Осенняя

Осенняя.

Пришла осень и насыпала мне золотой листвы в сердце. И если бы спросили меня, то я бы ответил, что – да. Тоскую. Тоскую и болею. Тоскую о том, что ещё не потерял. Болею болезнью, которой ещё не заразился. Напеваю грустную песню с хорошим началом и грустным концом.

Я ходил из дома на речку по засыпающейся за ночь листвой тропинке. Удил рыбу с рыбаками в смешных соломенных шляпах. Мы ели уху и рисовали пейзажи гусиными перьями. Капали чёрные капли в траву, пугая букашек. И я запел им свою песню, но они, обидевшись, ушли, прихватив свои мольберты и удочки.
 
А осень всё продолжалась, и в сердце уже не хватало места для её золота. Я гулял по лесу и сидел под трёхсотлетним дубом и говорил с трёхсотлетним филином. Он был стар и мудр от старости. Но даже он не дослушал мою песню и умер. Просто закрыл глаза и, не предупредив меня, умер. Рухнул с дуба, ломая ветви, и упал мертвецом у моих ног. Тоски моей не было предела. И я покинул лес. Ходил по шпалам взад – вперёд в ожидании поезда, пил с пастухами самогон. Они жаловались, что от скуки выплавляют тротил из снарядов и пьют жёлтую воду из колодцев. Жаловались, что умер единственный филин в лесу, который показывал, где можно найти снаряды. И я не стал им петь свою песню.

Приехал поезд о двух вагонах и, оплатив проезд двумя копейками 1812 года, я ехал в тамбуре без дверей, севши на пол, усыпанный листвой.

А, приехав в Брянск, я устроился воспитателем в детский сад. Читал ребятишкам сказки и следил за порядком дневного сна. И дети любили меня, несмотря на постоянный лёгкий винный перегар и лохматость моей головы. Любили мою долговязость и длинные мои руки, ловившие шалунов. Но лишь раз, заслышав мою песню, они все разом заревели. Все пятьдесят и все заревели. И плача выгнали меня на улицу. Я шёл по Брянску и сам плакал, а осень разрывала мне сердце своей листвой. Собирал свои слёзы в кулак, дышал вечностью, а осень смеялась ветром и путала мои слёзы каплями – дождями.

И жил я в подмосковном поле в шалаше. Воровал картошку у дачников и дружил с хулиганами. Пели ночами у костра хулиганские песни, пекли картофель и пили палёную водку, украденную из сельмага. И как-то по-пьяни я заикнулся о своей песне и мне тут же сломали пальцы на ногах и порвали оба уха. Сожгли мой шалаш, а меня бросили под проезжающий мимо трактор. Тракторист затормозил и разогнал хулиганов. Оставил меня жить в своём доме, пока не срастутся пальцы и уши мои. Я жил и готовил ему завтрак и обед и ужин. А однажды спросил меня, за что я был бит хулиганами и, узнав о песне, прогнал меня ночью.

Снова осень смеялась надо мной. Пугала холодом и снегом скорым. Грозилась смертью, если не позабуду песню свою. И с первым снегом пришёл я в Москву, град великий. Работал работами всеобразными. Были деньги и на хлеб и были на вино. Как-то незаметно появилась квартира и жена. Росло дитё уже наше, готовилось к школе. Лишь только изредка, осенними ночами я выходил на крышу стоэтажного здания и тихо-тихо пел свою песню, разгоняя кошек и сонных голубей. Дразнил золотую пору.