Встреча с Пикассо

 «КОСТЁР ПАМЯТИ И ДЕМОН ЗЛА» - так будет называться книга, задуманная мной о друзьях писателей, многих из которых уже нет со мной рядом. Я рассказал уже об Игоре Ерёмине, написал очерк эссе о Фадееве, которого, конечно же, не знал, но незримое присутствие, которого было со мной рядом на протяжении многих лет моей жизни.
 Я родился на улице Луговая Владивостока. А здесь рядом Седьмая Матросская, нагорная и недалеко Авангард, где в» Экипаже» Фадеев вступал в партию. Ещё нужно рассказать о детском писателе Борисе Копалыгине – этом большом ребенке, в семье которого произошла необратимая трагедия, неожиданно заболела и умерла жена, через два года при нелепой случайности умер Борис, а потом в авиакатастрофе погибла дочь- Лида – замечательный журналист и сказочник. Мысль тянется и к замечательному поэту Амурской области Виктору Алюшину с кем мы поколесили в своё время на его мотоцикле, работая на областном телевидении. И, конечно же, я отыщу следы Джеймса Паттерсона, который должно быть проживает в Вашингтоне, куда он уехал с мамой в 1993 году, после развала СССР. Старшее поколение помнит Джеймса маленьким негритёнком в кинофильме «ЦИРК». У меня храниться целая папка его писем ко мне. И, несомненно, рассказать о писателе маринисте Василии Трофимовиче Кучерявенко, который вводил меня в литературу, когда я был ещё семнадцатилетним пареньком…
 Не секрет, что в литературе всегда была и есть жёсткая непримиримая борьба. Ну, неслучайно же писательская братия разделилась, как бы на два лагеря. Сейчас есть Союз писателей России и Союз российских писателей. Есть и другие Союзы, в том числе ПЕН-клуб. Но и внутри союзов всегда есть демон зла, мешающий плодотворной работе. Об этом и пойдёт речь во второй части задуманной книги. Идёт время уходят люди, но история остаётся, её оставляют участники её событий.


Пожалуй, никто не поверит. Но такое случилось. Я встретился с Пабло Пикассо. Да, именно с ним – большим художником, «…чья жизнь была проникнута беспокойными исканиями, драматически страстным и саркастически острым отношением к миру…» Всё, что написано о Пикассо и не перескажешь, настолько многогранна его жизнь. Но стоит отметить, что при упоминании его имени сразу же вспоминаются полотна «Девочка на шаре», 1905 года. И «Голубь мира» – написанное в 1947.
И вот эта встреча.

Я вышел из лесу, куда ходил не то за грибами, не то просто приникнуть в суть лесного блаженства. Сейчас уж и не помню. А когда вышел из лесного сумрака, то оказался на краю широкого поля, пахнущего разнотравьем в бликах росы. И где-то в глубине разнотравья слышалось конское ржанье, да возникали силуэты всадников, не то с копьями на перевес, не то с огромными гусиными перьями.
Почти рядом со мной находилась развилка дорог. А в центре её огромный валун, замшелый, в трещинах, но с хорошо сохранившимся выбитым письмом.
«Налево пойдёшь в Союз писателей России попадёшь», – прочитал я в первой строчке. «Направо двинешься, в Союзе российских писателей окажешься», – гласила вторая. «А прямо пойдёшь, – особо крупным сообщалось в третьей строке, – и вовсе писателем станешь».
И стоял возле этого камня лысоватый человек с подрамником в одной руке и большой кистью – в другой.
«Так это же Пикассо!», – удивился я и поздоровался.
– Добрый день! На этюды пришли?
Незнакомец удивился, опустил этюдник и заозирался.
– Кто это здесь?
– Да это я, господин Пикассо. Мне тут о вас в «Золотом роге» приморский поэт Борис Лапузин напомнил. Да и не только мне. Многих он пожурил, мол, «Как, вы не читали Пикассо?» И я, признаться, картины ваши видел, а читать не доводилось. Да и вообще не знал, что вы до сих пор здравствуете.
– Чего ж не здравствовать, – отвечает мастер кисти, – И на том свете покоя нет, вспоминают, да косточки мои перемывают. Да вы-то кто? Что-то вас не вижу.

Тут и я обратил внимание: нет меня, лишь вольный мой дух витает у замшелого валуна, радуется стальному летнему солнцу и вслушивается в скрежет скрещённых вдали огромных гусиных перьев.
И мастер кисти, вижу, уже всадниками заинтересовался. Они–то, в отличие от меня видимые, их и на полотно занести можно. А я-то, что ветерок лёгкий, есть ли, нет ли, не очень разберёшь.
– Воины те, – кивает Пикассо на битву, – видать из этих, – переводит взгляд на валунные надписи. Знаю я вашего брата, писателя. И невидимыми можете стать, и драчку учудить. Эти что ль из разных союзов?
– Да нет, – смущённо отзываюсь я. – Эти себя показать.
– Ну и показывай трудом, чего ещё надо?
– А Бог их знает.
– М - да. Я-то видел и здание, где ваш Союз. Добротное здание, на полотно просится. Вот только буковка в одном слове заглавной должна быть. Или с грамотой туго?
– У нас со многим туго.
– Да ну?
– Сюда, на Алеутской 19, – начинаю рассказывать Пикассо, летая над ним невидимо, – я приходил ещё мальчишкой. Нас, литкружковцев, писатель Василий Трофимович Кучерявенко приводил.

– Слыхивал о таком, – отзывается Пабло. – Это тот, который корейские сказки написал?
– И не только. Он хорошую память о себе оставил документальными книгами. «Перекоп ушёл на юг», «Пламя над океаном», «Люди идут по льду» и многими другими. Это было ещё при СССР, и секретарём Приморского отделения Союза писателей был тогда Самунин. Он только что выпустил свой «Ливень». Интересная повесть. И характеры в ней интересные, наши российские характеры. А ещё Василий Трофимович привёл нас однажды на встречу с поэтом Александром Твардовским. Вы знаете, – продолжал я витать в далёком прошлом, – много тогда интересных имён было. Илья Фаликов, Вячеслав Пушкин, Виталий Коржиков, Анатолий Павлухин, Юрий Кашук, Юрий Рудый, Леонид Королёв, неожиданно и громко вошедший в приморскую поэзию Геннадий Лысенко. Тогда же начинал писать стихи уссуриец Борис Лапузин, а через годы он уже был учителем, как сам о себе говорит Борис Васильевич, у ныне не менее известного Владимира Тыцких.
– Это они и гремят среди поля копьями? – прерывает мой монолог Пикассо.
– Они. Видите ли, каждый из них выше другого желает подняться. Мол, я хорошо пишу, а ты нет. Я поэт, а ты – ноль.
– Ишь, чего, – усмехается Пикассо, и первый мазок на полотно заносит.– Поэт не имеет право о себе говорить, что он поэт – читатель скажет, кто мастер слова. Поэзию нельзя клонировать. Если Тыцких будет как Лапузин, а Лапузин как Тыцких – это уж и не поэзия, а рифмоплётство. Неужели непонятно?
– У нас многое непонятно, – отвечаю я. – После сговора в Беловежской пуще многое порушилось. Это и писателей коснулось. Нашлись и среди них, которые узрели, что не туда шли, ни к тем нравственным ценностям призывали.

Разделились. Отпочковавшиеся литераторы создали свой Союз российских писателей. В Приморье его возглавил Борис Семёнович Мисюк. А тех, которые остались в старом Союзе, временно возглавил Владимир Тыцких, потом снова бразды правления достались Льву Николаевичу Князеву, а два года назад избрали Александра Алексеевича Ткачука, бывшего чемпиона Украины по боксу.
– По боксу, говоришь, – усмехнулся Пикассо и сделал на полотне резкий мазок.
Я попытался заглянуть что там, но художник упредил меня и прикрыл работу полой пиджака. Это ж надо! Я – то невидимый, а Пикассо заметил моё намерение.
– Вот ему бы, как боксёру и навести порядок.
– Да он ещё и капитан, – наивно пролепетал я.
– Тем более, должен вести литературный корабль так, чтобы к должному пирсу причаливать.
– Да вроде бы ведёт. – Я в сомнении развёл невидимыми руками. – Туда ли – не знаю. – Э-э, дорогой Пабло! С распадом СССР писатели получили свободу. Пиши, – не хочу: и про зэков, и про секс, и про всё, о чём знаешь, и о чём слыхом не слыхивал. Ни какой тебе цензуры, ни какой критики, были бы только денежки. Благо, что куда ни плюнешь – в типографию или в издательство попадёшь. Вон у нас в Союзе одну комнату «Дюма» оттяпало.
– Отец, что ли, «Дюма», или сын? – интересуется мастер кисти и опять что-то штрихует на полотне.

– Какой там отец? Да и не сын он нам вовсе. Так, саморощенное что-то. Ну, заимел деньги человек, открыл издательство; Ткачуку наобещал, мол, задешёво будут членов Союза писателей издавать. А забрался, и про обещание забыл.
– Нельзя разве к порядку призвать?
– Да уж и не знаю. Когда страну развалили, ловкие ребята хапом многое прибрали. У приморских писателей вначале одну комнату увели, потом вторую. Теперь вот в последней, третьей, писателям не собраться, чтоб по душам поговорить. Там, помимо секретаря, не то какая–то телефонная станция, не то Бог знает, что – народу не пройти, да ещё приёмная депутата краевой думы.
– Куда же ваш секретарь смотрит?
– Да его не очень-то привечают в краевой власти. А за аренду помещения платить надо, вот и выкручивается. Скоро, очевидно, останется ему место на пустом сейфе в углу.
– Да, до высоких ли помыслов тут?
– Ничего, пишут. Даже премия учреждена имени Николаева. В прошлом году она была посмертно присуждена Станиславу Балабину.
– Слыхивал о таком. «Деревенские повести». Это его?
– Он и на исторические темы писал. Последний роман «В пасти дракона».
– Не встречал.

Станислав очень хороший писатель, но о последней работе он сам говорил: не доработана. Это заготовки. Но наш поэт, и как он сам себя называет, публицист и критик Борис Васильевич Лапузин, высказывает мысль, что первую премию, следовало обозначить известным именем. Вот и обозначили. Издательство «Дюма» за работу взяло хорошо, а произведение до ума не довело. Редакторской, работы почти никакой.
«…От кареты широким, размашистым шагом к ним уже шёл человек из кареты». «…Но нам туда не надо. Нам надо вон туда»… «…суетились какие–то люди» «… и неподалёку тоже, какие–то строения» « из огнеупорного кирпича с примыкающим к их устью сливными камерами; какие–то высокие ящики»… « людской муравейник жил, какой–то своей ночной жизнью»… « А на нас–то, зачем напали? (ананас).

Этих, каких–то ананасов в «Пасти дракона» великое множество. Очень грязный, необработанный язык.
Не может быть, чтобы Борис Васильевич, который так ратует за чистоту русского языка и профессор, критик ли? Сергей Филиппович Кривенко, написавший к этой книги штрихи о творчестве Станислава Балабина, не видели ярких недочётов, когда книга готовилась в печать? Вряд ли. А если говорить по большому счёту…
– Подождите.

Пикассо поправил ножки этюдника и пристально посмотрел в мою сторону, желая узреть меня не видимого. – Вот и вы решили посчитаться с кем-то?
– Да нет, я как член ревизионной комиссии считаю, что в первую очередь мы должны наводить ревизию в своих душах, сами себе задавать вопрос: а что я сделал для общества, что написал, и как написал.

В одном из телевизионных выступлений известный писатель Юрий Бондарев напомнил слова Льва Толстого, что литература – это зеркало, «… которое писатели несут по большой дороге. В этом зеркале отражаются и ухабы, и лужи, и мусор, и ослепительная лазурь неба… литература, – говорил он дальше, – такое же отражение жизни, как отражение леса в воде». И ещё он сказал «Модным писателем нельзя быть, можно быть модным модельером. Истинному писателю страницы даются потом и кровью…»

Вот куда надо направить свою мысль, а не на мелкие дрязги. Вот, тот же Борис Васильевич спрашивает меня, почему я не сообщил бюро, когда летом уезжал в Москву. Со мной бы передали статью Сергея Филипповича напечатанную в «Ладе» о Тыцких. Из неё ясно, что Владимира Михайловича пора исключать из Союза писателей. Последний на своих презентациях кроет других писателей, мол, все они графоманы и бездари. Лапузина постоянно упрекает, что тот учился в ШРМ. Ну и что такого? У Пикуля было четыре класса. У Проскурина – семь. Столько же, у Иосифа Бродского. Но им не надо подписываться «Почётный гражданин города», «Заслуженный работник культуры». Эти имена имеют куда более крепкий фундамент – своё замечательное творчество. Оно и греет сердца людей. Вот, Владимир Михайлович затеял проект «Народная библиотека». Хорошее начинание, только в этой библиотеке издаются чаще других сам Тыцких и Королюк, да и цены далеко не народные.

Вот так и воюют эти два «гения», подключая со стороны приверженцев своего таланта. Казалось бы, на этом поле брани должен появиться критик и всё расставить по местам. Ибо, именно критика, добротная, крепкая, но не критиканство, озлобленное и чванливое, всегда выводила литературу на должную ей дорогу. «Всякий образованный русский должен иметь у себя всего Пушкина». – Заявлял в своих работах критик Белинский. И он же восклицал в 1844 году. Вот передо мною лежат «Повести», изданные Пушкиным. Неужели же и Пушкиным написанные!? … эти повести занимательны, их нельзя читать без удовольствия; это происходит от прелестного слога, от искусства рассказывать, но они не художественные создания, а просто сказки и побасенки; их с удовольствием и даже наслаждением прочтёт семья, собравшаяся в скучный и длинный зимний вечер у камина; но от них не закипит кровь пылкого юноши, не засверкают очи его огнём восторга.… Будь поставлено на заглавии этой книги имя г. Булгарина, и я был бы готов подумать: уж и в самом деле Фаддей Венедиктович, не гений ли? Но Пушкин – воля ваша, грустно и подумать!»
 
Вот так великий критик сумел одновременно, и высказать нелицеприятное для автора и в тоже время утвердить его гениальность.
Увы, в приморской литературе такой критики нет. И к этой огромнейшей беде добавляется другая. Большую часть своих творений авторы редактируют сами. Причина банальная – отсутствие средств. Да и хорошего редактора найти так же сложно, как и хорошего писателя. Вот и получаем мы то, о чём писалось выше. Сергей Крившенко слеп, к тому, что пишут и как пишут литераторы.
«Прошлое каждого из нас и поколений наших предков, что жили и ушли в мир иной со временем, неизменно держит память» – Читаю я, у одного автора.
«Когда их Дальневосточную бригаду обмундировали на пересыльном пункте, сержанту Бакшеву, с его вырастившему 46 размер ноги, никак не могли подобрать сапоги» – встречаю у другого.

А главный редактор издательства «Дюма» Владимир Вещунов и вовсе стал новатором в литературе.
«Мальчишки осторожно спустили гроб с машины…(почему не «опустили»?) «Уазик» обдал их вонючим выхлопом и радостно, вприпрыжку укатил. Отправляя мужа на свидание, героиня Вещунова «…разодела его в пух и прах».
А Вадим Ефимович, пошедший на встречу «охолостячился» Герои данной повести это не учителя и детдомовские ребята, это по выражению «писателя» училки, детдомва, это халявы, шохи, соплюшонкию. Это страшная нелюбовь к своим героям, к русскому языку, о котором вы так печётесь, Борис Васильевич, в своей статье «Как, вы не читали Пикассо». Ну, можно сослаться, что это старое произведение, но и в новых работах автора мы постоянно наталкиваемся на «…мама неряшка», на «сыночка соплюшонка» Из выше приведённого и вытекает: а нужны ли такие книги библиотекам и так ли целенаправленно работаем мы с библиотеками и просто с читателями? И именно вы, Борис Васильевич, вы, и Сергей Филиппович и Вещунов, о творчестве которого говорилось выше, составляете костяк бюро Союза писателей, хотя Лапузина и не выбирали на общем собрании. Но его, видите ли, кооптировали. Но и это нужно было сделать на общем собрании, а не узким кругом. Вот и подкоптили многие хорошие дела. Вы самозвано решали судьбу рукописей поданных для рассмотрения их на николаевскую премию 2002 года. Обманули писателей, сказав им, что такое решение принято по просьбе комиссии, так как она не успеет рассмотреть большой объём материалов. Всё сделали так, как это было нужно вашей тройке. В поэзии первое место отвели Борису Васильевичу. В прозе – альманаху «Литературный Владивосток», который должен был выйти ещё полтора года назад.

Намерения славные отдать николаевскую премию по прозе на издание очередного номера «Литературного Владивостока», но давайте заглянем в тот, который был представлен на празднике писателей. Увы, если читателю удастся пролистать его до середины, чтобы он не рассыпался как карточный домик, это уже хорошо. И неужели издательство «Дюма» и главный редактор альманаха Крившенко, и члены редколлегии не видели, что в такой обложке журнал никак нельзя выпускать. Он не выдерживает никакой критики. Следовало потребовать переиздать альманах. Ну и сами произведения, за которые вручена премия… И «Нуну» и «В дороге домой» мы не увидим целостности произведения, самобытности языка и главное – характеров героев. Вещунов, правда, старается создать, что-то своё индивидуальное, но, увы, запутываешься в нагромождениях мыслей автора и не находишь стержень на который должен нанизываться сюжет. Много недочётов и у других авторов данного альманаха, в том числе и автора этих строк. Выдвинув на премию неряшливо выпущенный альманах, добрая половина авторов которого и не члены Союза писателей, бюро тем самим обозначило отсутствие серьёзной талантливой приморской прозы. Почему нужно было хвататься за скороспелый блин, правда, пёкшийся полтора года. Вот передо мной повесть Леонида Ефимикова «Тётя Катя». Это истории из рассказов путевого обходчика. Выпущенная в издательстве «Уссури» в 1998 году она и сегодня актуальна по значимости, ведь прошёл всего год, как страна отмечала 100-летие Трансиба. А именно на железной дороге разворачиваются события данной повести. Можно назвать и других авторов, чьё творчество бюро и редколлегия Союза писателей в упор не видит. Все мы не без греха, но надо от него очищаться. Становиться ярче и профессиональней возможно лишь при совместной работе, желая блага друг другу. На том же предпраздничном собрании писателей, когда было выдано удостоверение новому члену нашего союза Юрию Шадрину, и рассматривались заявления новых авторов, из зала упорно задавал вопрос Королюк.
– Когда рассмотрите моё заявление, поданное ещё два года назад?

От председательствующего на собрании Сергея Крившенко услышано неопределённое «в следующий раз» и тут же добавлено, раз рекомендации давали Тыцких и Кабанков, а сами не присутствуют в зале, то и разговора об этом не может быть. Позвольте, Сергей Филиппович, это должно решать собрание, а не вы самочинно. Ваша и лапузинская неприязнь к Тыцких и Кабанкову давно известна и не это ли послужило причиной, что этих двух приморских поэтов не было на нашем празднике.

…О вере, о боге, о человечности говорил в своём выступлении лауреат литературы 2002 года в жанре поэзия Борис Васильевич Лапузин на праздничном вечере писателей. Но кооптированный своей кучкой в состав бюро и с этим же составом решивший кому принимать участие в конкурсе, он, почему-то забыл обозначить поэзию талантливого приморского поэта Геннадия Лысенко. Ведь обозначили в прошлом году премией творчество безвременно ушедшего прозаика Станислава Балабина. Почему бы ни склонить свои головы перед памятью даровитого поэта, ушедшего от нас более двадцати лет назад. Тем более 17 января исполнилась дата – 60-летие со дня рождения Геннадия. Не говорить о нём елейные слова, жеманясь у микрофона, а сказать собратьям–поэтам: ребята, комку бы из нас не выпала эта премия, давайте выделим из неё хотя бы малую толику на восстановление разрушенной могилки Лысенко. Увы, здесь был иной путь, путь «Скотского двора» Джорджа Оруэла, где все равны, но эти равнее.

В том же материале «Как, вы не читали Пикассо?» Лапузин сетует, что власти не поддерживают его такой талантливый журнал «Океан». Но хоть и опирался он на известные имена, журнал его рухнул, да и не был он вашим, Борис Васильевич, разве что на словах. Вы были просто нанятым редактором. У чужого костра особо не согреешься. Нашли ли вы своих новых, неповторимых авторов, открылся ли у вас автор значительного дарования? Правда, о себе не забыли сказать, что вы и критик, и публицист. Не забыли хвалебную статью Л.И. Греченковой о вашей поэзии поставить, только забыли, что это не скромно, вот если б журнал подписывал в печать ваш зам – другое дело. И уж совсем умалчивает Союз писателей о существовании литературно–художественного журнала для детей и подростков «Алые паруса Приморья». Когда я организовывал его и выпускал за свои деньги, то ни кто, ни шёл на помощь. – А ты, – говорит мне секретарь Александр Ткачук, – частное лицо. Ни ставишь в редколлегии писателей, не подписываешь, что это издание Приморского отделения, вот и мы ничего о нём говорить не будем. Это твоя проблема.

Проблема действительно моя. Когда отмечали 100-летие Фадеева, и была определена группа для поездки в Чугуевку, то, увы, места в группе для меня не нашлось. Издав журнал за свои деньги, пришлось, и везти его в Чугуевку за свой счёт. Третий номер, посвящённый пионерам, был выпущен благодаря Приморского отделения КПРФ и уссурийского Детского Фонда Милосердия. И во всех трёх номерах должное место отводится литературе Приморья. В первом помещена сказка Василия Трофимовича Кучерявенко и материал о нём. Здесь же начало повести автора этих строк. Во втором номере – письма Фадеева девочке Асе. В третьем – два рассказа Кучерявенко о Фадееве, рассказ Леонида Ефимикова и продолжение повести «Стёпкин остров сокровищ».

Помимо того во всех номерах помещены лучшие школьные сочинения, фотографии и рисунки юных корреспондентов. В редакцию поступило предложение от общественной организации международного Союза славянских журналистов принять участие в конкурсе на лучше сочинение «России верные сыны». Фамилии 23-х юных авторов журнала отправлены для награждения их специальными медалями и дипломами 1 и 2 степени. И нужно сказать, что «Алые паруса Приморья» пока единственный детский журнал, но, к сожалению, администрация края и города его не замечает. Ну, что ж, замечают в других краях и областях. В четвёртом номере представлена интересная подборка материалов ребят из Амурской области, и я уверен, что такое сотрудничество будет налажено и с другими краями и областями России. Здесь бы и прийти на помощь нашему бюро писателей. Не только указать на ошибки, но и делом помочь, сказать о журнале во властных структурах. Оно и говорит, но... Сергей Филиппович, например, однажды заметил. Не будешь привлекать нас к журналу, мы можем похлопотать, чтоб не давали деньги, те, кто даёт их тебе. Уважаемый Сергей Филлипович, я не из пугливой породы и всегда шёл сам. А вам содружество предлагал. Я состою в Союзе борьбы за народную трезвость. В прошлом тысячелетии с этим злом боролись писатели Толстой, Достоевский. Ныне ярким поборником трезвости является Валентин Распутин и многие другие. Вот поле брани для очищения своей души. Или не видим мы, куда завёл Русь алкоголь!? Особо нужно биться за молодое поколение.

Но у нас другая борьба, борьба за избранность. Она и приводит к тому, что в организации наблюдается откол. Нет, не потому что дорого стоят билеты, не приезжают на собрания писатели Валерий Кузьмин из Уссурийска, Виктор Пожидаев из Чугуевки, почти не общаются с приморским отделением Союза писателей поэты Владимир Тыцких и Юрий Кабанков. У них своё сугубо индивидуальное видение мира во многом не совпадающее со взглядами нынешнего бюро, отсюда и разные тропы. Зато по другим тропам – издал книгу, благо есть у тебя на это деньги, поступают и поступают к секретарю заявки о приёме в члены Союза многочисленной пишущей братии. Ну, как на валуне написано «Прямо пойдёшь – сразу писателе станешь». На сегодняшний день таких заявлений более десяти. А есть ли она, литература, о чём вы так печётся, Борис Васильевич, в своей статье « Как, вы не читали Пикассо?»…
И тут я вспомнил о мастере кисти, который к этому времени закончил картину и отошёл в сторонку, чтобы я увидел, созданное им. Это был чёрный квадрат.
– Так это же Малевич!
– Ну, где уж, – усмехнулся мастер кисти, – подпись – то моя.
– Да, но чёрный квадрат…
– Ну и что? – И запел: – «…если будет Россия, значит, буду и я!» Это чьё.
– Евтушеннко, конечно.
– «Если будет Россия, если будет Россия, если будет Россия, значит, будем и мы!» А это чьё?
Я же сказал: Евтушенко.
– Вот и нет. Это вашего лауреата Лапузина. А ты говоришь чёрный квадрат, конечно чёрный. Пора мне… А это тебе на память. У нас там, в загробье, только чёрный квадрат и напишешь. Вам-то, живым, о светлом писать надо.

И он внезапно исчез. И то поле, где сражались всадники гусиными перьями, тоже исчезло, и вновь оказался я на лесной опушке. И стал видимым. Шевелились, тронутые желтизной листья берёз, тяжёлую во много раз больше себя ношу тащил муравей куда-то за корневище порыжевшего папоротника. Я подставил ладонь, преграждая ему путь. Он перебрался через мою руку, не бросая ноши. Я подставил ещё раз. И он вторично одолел препятствие. И в этот момент я и сам, ощущая неподъёмный груз, с облегчением осознал, что донесу его, ибо в душе произведена серьёзная ревизия.