь, задвинула деревянный засов и присела возле него на корточки. Тлеющие в очаге угли светились красным, окружающие предметы едва угадывались в черноте, но, как ни странно, от этого убогое жилище, плавающее в слабом теплом свете, казалось ей не только сносным, но даже уютным. Зотов спал, уткнувшись в свой кулак, и тихонько посапывал. Он тоже был очень теплым и очень уютным. В приливе трепетной нежности Ирина легонько провела пальцами по его заросшей щеке, отчего тот на секунду притих, но не проснулся - засопел снова, торопливо и сбивчиво. Она улыбнулась. Посидела еще немножко, полюбовалась, да и прилегла рядом, прижавшись к мосластой Колькиной спине. Умиротворенно прикрыла глаза, сладко вытянулась и засопела ему в унисон.
3.
Утро было серым и косматым от ползающих по кустам и низинкам всклокоченных обрывков тумана. Зотов, прогоняя липкий больной сон, плеснул себе в глаза горсть ледяной воды из бадейки, зябко передернул плечами и принялся торопливо приседать, наклоняться влево-вправо, вперед-назад, размахивать руками… Попробовал, было, пару раз отжаться от набухшей холодной росой травы, да в брюшине сильно кольнуло, будто гвоздем ткнули, – пришлось подняться и ковылять к завалинке, потом сидеть, ждать, пока спазм отпустит.
- Ох, Колян… Суток не прошло, как ты с раскрытым пузом валялся, а уж снова козлишься. Нет уж! Еще денек погоди. Пусть кишки как следует срастутся – потом скакать будешь…
Строго отчитав себя за преждевременную прыть, он занялся неотложными делами. Надергал из своих лохмотьев ниток и принялся кое-как зашивать разодранную одежку, благо иголку Ирина вчера заботливо воткнула на место - в Колькин воротник. Это заняло намного больше времени, чем он рассчитывал. Хотя и стебал майор через край, заботясь лишь о том, чтобы швы получались крепкими, да в одном месте на гимнастерке оказалась подпалина, там ткань ползла во все стороны и штопать ее никак не удавалось. Пришлось разминать засохшую до фанерного состояния заячью шкурку, кроить подходящий лоскуток, потом дырявить его по краю костяным шилом и прихватывать грубую заплату тоненькими кожаными ремешками, нарезанными от той же шкурки. Делая свою тихую работу, Зотов то и дело клонил голову набок – прислушивался. Из хижины не доносилось ни звука. Ирина спала. Один раз он таки не выдержал, поднялся и осторожно заглянул в щелку. Она лежала, вольно раскинувшись в плывущих от разогретого очага волнах горячего воздуха. Кулачок совсем по-детски подоткнула под щеку, губы чуть приоткрыла, грудь едва заметно поднимается на каждом вдохе… У Кольки от умиления даже в глазах защипало – ах, какая прелесть! Боже мой – что за чудо! Страшные рубцы совсем побледнели и теперь едва заметны, на щечках здоровый румянец, морщин на лбу уже совсем нет, и вокруг глаз они почти исчезли… Знал, конечно, Колька, что вернутся к певице и молодость, и здоровье, но чтоб эффект был таким быстрым, таким ошеломляющим, он и предположить не мог.
- Ох, до чего ж хороша! До чего ж мила!- прошептал он, расплываясь в восторженной улыбке. Потом вдруг посерьезнел, тряхнул чубом и сердито добавил:
- Когда молчит…
Между тем из-за береговых ракит вылезло большое красное Солнце. Оно быстро слизало разбегающиеся ошметки тумана, выкрасило все вокруг в жизнерадостные оранжевые тона, потом поднялось выше, набрало побольше жара, пожелтело и стало весело припекать подернутые жухлой травой пригорки, вытоптанный двор, лубяную кровлю хижины и голые Колькины плечи. Он, наконец, сделал последний стежок, закрепил ремешок узелком, отрезал болтающийся хвостик и отложил шитье в сторону. Довольно улыбнувшись, поднялся навстречу ласковым лучам, привстал на цыпочки, воздел руки ввысь… Потянулся, потянулся – аж захрустело!..
- Почему люди не летают? Я говорю: почему они не летают, как птицы? Кажется, вот сейчас бы разбежался, подпрыгнул, взмахнул руками, и - полетел!..
- Катерина хотела быть птицей, но в царское время это было невозможно.
Зотов резко обернулся.
Ирина. Стоит в дверном проеме, будто картинка в рамке – соблазнительный изгиб талии, шикарно подчеркнутый облегающим драным платьем, фасонисто отставленная рука, на губах – хотя и насмешливая, но веселая, а потому – необидная улыбка…
Колька рассмеялся:
- Надо понимать, приходит Катерина в лавку, а там замок и объявление: «Крыльев нет!»
Ирина захихикала. Она махнула на Кольку рукой и радостно кивнула:
- Ага! Значит, ты тоже в детстве журнал «Пионер» читал! Эта шутка была напечатана лет тридцать назад. В рубрике «Из школьных сочинений».
- Тридцать шесть.
- Что?- она недоуменно вскинула брови.
- Я говорю, эта шутка была напечатана тридцать шесть лет тому назад. Мне тогда девять было.
Ирина смешно завела глаза под лоб, зашевелила губами, изображая напряженную работу ума, демонстративно позагибала пальцы… Потом согласно мотнула головой – точно! И тут же с хитрым прищуром ехидно спросила:
- Ох, а не врете ли вы, молодой человек? «Грозу», и вообще Островского, в восьмом классе тогда проходили! А девять лет – это третий класс! «Родная речь», умножение в столбик, падежи… И даже «Природоведение» - лишь через год! В четвертом! Неувязочка, товарищ майор!
Зотов растерянно и, вместе с тем, восхищенно развел руками. «Ну, женщина! Ну, прокурор! С ней держи ухо востро! Вон как ловит! На любой неточности, на любой неувязке!»
- Ах, Ирина, Ирина… К чему мне врать? Просто я в семье младшим рос. У меня сестра на пять лет меня старше. У нее привычка была забавная – домашние задания вслух читать. Говорила – иначе не запоминает. Потому-то «Грозу» я как раз в третьем классе слушал. Ну, а про небо над Аустерлицем – это уже в пятом.
Между тем она, казалось, его совсем не слушала. Легко спрыгнула с крылечка, задела из бадейки воды и протянула ему чашку – слей! Он послушно начал лить в ее подставленные корабликом ладошки, она, ежась от утренней свежести и холодной воды, принялась тереть свою мордашку, потом увидела сбегающую с лица и рук грязь, ахнула и растерянно выпрямилась:
- Колька! Ты только посмотри, какая я чумазая! Боже мой! А ноги-то, ноги!.. Ох! Мамочка, роди меня обратно… Слушай, майор! Как хочешь, но мне надо отмыться целиком. И, желательно, теплой водой. И немедленно! А то меня сейчас от меня же самой стошнит…
Она требовательно смотрела Зотову в глаза, и он не выдержал. Засмущался, отвел взгляд в сторону.
- Ну-у-у… Если немедленно – то лучше прямо в речке. Там мелко и песок… Только вода холодная. А если теплой…- он метнулся в угол двора и подхватил пару пустых бадеек с лыковыми ручками.- Я мигом принесу! На угольках и согреем!
Бросился, было, к проему, плечом отодвинул бревно, но она совершенно неожиданно прыгнула следом, взвизгнула и в панике впилась побелевшими пальчиками в его руку:
- Не-е-ет!
Он испуганно застыл и удивленно захлопал ресницами.
- Нет! Ты что? Ты – что! Совсем, да? Там же ОНИ! Нельзя!
Она решительно забрала из его вдруг ослабевших рук бадейки, смешно шмыгнула носом и отчаянно улыбнулась:
- Я пойду! А ты меня паси. Угу?
У Зотова закружилась голова. Он вдруг нежно взял Ирину за плечи и крепко прижал к своей груди. Она, изо всех сил отстранившись и задрав подбородок, глядела на него широко раскрытыми глазами. Потом медленно глаза закрыла и потянулась к его губам. Выпавшие бадейки жалобно звякнули и покатились к завалинке, но ни он, ни она этого не заметили. Наконец, она вновь отстранилась, но лишь затем, чтобы перевести дух и хоть как-то справиться с предательской дрожью в ногах. Кольку тоже трясло. Он хотя и пытался держать себя в руках, но удавалось это ему плохо – улыбка кривая и жалкая, взгляд не столько влюбленный, сколько испуганный…
Ирина легонько провела по его заросшей щеке ладонью, потом уткнулась ему в плечо и зашептала чуть слышно, задыхаясь в волнении и нежности:
- Ко-ля… Ко-лю-ня… Ко-люч-ка… Ежик мой ненаглядный. Боже мой!.. Ты - лучший, что я в жизни встречала… Ах!..
Он молча гладил ее по голове, глубоко запуская пятерню в густые волосы, а в горле торчал жесткий ком. И глаза туманили слезы…
«Боже! Господь всемогущий! Что ты делаешь? За что губишь меня? Ты даешь мне ЛЮБОВЬ! Но забираешь НАДЕЖДУ! Ведь это же – конец! Конец – ты понимаешь? Теперь я не смогу! И раньше не представлял – как, но… Но теперь! Теперь ЭТО - просто невозможно! И… Ах, как сладко!..»
Кое-как ему все же удалось напрячься, собрать волю в кулак и просипеть севшим на нет голосом:
- Ты же… Воды…
Она тут же подняла к нему сияющее счастьем лицо:
- Ну, конечно! Конечно, мой зайчик! Я сама вижу – я сейчас грязная и противная! Но мы принесем воды! Как ты говорил – на угольках погреем? Погреем на угольках, солнышко мое! И ты меня отмоешь… А я – тебя…
Зотов икнул, нерешительно выпутался из ее объятий и на ватных ногах направился к хижине. Подобрал автомат, бадейки, вернулся к Ирине и сунул оружие ей в руки. Вымученно улыбнулся.
- Пасти – твоя очередь…
Она не стала возражать. Только больно закусила губу и первой вылезла наружу. Колька выбрался следом. Окружающий пейзаж мирно дремал в ласковых солнечных лучах. К реке спустились вместе. Она сунула в воду мизинец, озорно стрельнула на Зотова газами:
- Водичка – класс! Как парное молоко из холодильника. Я пошла. Стереги одежду, чтоб не утащили.
Он отрицательно замычал, но получилось слабо и неубедительно. Платье полетело на траву. Колька непроизвольно зажмурился. Точеная фигурка, мраморно поблескивающая кожа, хотя и грязное, но шикарное белье… Ох! Чокнуться можно… Афродита! Афина! Латона! Сколько имен у божественной женской красоты? Но самое сладкое – имя любимой. И-РИ-НА. И-РА. Так просто. И так прекрасно…
«И так ужасно!»
Богиня, между тем, скроив смешную гримасу,- вода и в самом деле была ледяной,- забралась на середину, встала на самом потоке, где ей доходило чуть не до пояса, и начала яростно тереть себя маленькими твердыми ладошками, будто щеточками. Только брызги в стороны полетели. Зотов восхищенно разинул рот.
- Эй, майор! Закрой глаза – ослепнешь!- она быстро, через голову, стянула с себя лифчик, нагнулась, зацепила со дна горсть песка и принялась воевать с темными полосками въевшейся грязи и пота. Холодная вода, тем не менее, быстро гасила ее энтузиазм – руки стали дрожать, кожа побледнела и покрылась пупырышками, зубы били чечетку.
Колька сидел на высокой травяной кочке и откровенно щерился.
- Мадам! Вам не кажется, что вы слишком разошлись? Гляди, сороки утащат!
Она ответила кривой замороженной улыбкой, деревянным движением натянула лифчик и запрыгала к берегу, баламутя речушку бурунами и фонтанами. Зотов стащил с себя свежелатанную гимнастерку и Ирина благодарно нырнула в ее необъятную теплую глубину. Стояла, поджав одну ногу и утопив голову в широченных плечах Колькиной рубахи, а сама все стучала зубами, стучала… Он прижимал ее к себе, нежно мял в объятиях, чувствуя, как ледяная деревянность отступает, сменяясь мягкой податливостью и пышущим изнутри жаром. Она уже не тряслась и не клацала зубами, но прижималась крепче и крепче, будто пыталась влезть Кольке вовнутрь, врасти, раствориться в нем… Наконец, он прерывисто вздохнул и мягко отстранился.
- М-м-м… Местечко мы выбрали… Пойдем.
Она согласно закивала, заулыбалась – пойдем, так пойдем! Он зачерпнул воды и кивнул ей на автомат – забирай! Полезли по круче вверх: она впереди, он с бадейками сзади. Потом вернулись к воде еще раз и заодно выпотрошили вентирь. Хоть и надоедлива рыбная диета, да голодная диета еще хуже!
Дома раскочегарили очаг, поставили сразу два горшка. В одном, что побольше, воду для мытья грели, в другом,- поменьше,- уху заварили. Для кулинарных целей у Зотова болтался под потолком пучок сушеных трав и корешков: соцветия тмина, корневища козловника, стебли дикого чеснока с мелкими, как горох, сиреневыми луковичками. Колька сидел у огня, как древний шаман, что готовит зелье для камлания, и, помешивая варево здоровенной деревянной ложкой, подбрасывал в парящую посудину то кусочек сухого козловника вместо морковки, то микроскопический зубчик чеснока, то веточку тмина. Ирина стояла за его спиной. Вытянув шею, она заглядывала ему через плечо – ах, как интересно! Сама она никогда в жизни не готовила, умела лишь быстренько сделать себе бутерброд, вскипятить чайник или сварить яйцо. Теперь первобытный процесс приготовления пищи на огне ее просто заворожил.
В горшке бурлило. Расползающиеся в кипятке рыбешки болтались вверх-вниз, то и дело высовывали мордочки с выпученными белыми глазками и жалобно раскрытыми ротиками, потом бушующая стихия укладывала бедняжек набок, закручивала, и они вновь скрывались в пузырящихся водоворотах. Зотов зачерпнул в ложку немного юшки, подул и, смешно прикрыв глаза, с шумом втянул в себя содержимое.
- А-а-а… Вещь!- он задрал голову и улыбнулся Ирине,- Попробуешь?
Она торопливо кивнула – «Дай!»
Уха была превосходна. Густая, наваристая,- не зря Колян рыбы больше, чем воды, вбухал, с приятным запахом дымка и в меру соленая.
- М-м-м! Да-а-а…- Она вдруг навалилась Зотову на спину, перевесилась через его голову и жадно зачерпнула полную ложку.- Все готово! Жрать давай!- и начала яростно дуть в дымящийся черпачок. Полетели брызги, зашипели на раскаленных углях…
Колька осторожно высунул из-под нее голову и сдавленно хихикнул:
- Удушишь, окаянная! Я ж инвалид – забыла? Дай, хоть горшок из огня достану… «Соль» выловлю!
Про «соль» Ирина не поняла. Она икнула, хрюкнула с полным ртом, подавилась и закашлялась. Зотов торопливо поднялся и пару раз увесисто хлопнул ей ладонью между лопаток. Она икнула еще раз, благодарно кивнула и смахнула слезу. Улыбнулась.
- Как это – «выловлю соль?»
Колян хитро прищурился. Не отвечая, прихватил горшок за края пучками сухой травы и ловко выхватил его из жара, отставил в сторонку. Приглашающе мотнул Ирине головой – смотри, мол! Он вооружился второй ложкой, старой и растрескавшейся, выловил что-то с поверхности бульона и протянул поближе к свету:
- Вот она - наша «соль»!
В ложке лежал кусочек древесного угля. Множество других кусочков всплыли в успокоившемся наваре и покрыли всю поверхность сплошным черным слоем. Она почему-то сразу почувствовала себя очень неуютно и поежилась. Пару секунд ей еще удавалось держать себя в руках, потом не выдержала, гадливо дернула плечами, фыркнула и отвернулась. Колька расхохотался. Ирина надулась – обиделась.
- Ну-ну-ну! Снова фокусы начинаются? Да пойми, глупышка, человеку без минеральных солей – никак! Не глину же нам жрать, как зайцы да твари делают! А угли, если хочешь знать,- самый чистый источник этих солей. Я их сейчас отловлю – и порядок. Это только на вид неприятно, но на вкус ведь тебе понравилось!
Он быстро выловил черные комочки, побросал их назад в очаг. Подхватил горшок все теми же пучками сена, шипя и обжигаясь выбежал за дверь. Крикнул оттуда:
- Хватай ложку и – айда!
Она пожала плечами и подчинилась.
Во дворе уселись друг напротив друга, бойко застучали деревяшками, дружно зачавкали. Зотов все поглядывал на подругу и усмехался. Она изо всех сил старалась не обращать на его ухмылочки внимания, потом стала давиться, икать, поджимать губы, наконец фыркнула, уронила ложку в горшок и расхохоталась. Кое-как успокоившись, снова взялась за ложку, по-собачьи заглянула Зотову в глаза:
- Я слишком глупая, да?
Колька почему-то посерьезнел и медленно кивнул:
- Как большинство женщин. Равноправие вам абсолютно противопоказано. Вот скажи – почему ты углей в супе испугалась?
- Мне показалось, что это не угли, а страшные черные жуки. Мне стало вдруг так противно… Да еще я это уже ем! Вот я и…
Зотов вздохнул.
- И всегда с вами так. Эмоции, эмоции… Нет – разобраться сначала, в суть вникнуть! А то ведь как? Истерики, обиды… А дело, может, и выеденного яйца не стоит.
Ирина снова надула губы. Даже ложку в сторону отложила.
- А равноправие-то здесь причем?
- А как же? Если у мужчин и женщин права равные, то должны быть и равные обязанности. Но фокус в том, что обязанности – удел тех, кто способен их выполнять. А кто не способен – с тех взятки гладки.
Она вдруг изо всех сил замотала из стороны в сторону головой:
- Прекрати. Прекрати, пожалуйста, а то мы поссоримся! А ссориться с тобой я совсем не хочу. Давай этот разговор забудем, ладно?
Зотов уже опять улыбался:
- О чем ты? Я забыл!
После обеда Колян начал хлопотать с горшками и бадейками – готовил баню и большую стирку, а Ирину приставил мыть посуду: горшок и две ложки. Она старалась изо всех сил – терла сухой травой и песком, потом сполоснула чистой водой и в приступе несвойственной ей аккуратности отнесла все на завалинку сушиться – горшок перевернула вверх дном, ложки положила на лопушок. Колька потихоньку поглядывал, как она старается, и кусал себе губы, чтобы глупо, по-детски, не разреветься - от отчаяния и умиления.
«Ну, зачем? Зачем Ты мне красавицу подкинул?»- думал он, косясь в небосвод,- «Если такие условия, такие правила у Тебя – прислал бы деда, мужика какого-нибудь! Как же мне быть теперь? Что ж ты с меня такую цену ломишь – разве я смогу ее дать? И разве захочу?»
- Не дам!- крикнул он вдруг в голос, даже сам испугался.
Ирина быстро обернулась – что случилось? Но он уже справился с собой, уже успокаивающе улыбался.
- Ничего, ничего. Дурацкая привычка думать вслух. Слишком долго жил один.
Она подошла, мягким кошачьим движением, едва касаясь, провела ладонью по его щеке:
- Я с тобой… С тобой, глупенький…
Зотов всхлипнул и отвернулся:
- Ты не знаешь…
Ирина тревожно заглянула ему в лицо:
- Чего, чего я не знаю? Что не так? О чем ты, мой хороший?
Но он, задрав голову к небу, чтобы она не видела слез, молчал.
- Скажи! Скажи, наконец,- просила она, пытаясь его обнять, заставить взглянуть в глаза,- Что тебя мучит? Я же вижу…
И вдруг вспылила, закричала!
- Я что – слишком противная? Я тебе совсем-совсем не нравлюсь? Что ж ты отталкиваешь меня, почему отворачиваешься?
Как ни странно, Зотов, видя ее раздражение,- даже злость!- почувствовал себя лучше. Боль в сердце отпустила, слезы моментально высохли. Он обнял женщину, прижал ее к себе. Она недоверчиво уперлась ему в грудь руками, но он нагнулся к ее уху и еле слышно прошептал:
- Ты меня мучишь. У меня еще не все зажило, кое-что не в порядке. Я пока не могу. Но ты… Прости, пожалуйста.
Отчаянное Колькино вранье она проглотила без малейших подозрений, тут же повисла у него на шее, нашла губами его губы и закрыла глаза.
- Ты прости меня, любимый,- прошептала она между поцелуями.- Я глупая. Прости…
Ее возбуждение, наконец, передалось ему – затряслись колени, закружилась голова, даже в ушах зазвенело. Сгреб ее в охапку, прижал так, что ее взгляд совсем безумным сделался, впился колючками в жадные податливые губы… В этот момент в хижине громко зашипело и из дверного проема вывалился клуб плотного белого пара.
- Уй, ё!- ахнул Зотов, - Бежим!
Они побежали. Он – к двери, она, не сообразив, в чем дело и куда, собственно, надо бежать,– в угол двора. Поняв свою ошибку, развернулась и бросилась за ним.
Колька влетел в хижину – так и есть! Кустарная его бадейка лопнула, вода залила огонь. Замешанная на золе грязь растекалась по земляному полу, валил едкий дым, собираясь под крышей в плотное зловонное облако. Ирина высунулась у него из-под мышки:
- Мамочки!
Последствия оказались гораздо серьезнее, чем Зотов мог предположить вначале. Его старая газовая зажигалка всегда лежала рядом с очагом – на небольшом плоском камешке. Теперь хлынувший кипяток смыл ее на земляной пол, хрупкий механизм оказался плотно забит липкой грязью. Он долго пытался эту грязь вытрясти, вычистить сухой былинкой, но уже сам видел всю бесполезность своих стараний. Ирина тем временем принесла охапку сухой травы и, пользуясь сеном, как тряпкой, ликвидировала лужу на полу. Потом раскрыла дверь настежь и выгнала дым, размахивая обрывком шкуры. Закончив уборку, она присела возле Кольки на корточки и погладила его по руке:
- Ну что ж ты так расстроился? Подумаешь – зажигалка!
Он рассердился. Швырнул зажигалку в угол и ответил резко, почти зло:
- Это не зажигалка! Это твоя жизнь! И моя. В довесок…
Ирина посмотрела в очаг. Он напоминал маленький бассейн, до краев наполненный черным месивом. Вздохнула:
- Да уж… Ничего хорошего…
Потом вдруг посветлела лицом и дернула Кольку за рукав:
- Постой! У меня сумочка была! А в ней – зажигалка! Хорошая, дорогая. Воды не боится. Нужно только ее найти. Ведь здесь недалеко? А?
Колька резко поднялся, схватился за автомат. Она подпрыгнула следом:- Я с тобой!- но он силой усадил ее на место.
- Нет.
Ирина начала возражать, сорвалась даже на крик, только Зотов еще раз повторил – «Нет!» - и быстро ушел. Бежать следом за ним она почему-то не решилась.
4.
За забором по-прежнему было тихо. Ни одного живого существа, сколько ни смотри. Колька решительно двинулся вдоль берега.
«Да. Здесь недалеко. Только вам, Ирина Викторовна, это «недалеко» не пробежать. А бегать придется. Или я Тварей совсем не знаю…»
Он шел, нервно ускоряя шаг, и все крутил, крутил головой, боясь пропустить притаившуюся в прибрежной зелени опасность, потом нервы не выдержали и ноги сами собой сорвались на бег. Перед тем, как спуститься в поросшую мелким кустарником ложбину, где выпала Ирина, он все же остановился и перевел дух. Теперь нужно было дождаться, когда взбудораженная кровь перестанет бить в уши, когда в глазах перестанут мельтешить темные мушки, когда руки перестанут дрожать и сердце прекратит бухать где-то в районе горла. Там, внизу, ему понадобятся и зоркий глаз, и чуткое ухо, и твердая рука. Такое уж это место. Особенное.
«Все. Пора. Здесь хоть вечность стой – ничего не выстоишь. Надо идти. Но – честное слово! Лучше с Тварью встретиться, чем с НИМ! Только выбора, похоже, нет. Мать-перемать…»
За два минувших дня с неба не упало ни капли. Земля просохла, Зотов теперь шел уверенно - не скользил. Стараясь не делать лишнего шума, он осторожно, боком, спустился по крутому откосу и пошел по пояс в высокой болотной траве. Там и сям крючились чахлые низкорослые ивы, под сапогами хлюпало. Но скоро осока кончилась, хлюпать перестало, и Колька вышел на обширное пустое пространство. Песчаная равнина, утыканная тощими метелками горькой полыни, уныло тянулась куда-то за горизонт. Он перевел дух и закинул автомат за спину – Твари здесь не бродили. Это была не их территория.
Место он нашел быстро. Собственно говоря, выпадавшие всегда появлялись именно здесь – в радиусе ста метров вокруг Оракула. Ирине не повезло. Она выпала у самой границы безопасного круга, да и бежала потом не в ту сторону. Тогда и подверглась нападению.
Белая лаковая сумочка лежала на высокой луговой кочке. Чтобы она была заметна издалека, трава на макушке кочки была вырвана. Зотов скрипнул зубами, до боли сжал кулаки и огляделся по сторонам. Никого и ничего. Только это ничего не значит. Его ждут. Он глубоко вздохнул, как перед прыжком в воду, и сделал шаг. Ничего. Он сделал второй. Снова ничего. Сердце колотилось так, что, казалось, его грохот разносится на много километров вокруг, заглушая все другие шумы.
- Я ждал.
Зотов резко остановился, будто ткнулся в невидимую стенку, и медленно обернулся. Клацая зубами, с трудом выдавил:
- Ты снова сменил личину…
В ответ засмеялись.
- Это тебя беспокоит?
- Нет. Поймал – делай свое дело. Говорить не о чем.
Снова смех:
- Почему же? Мы живем в соседях. Мне, например, не нравится, что мой сосед – такая бука.
Зотову, как всегда, очень захотелось плюнуть в эту наглую и самодовольную рожу, но он, как всегда, удержался.
- Соседей не жрут…
- Ах, обиды, обиды… Что – от тебя убавилось? И потом – ты пришел ко мне сам. И знал, что ЭТО случится. Значит – тебе очень нужно то, что есть у меня. И должен взамен дать мне то, что нужно мне. Разве это несправедливо?
Зотов зажмурился.
- Справедливо. Я готов.
- Нет. Я так не люблю. Открой глаза. Я должен их видеть.
Пришлось подчиниться. С нарастающим отвращением Колька наблюдал, как началась трансформация. Лицо, еще секунду назад выглядевшее совсем человеческим, стало растягиваться вниз и в стороны, превращаться в гигантскую,- метр на метр,- пасть с черным провалом посредине.
- Иди ко мне…- прохрипела пасть,- Иди, любимый…
Зотов шагнул. Черное обволокло со всех сторон. В ушах зашумело, сознание запрыгало, понеслось вскачь, в ослепших глазах замелькали дикие видения, где странным образом реальность мешалась с картинами иррациональными, сюрреалистическими, выворачивающими Колькину душу наизнанку. Его личность стремительно уменьшалась, исчезала, сжималась в ослепительную точку… Внезапно точка вспыхнула, начала разбухать прозрачной огненной сферой, разбегаться вширь и ввысь, в мгновения покрывая немыслимые космические расстояния… И…
- Слушай, Зотов! Возьми двух бойцов и слетай до вертолетной площадки – мне звонил Григорьев, там твои долгожданные медикаменты пришли. Поносиков твоих лечить. Получишь, проверишь по упаковочным листам, распишешься в накладных,- сам знаешь… И мухой назад!- Полковник строго постучал пальцем по столу.- И имей ввиду! Еще раз твои орлы зелепушни нажрутся – будешь наказан, понял? Распустил ты их! Развел, понимаешь, демократию!
Зотов пожал плечами и кивнул.
- Так точно. Понял. Только пацанам витамины нужны. Они ж еще растут. Вот и жрут, что ни попадя…
- Ни хрена, я гляжу, ты не понял. Уйди с глаз моих.
Зотов снова пожал плечами, вяло козырнул и вышел. На полковника он не обижался. Какие в армии обиды? Каждый выполняет приказ, каждый делает то, что определено уставом. Полковник жмет его – командира роты, он – командиров взводов, те – личный состав. Ну, а личный состав хочет есть. Тушенка, кислая чернушка - вот уже где! А в огородах лук, укроп, кинза лопушится! Огурчики опять же завязались. А на ветках алыча, абрикосы мотаются… Ну и что с того, что май на дворе? Когда кишка кишке бьет по башке, тут ждать августа не приходится. Жрут бойцы все, что растет, а иной раз – и все, что бегает. И ничего с этим не поделать.
Он быстрым шагом пересек охваченный глухим бетонным забором двор комендатуры и направился к длинному кирпичному строению, которое когда-то давно было зерновым складом, а теперь служило казармой.
- Стульников! – дневальный, придремавший на ступеньках и прозевавший командира, резко вскочил, брякнул автоматом по крыльцу, и сиплым со сна голосом нарочито бодро пискнул:
- Я, товарищ майор!..
Зотов поморщился, но отчитывать солдата не стал – вчерашний марш по ущелью, где петлял Шароаргун, всем дался несладко. Обнаруженные разведчиками снайперские лежанки оказались пусты, зря только пацаны ноги по камням в кровь исколотили. Да и сказать, положа руку на сердце,– какие из них следопыты? Восемьдесят три человек в роте, из них половине нет девятнадцати.
«Эх, вояки, едрена палка… А если б не ушли снайперы, не схоронились в непролазных горных лесах? Если бы приняли бой? Они бы моих желторотиков как в тире расстреляли…»
Майор поежился.
- Ты вот что, Стульников… Сазонов здесь?
Боец, уже совершенно пришедший в себя, кивнул:
- Так точно, товарищ майор. Отдыхает.
- Подними. И Гильдеева подними. Чтобы через две минуты были возле БТРа.
Дневальный козырнул, сделал резкий поворот «кругом», но его занесло, и он едва не въехал носом в дверной косяк. Зотов опять поморщился и опять промолчал.
Пока солдаты за стенкой вяло переругивались, спросонья мотали портянки и застегивали пуговицы, Зотов заскочил в свою каморку, расположенную в небольшом беленом пристрое, вытащил из-под подушки литровую алюминиевую флягу в брезентовом чехле и основательно к ней приложился. Понюхал рукав, смахнул проступившие слезы, тряхнул чубом, передернул плечами и медленно, со свистом, выдохнул сквозь сжатые зубы. Потом достал сигарету и некоторое время мял и крутил ее в пальцах.
Закурил.
«Ну вот. Теперь можно воевать дальше».
Сержанты Гильдеев и Сазонов уже стояли возле машины – переминались с ноги на ногу, ежились и отчаянно зевали. Зотов молча протопал мимо них, влез в люк и махнул бойцам рукой – ну что же вы? Те нехотя полезли следом. Сазонов втиснулся на водительское место и вопросительно глянул на командира. Майора это почему-то задело.
- Ну? Что вылупился? Заводи!
Мотор зарычал, ударил из выхлопной трубы крепким соляровым перегаром. БТР дернулся и покатил к стальным воротам, ведущим на волю. Из караулки вышел дежурный, вопросительно мотнул головой – куда, мол? Сазонов притормозил, и Зотов, перекрывая вой дизеля, проорал ему:
- Скажи Семину, я часа через два буду! Пусть пацанов до меня не будит! Отдохнут ребята!
Дежурный кивнул – дескать, понял, и махнул рукой солдату у ворот – открывай! БТР зарычал громче и выкатился на раздолбанную в щебень трассу. Налево – Шатой, направо – Хал-Килой. Сазонов снова тормознул – куда? Зотов махнул вправо, и машина развернулась к Хал-Килою.
- Ты, Сашка, не гони, не гони…- он хлопнул водителя по плечу,- Навернемся с верхотуры – автогеном доставать будут!
Мордастый Сазонов согласно кивнул и крепко сжал губы, пряча торжествующую улыбку,– он давно знает, чем командира пугать надо. Шикарное местечко начальство для дислокации выбрало: с одной стороны – гора, глядеть – шапка валится, с другой – ущелье. И дорога по краю петляет. Всякий раз, когда наскакивает БТР передним колесом на камень, майор лицом мертвеет и дышать перестает. То-то смешно Сазонову! Невдомек ему, что пятнадцать лет назад так же точно подсмеивался старший лейтенант Колька Зотов над своим командиром, который на каждом повороте от Джелалабада до Асадабада хватался побелевшими пальцами за ремень… Там было то же самое – слева стена, справа пропасть, и далеко внизу несется шальной Кунар… Забавно было наблюдать бесстрашному в своем неведении Кольке, как втягивал тот голову в плечи, как вздрагивал, когда машина, оскользнувшись на каменных россыпях, уходила в короткий занос… Эх, Сазонов, Сазонов! Не приведи Господь пережить тебе то, что твой майор на своем веку повидал…
Вертолетная площадка находилась недалеко – двух километров не наберется. Место было тихое, стрельбы на этом участке не было уже года полтора. Потому и нарушали командиры и солдаты строгие инструкции – передвигаться только на бронетехнике, только колонной, только после предварительной разведки. Ротный почтарь – тот вообще каждый день этой дорогой пешком ходил. И ничего! Письма приходили и уходили вовремя, без задержек. Потому и опасался майор только одного – вдруг не удержит сонный Сазонов машину на карнизе, свалит в пропасть – в ледяную воду Шароаргуна…
Длинные годы, что провел он на войне, выработали у Зотова странное, почти мистическое чутье на грозящую опасность. Это чувство накатывало мощной волной, всегда неожиданно, всегда – вдруг. И не было такого случая, чтобы оно майора подводило. Потому, наверное, и жив остался. А ведь попадал в такие мясорубки – что ой-ё-ёй! Сколько раз он успевал упасть прежде, чем душман нажимал на спусковой крючок? Сколько раз он останавливал марш своего батальона, хотя разведка докладывала, что дорога чиста? А потом оказывалось – засада? Или – мины? Не сосчитать… И давно уже все Колькины однокашники получили большие звезды, сели на шоколадные места, обзавелись персональными автомобилями, дачами и номерами в санаториях, а он все воюет. И все – майор. Почему воюет? За что воюет? Спроси – он уже и сам не скажет. И что тут говорить? Он – военный. И воевать ему – положено. А рост по службе, карьера… Как говорил любимый Колькин мультяшка,- ослик Иа,– «Не все же могут – вот так…»
БТР осторожно полз по карнизу, ловко обходя коварные осыпи и скатившиеся с горы валуны. Гильдеев спал сидя, уронив голову на грудь, и на каждой колдобине рискуя раскроить себе лоб о ствол зажатого меж коленей автомата. Сазонов вел машину сосредоточенно и аккуратно – когда было нужно, он становился просто паинькой. А Зотов никак не мог понять - что же его теперь злит? Что беспокоит? Забыл отдать срочные распоряжения по роте? Ерунда – через час он вернется, да и срочного ничего нет… Принял меньше допинга, чем следовало? Тоже – чушь! Он вполне может обходиться совсем без спирта – проверено… Что-то пообещал, да не сделал к сроку? Нарушил слово? Да нет, не припомнит майор за собой такого греха… Так что же? Что?
- Стой! Сашка, стой! Назад! Назад, мать твою в…
Сазонов бестолково придавил фрикцион, и, не понимая, очевидно, что делает, врубил реверс. Многотонная громада лязгнула и остановилась. А мгновение спустя в лобовую броню ударил огненный столб, выжег в металле отверстие и ворвался внутрь снопом раскаленных добела брызг и рваных осколков. Гильдеев даже не успел проснуться – пламенный луч прошел сквозь него до заднего борта, швырнул сержанта затылком об пол, зажег все, что могло гореть, и то, что не могло… Полыхающий Зотов вывалился из люка на щебень и покатился под колеса – нужно было сбить пламя и спрятаться. С утеса гремело, пули били в камень, рикошетили и противно визжали прямо перед лицом. Потом сверху посыпалось каменное крошево – к нему спускались.
Над головой смрадно чадил БТР. Зотов до последнего надеялся, что ему удастся ускользнуть за дымом, но ветер дул ровно, унося клубы в сторону.
- Эй, сам выйдешь, или тебе гранату кинуть?- крикнул невидимый враг каким-то странным,- высоким и надтреснутым,- голосом.
Колька прикусил губу и непослушными обгоревшими пальцами вытащил из кобуры табельный ГШ-18. Такие пистолеты выдали им совсем недавно,- взамен верных, но устаревших «Макаров»
«Нет уж. Выходить – глупее не придумаешь. Умирать лучше быстро. В бою. С оружием в руках. А ОНИ это удовольствие мне на месяц растянут. Еще немножко повоюю. Авось…»
Он осторожно перекатился на край дороги, к самому обрыву, и привалился спиной к колесу. Слегка отвернув голову в сторону, прокричал:
- А может, пугаешь? Нет у тебя гранаты?
- Лови сразу две!- крикнули в ответ.
По камню застучали прыгающие «феньки». Зотов поджал ноги под себя, изо всех сил зажал уши руками, втянул голову в плечи и разинул рот. Ударило раз и тут же – второй. Контуженый Колька ошалело метнулся назад – под брюхо машины. Он уже не мог слышать идущих к нему врагов, но видел, как сыпятся с крутизны камешки из-под их ботинок. Через несколько секунд в просвете показались ноги, а еще через секунду оба заглянули под БТР – проверить, много ли от Кольки осталось. Некогда было майору размышлять о столь неосторожном поведении нападавших. Голова гудела, как колода с бешеными пчелами, сильно тошнило, обгоревшее тело орало от боли. Потому он просто и без раздумий нажал два раза на спуск – пулю одному и пулю другому. Целил, как его учили, как сам потом учил,- не в голову,- слишком велик риск промазать,- а в грудь и в живот,- где площадь больше. Враги попадали, заверещали истошно, задергались… Обезумевший от пережитого Зотов снова начал давить на спуск – лишь бы кошмар агонии поскорее прекратился, лишь бы не видеть, как страшно они дергаются и корчатся… Когда укатилась последняя гильза, и пистолет сухо щелкнул, он торопливо сменил обойму, передернул затвор, забился за колесо и снова затих. Кто его знает – сколько их там еще?
В навалившейся звенящей тишине Колька лихорадочно крутил головой, пытаясь хоть что-то расслышать, но помятые взрывами перепонки отказались служить совершенно – он оглох. Прошло десять секунд, двадцать… Прошла минута, другая… Никого. Руки и ноги начали мелко-мелко трястись – то ли от контузии, то ли от нечеловеческого напряжения. Он попытался сменить позу, улечься на один бок, на другой – ничего не помогало, только трясло все сильнее и сильнее. Чтобы ненароком не откусить себе губы, прижал пляшущую челюсть рукой и встал на колени, упершись лбом в шершавую резину ската. Чувствовал он себя совсем худо. То начинало знобить, то вдруг бросало в пот, перед закрытыми глазами в черноте мелькал калейдоскоп жутких видений…
И тогда что-то коснулось его плеча. Очень слабо, очень осторожно. Но взбудораженное Колькино тело отозвалось на это прикосновение слишком неадекватно – передернулось судорогой, скрючилось, как в пытке, резко разогнулось… Он потерял равновесие и повалился набок, стараясь повернуть голову и рассмотреть то, что к нему приблизилось. Яркие солнечные лучи слепили обожженные глаза, сквозь застилавшую мир муть Зотов видел только страшный черный силуэт на фоне сияющего синего неба. Он инстинктивно поднес к глазам руку и в щелочку между пальцами разглядел, наконец, закутанную в черный платок сухонькую женщину средних лет в заношенной телогрейке и длинной, до земли, цветастой юбке. Она скорбно глядела на Зотова, беззвучно шевелила губами, прижимала к груди руки, и ее огромные черные глаза были полны слез.
Она опять, все так же беззвучно, потянулась к Зотову, а он шарахнулся в сторону и, очевидно, закричал, потому что женщина тут же руку отдернула, но крика своего не услышал – все вокруг плавало в волнах оглушительного звона. Она закрыла лицо руками, отвернулась, вся как-то осунулась, сгорбилась и медленно побрела прочь. Он, как завороженный, пополз за ней. С трудом, но ему все же удалось подняться на трясущиеся непослушные ноги. Хватался за броню, икал от приступов тошноты, но шел, шел следом… Когда обогнул, наконец, горящую машину, снова ее увидел. Женщина стояла на коленях возле скорчившихся у колес тел и мерно раскачивалась, зажав себе рот ладонями. На Зотова она даже не оглянулась. На рыжей от крови колючей щебенке лежали мальчишки. Одному на вид можно было дать лет пятнадцать, другому – никак не больше двенадцати. На них было страшно смотреть, так жестоко были растерзаны тела - тяжелые пули выдергивали из них мясо кусками. Колькины кишки полезли вверх, он едва успел отвернуться. Так и стоял, согнувшись, вцепившись потерявшими чувствительность пальцами в раскаленную сталь.
Сколько прошло времени, он, будучи в состоянии полуобморока, сказать бы не смог. Может быть час, а может – десять минут. Но скоро под подошвами сапог почувствовалась нарастающая вибрация, он с трудом разодрал слипшиеся веки и оглянулся. По дороге приближалась небольшая колонна – два БТРа и УАЗик. Колька оказался в центре плотной толпы. Люди вокруг трагически открывали и закрывали рты, отчаянно жестикулировали… Их лица сливались в одну сплошную белую полосу, будто все эти люди стремительно вращались на карусели, а Зотов стоял в центре и силился, силился их разглядеть… Но так и не разглядел.
Его оторвали от брони, уложили на носилки и куда-то понесли. Вытянувшись на спине, он тихо смотрел на тающие в синеве облака. Они паслись в вышине, как мирное стадо белоснежных овечек – кургузые и вытянутые, высокие и плоские…
«Как странно они выглядят. Такие разные, но это все - овечки. Или барашки. Они ползают по синему лугу и щиплют… Странно. Отсюда не видно, что щиплют. Или нет? Вот две овечки слились. В одну. Превратились в пасть крокодила. Милые овечки. Они кушают. Друг друга. Овечки – барашков. Или наоборот. И толстеют. И мы кушаем друг друга. И тоже толстеем. А я - нет. Кушаю, не толстею. Потому что – дети. От детей не толстеют. А овечки…»
Он потерял сознание.
Прозрачная сфера схлопнулась, и он начал медленно приходить в себя. В сознании был хаос и запустение, как после варварского набега. Обессиленный, он упал на колени – на выбеленный миллионолетним солнечным светом песок. Потеряв управление, в нем дрожала каждая клеточка. Зубы стучали, руки ходили ходуном. Колька бестолково мотал патлатой башкой, мычал и пускал слюни.
Тот терпеливо ждал. Он всегда ждал, когда жертва придет в себя,- тогда с ней снова можно будет говорить. Говорить, чтобы мучить самой страшной пыткой – игрой в надежду. Вот и сейчас заговорил он тихо, почти ласково:
- У тебя появился шанс. Ты собираешься им воспользоваться?
- Нет.
- Глупо…
Колька с трудом встал, даже попытался отряхнуться.
- Я не собираюсь приносить тебе жертвы.
В чужом голосе насмешка, и, кажется, издевка:
- Но ты приносишь мне жертвы. Регулярно. И всякий раз – это ты сам. Не надоело?
Колька промолчал.
- Странно… Ты прожил уже немало лет. Разве не убедился – каждый сам за себя? Твой приятель… Саша, кажется? Да-да! Сазонов! Он долго не раздумывал. А теперь – где он, и где – ты?
Но Зотов упрямо не отвечал. Он закусил губу и смотрел в сторону.
- Но – почему?- в его голосе Зотов теперь уловил явные нотки раздражения.- Хорошо, ты не хочешь этого делать. Тогда только ответь мне – почему ты не хочешь? Чего добиваешься? Кому и что ты пыжишься своим упрямством доказать? Здесь больше нет людей! Некому оценить твой подвиг, некому тобой восхититься, некому брать с тебя пример. Очнись! Взгляни на вещи трезво. Вернешься в свой мир, наладишь жизнь… Ведь ты еще так молод! Ты будешь жить еще сто лет! Двести! Тысячу! И как жить! У тебя таких, как она, будут стада! Стаи! Да что – таких! Будут лучше! Ну, решайся!..
Все-таки Зотов не выдержал. Все-таки плюнул в наглые желтые глаза с вертикальными, как у козла, зрачками.
- Изыди, сатана…
Он подобрал сумку, повесил себе на плечо и, не оглядываясь, пошагал прочь. За спиной довольно хохотал подлый божок – дожал, таки! Довел до крайностей…
«Ах, гадость! Ах, погань! «Кому ты хочешь доказать!..» Да уж не тебе, ублюдку, не тебе! Ты же – мразь! Тебе что-то доказывать – только унижаться! Я сам себе судья! Я! И больше никому судить меня не дозволено!»
- Никому, бля!
Он снова плюнул и прибавил шаг. Злость кипела в нем, колотилась наружу, даже в глазах от ярости потемнело! Под подошвами захлюпало болото. Зотов нагнулся, зачерпнул горсть ржавой воды и плеснул в разгоряченное лицо. Стало немного легче. Он пошел дальше, уже осторожней, часто оглядываясь по сторонам, временами останавливаясь и прислушиваясь. В чахлых кустиках застряла пронзительная первобытная тишина, верить которой никак было нельзя. И он не верил. Положил палец на спусковой крючок, крутил головой, шнырял по листве глазами…
Вот! Метрах в ста от него верхушки ракитника предупредительно качнулись. Значит, нервы у Твари не выдержали – дернулась, пошевелилась! А ветки тут же человеку просигналили – «Она здесь!» Кольке дважды повторять не нужно – он тут же двинулся прямо туда, где зверь устроил засаду. Конечно, самого его Твари не боятся. Но автомата они боятся! Очень боятся! Потому давно уже избегают нападать открыто, «в лоб». И если зверюге показать, что она раскрыта, скорее всего, она отступит. И только на это оставалось ему надеяться.
Когда до зарослей, где пряталась Тварь, оставалось не более десятка шагов, та все-таки не выдержала и зашуршала прочь. Куртинка ракитника была небольшая, зверюга вылезла с противоположной от Зотова стороны и, напустив на себя равнодушный вид, потрусила вдоль берега, время от времени оглядываясь на врага и скаля клыки.
Колька выбрался наверх. Хижина было уже совсем близко. Напасть на него звери так и не решились. Мелькали вдали рыжими шкурами, сверкали жадными глазами, но под пули не сунулись. Пролезая в щель за частокол, Зотов оглянулся и помахал им рукой. Твари тоскливо завыли.
5.
В очаге весело трещат березовые чурки, шумит в горшке закипающая вода. Ирина и Николай решили из-за пустяков банный день не отменять, благо глиняных бадеек-самоделок у Зотова в избытке. Сходили еще раз за водой, вычистили очаг, развели огонь. Работали молча, друг на друга почти не глядели. Мылись по очереди: сначала в хижине заперлась Ирина, долго плюхалась, чихала,- видно дым и летающая зола раздражали ее непривычный к дискомфорту нос,- потом остатками сполоснулся Колька. Извозюканную, мерзко провонявшую одежду стирал уже один – Ирина, кое-как завернувшись в залубеневшую шкуру Твари мехом внутрь, стучала зубами в уголке и никаких попыток помочь больше не предпринимала.
Небритый и нечесаный Зотов, облаченный в грубый балахон из заячьих шкурок, сильно смахивал на лешего. Торопясь успеть доделать все до темноты, он метался из хижины во двор, со двора в хижину, то добавлял свежей воды, то наоборот,- бежал выплескивать грязную, наконец угомонился, развесил тряпье над угасающими углями и устало плюхнулся в угол возле Ирины. Она поджала губы и отвернулась, засопела обиженно, но Кольке на ее обиды было наплевать – он слишком устал. Сидел молча, тупо уставясь в потухший очаг. Голова была пуста, как прошлогодний орех – ни одной мысли, лишь животное удовольствие от навалившегося покоя и возможности хоть полчаса провести в блаженном ничегонеделанье.
Молчать долго она, по всей видимости, не умела.
- Тебе не стыдно?
Зотов разлепил веки, медленно повернул голову и недоуменно уставился в ее мокрые злые глаза.
- Какой же ты все-таки эгоист…
Колька хлопнул пару раз глазами, раскрыл, было, рот, чтобы ответить, но промолчал, лишь сокрушенно покачал головой.
- Ты хоть представляешь, что я пережила, пока тебя не было?
У него екнуло сердце и по спине поползли мурашки: «Неужели?..»
- А… А что случилось?- выдавил он сразу вдруг осипшим голосом.
Она просто взорвалась:
- Как что, как - что? Ты же меня одну оставил! Здесь! Одну! Я чуть с ума не сошла! Почему ты запретил мне идти с тобой? Какое ты имеешь право мною командовать? Ты, вообще, кто такой, чтобы мне приказывать? Кто?
Он вдруг протянул руку и погладил ее по щеке. Улыбнулся. Она с надеждой заглянула ему в лицо, неуверенно подалась ближе, потом уткнулась носом в его балахон и разревелась.
- Не… Не оставляй меня больше одну… Прошу тебя, миленький…- бормотала она, глотая слезы.- Мне было очень… Очень плохо!
А Зотов крепко прижимал ее к своей груди, кивал и улыбался, улыбался и кивал, только сказать ничего не мог – снова предательский комок горло перекрыл. Сипел тихонько что-то нечленораздельное и тряс патлатой башкой - все думал этот комок из горла вытрясти, да только не получалось у него ничего, сильно глотку перехватило, даже дышать было больно. И сделал он тогда то, что было, наверное, самым правильным в этой ситуации – приподнял осторожно пальчиком за подбородок ее зареванную мордашку и мягко коснулся губами соленого от слез носика. Ирина мгновенно притихла, широко распахнула глаза и медленно их закрыла.
Она свернулась калачиком рядом, мягкая и теплая, тихонько посапывала у него на груди – спала. Колька лежал с открытыми глазами, уставившись в темноту. Мысли в его голове ползали навязчивыми тараканами, цепляясь острыми краями за мозги и друг за друга, он напряженно кусал губы и все думал, думал… Если этот подлый местный божок, это адово отродье встретится с ней… А почему – «если»? Теперь ОН наверняка будет искать с ней встречи. И наверняка эта встреча скоро состоится. Тогда…
Он скривился, и тихо зашипел, как от зубной боли. «Ведь я знаю, как ОН умеет уговаривать, я знаю, что ОН ей будет обещать! А она такая доверчивая… О Господи! Что же делать? Может, рассказать ей? Предупредить?» Он снова больно закусил нижнюю губу, даже на языке солоно стало. «Только поверит ли она мне? Сейчас мне кажется, что да. А вечером я был уверен, что нет… И что будет утром? Ох, башка моя, башка…»
Зотов все-таки закрыл глаза и попытался задремать, но взбудораженное сознание заметалось в черепной коробке взбесившейся лошадью, больно лягало виски и затылок, и уснуть никак не удавалось. И сами собой полезли, полезли непрошенные воспоминания… Как раз то, что Зотов с удовольствием бы забыл. Если б смог…
- Ну что, охотник на детишек, очухался?
Зотов сфокусировал разбегающийся взгляд на высоком белом потолке, где сиротливо болталась в порыжевшем патроне одинокая лампочка, потом опустил его чуть ниже, разглядел на фоне облезлой госпитальной двери лунообразную физиономию полковника и попытался привстать. Тот грубо толкнул его в плечо:
- Лежи, лежи уж, больной! Пока. До трибунала. Хотя… Наверное, тебе будет показательный суд – прогремишь на всю Рассею, майор Зотов! Похлеще Буданова! Тот одну девчонку хлопнул, а ты – сразу двух пацанов. Герой, нечего сказать!
Зотов растерянно моргал, он никак не мог сообразить, о чем полковник толкует. Но тут острое и болезненное воспоминание ударило прямо в глаза: чадящий раскаленный БТР, черная женщина на коленях прямо на острой щебенке, а перед ней… Он невольно зажмурился и отвернулся.
- Я б тебя, урода, по-свойски пристрелил, да и дело с концом! Прямо там, на дороге. И тебе позора меньше, и мне хлопот… Да слишком уж много внимания к тебе тогда было! Летуны опять же прискакали, дружок твой Семин, мать его… А теперь…- Полковник сокрушенно махнул рукой.- Э, да что там!..
Он двинулся к дверям палаты, взялся за ручку, да вдруг вернулся. Наклонился Зотову к самому уху и прошипел едва слышно:
- Я рад, что хоть так от тебя избавлюсь, ублюдок!
Потом выпрямился, подмигнул как ни в чем ни бывало вошедшей с лотком в руках сестре, ухмыльнулся и быстрым шагом вышел.
Зотова залихорадило. Он тоскливо огляделся – единственное окно забрано решеткой из толстенных прутьев, дощатый пол с выбитыми и не закрашенными ямами, унылые стены… Его кровать – единственная. Еще есть тумбочка, на которую сестра поставила свой лоток, да ощерившийся щепой фанерный стул с металлическими ножками, на который она безбоязненно уселась. По-хозяйски вытащила из-под одеяла тощую Колькину руку, замотала резиновой трубкой выше локтя – «Работай кулаком!» Потом быстро нашла вену и сунула в нее кривую иглу с завернутым кончиком. Зотов невольно поморщился – такую иглу не так больно вонзать, как вынимать обратно,- дерет, что твой рыболовный крючок… Пока сестра медленно давила на плунжер шприца, он разглядывал ее лицо. Смоляные волосы забраны под белый колпак, прямой, с едва заметной горбинкой, нос, сжатые в ниточку губы, черные злые глаза упорно сверлят вздувшуюся Колькину вену. Она, конечно, заметила, что он ее разглядывает, но только сжала губы еще напряженнее и в глаза ему не смотрела.
«Чеченка…»
- Где я?- решился он все же спросить по окончании экзекуции.
Она швырнула пластиковый шприц в стерилизатор и решительно встала.
- В госпитале.
Колька попробовал изобразить улыбку, но вышло неубедительно.
- Я понимаю… Город какой?
Она вдруг взглянула на него полными ненависти глазами и заговорила короткими и злыми, как выстрелы, фразами, громко и вызывающе:
- Гудермес. Тюремный госпиталь. Для наших. Тебе – отдельная палата. Чтоб не придушили. До суда!- и добавила еще что-то свое, непонятное, но суть Колька уловил – то ли ругательство, то ли проклятие.
Сестра ушла.
Зотов с трудом поднялся и сел на кровати. Оглядел грубо забинтованные обожженные кисти, невольно отметил, что мелкие осколочные ранки по всему телу даже не мазали йодом. Но боль истерзанного тела он чувствовал слабо – все заглушала невыносимая боль душевная. Он упал на жесткую подушку, закрыл глаза и тихо, едва слышно, завыл. Чем больше он думал и вспоминал происшедшее, тем явственнее понимал, что пощады ему не будет. Живя много лет рядом со смертью, он, тем не менее, так и не привык к ней. Точнее, он часто представлял себе, как его убивают в бою, или неожиданно – из засады, или под ногами рвется «лягушка», но так!..
Он начал представлять себе новый сценарий собственной гибели – его продают родственникам убитых им мальчишек для совершения обряда кровной мести. Что это за обряд, он знает хорошо. Даже слишком хорошо. В первую чеченскую не раз находили его бойцы страшные «подарки» с «той» стороны в грубых картофельных мешках. Глядя на скорбные человеческие останки, он всегда думал о том ужасе, какой должны были испытать несчастные перед лютой средневековой казнью. Что ж, теперь, похоже, этот ужас предстоит испытать ему.
Дверь снова раскрылась, появилась пожилая чеченка в заляпанном цветастом халате – принесла Зотову обед. Брякнула пластиковый поднос на тумбочку и с отвращением отошла к окну, всем своим видом показывая, чтобы тот поторапливался и не задерживал занятых людей. Обед был из трех блюд и к Колькиному удивлению оказался вовсе не плохим – вполне съедобный суп, пшенная каша и нормально заваренный чай. В части зачастую кормили хуже. Аппетита, само собой, у него не было, но он давно привык заставлять себя есть и спать не тогда, когда хочется, а когда есть возможность поспать и поесть. Потому и сейчас беспрекословно свесил с кровати ноги, кое-как уцепил забинтованными пальцами ложку, ухватил кусок хлеба и быстро, чтобы попусту не раздражать младший больничный персонал, съел все, что принесли.
- Большое спасибо, очень вкусно…
- Подавись!
Она тоже ушла, Зотов снова остался один. Он, наверное, был все-таки слишком слаб, а может, сестра вколола какое-то сильное успокоительное, только глаза его сами собой вдруг закрылись и он провалился в какое-то странное состояние полубеспамятства, когда сознание еще пытается цепляться за ускользающую реальность, но это ему уже не удается. И в этом состоянии полусна-полуобморока Зотов впервые увидел ЕГО. То, что это не Бог и не Сатана, Колька понял сразу. Не тот масштаб. Не те повадки. Так – не пойми чего. Демон ухмылялся черной беззубой пастью, приглашающе кивал Зотову – пошли, ага? А Колька лишь мял своими марлевыми пальцами серую простыню, тщетно стараясь за нее ухватиться, да мычал что-то нечленораздельное – сгинь, мол! Изыди!
- Давай знакомиться.
Зотов мотал кипящей головой, все старался прогнать черный морок, но все было тщетно. Пасть раскрывалась, она ширилась, захватывая весь мир вокруг, наконец, она поглотила все сущее, и Колька оказался внутри.
- Ну, не упрямься. Дай. Дай мне свою память!..
Дальше был смутный кошмар.
Когда все кончилось, Зотов потерянно глядел в белый, трещинами, потолок, глотал соленые слезы и кусал губы. Теперь он знал, что делать, но от этого было не легче. Не легче…
- Эй, кто-нибудь!
Он молотил в зарешеченную дверь сначала искалеченными руками, потом босыми ногами, потом,- в злом отчаянии,- всем корпусом.
- Пустите! Откройте! Я во всем сознаюсь! Да выпустите меня отсюда, ироды! СО-ЗНА-ЮСЬ!
Как ни странно, через некоторое время дверь действительно открылась. На пороге появился дюжий сержант с автоматом на шее, он махнул Зотову стволом в сторону длинного полутемного коридора – пошли! Колька на трясущихся ногах зашлепал в указанном направлении. Сержант был один. Он шел за Колькой по пятам, теплый, сонный, и Колька, делая очередной шаг, сжимался пружиной и все думал- «Сейчас! Вот сейчас!» А сам медлил, медлил…
Коридор закончился массивной стальной дверью. Сержант вежливо брякнул в дверь прикладом и отступил в сторону. Лязгнули запоры, Зотова вытолкнули в темный двор. У самого крыльца алели габариты большой крытой машины, задняя дверь была распахнута. Колька получил еще один пинок и, неуклюже цепляясь перевязанными руками, полез в кузов. Дверь закрылась, щелкнула наружная щеколда. Он почувствовал толчок – машина двинулась. Она вяло перебирала скатами по раздолбанному асфальту, разворачивалась, заваливалась то на один бок, то на другой, а Колька, которого немилосердно швыряло на металлическом полу от борта к борту, то и дело бодал торчащие рядами крепежные болты, моментально раскровив лоб и губы. Потом нащупал скамейку, кое-как угнездился поближе к кабине, вцепился в доску изо всех сил и поджал под себя леденеющие ступни – продолжать болтаться чурбаком в холодной стальной коробке не хотелось. Ехали долго. Может быть, час, а может – все два. Машина часто останавливалась на многочисленных блокпостах, Зотов слышал приглушенную речь, но слов не разбирал. Потом перестал даже прислушиваться,- затих, пытаясь ловить скорбные прыгающие мысли. В окружающей черноте поплыл облик того самого беса из обморочного сновидения – наглая ухмылка беззубым провалом пасти, пустые стеклянные глаза. И въевшаяся в мозг ржавчина его бодрых сентенций – «Сделай, что прошу - утешу, укрою, дам тихую жизнь! Вечную, Коля! Вечную жизнь дам! И плата – сущие пустяки! Первый взнос ты уже заплатил,- теперь о чем думать? Давай, милок, давай, мой хороший… Все равно нет у тебя ни выбора, ни другого выхода. А шанс я тебе дам! Один, правда. Ну, да ловкому человеку второй шанс ни к чему! Как, решился? Тогда - действуй!»
- Ох, бес… Сладко стелешь, сладко. Знаю – липко спать будет… Только, похоже, прав ты, нечисть, ох, прав… Лучше по-твоему поступить, чем принять смерть лютую, безвременную! А если не успеешь меня выдернуть – тоже неплохо. Сам все сделаю – будет быстро, безболезненно почти. Почти…
Автомобиль выл и трясся, в кромешной тьме Колька думал.
«Странные все же у него рассуждения. Надо совершить смертный грех. Но только в помыслах – достаточно, говорит, и этого будет… А почему, собственно, странные? Любой поступок есть продолжение мысли. Даже спонтанный… Сначала мысль мелькнет, а уж потом… Конечно, у поступка всегда есть последствия. Видимые и слышимые. Поступок ложится в цепочку событий, обрастает следствиями, те – следствиями следствий… Покатилось! А помысел?.. Помысел вроде бы следствий не дает. Или не дает – видимых? Но существуют невидимые до поры следствия каждого нашего желания, каждой мечты, прихоти? У меня сейчас только одно неодолимое желание, одна прихоть – продолжать жить. Где угодно. Как угодно. Какой угодно ценой. Какой угодно…»
- Ладно, черт с тобой. Теперь уже поздно искать лазейки и оправдания. Нужен грех – будет тебе грех. Будет…
Он впился зубами в вонючие бинты, разодрал узлы и освободил обожженные кисти. Пошевелил пальцами, досадливо тряхнул головой – «Эх, вояка из меня…»
Машина остановилась. Зотов сжал кулаки и закусил губу. Щеколда звякнула, дверь с противным скрежетом раскрылась.
- Выходи!
Он вывалился на волю.
- Ну, как и договаривались. У нас все по-честному.
- Пачему он нэ в наручныках?
- Ему влили такую микстуру - еще сутки колбасить будет! Не журись, все пучком!
- Хорошо, дарагой. Поезжай. Храни тэбя аллах.
Хлопнула дверца кабины, мотор зарычал, машина уползла.
«У меня секунды. Секунды!»
Его толкнули в спину – иди! Зотов скосил до невозможности залепленные спекшейся кровью глаза и попытался разглядеть покупателей, только получил еще один удар – уже всерьез- «Иди!» Он пошел на свет недалеких фар – его ждала легковушка. Местность не узнавал – темно, все дико, все незнакомо… Измочаленное тело сдает на глазах. Колотится, как в лихорадке, руки-ноги чувствительность теряют…
«Не сумею! Не сумею! Не… Сейчас!»
Зотов притворно споткнулся и бросился под ноги идущих следом. Мгновения их замешательства хватило с лихвой – ухватил автомат ближнего, рванул вниз, тут же – вверх, навстречу судорожному движению врага удержать оружие. Лязгнули зубы, закричали два или три голоса – что-то по-чеченски, со злым русским матом, «калаш» оказался у Зотова в руках. Большой палец скользнул по предохранителю – «Автомат!», указательный лег на спуск… Очереди загремели одновременно в обе стороны, в упор. Но враги стояли, а Колька лежал, потому посек их моментально, быстро откатился в кювет и затих. Легковушка рванула с места, выскочила с обочины на асфальт и уставилась фарами туда, где лежал Зотов. Он быстро пополз в контрастной тени верхнего края насыпи фарам навстречу – «Только атаковать! Только нападать, пока не очухались!..» Снова загрохотало – покупатели бестолково палили в темноту, Зотова явно не видели. По звуку он безошибочно определил – стреляют двое.
«И вряд ли есть кто-то еще. Трое убиты, двое остались, было, значит, их пять. Вполне достаточно для сопровождения одного раненного… Ну, Колян!.. Это есть наш последний!..»
Он вынырнул сбоку от машины, шагах в четырех, и забухал по окнам одиночными. В кабине завизжали, забулькали, потом все стихло. Он распахнул дверь, под потолком «жигуленка» затеплился тусклый плафон. Зотова покоробило. На водительском месте – снова мальчишка. Он уронил разбитую пулей голову на пустующее сиденье пассажира, в стекленеющих глазах нет боли, нет испуга, лишь наивное детское удивление. А сзади – женщина в глухом черном платье и ослепительно белом платке. Та самая. Он ее сразу узнал, хоть и снесло ей нижнюю челюсть почти напрочь, отчего зияющая дыра вместо рта делала ее лицо каким-то гротескным, не похожим на человеческое. Зотов прикрыл дверь, свет погас, трупы спрятались в навалившейся со всех сторон тьме. Он, ежась в приступах безудержного тремора, проковылял к лежащим неподалеку мужчинам. В полной душевной пустоте и отрешенности обыскал, как и советовал бес, всех троих. С одного стащил сапоги вместе с носками, с другого – ремень с болтающимся на трентике армейским штык-ножом, у третьего нашел два запасных магазина и газовую зажигалку. Тут же обулся. Рассовал магазины по карманам, опоясался ремнем. С той же пустотой в сердце и в мыслях опустился на колени, поставил «калаш» перед собой, положил лоб на ледяной кружок дульного отверстия и надавил спусковой крючок.
- Добро пожаловать в рай, любезный Николай Сергеевич! Как же я рад!
6.
Ирина проснулась первой. Осторожно, чтобы не потревожить любимого, потянулась, повернулась на бочок, оперлась на локоть и с наслаждением принялась разглядывать Колькино лицо.
- Ко-о-оля… Колю-уша… Со-олнышко мое ненаглядное…
Беспокойное Колькино лицо разгладилось, приобрело выражение тихого покоя и умиротворенности, он сладко чмокнул губами и задышал медленно и неслышно, как младенец. Она улыбнулась. Едва касаясь щетины, провела пальчиком по его щеке. Зотов совсем, казалось, перестал дышать. Он чуть приоткрыл рот, губы призывно округлились… Все таки он спал, потому что когда Ирина мягко и влажно коснулась его губ своими, он вдруг вздрогнул, как вздрагивают спящие, проваливаясь в кошмар, тихо вскрикнул и распахнул безумные глаза. Она испуганно отстранилась. Он долго,- секунды три,- приходил в себя, потом, осознав, очевидно, границу сна и реальности, медленно улыбнулся, погладил Ирину по голой руке, обнял и повалил себе на грудь:
- Все хорошо, маленькая, все хорошо… Просто снится порой такое, что… Но это только сны. Только сны…
Она зарылась носом в курчавую мохнатость Колькиной груди и согласно кивнула. Потом нашла губами его сосок и тихонько придавила острыми зубками. Тут уже Колька вскрикнул по-настоящему! Он взвился, отпрыгнул в сторону, непроизвольно передернул плечами – бр-р-р! На недоуменный взгляд Ирины ответил со смехом:
- Ты больше так не делай! У меня от этого во-от такие,- он показал фалангу большого пальца,- такие мурашки по спине поползли!
Она облегченно перевела дух и заставила себя натужно засмеяться:
- Надо же, какие нежности!
Потом вытянула руки вверх, завела их за голову, подавшись вперед и выставив задорно торчащие чуть в стороны набухшие соски. Томно пропела:
- А-ах… Мне-е бы так сде-е-елали… Я бы не бежа-ала…
Хотя еще с вечера умотали они друг друга что надо, от такой картины у Кольки напрягся, зазвенев, каждый нерв. Он бросился на нее с рычанием, повалил на шкуры, ласкал самозабвенно, в напряженной дрожи, и эта дрожь передалась ей, и так они дрожали, дрожали, все сильней и сильнее, пока не завыла она вдруг в безумии наслаждения, закатив невидящие глаза и впившись поломанными ногтями в Колькину спину…
Эта короткая вспышка страсти отняла у них все силы. Долго лежали, уткнувшись друг в друга лбами, блаженно жмурились. Когда лежать и лениться надоело, вылезли во двор, где солнышко успело уже прогреть и сделать теплым и ласковым все вокруг – сухую землю, каменную завалинку, ворох сена у стены… Они умывались и ласкали друг друга. Разводили огонь и ласкали друг друга. Грели вчерашнюю уху и ласкали друг друга. Потом ели и ласкали, ласкали, ласкали друг друга…
У Зотова голова шла кругом. Несмотря на солидный возраст, ТАКОЕ у него было впервые. Красавица Ирина охотно дарила ему себя, и, вместе с тем, жадно брала, брала, брала, будто жила последний день и пыталась натешиться, налюбиться впрок – на всю грядущую вечность. В страстной горячке забыл Колька и свое убогое житье, и тварей за забором, и свое проклятие – вечно голодного беса… Вот только бесу,- то ли местному, то ли какому другому,- такой поворот событий, похоже, оказался не по нраву. Толкнул этот неизвестный бес Ирину в бок, дернул за язык!
- Коль, а Коль… А почему ты не хочешь мне рассказать, как попал сюда? Почему?
Зотов, до этого мирно дремавший у нее на коленях, содрогнулся всем телом, резко сел и беспокойно заглянул в ее пронзительные синие глаза. Она взгляд не отвела, смотрела спокойно, с выражением вопиющей невинности на лице. Колян сокрушенно покачал головой, помолчал немного, снова покачал головой, потом развел руками:
- Рассказать-то я расскажу…
И не узнал собственного голоса.
- Как же я рад!
Зотов сморщился, как от клюквы, и ответил нелюбезно, даже грубо:
- Халявной жрачке?
Бес захохотал. У него, наверное, была такая дурацкая привычка – отвечать на неприятные вопросы взрывами бурного фальшивого веселья. Именно тогда Кольке впервые захотелось плюнуть в гадкую морду – прямо в беззубую пасть, но он сдержался, не сделал этого. Стоял посреди песчаной равнины с чахлыми хлыстиками полыни, оглядывал унылый пейзаж и терпеливо ждал, когда чудовище угомониться.
- Это и есть твой рай?
Бес пожал плечами:
- Не нравится?
- Нет.
- Ничего. Привыкнешь. А у меня для тебя сюрприз! Ну-ка, взгляни!
Он махнул лапой куда-то Кольке за спину и Зотов непроизвольно обернулся. К ним торопливо приближались две фигурки. По мере того, как расстояние сокращалось, у Зотова в животе росла и ширилась жутковатая пустота, а когда люди, узнав его, начали радостно размахивать руками, выкрикивать что-то нечленораздельное и, не в силах себя больше сдерживать, побежали, он в странном смешении страха и счастливого предчувствия сделал несколько шагов им навстречу.
Сошлись молча. В волнении хватали друг друга за руки, хлопали по плечу, стукались лбами, хлюпали носами… Сашка бестолково улыбался и тискал майора в медвежьих объятиях, а Анвяр, ухватив Зотова за рукав, все заглядывал ему в лицо полными слез глазами, бормотал прыгающими губами:
- Командир… Командир… Командир…
Бесу радость людей не понравилась. Он громко кашлянул, привлекая к себе внимание, и строго произнес:
- Ну, хорошего помаленьку. Вас вытащили сюда не для того, чтобы вы мазюкали друг друга соплями. Идите за мной.
Он поплыл к торчащему невдалеке небольшому островерхому бетонному столбику, вокруг которого растительности не было совсем,- лишь песок, да каменные обломки. Зависнув над столбиком, он дождался, когда люди приблизятся, еще раз откашлялся и торжественно зачитал, как он выразился, «Обращение к народу»:
- Люди! Перед вами - Оракул. Он не предсказывает будущее, и я, честно говоря, сам не понимаю, зачем он здесь вообще нужен. Но,- бес ткнул в облака черным когтистым пальцем,- ОН решил так. Только здесь я имею право говорить то, что сейчас вы услышите.
Божок сделал эффектную паузу. Люди слушали, раскрыв рты.
- Итак! Двое из вас выпали здесь вчера. Так решил Он,- снова жест, обращенный ввысь.- Но ты,- он кивнул на Зотова,- сюда пришел добровольно. Потому в игре участвовать не будешь. Только – смотреть.
Правила просты. Сейчас распад ваших тел остановлен. Вы будете жить здесь столько, сколько захотите. Или сможете. Но один из вас,- бес указал когтем на Сашку и Анвяра,- может вернуться. И жить на Земле бесконечно. Но среди себе подобных! А не здесь,- И он широким жестом очертил пространство вокруг.
Сазонов и Гильдеев переглянулись, но промолчали – слушали дальше.
- Вы спросите – что для этого нужно?- Снова эффектная пауза.- Да сущий пустяк…- Скользкая рожа расплылась подобием улыбки.- Нужно предать того, кто тебе поверил. Точнее, убить того, кто искренне ждал от тебя помощи.
Сашка и Анвяр снова переглянулись, но уже не удивленно, а в полном смятении – «Как – убить?» Зотов хотел броситься к бетонному столбу, к этому бестолковому Оракулу, схватить зависшее над ним мерзкое создание за лапу, стащить вниз, да и шарахнуть его башкой об острое навершие, чтобы не пугал пацанов, не вводил их в страшный соблазн! Хотел. Очень хотел! Да только обнаружил вдруг, что неведомая сила сковала его по рукам и ногам – сам стоит как столб, только глазами хлопает. Он раскрыл рот, чтобы закричать, но крика тоже не вышло – так, тихий шелест, на который офонаревшие от бесовских слов бойцы даже не обратили внимания.
Божок между тем отодвинулся от Оракула, опустился на песок и продолжил уже совершенно буднично:
- Конечно, убитый останется убитым. Но живой останется живым! Навечно!
Он пару секунд помолчал, довольно оглядывая потрясенных людей, потом хищно ощерился и закончил:
- Командуй, Николай Сергеевич! Пока все твои подчиненные живы и никуда не делись, строй дом. Крепкий, надежный. Он тебе очень понадобится. Ты же в игре пока не участвуешь…
Он церемонно нагнул в поклоне голову и плавно растворился в воздухе.
После его исчезновения еще долгую минуту висела напряженная тишина, а потом всех будто прорвало. Закричали наперебой, замахали руками, возмущенно трясли над головой кулаками, материли беса трехэтажно! А Зотов лишь теперь понял, как провел его хитрый демон, заманив в свой проклятый мир. Не ради избавления от мук, а на муки новые, неслыханные, пришел сюда Колька! А потому и психовал он сейчас больше всех – топал ногами, плевался, молотил себя кулаком по лбу – «Бестолочь! Ох, бестолочь!..» И отлично понимал – все напрасно. Поздно кричать, поздно рвать на себе волосы. Поздно… Будет подлый божок с разрешения сил высших,- а потому – неподсудных,- жрать Колькину душу, а ребят стравливать, как щенков, обрекая обоих на злую гибель. Одного – на гибель физическую, другого – на гибель нравственную. Ибо как сможет выживший, даже вернувшись в мир людей, этим людям в глаза смотреть? Разве это жизнь будет? Хуже смерти такая жизнь!
Упал Зотов на колени, руки к небу простер и заорал во всю глотку:
- Будь ты проклят!..
И гулкое эхо запрыгало вокруг, захохотало, передразнивая – «Клят-лят-лят-лят!..»
Потянулись несчетные дни тоскливого дикого существования. Чтобы выжить, людям приходилось делать возможное и невозможное – изобретать хитроумные способы добычи пропитания, голыми руками, почти без инструментов, строить крепкую каменную хижину, обносить ее высоким частоколом… Бес не соврал – оказалось, что надежное убежище им действительно было необходимо. В первый же день познакомились они с рыжими Тварями, от которых едва отбились, да и впоследствии их маленькая община подвергалась регулярным нападениям.
Так миновала весна, потом жаркое засушливое лето, унылая осень, и, наконец, выпал снег. И уже казалось Зотову, будто за бесконечными заботами, связанными с элементарным звериным выживанием, забыли Сашка и Анвяр бесовские посулы о возвращении в мир и последующей вечной жизни – за полгода разговор об этом не заходил у них ни разу. Только дней через двадцать после того, как лег снег, случилось страшное – сбылись вдруг слова демона, остался Колька один.
Началось все с пустякового происшествия – пошел Анвяр за водой, стал долбить дубиной лед, а треснуло не там, куда парень молотил, а прямо под ногами. Набрал Гильдеев полные сапоги ледяной воды, но огорчился мало – воду вылил, портянки выжал, и обулся в мокрое. Потом вернулся с бадейками в дом, сходил еще за дровами, проверил ловушки на зайцев. Все это время «пас» его Зотов с автоматом в руках – твари зимой просто одолевали. Ему бы, Зотову, подумать – как же пацан на морозе, да с мокрыми ногами? Не подумал. Не догадался. Да и бесу подспудно верил – до сих пор никто не болел, раны сами собой исчезали в считанные дни… Только Анвяр уже к вечеру кашлять начал, ночью жар у него начался, метался он на шкурах у огня, места себе не находил. Жаловался на боль в ребрах с обеих сторон груди, потом затих ненадолго, а к утру уже бредить начал, заговариваться. Зотов с Сашкой ходили за ним, как за младенцем, но проку не было – таял Анвяр на глазах, как свечка. Днем он чаще всего бывал в сознании, а вот по ночам все бредил тяжелыми кошмарами, сводя обеих нянек с ума безумными своими выкриками и жалобными стонами. Зотов и Сашка практически перестали выходить за порог – больной был очень слаб, одного не оставить, а за изгородь без «пастуха» соваться - совсем гиблое дело. Через пару дней запасы еды иссякли, они стали голодать. Когда настала третья ночь болезни Анвяра, в очаге уже не было огня – дрова тоже кончились. За укутанной шкурами дверью выла метель, в хижине было темно и холодно. Сашка сидел, плотно прижавшись к Колькиной спине, и тихо бурчал себе под нос проклятия в адрес всех земных и небесных сил, по милости которых он вынужден так мучаться. Колька же, хотя и молчал, Сашкино настроение разделял целиком и полностью – «Дело – труба. Предали нас и демон здешний, и высокий его покровитель. Нас с Сашкой предали. А Анвяра, похоже, погубили…»
В кромешной тьме зашевелился больной – наверное, начал мерзнуть. Зотов щелкнул зажигалкой:
– Что случилось?
Гильдеев приподнялся на локте и слабым голосом попросил накрыть его еще чем-нибудь. Сашка с готовностью поднялся и шагнул к другу. Тут зажигалка начала жечь Зотову пальцы, пришлось погасить огонь – «Что там разглядывать? На ощупь бедолагу найдет…»
И вдруг в темноте он услышал странный булькающий звук, тут же – дробный глухой стук, будто быстро-быстро били чем-то мягким в земляной пол хижины, а через пару секунд все стихло. Упавшая тишина была неестественно глухой, почти – абсолютной. Даже буран за стеной затих. От навалившегося дурного предчувствия Зотова затошнило. Он начал снова лихорадочно щелкать зажигалкой, но в волнении не удержал ее в закаменевших пальцах. Зажигалка выпала куда-то под ноги, он заполошно заметался руками по скомканным шкурам, пытаясь ее найти, а ужас его рос, рос, заполняя душу охватившей весь мир чернотой, да могильным безмолвием…
Зажигалку он все же нашел. В конце концов, ему даже удалось ее зажечь. Когда слабое пламя скупо осветило внутренность хижины, мгновенно населив ее прыгающими по стенам тенями, Зотов увидел именно то, что ожидал. То, чего увидеть боялся.
Анвяр безжизненно таращил на Кольку стеклянные глаза, приоткрыв рот и страшно вывалив язык, из-под его подбородка торчала рукоять штык-ножа. Сазонова в хижине уже не было.
Колька снова выронил зажигалку, обхватил голову руками и затих. Страх ушел, но навалились тоска и отчаяние. Так и сидел, скрючившись, не чувствуя уже ни холода, ни мучившего все последние дни голода. Думать о чем-то определенном не мог – ощущение безнадежности убило все его мысли, голова ощущалась одновременно тяжелой и до звона пустой.
Когда рассвело, вытащил из окоченевшего Гильдеева нож, содрогнувшись от омерзения швырнул его на пол, а самого Анвяра тепло укутал в шкуру Твари и на руках вынес на волю. Уложил на кучу сена, заботливо подоткнул бедняге под голову клок побольше – чтобы тому было удобней лежать, утер слезы, вернулся за ножом, вышел за ограду и принялся расшвыривать сапогами снег, добираясь до закаменевшего грунта. Потом весь день ковырял Анвяру могилу: сначала пробил небольшую лунку до непромерзшей земли, а дальше выламывал залубеневшую глину комками, складывал их кучей в сторонке. Полумертвый от непосильной работы, голода и холода, уложил он, в конце концов, несчастного в ледяную ямку, кое-как выпрямился над телом, хотел сказать Анвяру напоследок что-то теплое и ласковое, да только хлюпнул носом, утерся рукавом и произнес лишь одно слово:
- Прости…
Ирина долго молчала, уставясь немигающим взглядом куда-то поверх забора, потом взяла Колькину руку и прижалась к ней щекой. Наконец, она вздохнула, набрав побольше воздуха, задержала дыхание, собираясь что-то сказать, но, по-видимому, не решилась, и осторожно выдохнула. Колька грустно улыбнулся.
- Ты хотела спросить, распространяются ли бесовские правила на нас с тобой?
Она медленно и неуверенно кивнула. Он покачал головой:
- Распространяются.
Потом собрался духом и зло выпалил то, что мучило его все последние дни:
- Он ждет! Понимаешь, ждет! И вчера я ходил к нему! И он снова мне предлагал! Уговаривал! Мразь!
Помертвевшая от ужаса женщина сжалась под его рукой в тугой комок нервов. Она даже не смела к нему обернуться, чтобы заглянуть в глаза и убедиться в правдивости его слов. Увидев, что натворил, Зотов бросился перед ней на колени, схватил за руки и горячо зашептал, давясь рыданием:
- Ирина! Милая Ирина! Прости! Прости, подлеца! Я знал, я чувствовал – тебе нельзя было этого знать! Тебе нельзя было этого говорить! Я – подлый эгоист! Мне так тяжело было с этим жить, что я не выдержал! Но – прости! Скажи! Скажи, чем мне искупить вину? Что мне сделать, чтобы ты успокоилась? Ну, пожалуйста! Пожалуйста, не пугай меня! Что ж ты так вот, а? Ирочка, солнышко мое, радость моя ненаглядная, ведь я же люблю тебя больше жизни! Ну что ж ты прячешь от меня свое личико? Что ж ты молчишь-то, а?
И он принялся целовать ее взмокший лоб, носик, щечки, а она все сидела с неподвижностью фарфоровой куклы и молчала, молчала… Потом очень тихо,- но он все равно расслышал и сразу замер,- прошептала:
- Ты убьешь меня?
Он содрогнулся так, что даже зубами лязгнул.
- Ну, что ты? Что ты, жизнь моя? Что ты такое говоришь? Да я… Да разве…- Он крепко, изо всех сил, прижал ее к себе, уткнулся носом в ее волосы и плотно зажмурил закипевшие слезами глаза. Колотило его, как в лютый холод!
Нельзя сказать, что Ирину это убедило, успокоило, но она все же слегка расслабилась, а потому тоже начала дрожать – сначала меленько и едва заметно, а потом уже вовсю – окаменевшие, было, в страхе мышцы бурно приходили в себя. Это с ними уже случалось. Сегодня утром. Но теперь трясло Ирину совсем по другой причине. Совсем по другой…
Он прижимал ее к себе долго, очень долго. Она уже давно не дрожала, стала мягкой и податливой, но на его ласки совершенно не реагировала – смотрела в землю и молчала. Зотов делал отчаянные попытки сломать, растопить выросшую вдруг ледяную стенку ее отчуждения – целовал Ирину, шептал ласковые слова, снова и снова клялся в своей любви… Она оставалась безучастной. Он, наконец, не выдержал. Схватил ее за плечи, тряхнул так, что голова ее безвольно откинулась назад, и закричал, вкладывая в слова всю боль своего сердца:
- Но – почему? Скажи! Почему?
Она взглянула на него так, что Колька мгновенно поперхнулся своим криком, умолк, ослабил хватку, а через секунду и вовсе убрал руки, спрятав их за спину. Раскрыв рот, он смотрел на свою любимую, и сердце его, еще минуту назад рвавшееся вон из груди, сжалось вдруг перепуганным щенком, стало соскальзывать куда-то вниз, в живот, сбилось с ритма и принялось бестолково дергаться. Ирина зло прищурилась и сжала кулачки. Она не сделала в направлении Кольки ни единого движения, но он почему-то пошатнулся, потерял равновесие и шлепнулся на задницу. Потом несколько раз глупо дернулся, пытаясь подняться, но это ему так и не удалось – она будто пригвоздила его взглядом к земле.
- Зачем?- прошипела она, сверкая полными ненависти глазами.- Зачем ты мне все это рассказывал? Ты что – не понимал, что после этого мы уже не сможем?..
- Что?- беззвучно прошептал он. Потом с трудом глотнул и выдавил чуть громче:
- Что – не сможем?
Она отвернулась.
- Ничего не сможем. Наверное. Ты все испортил. Все уничтожил. Все убил. Я больше не люблю тебя.
Он потянулся к ней рукой, будто хотел прикоснуться, но рука замерла на полдороги, а потом безвольно упала. Снова повисло тягостное молчание. Зотов резко поднялся и пошел в хижину. Вернулся с автоматом в руках. Она так на него и не взглянула – сидела на шкуре, подобрав под себя ноги и уставясь в бревна забора. Он помешкал немного, а потом решительно нырнул в щель и быстро пошагал прочь. Завидев его, Твари испуганно шарахались в стороны, стараясь не попадаться ему на глаза, но он этого не замечал. Он вообще ничего вокруг себя не видел.
7.
- Ты сломал мне жизнь.
- Да что вы говорите? Это чем же?
- Мне подарили любовь. А ты ее уничтожил.
Демон расхохотался.
Зотов скрипнул зубами и вскинул оружие, но стрелять не стал – лишь взглянул бесу в лицо через прорезь прицела. Потом опустил ствол к земле и тихо, но твердо повторил:
- Ты сломал мне жизнь.
Демон вдруг стал совершенно серьезным. Он смотрел на Кольку с сожалением, даже с жалостью. Вздохнул совсем по-человечески и произнес без обычной издевки, Кольке даже показалось – с грустью:
- Как можно сломать то, чего нет? Ты давно мертв, и отлично это знаешь.
Зотов выронил оружие, тяжело опустился на песок и закрыл лицо руками.
Бес помолчал, укоризненно качая головой. Колька плакал.
- В иллюзии твоей жизни появилась иллюзия любви. Теперь – иллюзия краха предыдущей иллюзии. Мне даже неловко тебя успокаивать! С какой стороны ни взгляни – просто срам.
Колька шмыгнул носом, утерся рукавом и вызывающе глянул бесу в желтые козлиные глаза:
- Ты лжешь.
Демон не рассмеялся, как обычно бывало, он все так же грустно качал головой и молчал. Зотов высморкался, вытер руку о штанину и поднялся на ноги.
- Ты врешь. Иллюзии без живого человека не существуют. Если я могу любить, значит, я живой. И это – не иллюзия.
Бес молчал.
Зотов начал заводиться:
- Но не может быть так, как ты говоришь! Это противоречит всем законам! Законам природы, законам человеческой психики, человеческого бытия! Ведь так не бывает!
Демон снова вздохнул:
- А жизнь после смерти - бывает?
Колька застыл с раскрытым ртом – собственные возражения показались ему вдруг пустыми и неубедительными.
Бес тихо продолжал:
- Ты говорил о законах. Какое дело до законов тому, кто сам – закон?
- Это ты о…
Бес кивнул:
- О нем. Ему что ты, что я – все едино. Тупые, безмозглые игрушки. Марионетки на ниточках. Эти ниточки – и есть законы. Для нас. А для того, кто их дергает, они – инструмент.
Демон поднял глаза к облакам и задумчиво продекламировал:
Опять тревоги гложут душу
И мысли черные плетутся,
Предчувствия, что сяду в лужу,
Инфарктной болью отдаются…
Как поступить мне – я не знаю.
А Кукольник толкает к краю…
Я вырываюсь, упираюсь,
А нити держат. Не пускают!
Как ни было погано у Кольки на душе, тут он громко фыркнул и против воли улыбнулся:
- Дух – рифмоплет! Забавно…
Тот, кажется, даже обиделся:
- Да будет тебе известно, что все стихи пишут духи. Люди в силу своей животной сути к этому не способны.
Колька возмутился. Зло плюнул и топнул сапогом:
- Твое самомнение – от тупости! Ты тут сидишь по бессрочному приговору миллион лет, жрешь по ЕГО,- он махнул рукой вверх,- по его приказу людские души, а сам про эти души ни черта не знаешь! Люди – существа не только животные, они – существа духовные! Они могут писать стихи, могут писать музыку, могут…- Тут бес предупреждающе выставил перед собой черную ладонь и Колька мгновенно умолк.
- Однажды у вашей Ахматовой спросили: «Трудно ли писать стихи?» Знаешь, что она ответила?
Зотов мрачно кивнул – знаю, мол.
- Скажи!
- «Если стихи вам шепчут в уши – совсем несложно. А если не шепчут – невозможно!»- покорно процитировал Колька.
- Она для тебя – авторитет?
Он снова кивнул.
- То-то. А ты говоришь, что я лгун.- Бес, наконец, улыбнулся. Он внимательно посмотрел Кольке в глаза и спросил вдруг прямо, без обиняков:
- Ты зачем пришел?
Колька мгновенно задохнулся, все тело пронзила мерзкая слабость,- как у всякой жертвы перед оскалившимся хищником, но быстро справился с собой и ответил четко, почти без дрожи в голосе:
- Сказать, как я тебя ненавижу!
И снова демон не возмутился и не расхохотался. Лишь вновь покачал головой.
- Ты назвал меня лгуном. А ведь лгун – ты.
Колька густо покраснел. Пот выступил по лицу так обильно, что на кончике носа повисла капля.
- Ты пришел задать мне вопрос. Не трудись раскрывать рот – я его знаю.
Колька икнул, далеко потянул шеей, чтобы распрямить завязанную узлом гортань, и тихо просипел:
- И… какой же ответ?
- Нет.
Зотов широко распахнул глаза:
- Нет?
- Нет.
- Но - почему?
Бес пожал плечами, ткнул пальцем в небо:
- Все вопросы – туда.
И начал таять.
- Эй-эй-эй!- испуганно завопил Колька.- А я?
Бес недовольно вернулся:
- Что – ты?
- По отношению ко мне договор в силе?
Демон ухмыльнулся:
- Да.
- Тогда я ничего не понимаю!
Ухмылка стала еще шире:
- А тебе не надо понимать. Ниточки дергаются - ручки-ножки дрыгаются, мозжечок кипит… Иди! Ты меня сегодня утомил.
- Подожди! Последний вопрос: почему…
- Я не стал тебя жрать?
Он все-таки засмеялся в голос, этот хамоватый бес!
- На ночь переедать вредно. И зачем мне есть манную кашу, когда стол накрыт деликатесами?
И растаял.
Колька потерянно побрел, не разбирая дороги, совсем в другую сторону, потом опомнился, тряхнул досадливо головой, развернулся и потопал к дому. Когда выбрался на бугор, из-под куста вывернулась небольшая, ростом с собаку,- очевидно молодая, а потому глупая,- Тварь. Она метнулась к нему с голодным рычанием, он мимодумно огрел ее вдоль хребта прикладом, она завизжала и бросилась прочь, а он даже шаг не замедлил.
«Стало быть, душа моя – манная каша… А деликатес… чья-то жизнь? Но ведь я не собираюсь убивать Ирину! Сама мысль об этом – бред! Боже, какая дикость… Нет, я сейчас вернусь, снова встану перед ней на колени и буду просить прощения до тех пор, пока она не сжалится. Я скажу: «Милая Ирина! Нет таких слов, чтобы выразить мою любовь к тебе! Я готов быть кем угодно, лишь бы рядом с тобой! Хочешь – я буду твоим верным псом? Или – ласковым котенком? Или…» Так он думал, представлял себе, как она его слушает, как теплеют и мокнут ее глаза, как потом протягивает она руку и нежно, как умеет делать она одна, касается его щеки… И он все ускорял, ускорял шаг, пока окончательно не сорвался на бег. Но и этого взбаламученному Колькиному сердцу оказалось мало – выплеснутый в кровь лошадиной дозой адреналин гневно требовал разрядки. И Колька бежал, бежал, бежал, наращивая и наращивая темп, пока не вспыхнуло вдруг в глазах, не перекинулся весь мир в негатив,- черное небо - белая земля,- грохнулся он тогда с размаху лицом в жесткую осеннюю траву, широко раскинул руки, будто пытаясь обнять напоследок ненавистную и такую родную и надежную твердь…
Скоро шум в ушах утих, сердце перестало бухать кувалдой в висках, он сначала неуверенно пошевелился, потом приподнял голову, огляделся, и поднялся на ноги. Привычно подобрал автомат и побрел к чернеющему совсем рядом частоколу. Его безумный порыв выяснить с Ириной отношения сей же час, любой ценой вернуть ее расположение, исчез. Испарился. Сгорел вместе с адреналином. В сердце – пустота, в душе – чернота, в мыслях прежняя путаница и растерянность. И БЕНАДЕЖНОСТЬ.
«ПУС-ТО-ТА… БЕЗ-НА-ДЕЖ-НОСТЬ…»
Она сидела на прежнем месте, по-прежнему разглядывая забор. Наверняка слышала, что он вернулся, но ни единым движением этого не выдала, лишь появилась в ее сгорбленной фигурке какая-то напряженность, ожидание чего-то страшного и неотвратимого. Он тихо приблизился и опустился перед ней на колени. Молча ждал приговора.
Ирина медленно повернула к нему лицо, искаженное страданием и страхом, криво ощерилась и через силу выговорила:
- Ну? Получил лицензию? На отстрел?
Он тяжело кивнул. Ее зрачки расширились, совершенно скрыв радужку – глаза, еще секунду назад голубые, стали черными, как угли. Она затравленно метнулась от него в сторону, налетела на забор, больно расшиблась, забилась в угол и закрыла лицо ладонями. Колька видел ее трясущиеся плечи, видел выступившую по лицу и шее испарину, и в отчаянии кусал себе губы. Тогда он поднялся, подошел к ней и снова опустился на колени. Нежно тронул за локоток. Она сильно вздрогнула и вжалась в бревна еще крепче.
- Милая Ира… Нет таких слов, чтобы выразить мою любовь… Я готов быть кем угодно… Рядом с тобой…
Неожиданно она завизжала, осела на подломившихся ногах, забилась в истерике:
- Прекрати! Прекрати, чудовище! Я не могу! Не могу это терпеть! Садист! Убийца! Фашист! Что тебе от меня нужно? Что тебе еще нужно? Почему ты не убил меня молча? Зачем? Зачем мучишь?
Колька снова потянулся к ней, но она вдруг засмеялась страшным безумным смехом, затрясла перед собой кулачками, запела в злом отчаянии:
- А-а-а!.. Я ви-и-жу!.. Тебе ра-а-дость, тебе наслажде-е-ние – меня терзать!
И тут же снова сорвалась на крик:
- Стреляй! Стреляй, выродок! Иди назад, к людям, иди, людоед! Иди!
А он только печально смотрел в ее дикие глаза и молча плакал. Слезы катились по щекам, повисали на подбородке, на кончике носа, и капали, капали, капали…
Колька стащил цепляющийся за рубаху АКМ, отщелкнул магазин и вылущил оставшиеся патроны себе на колени. Утер рукавом глаза и нос, потом все же решился коснуться ее руки:
- Смотри… Это – все.
Она затихла и, щелкая зубами, уставилась на желтые, в красноту, патроны на грязных Колькиных штанах.
- Больше нет…
Он начал вставлять патроны назад в магазин, она следила за его движениями как завороженная. Закончив свою простую работу, Колька положил автомат и магазин у ее ног, рядом – штык-нож и показал пустые руки:
- Вот… Я не могу тебя убить. Оружие – у тебя. У меня ничего нет. Успокойся, пожалуйста…
Она, не спуская с него глаз, неуверенно потянулась к автомату, трясущимися руками вставила магазин и поднялась на ноги.
- Отойди.
Он пожал плечами, снова шмыгнул носом и отодвинулся чуть дальше.
- Ирина… Господи! Ну, что с тобой? Если я вел себя глупо, по-хамски, прости меня! Я здесь одичал, отвык от людей, от женщин… Что мне еще сделать, чтобы ты мне поверила? Ведь я же лю…
- Молчи.
Колька послушно умолк.
- А теперь слушай меня.- Она судорожно сглотнула.- Я ухожу. Если это единственный выход – так что ж…
Он хотел ей сказать, что это не так! Что это невозможно! Что она этим не спасется… Но язык почему-то стал деревянным, горло сжал жестокий спазм, и он лишь жалко улыбался, тянул к ней руки, да отрицательно мотал головой – «Нет… Нет…»
- Встань.
Он послушно встал.
- Отвернись.
Он повернулся к ней спиной.
«Нет. Этого не может быть. Этого БЫТЬ не может!»
Он не верил, когда хлопнул затвор, досылая патрон в ствол. И в короткую секунду, когда, как он знал,- хотя и не видел,- она прицеливалась, тоже не верил.
«Нет. Нет! НЕТ!»
И даже когда горячо ударило ниже левой лопатки и из груди вырвался сноп красных ошметков и брызг – все равно не верил!..
«Что ж… Это лучше…»
А потом мир обрушился, и наступила Тьма.
- Эй-эй-эй, Николай Сергеевич! Давай-ка, симулянт, открывай глаза!
Сквозь плавающую красную муть Колька едва различал колыхающийся бесовский лик на фоне низких осенних облаков.
- Ты смотри, что удумал! Помереть решил! Нет, брат. Без моего разрешения здесь никто не умирает. И никто не живет. Давай-ка вставай. Вставай, милок. Немножко в себя взойдешь, да я с тобой иначе потолкую! Ну-ка, ну-ка… Вот, молодец!
Колька приподнялся на локте и, дико озираясь, напряженно силился сообразить, где он и что с ним произошло. Красная пелена, застилающая взор, постепенно растворялась, он различил черные бревна частокола и желтую траву своего дворика. В углу валялся брошенный АКМ.
Ворочая по сторонам безумными глазами, он отчаянно прохрипел:
- Где она?
Бес почему-то отвернулся. И промолчал.
Зотов уселся на траве, уронил тяжелую голову на колени и сжал руками виски.
Молчали они долго. Время от времени Колька подымал глаза в уверенности, что демон исчез, но тот был на месте – по-прежнему висел у забора к нему спиной. И по-прежнему молчал.
Зотов равнодушно разглядывал здоровенную дыру в своей грудине, потом для интереса полез туда рукой, но сердца не нашел. Так же равнодушно пожал плечами и поднялся на ноги.
- Я в порядке. Что ты хотел мне сообщить?
Бес плавно развернулся к нему лицом, уставился своими желтыми глазами. Вертикальные зрачки разъехались в стороны, приняв почти правильную округлую форму. Почти человеческие глаза…
- Она умерла.
- Я знаю.
Демон напряженно сцепил черные пальцы.
- Ее вернули в ту самую секунду. Под мост. Но…- Кольке показалось, что бес скрипнул отсутствующими зубами,- Но она вырвала тебе сердце…
Колька снова пожал плечами:
- Я вижу.
Тот все же сумел справиться с собой, заговорил спокойно, в своей обычной нагловатой манере:
- И вот, мой милый, пришло нам время расстаться!
Зотов усмехнулся.
- Ты, наконец-то, решил сожрать меня целиком?
Демон протестующе выставил перед собой ладони:
- Ну-ну-ну! Никто тебя жрать больше не будет! Ни я, ни кто-то другой.
- Тогда как же ты собираешься меня добить? Камнем по башке? Но я не видел, чтобы ты сумел сдвинуть с места хотя бы пылинку.- Колькина ухмылка расползлась еще шире.
Бес как-то сразу потерял свой притворный кураж и угрюмо набычился.
- ОН велел тебя вернуть.
Зотов все так же ухмылялся, молчал, и демон вдруг разволновался, загалдел торопливо и сбивчиво:
- ЕМУ показалось, что ты выдержал испытание достойно. Но мы то знаем! И ты! И я! Не было никаких испытаний! Был спектакль! Для забавы! Но… ОН так решил. А я не понимаю – почему! Не понимаю! Жил бы ты тут, и жил! Никто бы тебя не трогал! Кому ты нужен – без сердца? Жрал бы, спал бы в свое удовольствие! А уж я бы для тебя! Зайцев – прямо во двор! Рыбу – руками! Но – нет! Нет! ЕМУ, видите ли, зачесалось! Благородство у него, видите ли! ОН у нас один такой! Добрый! А мы… Мы!..
Бес огорченно махнул рукой и опустил глаза.
Зотов уже не улыбался. Он шагнул к демону вплотную и тихо спросил:
- И куда же вы меня? Под ту пулю, что тогда до лба не долетела?
Тот вывернул кверху палец и заговорил почему-то с ярким кавказским акцентом:
- Что ты, что ты! Зачем пуля, э? Куда хочешь – туда пойдешь!
Эдакий бес-юморист. Но тут же сменил тон и попросил жалобно, почти по-детски:
- А может – останешься? Ну что ты у людей – вот так?- он кивнул на дыру в Колькиной груди.- Таких не любят. А уж я бы-ы…
Зотов с отрешенным видом молчал. Он о чем-то думал.
- Нет, правда, а? Там же – ад кромешный! А тут! Ты только посмотри – природа! Все натуральное! Никто тебе не указ – сам себе хозяин! Зверей больше не будет! А? И телку тебе я другую приведу! Тихую, добрую… Красавицу! Что кривишься – думаешь, не бывает таких? Бывает, Коля, еще как бывает! А хочешь – сразу двух! Или – четырех! Мне не жалко. Мне это – раз плюнуть. Так как, а? Согласен? О! По глазам вижу – согласен! Ну, давай! Словами еще согласие подтверди, и – порядок! Ну?
Зотов поморщился и все так же тихо попросил:
- Заткнись, а?
Демон недовольно помотал головой, но умолк.
- Я ухожу.- Колька спокойно и мрачно заглянул в козлиные глаза. Бес вздохнул и отвел взгляд.
- Ухожу.
Демон снова вздохнул.
- Куда прикажешь доставить?
- На дорогу. К шароаргунскому ущелью.
- Это когда…
- Да.
Бес почему-то опять разволновался:
- Ты, наверное, не понял! Ты можешь пойти куда угодно! Хочешь – в детство? Представь: жизнь – сначала! Или - в юность? Это же такая редкая удача! Я даже не могу других подобных случаев вспомнить! И как я тебе завидую, ты бы только знал! Подумай, не выбрасывай такой шанс на помойку! Потом век жалеть будешь. А может – два…
Но Зотов лишь закусил губу и упрямо помотал башкой – «Нет».
- Но почему? Почему?
Колька снова заглянул в бесовские глаза:
- Тебе известно – что такое ДОЛГ?
Это добило демона окончательно. Он уже не кричал – визжал!
- Ты, нищеблуд позорный! У кого ты занимал? Кому ты должен? У тебя никогда ничего своего не было! Никогда! И ничего! Миллиарды людей богаче тебя в тысячи раз! И они не считают СЕБЯ обязанными этим ТЕБЕ! Ты подойди на улице к любому, попытайся ему объяснить про долг! Тебе в морду плюнут! Тебя будут бить и топтать, пока не уползешь! И будут правы! Ишь – долг у него! Стало быть, выше других себя мнишь? Ни у кого долгов нет, а у тебя – перед всеми? Святой, да? А что же тебя, святого – сюда? Об этом не подумал? А ты подумай, подумай!- И прошипел уже тише,- Идиот…
Зотов тяжело перевел дух, но скандалить и объясняться не стал – «Ни к чему…».
- Я жду.
Бес сразу успокоился, даже заулыбался:
- Все-все-все! Сию минутку. Последний вопрос позволите?
Колька пожал плечами:
- Если последний.
Тот торопливо кивнул, но заговорил уже медленно и раздумчиво:
- Вот ты их на этот раз спасешь… Может быть. А ну – нет? А если снова тебя продадут на убой? Как барана? Меня-то уже не будет! Ты это понимаешь? Два раза сюда не попадают!
Зотов опять пожал плечами.
- И вот я хочу спросить… Ты на самом деле ТАКОЙ? Или зачем-то прикидываешься? У тебя ведь теперь даже сердца нет. Вон – дырка. А ты упорствуешь… Все корежишь из себя неизвестно что. Выпендриваешься… Или это – всерьез?
Зотов вдруг улыбнулся и развел руками:
- Как видишь…
И демон улыбнулся в ответ. И покачал головой.
Сентябрь – декабрь 2004 г.
Цена- фантастическая повесть, полная версия
© Copyright: Александр Борисов, 2006
Свидетельство о публикации №206031200107
Свидетельство о публикации №206031200107
Рецензии