Герман

В автобусе подванивало. Навязчивый букет из запахов запущенного кариеса, несвежего пива и вчерашних бомжей стойко вызывал у Германа рвотные позывы и желание выйти, но деваться было некуда – на работу он и так уже опаздывал. Не то что это было для него критично, но все равно - Герман опаздывать не любил. Вот не любил и все. И разные там подколки сослуживцев или грозные взгляды начальства никакой роли в том не играли. Он был самодостаточен.

В лабораторию Герман влетел ровно за 15 секунд до начала рабочего дня. То есть нет, к дверям то он конечно подлетел, но внутрь уже степенно вошел, практически вшествовал. Проигнорировал насмешливое переглядывание лаборанток, аккуратно снял пальто и тщательно одел им вешалку. Надо признать, вешалке пальто шло больше. Она получалась вся такая импозантная и загадочная, особенно если сверху еще и шляпу нахлобучить. Герман и нахлобучил. Отступил на шаг и как следует полюбовался на получившийся натюрморт. Лаборанточки уже в голос ржали.
Из-за загородки выглянула доцентша, осмотрела резвящуюся молодежь и неодобрительно изрекла:
- Герман, горе мое, иди делом займись.
Герман натянул халат и отправился заниматься делом.

Он нравился ей – безумно. Настоящая жизнь начиналась в тот момент, когда он открывал дверь лаборатории. И заканчивалась – когда он из лаборатории уходил. Только он... Все остальное было не важно.
Когда-то ей хотелось иметь детей. Много-много детей. Казалось – она создана для этого. Любой представитель противоположного пола при ее появлении делал совершенно однозначную стойку. Они были готовы на все ради нее. Одно движение бровью – и любой готов идти за ней, достаточно наморщить носик – и готова нешуточная драка... И наплевать, что она пасует перед простейшими задачами – это не для нее. Ее удел – любовь. И дети. Много-много детей. Умных, как отцы и красивых, как она сама. Другие варианты не принимаются...
А потом в ее жизни появился Он.
И все стало – неважно...

Герман, насвистывая, мыл в виварии пол. Лаборантка Олечка меланхолически мучила бюретку, пытаясь оттитровать какой-то очередной раствор. Лаборантка Галочка не менее меланхолично изучала не менее очередной каталог оборудования. Герман героически изображал Проктора энд Гэмбла в одном лице. Борьба за чистоту отдельно взятого помещения уже подходила к логическому завершению, когда Галка, оторвавшись наконец от глянцевых страниц, подняла глаза и взвизгнула восторженным шепотом:
- Ольк, глянь! Наша блондиночка опять на Герку таращится.
Олечка подпрыгнула на табурете, нещадно дернув бюретку, и с грохотом развернулась – Да?!
Раствор за ее спиной необратимо становился ядрено-синим, но в данный момент это никого не волновало... Разве что тщетно ждущую результатов доцентшу, но ее сейчас здесь не было...
На тевтонской морде склонившегося к ведру Германа нарисовался легкий намек на румянец. Все-таки подводила иногда его самодостаточность.
- Герк, а Герк? Она тебя люююбит... – мерзко просюсюкала Олечка, - Ты б ее в гости что ли как-нибудь пригласил, с родителями познакомил...
Герман шуровал тряпкой под тумбочками.
- А то ж зачахнет бедняжка в конец, по тебе сохнущи... – включилась в игру Галочка, - вишь, схуднула то как, последних мозгов скоро лишится... Их и сразу то немного было, одно слово – блааандинкааа...
Герман невозмутимо выжал тряпку в ведро и вышел из комнаты. Дверь за ним закрылась мягко-мягко.
Герман остановился и прислушался.
- Ой, бл##!!!
Олечка наконец то заметила испорченный раствор. Герман удовлетворенно кивнул и пошел выносить ведро.

Вечером Герман задержался в лаборатории. Долго мыл какие-то пробирки, перекладывал с места на место бумажки, прибирался в многочисленных шкафчиках...
Когда все разошлись, он зашел в виварий.
Как всегда при его появлении, блондиночка вскочила и прильнула к стеклу. Герман открутил крышку тринадцатого бокса, протянул руку – и в его ладонь доверчиво залезла изящная белая крыса.

Она с ним. Он огромный, добрый и надежный. Она его любит сильно-сильно. А остальное – неважно. Совсем-совсем...

Герман задумчиво смотрел на крысу. Она спокойно лежала в его ладони, таращась на него карими бусинками глаз. Герман перевернул ее на спину и почесал пальцем белоснежное брюшко. Крыска смешно фыркала и ловила палец изящными длиннопалыми лапками. И улыбалась. Герман мог бы поклясться, что это самая бестолковая во всем виварии крыса улыбается ему...

- Дура ты, Тринадцатая... – сказал ей Герман. - Я план видел, спишут тебя завтра... Совсем. Как тупиковую ветвь...
Тринадцатая восхищенно смотрела на него. Только на него. И все было – не важно.
Герман бережно погладил длинные вибриссы – ох, дура же ты... Чудо белоснежное... – и, посадив крысу обратно в бокс, тщательно закрутил крышку.

На следующий день Герман первый раз в жизни прогулял работу. Без уважительной причины. Просто так. И следующий день тоже.

В лаборатории Герман появился через три дня, выслушал с каменным лицом нотации и упреки, взял ведро и пошел мыть виварий. Бывший бокс № 13 уже обзавелся новой табличкой и новым обитателем. И это было правильно. Так было легче.
В соседнем боксе столбиком сидел взъерошенный пегий крыс.
-Что, Семьдесят Пятый, осиротели мы с тобой? – шепнул ему Герман.
Семьдесят Пятый отвернулся и закрыл глаза. Ему тоже было плохо...