Из Ялты в Париж и обратно

Педераст. Я педераст нетрадиционной сексуальной ориентации. Даже не смотря на тот факт, что в течение ночи синей, сновал я стёртым стержнем стихов своих сиюминутных в смутном сознании синячки сонной, словно сифилис. Пидором я стал совершенно случайно и для себя как-то неожиданно, потому что отловил меня в промёрзшем тамбуре, а потом затащил в койку и там поимел в хвост, а заодно и в гриву мужиковатый город по имени Электросталь-заполярный. Теперь стою у слипшегося окна в самом дорогом номере дешёвой двухэтажной гостиницы с больной кучерявой задницеголовой, прихлёбываю не по погоде холодный чай и смущенно слушаю слащавое соитие созвездия Солёной Собаки с серебристыми севрюгами северного сияния. А между этих эбонитовых эскадронов эталона эротики, эмансипированной эстакадой эскорт эскимосов-эсесовцев в эспаньолках экстраординарно эпатирует этапом эскулапа эротической эстафеты Эратосфена… э-э-э…, как же его? Вяземского. Ну да. Вяземского. До тёплого Чёрного моря свыше 15 тыщ км. Вечный телевизор молчит. На нём балансирует огромный фикус с трёхметровым слоём нежной пыли на некогда зелёных листиках. Слёзы, сталь, жесть, деревянный отказ, деревенский джаз и ещё какая-то хрень неподдающаяся идентификации.
С утра разминался паршивой кониной с каким-то панком. Панк был чересчур ухоженным, я бы сказал: холеным, чем невольно вызывал недоверие к своей персоне. Но в кабаке, кроме него, никого. А в единстве неприлично. Не располагает пьянка к одиночеству. Правда, сначала в ресторане я был один, и моль в белоснежном переднике по имени официантка принесла бутылку не мне, а моему одиночеству. Принесла. Поставила. Постояла. Подумала. Цокнула языком:
- Докатился. Уже по утрам хлещет, - и удалилась. Муха-цокотуха.
- У меня, видите ли, отсутствуют временные признаки потребления. Я, как животное, хочу и всё тут. Да уж. Точно. Как кошки под моим балконом, потому как не всегда совпадают желания с возможностями. Вернее всегда не…
- Приятного аппетита.
- Приятного апатита? - я поднял с пола свежевыбритые глаза и увидел двумя абзацами выше обозначенного последователя Sex Pistols.
- Не рановато ли?
- У меня, видишь ли, отсутствуют временные признаки потребления. Я, как животное, хочу и всё тут. Да уж. Точно как кошки под моим балконом, потому как не всегда совпадают желания с возможностями. Вернее всегда не…
- Тогда наливай.
Я налил и поинтересовался:
- Что нового в мире музыки?
- Леннон до сих пор мертв.
Что было после, я, признаться, помню плохо. Теперь вечер. Я стою у окна в самом дорогом номере дешёвой двусторонней гостиницы с больной кучерявой задницеголовой и прихлёбываю не по погоде мокрый чай.
Внизу что-то неприлично громко загромыхало. Слышимость была такой, что казалось, как будто в соседнем номере свалился со столба укуренный в хлам электрик. Однако что-то слишком часто он падает. Прислушиваюсь. Оказывается, он падает не только часто, но и ритмично. Ба. Да это же музыка. Я вспомнил, что утром, направляясь через маленькое фойе в ресторан, мельком видел афишу написанную от руки шариковой ручкой:
Гастроли!
 Впервые в городе!!
Проездом!!!
В ресторане нашей гостиницы
 симфо-панк-рок группа
 (исполняющая зажигательное латино)
 «ЛОХ and Jazzlos».
 Приходите.
 Не пожалеете.

Ну, что ж. Коль не пожалею, тогда конечно. Хотя вопрос: «проездом куда?» будет терзать меня до скончания века.
- Никуда. На самом деле я никуда не хочу – хочу тут, но чтобы так, как хочу, а не так, как получается. А на это надо время, а времени, как известно, нет.
- Как надо, получается только у тех, кто ничего не хочет. Вот, скажем, у мёртвых, потому что им ничего не надо. Хотя, как знать. А так, разочарование – всего лишь производная очарования. Так что "очарооооована. Околдоооооооооооована".
- Да уж! Сегодня мне призналась в любви чуть ли не лучшая подруга. Она, видите ли, мной очарована.
- Ну и что?
- Ничего особенного. Только она хочет меня трахнуть, - …, - чего ты ржёшь?
- Забавно. Недалече как вчера ночью я стал пидором. Проклятый город. Но, знаешь, все это чепуха, и твоя чуть ли не лучшая подруга не одинока в своих пристрастиях. Я вот тоже тебя люблю. Правда, извини, на постель не претендую.
- Это почему?
- Боюсь, в твоём лице я буду ****ь всех коммунистов, - я взглядом указал на её алые волосы, - а это уже не секс, а садизм. Впрочем, если ты мазохист, то можем попробовать.
- Нет уж. Спасибо. Как-нибудь обойдусь.
- Ну, как знаешь.
- Да. Знаю.
- А ты случайно не знаешь, почему так много в мире злых людей?
- К чему это ты?
- Меня всегда терзал этот вопрос.
- Злые люди живут дольше.
- Ну и китайский флаг им в жопу. Пусть живут. И, знаешь, - я закурил нервно, - хочется думать мне, что я не злой, потому как неудобно как-то со знаменем в заднице, - затем подумал немного и весомо добавил: - перед людьми.
Соло на варгане. Полёт шмеля. По-быстрому. Сварганил и готово. Это мой давешний собутыльник. Он по-приятельски подмигнул мне со сцены и пальцем левой руки из-за такта сделал щелчок чуть правее кадыка. Я жестом пригласил его за наш столик. Волшебное соло на варгане моментально превратилось в сухощаво-изысканное соло на тубе, и панк-варганист уже любезно склонялся над рукой Любы, облизывал её и усаживался напротив меня.
- Люба! - представил я даму с алыми волосами музыканту.
- Любовь!!! - мгновенно отреагировал он.
- А это…, - замялся я, вспомнив, что совершенно не помню или, может быть, даже не знаю имени своего визави, но он пришёл мне на помощь:
- Эратосфен Вяземский, - я поглядел на него, словно тот был привидением. Он только усмехнулся: - Да-да, Эратосфен Вяземский, - и, обращаясь к Любе, закатил глаза: - Любовь, Ваша красота неземная пленила меня. Я люблю Вас.
- Да пошёл ты, - улыбнулась ему Люба, а я как-то в масть вдруг вспомнил:
- Кстати, по-фински «я люблю тебя» будет: мина ракойстан синуа.
- Вот, - оживился Эратосфен, - финны зрят в корень, - и, обращаясь к Любе, закатил глаза: - Любовь, Ваша красота неземная пленила меня. Я люблю Вас по-фински.
- А кто из вас лох? – проигнорировала крик души Вяземского члена Люба и, словно бровями, повела своей роскошной грудью. Вправо. Влево. Вправо-влево.
- Вообще-то, лох – это аббревиатура. ЛОХ, - поставил он точку.
- …, - она.
- …, - я.
- Любовь Обойдёт Хоралы, - он.
- ???, - она.
- ???, - я.
- А хрен его знает, - он.
Подошла утренняя официантка, забрала у меня сигарету, жестоко в пепельнице её удавила и справилась:
- Что есть будем? Или только пить?
- Вот именно.
- Что именно?
- Только пить. Сегодня ночь такая, что есть – грех, - ответил ей Вяземский, а
она нежно поставила на стол бутылку коньяка, сказала: да по мне хоть залейтесь, и, гордо вильнув несуществующими бёдрами, удалилась.
Люба с детства презирала паузы, поэтому сразу наполнила рюмки и, не чокаясь, опрокинула в себя содержимое своей. Шумно выдохнула и построила брови домиком. Одна бровь – кажется, левая – у Любаши была совершенно седая, что добавляло её и без того знойному имиджу некоторый шарм. Шарма в женщине, как чеснока в холодце, много не бывает. Она умно выдохнула, построила брови домиком и неспешно начала свой монолог:
- Дожить до середины марта, чтобы пойти на каток! Ха! Всю зиму сидеть дома и в марте – на каток! Такая забава, знаешь? Я вам расскажу – кидать меня в сугроб, как самую мелкую и лёгкую – кто дальше закинет. Ага. Каток – это прекрасно – маленький. И музыка играет – какое-то радио. Там между музыкальными паузами передают приветы и признаются в любви посредством диктора – и он вовсе не ди-джей, потому что именно диктор, потому что каток такой, как в 70-е годы – в центре Электросталь-заполярного, во дворах, запрятан глубоко внутри безумного города – людей мало, особенно, если после работы приходить и до самого закрытия, до одиннадцати вечера. А потом в ближайшей любимой кофейне (в которой поломалась розетка, и стало невозможно приходить работать) пить горячий глинтвейн... мы нашли каток давно и случайно, пока гуляли по дворикам в поисках 70-хх годов – и ходим теперь каждую зиму. Забавно, что с теми, кто работает со мной в компании, те, с кем я хожу на каток, те, кому я пеку блины на масленицу, те, с кем я езжу в Ленинград иногда – они не знают, что я-то тоже работаю на эту же компанию, потому что мы никому не рассказываем, что знаем друг друга. И меня традиционно кидают в сугроб. И я, пока лечу, пишу sms-ки любимым людям...
- Что? Так долго летишь? - зевнул я.
- Нет. Так быстро пишу.
- Что-то я от тебя ни одной не получал.
- Ты бы для начала купил себе мобильный.
- А ты денег мне дашь?
- Я бы дала, да, боюсь, ты…
- Коньяк киснет, - спас меня от дальнейших препирательств Эратосфен, выпил и скромно так изрёк: - всё-таки мы хорошо играем. Вот слушаю я нас со стороны и сам себе поражаюсь: какой в жопу джаз? Анархия – мать порядка.
- А как называется ваш стиль? - я тоже выпил.
- Любовь Обойдёт Хоралы.
- ???
- А хрен его знает. Почему надо обязательно ко всему прилеплять ярлыки? Тебе нравится наша музыка?
- Да, - без труда соврал я.
- И всё. Это главное.
Я не знал, что главное: музыка или то, что она мне не нравилась, а может быть, седая (кажется, левая) бровь Любаши или её грудь, или то, что её лет пять тому два гэбэшника уволокли в Париж, сняли ей там квартирку с видом на смотровое колесо, продержали три дня, не попользовались и отвезли обратно в Ялту. Так что ничего, кроме Лувра и двух упаковок дорогущего мыла, она оттуда не привезла. Для чего всё это? И музыка, и седая грудь, и Париж, и Ялта, и…

16.03.2006 г. Ялта.