Челюсти Ильича. Глава. 2

Челюсти Ильича
Шпионская сказка с юмором

ГЛАВА 2

Тем временем Мария, для удобства читателей – просто Маша, а еще проще – Маруся, подъехала к гаражам на Краснопресненской набережной. Она приятельски махнула ручкой сторожу, сонливо вылупившемуся из будки на призыв ее клаксона, и проехала к бетонному боксу за номером 666. Ближний свет фар уперся в металлические ворота, скрепляемые амбарным замком. Мария вынула из «бардачка» пачку «Мальборо», закурила.
Над Москвою расцветало майское утро. Звезда по прозвищу Солнце, рожденная где-то далеко, на Востоке, обрызгивала робкими лучами высотный дом на Красной Пресне. Окна верхних этажей окрасились блестяще-медной отрадой. Птички, медоголосые райские создания, приветливо встретили появление нового, единственного своей неповторимостью дня. Столица, будто вылезшая на берег породистая собака, вальяжно отряхивалась ото сна. До полного пробуждения – скрипучего скольжения первых трамваев, шипения автобусных дверей, жестких милицейских жестов жезлами – оставалось всего ничего.
Москва наслаждалась бездонным, предрассветным сном, а агент ЦРУ Мария Смитсон нервно докуривала сигарету в «жигулях». Когда-то, энное количество лет назад, рядовая русская девушка Маруся Иванова имела неосторожность надеть коротенькую вельветовую юбочку, черные чулки и пойти в бар отеля «Интурист». Сама бы она до этого поступка не додумалась, такой антисоветский шаг ее подвигла сделать товарка, девка ветреная, самонадеянная, из тех, кого мужчины за безотказность называют «автоматом Калашникова». Бедная Маруся и не догадывалась, чем сей культпоход может закончиться, намеревалась посидеть впервые за свои восемнадцать лет на высоком, крутящемся табурете похожем на кнехт, ощутить манящий полумрак запретного заведения, знакомого по штатовским фильмам, и через тонкую трубочку пососать ту загадочную жидкость, на недосягаемом Западе именуемую коктейлем. Сначала все складывалось удачно. Надутый собственной значимостью швейцар с носом свекольного колера, поимев от пронырливой товарки Маруси взятку поцелуем в щеку и обещанием навестить его, «моего старенького мотылька», завтра вечером, пропустил девушек в бар сказочного отеля. Да, голливудское кино говорило правду, уверяя советского зрителя, что вонючие подъезды домов, пролетарские столовые, уксусом пропитанные шашлычные или даже модные тогда молодежные кафе – не самые идеальные учреждения для пития и прочего незатейливого досуга. Маруся водрузила попку (в меру объемный объект вожделения и мастурбации многих ее институтских сокурсников) на любезный табурет и почувствовала счастливое очарование жития, выразившееся в сердечном синкопе и дрожании изящных, со свежим маникюром пальцев. Судя по всему в поданый ей сборный напиток чего-то подмешали лишнего в классические ингредиенты, иначе чем объяснить тот факт, что нормальная русская девушка, привыкшая употреблять убойный портвейн «777» в антисанитарных условиях московских подвалов, вытянув через трубочку горько-приторное содержимое высокого стакана, внезапно забалдела, а закусив долькой апельсина, и вовсе поплыла рассудком по волнам своей памяти. Она почему-то представила себя маленькой девочкой, лет пяти-шести, бегущей за воздушным змеем по пашне; ее босые ножки утопают в жирном масле среднерусской почвы, голенькие ручонки с ямочками на запястьях еле сдерживают за длинный-предлинный шнур бумажный летательный аппарат, стремившийся к голубым небесам; потом откуда-то появился взрослый дядя, чернокожий и белозубый, он обхватил невинное девичье тельце огромными, мускулистыми ручищами и, победно гогоча, потащил к лесу… На следующее за посещением бара утро Маруся проснулась совершенно разбитой, с ноющей головой и беспокойной печенью, и она почему-то валялась в неглиже на чужой кровати, и обои на стенах цветом и рисунком отличались от обоев ее комнаты. Белобрысый мужик, как позже выяснилось хозяин этой квартиры, сутенер и педераст по совместительству, предъявил ей пачку пикантных фотоснимков, где комсомолка Маруся Иванова была представленна, причем, четко, в моменты интимных сношений с каким-то огромным негром. Показав эту похабщину, он пригрозил переправить черно-белую порнографию в ее институт, случись, конечно, «очаровательной Мари» не захотеть работать на него. И Маруся чертовски испугалась. Испугалась не того, что посторонний народ сможет крупным планом отведать акт ее морального и этического падения – так она падала ни раз и ни два, да и добавочная бесплатная реклама в среде преподавателей мужчин не помешает ей переваливать с курса на курс, – а испугалась она, что пойдет молва о ее половой неразборчивости. «Докатилась Иванова, уже с негритосами трахаться начала!» – стояло в ее ушах убийственное суждение коллектива. Маруся Иванова, взвесив тяжесть своего будущего пудового позора, дала добро.
Мария Смитсон залихватским щелчком послала в небытие умерщвленный до фильтра окурок «Мальборо», оставила машину, остановилась у выкрашенных охрой ворот бокса номер 666. Сковывающий их ржавый амбарный замок был, что называется, обманкой, он не открывался ключом, но имел положенную скважину. Он срабатывал от голоса, стоило агенту, осененному страшным цээрушным секретом, прошептать той скважине магическое «Пролетарии всех стран разъединяйтесь», и дужка замка отскакивала, и надо было успеть поймать падающий замок, покамест он не ушиб вашу ногу. Замок Мария поймать не смогла, реакция рук от усталости замедлилась, зато убрала ногу. Тишину раскатисто нарушил тупой удар металла об асфальт, на въезде в гаражный кооператив имени Героев-подпольщиков беззлобно забрехала овчарка. Мария, скорее по шпионскому навыку, а не по трусости, воровато огляделась окрест и подняла замок, вынула его дужку из петель и загнала машину в бокс. При закрывании ворот автоматически загорелся свет, чьим источником был стеклянный плод, витиевато свисающий с потолка, бывший к тому же и объективом телекамеры, передававшей изображение на монитор в горнице секьюрити посольства США.
Мария, прихватив брюки Беркутова, сошла в подвал гаража, где, как принято у запасливых советских автолюбителей, хранилась пара мешков картошки, деревянные стеллажи ломились под десятками банок домашних солений и стоял дощатый, прикрытый чумазой телогрейкой лежак. К нему притулился пластмассовый ящик, набитый доверху пивными и водочными бутылками, понятно, пустыми, и над ящиком сим висел внушительных размеров плакат: В.И. Ленин, без кепки, на фоне развевающихся багряных знамен своим знаменитым целеустремленным жестом указывает кому-то дорогу в куда-то. Плакатная подпись бравурно и уверенно убеждала: «Верным путем идете, товарищи!» Мария три раза хлопнула в ладоши, два раза шлепнула по бедрам, подпрыгнула и тихо, талантливо прокукарекала. Стена с плакатом, постанывая потаенным механизмом, отползла в сторону, освобождая узкий, для одного человека проход.
Идея проторить от посольства США подземный ход к Краснопресненской набережной принадлежала не резидентуре ЦРУ, а морским пехотинцам из охраны. Молодые, кровь с пепси, стриженые под степного ежика морпехи, устав орошать вхолостую хорошеньких крошек из «Плейпарня» и «Пентдома» (свой пенис, к счастью, всегда под рукой) отказались ждать милости от начальства: отпусков на отчую землю или кратких увольнительных, в период которых их нравственность пасли цепные псы-сержанты и секретная служба вкупе. По незыблемым законам обществ, существовавших вне юридических скобок, они организовали подпольный штаб под прикрытием легальной вывески «Клуба любителей саперных работ», разбились на сменные пятерки, закупили шанцевый и иной инструментарий и, благославясь в посольской часовне, начали копать. Любопытно, что отрытую землю, эти парни – вот что такое американская хватка! – подрядились сбывать через посредников московским дачникам, расписав ее чистейшим, плодороднейшим черноземом из-под Воронежа. Вырученные рубли переводились в доллары у доморощенных спекулянтов и копились для посещений русских валютных проституток. Все тайное, бесспорно, порой становится явным. Служба безопасности посольства навострила уши, то бишь рассованные повсюду микрофоны, раскрыла истинное предательское рыло «Клуба любителей саперных работ» и, пока морские пехотинцы рьяно копали, начала «копать» под них. На предобеденном совещании у посла босс по безопасности порекомендовал объявить морпехов изменниками демократической Родины, сослать, конвоируя, на ту же родину и судить беспощадно. Однако Главный резидент ЦРУ, мистер Рейли, прятавшийся под двуличной личиной тринадцатого советника по ветеринарным вопросам, слащаво улыбнулся, выпустил из волосатых ноздрей сигарный дым и мудро изрек: «А я полагаю, надо увеличить темп земляных работ, и для этого выписать из Пентагона дополнительный взвод джи-аев. Они сделают подземный ход, забетонируют его, облицуют кафелем, безусловно звездно-полосатым, и проложат узкокалейку. А затем их уже надлежит воротить Родине». На том и порешили.
Хваленая капиталистическая система доставки товара, кричащая на всех мировых перекрестках о своей двухсотпроцентной гарантии, на сей раз дала маху: звездно-полосатый кафель, похищенный хищными жуликами где-то между Парижем и Жмеринкой, благополучно миновал московское посольство США и пристал к стенам сортира, ванной, кухни и ко дну бассейна некоего Зураба Г., рубщика мяса колхозного рынка города Тбилиси. Поэтому Мария, продвигаясь на самоходной дрезине по тоннелю, проложенному скальпоснимателями восьмой бригады морской пехоты США, могла глазеть лишь на серые шероховатые стены с подтеками подземных вод. Чугунные втулки тульской дрезины были отлично смазаны солидолом, и Мария, убаюканная монотонным тарахтением бензинового мотора, прокатила две мили триста семьдесят четыре фута и ноль три дюйма за короткий срок. В конце тоннеля ее ждал лифт с услужливо раздвинутыми дверями.
Верхний этаж желтушного здания посольства целиком занимала резидентура ЦРУ. У выхода из лифта дежурил дородный доберман – это не образное сравнение постового-гомосапиенса, а настоящая, о четырех жилистых лапах и купированных ушах клыкастая собака. Поскольку поголовно от мала до велика сотрудники московского филиала Лэнгли в приказном порядке пользовались специальной туалетной водой, имеющей специфический, неповторимый душок, который могут унюхать исключительно братья наши меньшие, содержать у лифта избыточную штатную единицу в лице вооруженного мордоворота было нерентабельным, да и на изготовлении магнитных пропусков сэкономили тоже. Как и все сотрудники данный доберман имел кличку, назвали его, учитывая национальные традиции страны, где он трудился, Жучкой, да позднее спохватились – собака-то была кобелем!, но отменять уже завизированную Центром кличку не осмелились.
– Отстань, Жучка. Понюхала, и хватит, – рассердилась Мария, когда доберман вместо того, чтобы согласно инструкции обнюхать ее руки, полез острой, слюнявой мордой ей под юбку. – Вам, мужикам, вечно неймется. Вот заложу тебя шефу – тогда будешь жрать манную кашу, а не черную икру.
Подобный аргумент запугивания, приводимый Марией всякий раз на выходе из лифта, возымел действие. Кобель, одинаково сильно сохнущий по сукам и личинкам осетровых рыб, обязательно выбирал второе, подспудно осознавая приоритет желудка над гениталиями. Любовь приходит и уходит, а кушать хочется всегда! С мольбой о прощении в преданных, похотливых глазах тихоня Жучка мужеского пола постыдно ретировался к конуре, и Мария пошла дальше, оправляя измятое платье, пережив сегодняшнее ночное приключение, требовавшее хорошей химической чистки. Путь ее лежал в глубь петлистого коридора со множеством поворотов и тупиков, даже корифеи американской разведки, попадая сюда впервые, запросто могли здесь заблудиться: до сих пор неизвестна судьба полковника из Лэнгли, приехавшего в посольство с въедливой ревизией и восемь месяцев назад покинувшего кабинет главного резидента, дабы справить малую нужду. «Полковник еще мочится», – тактично отвечала секретарша главного резидента на требовательные звонки из штаб-квартиры ЦРУ.
Преодолев сложный коридорный слалом, Мария грудью уткнулась в черный дерматин двери, на дерматине том пришпиленная канцелярской кнопкой висела, слегка покосившись влево, бумажная табличка со строгими буквами «Старший резидент ЦРУ по Москве и Московской области». Замыкая эти печатные строки, некий доброхот желтым фломастером, неярко видным, нарисовал бородатую голову козла с огромными изогнутыми рогами. Такую же голову, но без реальных рогов, Мария смогла увидеть, когда распахнула дверь. Обладатель треугольной козлиной бороды и жидких зачесанных назад волос, крашенных хной а-ля, тру ля ля йельская молодость, но с проростающей от корней сединой, сидел на табуретке и замачивал худые ноги в цинковом тазу. Он, некогда безуспешно пробовавший сочинять рифмованные вирши, почитал великого русского поэта А.С. Пушкина, и, вычитав где-то, что оный Пушкин свое поэтическое наитие черпал из ступней, опущенных в холодную воду, он по утрам регулярно, с пяти до шести, пытался повторить творческий ритуал Александра Сергеевича. Либо крылатая муза спала, либо московская водопроводная вода была уже не той, как при гении русской литературы, – словом, кроме кем-то уже сочиненных «Быть или не быть», ничего путного его черепную коробку не посещало.
– Хелло, суженый, – проговорила непринужденно Мария, затворив за собой дверь. – Ты сегодня что-нибудь сочинил?
Ее суженый, он же – Майк Смитсон, старший резидент и муж, глянул на свою благоверную мучинеческим взглядом полного поэтического импотента.
– Ясно. Хочешь кофейку? Оно тебе будет на пользу. Ты повеселеешь и выслушаешь мой отчет о проделанной работе. – Мария небрежно бросила брюки Беркутова на спинку стула; две измятые серые брючины, понуро повисшие над полом, напоминали два использованных презерватива гигантской величины. Мария отогнала прочь нагрянувшие вдруг сексуальные воспоминания о пережитом, и направилась в угол кабинета, приспособленной ее хозяйской рукой в крохотный кухонный закуток.
Покуда нагревался электрический самовар из арбатской «Березки», миссис Смитсон насухо вытерла махровым полотенцем ноги мужа, заботливо натянула на них белые шерстяные носки, связанные ею перед их свадьбой. Даже в самых фантастических своих трезвых грезах и пьяных разудалых мечтах Маруся Иванова не могла вообразить себя женой «штатника». Конечно, любая жрица любви полагает стать примерной супругой и трепетной матерью, как нас учит великая классическая литература и бульварное кино. И Маруся не была белой вороной. Превратившись под нажимом шантажиста-педераста из заурядной бесплатной шлюхи в кассовую проститутку, она таки надеялась на брак, даже с директором универсама или, на тощий конец, с затюканным очкариком инженером. Однако судьба, благосклонно улыбнувшись, распорядилась иначе. Однажды Маруся делала регулярную дневную (утрами она обычно отсыпалась опосля походов в «ночное») пробежку трусцой по бровке московской кольцевой автомобильной дороги и, задумавшись о печально-девичьем, вильнула на проезжую часть и попала под колесо… нет, не грузовика, а спортивного велосипеда, правда, и это удовольствие из малоприятных. И это было фартовое колесо фортуны! Велосипедист, безмятежно педалирующий с прогулочной скоростью, дельфином перелетел через рогатый руль, удивленно шмякнулся спиной о негостеприимный асфальт у точеных ног Маруси и замер изломанной звездой. Вначале очнулась женщина, они, женщины, живучи, истинно кошки, с какой бы высоты их не сбрасывало тяжкое бремя житья, они и без парашюта неизменно приземляются удачно, говорят потому, что физический центр тяжести их тела расположен ниже и глубже, чем у нас, гремучих мужчин. Пострадавшая выбралась из-под велосипеда, пнула его раму и злюще прошипела: «Козел вонючий… Ослеп, пидор гнойный!?» Мужчина в спортивном адидасовском костюме не подавал признаков сознания, валялся бездвижно, заостренные черты бородатого лица, утомленного оздоровительным голоданием, почему-то напомнили Марусе ее покойного дедушку в гробу. Маруся, как вы уже, наверное, догадались, была не из робкой девичьей дюжины, круто воспитанная драчливой дворовой компанией и военно-развлекательном состязанием «Зарница», где ей неизменно отводилась роль шустрой разведчицы «зеленых», она смело склонилась над велосипедистом и углядела рядом с ним беременный бумажник жабьей кожи, выпавший из кармана куртки при падении тела. Все наше бренное бытие – сплошной выбор, вот и Маруся столкнулась с дилеммой: помочь пожилому неудачнику или подобрать чужой бумажник и продолжить пробежку, но со спринтерской прыткостью. Второе, разумно, было заманчивее и прибыльнее. Маруся подняла бумажник и… тотчас брезгливо обронила его обратно на асфальт, вроде схватила настоящую жабу. Виной тому была не проснувшаяся совесть образцового советского гражданина, а обыкновенная, с помятым крылом машина ГАИ, шумно и близко затормозившая. Ниже буквообильный автор, то есть я, будет предельно краток. Здорово ушибленный мужчина оказался, по найденным в кармане документам, Майком Смитсоном, атташе без портфеля посольства США; его мгновенно госпитализировали, поместили в палату с телефоном, телевизором и окном на юг; Маруся (не промах девка!) его ежедневно навещала, приносила дефицитные фрукты и консервированные соки; Майк влюбился до такой степени, что по-русски начал чесать лучше, чем по-американски; они сочетались законным браком. Впрочем, веря наблюдениям древних оракулов, хорошее дело браком не назовут. Этот сивый афоризм новоиспеченная Мария Смитсон помянула, когда ее муж наряду с выполнением естественных супружеских обязанностей предложил ей исполнять и обязанности сотрудницы ЦРУ. И прошедшая практику на Тверской бывшая Маруся Иванова, не хотевшая предавать Родину-мать за гроши, выторговала солидный долларовый оклад плюс премиальные за износ влагалища на благо Америки.
– Козлик, я опять сто баксов премиальных заработала, – похвасталась миссис Смитсон, кладя в крошечную чашечку три десертных ложки бразильского кофе. У ее мужа было слабое сердце, но Мария после свадьбы постановила, что не будет ограничивать мужа ни в изощренном сексе, ни в крепчайшем посахаренном кофе, ни в удушливых дешевых сигарах, ни в лошадиных дозах виски, ни в правде, какой бы кислой она ни была.
– Опять ты сношалась, но не со мной! – мистера Смитсона затрясло на табуретке, как на электрическом стуле. Его рыбьи выпуклые зенки метнули в сторону супруги ревнивые молнии, его безусый ниточкой рот, напоминающий куриную попку, остался разинутым, словно восклицательный знак, стоящий колом в конце гневной тирады, помешал устам сомкнуться.
– Ну, зачем переживать, милый мой козлик. В первый раз, что ли? Ты же знаешь, я делаю это ради Америки, без кайфа и любви. Так, перепихнулись быстренько, ради дальнейшей дружбы... Зато я узнала номер телефона русского парня, заинтересовавшего главного резидента! – надменно сказала Мария, подавая мужу кофе.
– Это его брюки? – сдавленно произнес Майк Смитсон, мотнув головой в направлении стула.
– Да. Мне повезло, что он забыл их надеть. Теперь у меня будет прекрасный повод возобновить знакомство с русским, не возбудив у него подозрения. Видишь, какая я хитрая.
Майк Смитсон залпом осушил чашку жгучего кофе, не ощутив нестерпимого пламени, охватившего язык, небо, горло, толстую кишку и мочевой мешочек. Он судорожно достал из кармана банного халата походную поллитровую фляжку с виски и на едином дыхании, не отрывая уст, вылакал и ее. Мария, изучившая органы, нрав и повадки супруга, как говорится, вдоль и поперек, протянула ему сигару с добрую сосиску, зажигалку с гравировкой «За безгрешную службу в ЦРУ» и произнесла умиленным, умиротворяющим голоском:
– Перестань дуться, козлик. Думай об операции «Челюсти Ильича». Когда она завершится, ты уйдешь на заслуженный отдых, и мы поедем в Америку. Купим ферму, посеем кукурузу и начнем разводить страусов. Яйца страусов нынче в цене.
Какие конкретно яйца миссис Смитсон имела ввиду – справочник шпионских дел ЦРУ предпочитает о том молчать.