Картина

... Старые ступени обшарпанной лестницы натужно скрипели под ногами, словно грозились обвалиться в любую минуту, а в нос бил застарелый запах древней пыли и краски. Не менее ободранные стены наводили на еще более грустные размышления, и мысленно он проклинал себя за то, что сунул нос в такую дыру как этот район. Хотя с другой стороны, при том минимуме финансов, который имел место быть в его кармане, на лучшие апартаменты рассчитывать не приходилось.
Дабы отвлечься от грустных мыслей он в очередной раз поднял взгляд на округлый зад домохозяйки, который упорно маячил у него перед глазами вот уже долгих четыре этажа этой проклятой лестницы. Зад был довольно соблазнительным, кой и положено иметь вдове не старше сорока лет, да к тому же не имеющей детей. Почтенная вдова, по ходу дела уже не раз давала понять, что не была бы против завести роман с молодым человеком столь приятной и интеллигентной внешности, но...
«Нет, не сейчас. Только не сейчас. Вот докончу роман, а все остальное – потом».
Он снова покосился на аппетитный зад домохозяйки, но тут лестница наконец-то закончилась, и взгляду молодого писателя предстал довольно просторный и светлый чердак, с кроватью, стареньким рабочим столом, парой стульев и большим креслом-качалкой. Свет сюда попадал сквозь пару слуховых окон и один маленький балкончик. Правда чердак был сильно захламлен, старые вещи валялись тут и там, даже на кровати, не говоря уже о столе, и убираться здесь предстояло, по-видимому, еще долго. Но это молодого человека совершенно не волновало: за те деньги что он будет платить этой вдове лучшего и быть не могло. Хуже быть могло, а вот лучше – нет.
А главное – здесь он сможет спокойно завершить свою книгу. Издатель, прочитав рукописи, сказал, что сразу же возьмет книгу в печать, как только он закончит работать над ней, и гарантирует успех книге и хорошие продажи. А вот тогда...

«Уеду куда-нибудь... в какой-нибудь маленький городок, непременно у моря. Да обязательно у моря» - подумал он. И погрузился в мечты...

... Хозяйка долго еще о чем-то говорила, а он рассеянно слушал, кивая головой. Ему было сейчас абсолютно безразлично, что она ему скажет, ему хотелось как можно скорее остаться наедине с собой и своей книгой...
- Ну вот, на счет воды я вас предупредила, на счет света тоже. Кажется все. С вас сорок долларов ежемесячно, плюс задаток за один месяц вперед. Платить не позднее пятнадцатого числа. А то, знаете ли, желающих снять такие апартаменты всегда найдется – добавила в конце монолога вдова многозначительно.
- Вы правы, сударыня. Я снимаю эти... апартаменты на три месяца, думаю что большего не понадобится. Моя книга почти готова, мне просто нужно немного времени и возможности побыть одному, чтобы ее полностью закончить.
- Вы можете работать совершенно спокойно. Никто вам здесь мешать не станет.
Вдова расплылась в своей самой обворожительной улыбке.
- Если что-то вам потребуется, не стесняйтесь. Сейчас служанка принесет вам постельное белье.

Переезд на новую квартиру занял не так уж и много времени. Собственно, все его вещи помещались в одном саквояже. Второй саквояж был доверху забит листами бумаги с рукописным и печатным текстом – это и была его книга, плод четырехлетней работы с бессонными ночами. Гораздо больше времени потребовалось на то чтобы привести чердак в порядок, выкинуть всякую рухлядь, скопившуюся за долгие годы, и вымести пыль. Правда хозяйка великодушно предложила прислать в помощь служанку, но он заподозрил не без оснований, что помощь вдовы не столь уж великодушна, а потому счел за благо отказаться. К тому же, копаться в старых вещах доставляло ему огромное удовольствие, словно маленькому ребенку, попавшему в сказочный и неведомый мир. Мир прошлого, который лежит у каждого из нас на своем чердаке памяти, позабытый всеми. Вот только протяни руку и он поведает тебе обо всем прекрасном и удивительном, что было когда-то «до». Покажет в фотоальбоме или на старых портретах лица тех, кто когда-то любил и мечтал, кто когда-то жил. До тебя. Их лица стерлись из памяти, сами они канули в небытие, но их вещи, их живая память о них – вот они: старое платье, сумка без ручки, фарфоровая кукла с оторванной рукой и стопка пыльных книг. Старый бинокль, детская коляска, кастрюли и настенные часы без кукушки, но которые до сих пор отсчитывают время. Они всегда готовы рассказать нам о своих прежних хозяевах и их жизни, но можем ли мы услышать их голос? Хотим ли?
... Когда он разбирал груду старья на кровати носок ботинка задел что-то лежавшее под кроватью. Нагнувшись, он извлек на свет старый чемодан, с ободранными углами и старыми пряжками, давно позеленевшими от времени. Чемодан был тяжелым, и как он не старался, оторвать от пола ему его не удалось. Тогда он решил поступить проще – просто выволок чемодан на середину комнаты, уселся перед ним, и, чуть помедлив, дернул застежки. Вздрогнул...
Первым его взгляду предстал лежавшая сверху палитра и пара высохших кистей, а под ними - огромная коллекция баночек разных цветов и оттенков. С минуту он глядел на эту радугу цветов, затем, чисто механически, как много раз до этого дела в детстве он открыл одну из баночек и понюхал. Конечно же, он не ощутил запаха масляной краски, выветрившийся за долгие годы, но память безошибочно подсказала ему тот знакомый запах, которым в далеком детстве была насквозь пропитана мастерская отца...

... На минуту он словно вернулся в далекое детство, в котором отец рисовал портрет его матери, а он – шестилетний мальчик, сидел затаив дыхание в мастерской отца и глядел как на холсте, под уверенными движениями кисти, рождаются чудесные краски и тени... Ту самую картину, которую потом так безжалостно перечеркнули болезнь и смерть...

В горле запершило...

Не найдя в себе сил закрыть этот чемодан, он стал выкладывать краски на пол, одна за другой. Извлекая их, он словно извлекал частичку своей памяти. Банки, пузырьки, флакончики... частички... Вот он достал рождественскую ночь, и сияние свечей на наряженной елке. Вот простое воскресенье летним днем в парке... с мамой...
Вот папа, который зачем-то собирает вещи и уходит куда-то в ночь... и мама плачет.
А вот это... нет, он не хочет этого вспоминать! Не хочет снова видеть это снежное утро, кладбище и священника, нудно читающего молитву. Но память неумолима, и вот он снова видит вырытую могилу, темнеющую на фоне заснеженной земли как рваная рана. Слышит стук замерзших комьев земли о крышку гроба, и едва различимое бормотание могильщика, проклинающего мороз и застылую землю. И вновь ощущает бесконечное чувство одиночества, которое занозой угнездилась в его сердце с того дня...
... и летят на пол баночки, пузырьки, флакончики...

В горле першит...

Внезапно, рука нащупывает на самом дне чемодана что-то мягкое, податливое... Сверток, нет – рулон... свернутый холст, перевязанный белой тесемкой... Сам не зная почему, он бережно достает этот холст, присев на край кровати кладет его себе на колени, и, долго, очень долго зачаровано смотрит на него.
Наконец, дрожащими пальцами он начал развязывать узелок тесьмы. И кто знает, о чем он думал в эту минуту? Ибо развязав этот маленький гордиев узел он не спешил развернуть холст... а развернув долго смотрел на картину которую увидел...

Под пенящимся серыми тучами небом кипело море. Его темные воды неистово штурмовали волна за волной отвесный обрыв высокого скалистого берега, а над самой кромкой обрыва был изображен одинокий силуэт девушки. Ветер трепал ее темные волосы, а она сидела, обхватив руками колени, и смотрела куда-то в океан, за горизонт. За ее спиной бушевал ласкаемый ветром другой океан, зеленое поле высокой травы. А она сидела, словно ждала кого-то, на границе трех стихий, глядя за край картины. Сидела и ждала...

... Он опомнился, когда уже начало темнеть и на пол чердака легли первые вечерние тени. Отложил картину в сторону, немного понаблюдал за тем, как холст вновь начинает сворачиваться в рулон.
- Рама. Этой картине непременно нужна рама – сказал он вслух.
- Я повешу ее над своим рабочим столом. Нет, черт возьми, я повешу ее на самом видном месте, на этом чертовом чердаке, что бы все ее увидели!
И тут же осекся – «Все? Да кто вообще ходит ко мне, что бы он еще мог ее увидеть?!»
Боль одиночества на секунду резанула по сердцу, но он тут же отогнал ее прочь. «Нужна рама для этой картины» подумал он. «Потому что эта картина нужна мне...»

Когда он вышел, то во дворе дома он вновь (случайно ли?) столкнулся с домовладелицей.
- Вы устроились? Все в порядке?
- Да, благодарю! Все просто замечательно, лучше и быть не могло!
- Я очень рада. Если вам что-то будет нужно, то...
- Да, да, спасибо! Непременно обращусь к вам, сударыня...
Он уже собирался идти дальше, как вдруг...
- Простите сударыня. У себя на чер..., гммм, в комнате я нашел ящик с красками и кистями. Не знаете ли вы что за художник жил здесь до меня?
Вдова резко помрачнела.
- Право, это не очень приятная история. И мне не очень бы хотелось ее рассказывать...
Вдова замялась, но посмотрев ему прямо в глаза, все же решила продолжить.
- Лет двадцать назад, мой покойный муж сдал этот чер... гммм, комнату одной юной девушке. Она была художницей, целыми днями носилась со своим мольбертом по паркам, что-то рисовала красками и мелками. Она была очень милой и воспитанной, не позволяла себе всяких фривольностей, хотя жила одна. Ну вы понимаете о чем я?
Молодой человек кивнул.
- А потом она один день пропала... Представьте себе – просто пропала, без следа. Соседи видели как она поднималась вечером к себе, но никто не видел ее на следующее утро.
Через неделю заявили в полицию, те пришли с обыском, но так ничего и не нашли. С тех пор ее никто не видел. Мой покойный муж потом поднялся наверх, когда... в общем, когда стало уже ясно что она не вернется и нужно сдавать чердак новым постояльцам. Он собрал все ее кисти и краски в чемодан и оставил наверху. Знаете, бывает так что кто-то иногда приходит за вещами своих близких, но у нее видимо никого не было потому как никто ее не искал да и за вещами за эти двадцать лет тоже никто не пришел. Впрочем, если этот чемодан вам мешает, то я могу сказать служанке...
- Нет, нет! Все в порядке, он мне не мешает! Спасибо вам большое...

Он улыбнулся ей и быстрыми шагами вышел через двор в вечерний город.

Вернулся он через час, неся подмышкой купленную в художественной лавке раму и две дюжины свечей. Электричества на чердаке не было, но его это не смущало.
Наоборот, его охватывало легкое возбуждение при мысли о том, что он будет работать так же как знаменитые писатели старины – при свете свечей.
- Черт возьми, может и я стану когда-нибудь классиком, сказал он самому себе. Почему бы и нет? Критики будут писать отзывы на мои произведения, а несчастные школьники будут писать по ним сочинения.
Эта мысль его немного рассмешила, и он ускорил шаг. Ему не терпелось скорее сесть за книгу и продолжить работу. Но в глубине души он знал – ему хочется поскорее вновь увидеть ту картину...

Работать совершенно не получалось. Вот уже битых два часа он сидел за столом, выжимая из себя строчки которые упорно не хотели ложиться в осмысленный текст. На полу уже выросла солидная груда скомканных листов бумаги, а мысль все не шла. Впервые за эти долгие четыре года вдохновение и мысли покинули его. Он сидел за столом, тупо глядя в мерцающий язычок свечи, а мысли его возвращались к той картине, что висела в раме у него за спиной, и девушке-художнице.
Интересно, думал он, куда же она исчезла? И где она теперь? Жива ли?
Он почему-то был уверен в том, что девушка непременно жива и с ней все хорошо.
И ему снова захотелось взглянуть на картину.
Он отыскал среди груды старья медный канделябр, поставил его так, чтобы свет падал на картину, не отражаясь на ней, придвинул поближе кресло-качалку и предался созерцанию.
Девушка на картине все так же сидела на краю обрыва, океан бил свои волны в скалы, а ветер трепал волосы девушки. А он все смотрел на нее и смотрел, до тех пор, пока веки ему не смежил сон.
- Три стихии, подумал он, засыпая. Три стихии: вода, земля, воздух. Но где четвертая? Почему она не нарисовала огонь?

... он спал, и ему снилось море, снились облака бегущие за край океана и солнце, гаснущее в волнах раскаленным красным шаром. Ему снился ветер, пропитанный ароматом корицы и моря, ласкающий бескрайнее море высокой зеленой травы. А еще ему снилась девушка. Она улыбалась ему, махая рукой с высокого берега, и ветер развевал ее волосы и платье, подчеркивая худенькую изящную фигурку. Он тоже помахал ей в ответ и улыбнулся...

Он проснулся, еще какое-то время не открывая глаза, наслаждаясь последним мгновением сна, запахом и шумом моря, вкусом соленых брызг на губах. Проходили секунды, минуты, а эти ощущения не проходили.
- Наверное, я еще не проснулся, подумал он. Какой же прекрасный сон я видел...
Он открыл глаза, и вздрогнул... и не поверил тому, что увидел...

Четыре стихии слились...

... Картина на стене жила своей жизнью. Ревущие волны, бьющиеся в базальтовые скалы, перекрывал шум ветра. Холодные брызги вылетали с картины, падая на ковер, ему на лицо и губы. Весь чердак был освещен светом неба, лившегося с картины. Океанский ветер, давно задувший пламя свечей, весело гонял перед собой листы рукописи и всякую мелочь. Воздух был насыщен запахом океана и густой травы.
Пораженный, он не сразу поверил в увиденное чудо, а когда поверил, перевел взгляд в нижний угол картины, где сидела девушка. Она стояла и махала ему рукой, ветер развевал ее волосы и платье, подчеркивая худенькую изящную фигурку. Девушка улыбалась.
- Эй, привет!
Шум заглушал ее голос, но все равно он удивился тому каким чистым и мелодичным он был.
- Привет. Сказал он и помахал ей рукой в ответ.
- Вы – та художница, что нарисовала эту картину?
- Я вас не слышу! Говорите громче либо подойдите ближе к картине. Не бойтесь, с вами ничего не случится! Ну, разве что немного промокните.
Девушка рассмеялась
- А я вовсе и не боюсь. Молодой человек сделал несколько шагов к стене, на которой висела картина. Теперь она, правда, больше напоминала окно в другой мир...

- Так что вы там говорили?
- Я спросил, вы ли нарисовали эту картину?
Девушка с кокетством откинула головку и утвердительно кивнула головой.
- Вам нравится?
- Очень, но... Прошло ведь двадцать лет, вы должны были... изменится.
- Молодой человек, нужно называть вещи своими именами. Ведь вы хотели сказать, что я должна была постареть?
Он смутился и запнулся. С минуту девушка продолжала смотреть на него строгим взглядом, потом взгляд потеплел, и она снова улыбнулась.
- Здесь все не так как в вашем мире. Те двадцать лет, о которых вы говорите, пролетели для меня здесь как один день. Здесь все совсем по-другому, нет старости и смерти.
И даже почти нет одиночества. Ну... почти нет.
Она умолкла и смотрела на него. Он тоже молчал. Они оба молчали и смотрели друг на друга.
В какой-то момент он вдруг заметил, что ветер начинает стихать, а волны и облака постепенно замедляют ход. Платье девушки и ее волосы развевались все медленнее и медленнее, с каждым мигом превращаясь в отчетливые мазки краски по холсту. Картина застывала. И тут он понял, что не хочет больше оставаться один, не хочет продолжать жить, так как жил до раньше этого. Ему очень захотелось быть с ней ТАМ, в картине. Смотреть на морской закат, дышать свежим ветром, ощущать холодные брызги морской воды на лице и обжигающее тепло девушки рядом с собой. Сознание того что сейчас он может потерять все то недолгое но прекрасное что было в его жизни потрясло его. Из глаз не произвольно потекли слезы, он смотрел, как картина замирает и в какой-то момент в отчаянье протянул к девушке руку...

... Через неделю пришла полиция. Инспекторы и эксперты долго что-то искали, фотографировали, просвечивали специальными устройствами, но так ничего и не нашли. Лишь кипа исписанных бумаг была разбросана по всему чердаку так, словно могучий порыв океанского ветра влетел сюда на какую-то минуту другую.
Один из полицейских подошел к картине, висящей на стене. На ней было изображено море или океан, чьи волны бились в скалы. Низкие облака бежали к горизонту, а на самом краю отвесного обрыва, в высокой зеленой траве сидели девушка с парнем, и смотрели куда-то вдаль, держась за руки. Они были счастливы. Полицейский не был силен в живописи, но картина ему понравилась. Он еще долго стоял и смотрел на нее, прежде чем окрик старшего инспектора заставил его вернуться к работе...

... После ухода полиции хозяйка продала раму из-под картины старьевщику, а саму картину вместе с заботливо собранными листами рукописи, положила в старый чемодан с позеленевшими застежками. Поверх красок, кистей и палитры. Просто так, на всякий случай...