Член, направленный в небеса
Я стою у окна. За стеклянным экраном раскинулся заброшенный индустриальный район. Посреди него, огромным красным кирпичным фаллосом рвет голубое небо труба котельной. Она дымится словно развалины вавилонской башни. Одинокая и бессмысленная.
Я тушу сигарету о пыльный подоконник, отхлебываю из бутылки пиво и поворачиваюсь к небу спиной. Посреди засыпанной мусором комнаты в стареньком разбитом кресле сидит Иисус. Он уставился помутневшими глазами в потолок. Густая слюна, скопившаяся в уголке его рта, медленно стекает на подбородок, капает на застиранную посеревшую от пыли и пота майку с надписью «Я вернулся». На полу, рядом с креслом валяется одноразовый германский шприц с растекающейся внутри ярко-алой каплей крови.
Твою мать, Иисус! Долго мы еще будем гнить в этой жопе? Ты ширяешься каждые три часа. Мне же просто скучно. Или ты думаешь, что они не найдут нас здесь? В этом сраном районе, я уверен, полно стукачей. Рано или поздно нам придется выйти на улицу за жрачкой. И тогда… Иисус, ты вообще здесь или пошел пообщаться со своим папашей? Твою мать!
Иисус молчит, ему похоже на все глубоко накласть. Глядя на него сейчас, сложно поверить, что этот парень любит повеселиться.
Иисус любит тебя!
Ты должен помочь одному парню, приятель. Заявил босс. Ну, должен, так должен. Чем помочь то? Это непростой парень. Мало о чем говорит. Знаете босс, непростота непростоте рознь. Как тебе сказать… В общем, хочешь верь, а хочешь нет, но помочь ты должен Иисусу. Не понял, босс. Это, какому такому Иисусу? Мне что, деньги в церковь отнести надо. Я не шучу парень! Босс стал серьезным. Если я говорю помочь Иисусу, то это значит, что помочь ты должен именно ему. Босс, я в бога не верю. Заткись, и поезжай в кабак на набережной. Иисус ждет тебя. Уходя, я слышал, как босс продолжал ржать в своем кабинете. Старая скотина!
В том самом кабаке я обнаружил странного парня. Мать его, ну и впрямь вылитый Иисус. Одет лишь по другому. Вместо рваной хламиды или в чем там его изображают, мой новый знакомый напялил на себя потертые синие джинсы, черную майку и кожаный пиджак.
Ты Иисус, говорю. Иисус. Что тот самый? Угу. Круто. Меня босс прислал. Велел помочь. Угу. Вот такой дебильный диалог получился. Ну, сидим себе, выпиваем, разговоры о погоде ведем. Не трогаем никого и тут.
А ты чего, и вправду Иисус? Это были слова, которые выдавил из себя тот в дымину бухой придурок сидевший за соседним столиком. Он самый, улыбнулся Иисус своей щербатой улыбкой. Ты типа, что, не унимается придурок, вино в воду превращать умеешь, и вообще чудеса всякие. Не без того. А ну-ка, покажи типа чудо какое-нибудь. При этом мудила помахал в воздухе стобаксовой купюрой. Иисус снова улыбается и радостно так говорит. Я тебе сейчас, козел, свое коронное чудо продемонстрирую. Да ну? Ну да! Иисус - сама любезность. Я сейчас чудесным образом и за короткое время превращу твое мерзкое рыло в фарш.
То, что произошло секунду спустя, поистине можно было назвать чудом. Несмотря на свою худобу, Иисус поднимает здоровяка за шкварник и с размаху бьет его кулаком в грызло. Пролетев несколько метров разбрызгивая кровь, беспомощная тушка придурка рухнула на пол.
Ну что, как тебе мои чудеса, злобно говорит Иисус и достает из-за пазухи здоровый револьвер. Вот тебе, сука, еще одно на прощанье. Передай мой привет Люциферу. Иисус давит на спусковой крючок.
Я сердце этого мира, говорит Иисус. Знаешь, парень, каково это? Нет. Вот то-то же. Этот херов мир болен. Знаешь, я заебался уже. Просто пришла пора что-то делать. И Иисус тычет дымящимся кончиком сигары в бикфордов шнур. Выпущенный наружу огонек шипит и медленно ползет к заряду.
Пошли, Иисус машет рукой, и мы отправляемся. Куда? Я знаю одно неплохое местечко. Там хорошее пиво и телок без проблем можно снять. Пойдем отдохнем от трудов праведных. Иисус улыбается. У него недостает двух передних зубов. Так, повздорил с тремя идиотами. Зато теперь свистеть удобно.
Вся моя помощь заключалась в том, что я смог достать два килограмма армейской пластиковой взрывчатки. Иисус сварганил простенький детонатор из патрона и шнура. Выехали на место и занялись делом. Через каких-то полчаса все было готово.
И вот мы идем по темной алее. За нашими спинами, неожиданным рассветом взрыв раздирает в куски православную часовню.
Кто такой Антихрист?
Сей вопрос терзал запуганное человечество еще с первого пришествия Иисуса в наш говенный мир. Сколько версий было выдвинуто, сколько копий сломлено в бесконечных спорах, сколько человеческого мяса превратилось в хорошо прожаренные бифштексы на веселеньких кострах… Все зря. Люди так и не поняли толком, что к чему.
За долгие годы становления этого громкого титула удостаивались совершенно разные люди. Император Нерон, за то, что любил кормить львов сочными первыми христианами. Парочка Пап за какие-то невнятные заслуги. Конечно же, Лютер с Кальвином в окружении всей этой кастрированной протестантской братии. Английский поэт-альпинист. Несколько современных политиков и один популярный исполнитель громкой музыки.
И вроде бы все понятно. Людям были даны достаточно точные инструкции по выявлению и безжалостному уничтожению этой сволочи. Но нет. Люди как всегда все обосрали. Взять, к примеру, знаменитые три шестерки. Что, блин, с ними только не вытворяли. Как только не пытались вычислить проклятое имя. Пользовались халдейской математикой и ацтекскими календарями, древнееврейскими тайными свитками и двоичным кодом. Применяли тибетские очистительные ритуалы и суфиский зикр, приносили в жертву некрещеных младенцев и объявляли городские конкурсы. Бесполезно…
В результате всех этих безрассудных изысканий получали вполне благозвучные имена. Одна лишь маленькая проблемка, портящая весь праздник, ни один из полученных результатов не соответствовал действительности. Такая вот херня.
Тем не менее, написанное в беспросветном гоневе Иоанна Богослова оказалось чистейшей правдой. Антихрист спокойненько себе существовал. Был он отнюдь не громадным мерзким монстром, а обычным на вид мужчиной, чей возраст недавно перевалил за сорок. Он предпочитал гладко бриться, одевался достаточно консервативно и ужас как не любил опаздывать на деловые встречи.
Сегодня же выдался на редкость дерьмовый день. Вышеупомянутые встречи пришлось отменить. Антихрист сидел смурнее тучи в глубоком кожаном кресле, нервно жевал фильтр так и не подкуренной сигареты и угрюмо смотрел на стопку газет разбросанных по стеклянной плоскости журнального столика.
«Твою мать», - тихо пробормотал он, признаваясь, пусть и весьма не охотно, самому себе, что боится. Хотя, собственно, чего? И раньше тупые писаки из «желтого легиона» пытались потрясти доверчивых читателей россказнями о новом пришествии Христа. При проверке сих фактов оказывалось, что все напечатанное либо откровенная брехня, либо история очередного сумасшествия.
Среди людей частенько находились идиоты, чьей навязчивой идеей было спасение человечества. Хер его знает, может эта страсть заложена в генах Homo sapiens. Тем не менее, подобные выходки хоть и немного нервировали, в сущности, были безобидным баловством. Некоторых особо рьяных самозванных спасителей приходилось отслеживать и по-тихой ликвидировать. Мало ли, человеческий разум глуп. Немного повременил, и глядь - у сумасшедшего уже появилась свора последователей. А такие вещи как духовная революция действуют на нервы, а порой и на кошелек.
Но этот случай… Этот случай совсем другой. Антихрист чувствовал опасность буквально кожей всего своего начавшего стареть тела. Похоже, дерьмо все-таки случилось. Говенный Иисус пожаловал сюда собственной персоной. А если так…
«Хватит ныть», - сурово сказал сам себе Антихрист, - «надо что-то делать». Он поежился, по телу волной прокатился озноб. Хотя камин рядом горел во всю. Антихрист, наконец, поднес зажигалку к многострадально сигарете. Сделал глубокую затяжку и потянулся к блестевшему черными лакированными боками телефонному аппарату.
Силы небесные
Не ссы, сказал Иисус. Долго мы тут не прочалимся. Конечно, говорю, завтра с утра приедут в этот херов городок парни посерьезнее провинциальных ментов. Какие-нибудь сраные гэбэшники. И тогда нам точно кранты. Уж поверь, они тебе изобретут что-нибудь повеселее деревянного креста. Не скими, заявил Иисус, беззаботно развалившись на деревянной скамье. Утро еще должно наступить.
Когда красный туман выветрился из моей побитой головы, я осознал себя лежащим в углу тесного каменного мешка. Шероховатые стены, окошечко под потолком, двухэтажные нары. В общем, все понятно. Чуть погодя меня перевели в «хоромы» огороженные от мира стальной решеткой. Добро пожаловать в «обезьянник»! Тут я обнаружил Иисуса. Несмотря на обширный синяк под глазом, он был как всегда угрюмо весел.
Слушай, Иисус, спросил я, на фига нас перевели из камеры в эту клетку? Да, наверное, чтобы не терять нас из виду. Не переживай, нам и самим будет на что посмотреть.
Я перестал переживать и стал тупо разглядывать неспешную жизнь ментовского отделения. По большому счету ничего интересного. Так, шатаются взад-вперед убитые люди в серой униформе. Никакого веселья. На что это ты там уставился, проорал подскочив к клетке толстопузый капитан. Обвислую морду его перекосило праведным гневом, на лбу выступили противные капельки пота. В камеру нашу дохнуло чесноком и застарелым перегаром. Чтобы не нервировать этого придурка, я перенес все свое внимание на стену.
Блин, Иисус, не вытерпел я и пару часов, чего мы ждем? Может у тебя есть какой-нибудь достойный план спасения? Конечно, есть, зевал на своей «шконке» Иисус, но он касается не нас, мать твою, а всего человечества. Брось ты уже ныть, не забивай себе башку всяким дерьмом. К утру, мы будем на свободе.
Угнетенный бессмысленным ожиданием чуда я уснул. Сон оказался на редкость ярким и радостным. Какая-то деревенская идиллия. Я беспечно брел по некошеному ярко-зеленому лугу. Такие, наверное, бывают лишь в забугорных мультфильмах. Вдруг откуда ни возьмись, передо мной оказалась маленькая такая девчушка в белых лохмотьях. Привет, приятель, заявила она, не узнаешь? Нет, говорю, а ты кто? Я, мать твою, натурально Иисус. Кончай дрыхнуть, сваливать пора.
Я хотел было спросить, куда, собственно, сваливать-то нужно, но тут страшный грохот вывел меня из пространства сладких иллюзий. Что за говно! Вокруг же творилось что-то невообразимое. Крики, стрельба. Что, в конце концов, происходит? Ответом мне бала лишь оторванная голова какого-то мента. Она прилетела буквально из неоткуда и издав противный чавкающий звук врезалась в решетку.
Утерев чужую кровь с лица, я, наконец, огляделся. В пространстве отделения царил полнейший хаос. И эпицентром оного явно являлись трое
бритоголовых амбалов в длинных кожаных плащах. Они рвали и метали. То есть буквально разрывали на влажные кровавые куски всех попавшихся под руку и бросались этим, еще горячим, мясом в уцелевших ментов.
Последние в панике палили по нежданным врагам из табельного оружия. Впрочем, было не похоже, что это причиняет им ощутимый вред. За каких-то пятнадцать минут все было кончено. Вырвав из коченеющих рук ментовского фарша ключи, один из кожаных здоровяков открыл клетку. Кранты, подумал я.
Но вместо того, чтобы вырвать нам печень, эти парни как по команде опустились на правое колено и склонили головы. Отец послал нас помочь тебе, Иисус, прогремел один из них. Мы сделали свое дело, нам пора уходить. Вам тоже не рекомендовано задерживаться. До встречи на небесах.
Вот так история. Слушай, Иисус, сказал я, когда мы выбрались из ментовки, кто это были такие? Ангелы, пробурчал Сын Божий, раскуривая помятую сигарету, они помогают всем мученикам выбраться из застенков. Стоит только хорошо попросить. Правда, не многие отваживаются. И что, спрашиваю, это всегда так весело? Угу. Ангелы всегда идут напролом, совершенно не умеют тонко работать. Оно и неудивительно, Отец создал их в трудные времена. Настоящие, на хер, мясники.
Увлеченные этим нехитрым диалогом, мы погрузились в ночь и вскоре совершенно затерялись в пустых промозглых улицах.
Бог есть любовь
Гляди, Иисус протянул мне яркую брошюрку. Чего это? Читай, мать твою. Скоро у нас праздник. Я уставился на обложку. На глянцевой поверхности красовался гигантский эрегированный член, вздымавшийся к белым облакам. Внизу надпись: Праздник тотальной дефлорации. Вход свободный.
Не слабо, говорю. А кто эту херь устраивает? Я! Иисус гордо улыбается.
Вся эта банда охочих до Иисусова прибора девственниц собралась субботним вечером за городом у небольшого, развалившегося от времени православного храмика. Они сбились в плотную толпу и воровато озираясь, пялились на вход. Наконец, не прошло блин и часа, в дверном проеме показался Иисус. И одежды на нем были лишь обширные «семейные» трусы. Белые с розовыми поросячьими рожицами. Глаза его бешено блестели, в зубах он сжимал трубку, дымившуюся чем-то густым и едким.
Сестры мои, заорал Спаситель дурным голосом. Мы собрались здесь сегодня, чтобы показать всему миру истинную любовь Господа нашего. Пускай злобные кастраты назовут нас блудливыми мерзкими тварями. Пускай эти суки грызут свои локти и трутся сморщенными отвисшими от долгого бездействия яйцами о дверные косяки. Нам на них накласть! Мать вашу! Да что вообще может быть прекрасней взмыленного трепещущего в нетерпении члена. Вот он герой нынешней реальности. Он создан, чтобы бешено рваться вперед, сквозь непрочные преграды вашей девственности.
Вот он входит в вас, словно Господь в сердце истинно верующего. Истина всегда является к нам через боль. Но после… Мать вашу, что может быть благостнее, какое удовольствие выше этого, чем душа освобожденная, чем сердце наполненное божественной любовью. Вот она растет, двигается, ширится внутри вас. Один, два, три, четыре, ДЕСЯТЬ! Взрывается внутри ярким фейерверком. Никто, никто уже не станет таким как раньше.
Пришло, наконец, время открыться для царства горнего. Пройти в него сквозь влажные кровоточащие ворота отринутой девственности. Настал великий час. Час всеобщего перерождения, день тотальной дефлорации. Раскройте душу свою, раздвиньте ноги. Иисус пришел к вам!
С этими словами, сопровождавшимися дружным визгом около сотни девственных глоток, Иисус сдернул с себя трусы, явив удивленному миру громаднейший эрегированный член. Толпа словно по приказу рванулась к нему.
Я скуксился на четвертой. Мой окровавленный член беспомощно обвис и скукожился. Осталось лишь безучастно наблюдать за подвигами Иисуса. Он действовал как неутомимая машина. Пронзая каждую из девственниц своим нечеловеческим фаллосом, казалось, насквозь. Зрелище было немного жутковатое. Разве что, кровь не летела в разные стороны. Вокруг стоял гашишный дым, запах похоти и сладострастные стоны.
Бог пришел на землю, и Бог есть любовь. Любовь, мать его так!
Тропа сатаниста Прохорова
Сатанист Федор Прохоров угрюмо смотрел на свои длинные узловатые пальцы. В тусклом свете качающейся лампочки ему показалось, что по ним снова течет чужая горячая кровь. Федор поднял голову и исподлобья взглянул на двоих охранников отгороженных толстыми прутьями хромированной решетки.
Скоро, очень скоро, услышал Федор все тот же голос, тихо доносящийся из потаенных уголков его сознания. Прохоров с сомнением поглядел на стальные кольца, сомкнувшиеся на его запястьях. Кроме того, поганая решетка довольно надежно блокировала его от свободы. Двое охранников не казались таким уж большим препятствием по сравнению с ней.
Приготовься, Федор. Все тот же голос прожурчал в голове. Сейчас будет немножко больно. Бабах! Прохорова с огромной силой рвануло с сидения. Где-то на периферии сознания он услышал дикий визг тормозов и скрежещущий звук удара. В тот момент его более волновали стремительно приближающиеся прутья клетки. Буквально в последний момент Прохоров успел закрыть голову руками. Хрясь! Черное беззвучное забытье...
Когда он очнулся, то обнаружил, что дверь клетки открыта. Подобравшись к единственному оставшемуся в живых стонущему охраннику, он с размаху обрушил цепь наручников на его незащищенную переносицу.
Одинокие прохожие, привлеченные аварией, видели, как из милицейской машины выбрался человек с разбитым в кровь лбом. Он, пошатываясь, направился к тротуару. В скором времени этот без сомнения странный субъект растворился в маленьких кривых переулках
Яйца потеют forever!
«Он вышел в пустое пространство утренний улицы. Мимо в неясную, отгороженную от глаз белесой стеной тумана, даль проносились одинокие жалобно подвывающие авто. Снег крупными сырыми хлопьями медленно падал с тяжелого неба на его бледно-зеленую куртку. Путался в волосах, таял на лице. Длинными узловатыми пальцами он выудил из мятой пачки сигарету. Запалил костерок бензиновой зажигалки. Затянулся. Огляделся».
Господи, что за чушь! Вот уже неделю, как Иисус свалил в неизвестном направлении. Куда? Зачем? Хер его знает. Я даже не в курсе, вернется ли он вообще. Мне осталось лишь верить в лучшее, да бесцельно шататься взад вперед по квартире. День на пятый, когда нарезать круги по тесной жилплощади мне в конец осто****ило, я, прихватив в ближайшем продуктовом нольседьмую портвейна, уселся за письменный стол. В моем распоряжении оказались обломок карандаша и пачка пожелтевших листов, оставшихся от предыдущего хозяина квартиры.
Получалась какая-то бредятина про безымянного мужика уставшего по-жизни. Мой лирический герой постоянно курил, бродил по улицам и ныл по поводу не сложившейся личной жизни. К тому же я заметил за собой подозрительную тягу к описательности и внимание к незначительным деталям. Тем не менее, решил не останавливаться. В конце концов, это был мой первый опыт покорения литературного Олимпа. И кому не нравиться, у меня есть для вас три простых и понятных слова: Пошли в жопу!
«Бессмысленность, бессмысленность, бессмысленность… Она была повсюду. Шуршала по углам комнаты. Билась в агонии сливного бачка. Сквозила в грязной пустоте алюминиевых кастрюль высившихся в мойке миниатюрной вавилонской башней. Свисала густой паутиной с обшарпанных стен. Бегала, стуча тремя парами тоненьких ножек по запредельной плоскости потолка.
Вот уже третье сутки он лежал на старом скрипящем диване. Курил. Периодически вставал чтобы помочиться. И снова диван. Снова вьющийся замысловатыми кольцами сигаретный дым. Ржавая диванный пружина уже давно прорвала ветхую обшивку и постоянно врезалась ему под правую лопатку своим острым когтем. Ему было наплевать. Наплевать…».
К концу недели я заметил, что становлюсь похожим на персонажа созданного моим разрушенным затянувшейся скукой сознанием. Постепенно превращался в какую-то потерянную тень. Все реже вставал из кресла. Постоянно курил. Надо было завязывать.
Взяв в руку изрядно уменьшившийся за последнее время карандашный обломок, я нацарапал на последнем листе.
«Взяв в руки обломок красного карандаша, неизвестно каким образом завалявшийся в туалете, он аккуратно вывел на стене большие красные буквы. «Мои яйца уже не потеют». Посмотрев на результат своих трудов, он ехидно улыбнулся и разбежавшись прыгнул головой в стекла оконного проема. Далекий девятый этаж…
Изуродованный труп плавал в луже крови, быстро смешавшейся с грязным весенним снегом. Толпа любопытных обступила его плотным кольцом. Люди о чем-то оживленно спорили, то и дело бросая блуждающие взгляды на верхние этажи «высотки». Через полчаса вдалеке послышался визг сирены, карета скорой помощи бессмысленно продиралась сквозь узкие проходы дворов».
Я отбросил карандаш, достал сигарету и побрел к старому ветхому дивану. Я курил и смотрел на стену. Наверное, забавно выглядели на ней большие красные буквы. Черт, но у меня не было даже сраного красного карандаша. Поэтому, мне не оставалось ничего, кроме как просто заснуть.
Когда я проснулся, то обнаружил, что посреди комнаты стоит Иисус и неистово ржет. Ты что за херню написал, он отразил, что я уже не сплю. Я неопределенно пожал плечами. В этой писанине, окромя того, что она представляет собой совершенно нечитабельное нудное чтиво, содержится наинаглейшая ложь. Какая это, удивляюсь. Запомни милый мой мальчик, ЯЙЦА ПОТЕЮТ ВСЕГДА!
«Черепки»
Ты, блин, совсем с ума спрыгнул, что ли? Иисус улыбается. Да к этим придуркам я и с автоматом в гости не пойду. Снова улыбка. Ну херли ты лыбишься? Объясни мне, тупенькому, зачем они тебя нужны. Да не тычь ты мне в рожу этой гаденькой брошюркой, читал я ее. Они же, они же полные отморозки, психи сраные, ублюдки.
Такой вот содержательный диалог звучал в заблеванном вагоне вечерней электрички. Иисус развалился на лавке, закинул ноги в грязных ботинках на соседнюю. И все улыбался. Я же позволить себе подобной роскоши не мог. Да и как тут позволишь? Ведь ехали мы не на пикничок повеселиться. Впереди полной неясностью маячила встреча с сектантами. И не с какой-нибудь шушерой вроде баптистов какого-то там сраного дня или свидетелями хрен знает чего. Нетушки. В своем логове нас поджидали иерархи «Судного дня», объединения известного более как «черепки». И название свое они, по упорным слухам, получили отнюдь не от осколков керамической посуды.
«Черепки» были, пожалуй, одной из самых экстремистских христианских сект. Перед ними бледнела темная аура сатанистов, поклонников последнего джихада и служителей старого доброго вуду. Да и вообще, в «черепках» этих от христианства и было то весьма немного. Прикиньте сами.
Свои гадкие храмики и часовенки возводили они сугубо на кладбищах. Сами ходили в каких-то лохмотьях, а порой и просто нагишом, грязные и злые. Годами их особо просветленные подвижники не стригли волос и ногтей. На немытых шеях болтались амулеты изготовленные из человеческих останков. А основным религиозным символом был крест из двух берцовых костей.
Из святых писаний почитали эти умраки Библию да несколько индийских тантр. Порой они держали длительные посты, что, впрочем, не мешало им на общих праздниках причащаться человеческой кровью, жрать килограммами наркоту и развлекаться свальным грехом. Это были полные и абсолютные отморозки лишенные всех тормозов. Бог в тебе и во мне, говорили, должно быть, их священники, перед тем как перерезать жертве яремную вену. Жуть.
И вот мы летим сквозь ночь. Позади «засвеченная» квартира, впереди - «черепки». Выбирай, не выбирай, все как-то не так получается.
Верховный «черепков» вонзил свои здоровые крепкие зубы в истекающий кровью кусок сырого мяса. Интересоваться происхождением этой пищи почему-то не хотелось. Красный сок тек по бороде, капал на черное рубище. Помимо босса у безымянной надгробной плиты столпились его не менее суровые прихлебатели.
Значится, ты и будешь Бог? Главный черепок дожевал свою пайку. Он самый. Угу. А, значится, чего это ты к нам пришел, а не к патриарху православному, к примеру? К патриарху? Брови Иисуса ползут вверх. Если бы с официальной церковью все было нормально, неужто «Судный день» бы существовал? Верховный покачал головой. И то правда.
Существование любой секты, любой ереси, продолжал вещать жрец, оправдано тем, и только тем, что официальная концепция ни в какую жопу не годиться. Да ты только глянь на круглые отожранные рожи всех этих иеромонахов, епископов и прочей ***пени. Жрут, трахают друг друга тайком, а на миру морду высокомерную корчат. А где истина? А, Иисус, где она? Здесь, шарахнул всех «черепков» начальник по надгробию. Смерть - вот последняя истина. Все остальное лишь непроверяемые предположения, данные лишь в воображении, но не в опыте.
Так опытом таким пойди еще, поделись. Иисус хитро щурился. А… Вверх поднялся сучковатый палец с обломанным ногтем. Есть способ. Каждый жрец «Судного дня» через клиническую смерть проходит, а посему знает всю подноготную жизни. Иисус кивает.
Да что нам лить то из пустого в порожнее, вдруг спохватился верховный, раз уж ты Бог, то, понятное дело, сам в курсе. Чего же тебе от нас надо, окромя, конечно же, почитания и смирения? Близиться час последней битвы, лицо Иисуса стало серьезным, готов ли ты к Армагеддону?
Угу, вот, значиться, как, жрец пожевал кончик своей неимоверной бороды. Чувствовал, что к этому все и идет. Что ж, могу сказать смело, к валилову мы приучены. Не побоимся на поле бранное выйти. Он оглядел своих подчиненных, те закивали. Вот тебе, Сын Божий, и ответ наш. Устраивает.
Иисус прямо таки расцвел лучшей из улыбок. Все мы дети Господа нашего, я рад, что в трудностях могу на вас положиться. Воистину, если не здесь искать праведных, жест в сторону кладбища, то где же? Ну а теперь, чтобы скрепить все это дело, вкусите кровь мою и плоть. Иисус потянулся к покрытому ржавчинной тесаку, валявшемуся тут же, у могилы.
Литания
Божья благодать нисходит на родные и до боли любимые еще с младенчества поля, леса и равнины. Забурлили воды некогда тихих рек, заволновались смурные болота. Рассеялись туманы. Солнце взошло, вспыхнуло и яркой красной лампочкой закатилось за влажный горизонт. Чу, легкая поступь Спасителя.
Идет Иисус. Идет Иисус? Идет Иисус… Идет! Иисус!
Каждый камень, каждая травинка в бескрайней равнине, каждая нота, вымученная пьяным деревенским комбайнером из плаксивой разбитой гармони. Аллилуйя! Аллилуйя, тебе Господи. Дымят черные трубы, смачно стонут каменные утробы сталеплавильных цехов. Многие лета! Многие лета!
Звенят колокола малых и больших церквей, храмиков и соборов. Трясутся старческие сморщенные подбородки жрецов. Большие печальные глаза подъяты к кровавым небесам. Текут слезы, сопли и слюни за воротники. Кровью рыдают темные иконы. Ладан запах серой и уксусом. Се грядет царствие Сына человеческого.
Колеблются вековые курганы. Гляди. То тут, то там показывается из черной жирной земли маленькая пухлая ручка. Трижды мертвые вифлиемские младенцы стремятся в мир живых. Их маленькие отмеченные страдальческой печатью тотальной бессмысленности испачканные глиной и кровью лица мелькают за каждым деревом, за каждым углом. Сочатся из старых семейных фотографий. Они ищут. Они жаждут. Ищут и жаждут. Последний раз потревожившие вселенную живых, несут пламя мести в крошечных ладонях. Зондеркоманда Спасителя.
Нигде не спрятаться, ни за что не скрыться. Черные крысы грехов человеческих волнами залили яркие города. Плачь, плачь Вавилон. Грядет день суда и расправы. Хмурые ангелы выволокут за золотые кудри дочерей твоих на вселенский праздник освобожденной похоти, вымостят дороги черепами сынов твоих. Где твоя радость, где смех, где веселые краски.
Красное небо. Хлопанье крыл. Ангелы мести господней вынули из ножен пламенеющую сталь мечей своих, поднесли к губам златые трубы. Настал день, настал час, настал миг расплаты…
Ни хера себе… Иисус, вот это было гонялово. Слушай, ты в гашишок свой никакого говна радостного не подмешиваешь? А? Так ведь и ****ануться можно.
Я с подозрением поглядел на вычурный кальян синего стекла. Жирный кусок хеша уже превратился в жалкую черную кучку угольков. Я неодобрительно покачал головой. И тут же провалился в мертвый коричневый сон без сновидений.
Тропа сатаниста Прохорова 2
К ночи сатанист Прохоров вышел к старому кладбищу. Здесь, в одной у неприметных могил, были припрятаны кое-какие нужные веши. Череп младенца, он сам прикончил эту маленькую некрещеную сволочь во время одного из ритуалов, несколько черных свечей, стальные медальоны с изображением печатей демонов и старый огромный нож. Ага, вот и то самое место.
Прохоров толкнул в спину, тихо хнычущую девчушку лет тринадцати. Она, потеряв равновесие, упала на колени и подняла на него заплаканные глаза, окруженные ореолом потекшей туши. «Дяденька, не надо. Отпустите меня», - плаксиво засопела она. «Заткнись, сука», - пробурчал Прохоров, доставая заветный сверток из-под надгробья.
Он увидел эту девчонку недалеко от кладбища. Наверное, возвращалась домой с каких-нибудь танцулек. Совершенно одна. Напрасно, прошептал Прохоров и вышел из тени автобусной остановки. Малолетка была одета в коротенькие обтягивающие брючки и ярко-красную курточку из винила. Светлые волосы были заплетены в две куцые косички, забавно болтавшиеся при ходьбе.
Прохоров неожиданно появился за спиной девочки. Широкой ладонью закрыл ей рот, притянул к себе. Вторая рука скользнула под брюки, к промежности. «Девственница», - удовлетворенно хмыкнул Прохоров и потащил ее к кладбищу. Ночная улица была пуста.
Сатанист чертил на кладбищенской земле странные знаки, при этом бормотал в полголоса не менее странные слова. Девчушка, буквально вжавшись в ограду, смотрела на этот дикий цирк широко открытыми глазами и тихонечко выла. Вскоре Прохоров расставил все предметы по местам. Не бойся, повернулся он к своей пленнице, я насиловать тебя не буду. Я святой, мне это не нужно. Хотя конечно, он плотоядно оглядел девчонку. Месяцы заключения дали о себе знать. Неплохо было бы хорошенько трахнуть эту сучонку. В задницу, а потом может быть и в рот. Да… Ладно, похоть подождет, сегодня есть вещи и поважнее, гораздо важнее.
Он схватил девчонку и бросил в центр начерченного на земле круга. Перевернул на живот. Сгреб рукой косички. Оттянул вверх голову. Полоснул ножом по тонкой шее. Кровь рванулась наружу. Тело задергалось в агонии. Не обращая на конвульсии смерти никакого внимания, Прохоров набрал в ладони кровь. Идя по кругу и сосредоточенно проговаривая заклинания, он поливал начертанные ножом на земле знаки. Вскоре пространство внутри круга слабо засветилось.
Прохоров окунул пальцы в чудовищный разрез на шее жертвы. Взяв в руки череп младенца, и вывел на лобной кости три нужных символа. Свет в круге вспыхнул ярче. Прохоров глубоко вздохнул и поднял глаза к черному небу. «Приди!» - разорвал тишину дикий нечеловеческий крик.
Время термоса
Его рожа мне не понравилась сразу. Какая-то змеиная, профессионально спокойная, опасная. Этот мудила в строгом сером костюме восседал в моем кресле. Но самое забавное в сложившейся ситуации было то, что видел я его впервые. Вот так, захожу в нашу квартирку, закрываю дверь, ставлю пакет с продуктами на пол, поворачиваюсь. На тебе! Этот тип восседает посреди комнаты и таращит на меня свои угрюмые глазенки.
Здравствуйте, говорю, внутренне офигивая. Он кивает и медленно, словно готовое к прыжку животное, поднимается мне навстречу. Во всей манере поведения сквозит какая-то профессиональная отточеность движений. Так двигаются люди посвятившие мордобою многие годы.
А что я? Я стою и глупо улыбаюсь. Дяденька, не обижайте дебила. Он подходит поближе, лениво выуживая из нагрудного кармана ярко-красные корочки какого-то удостоверения. Я, не переставая лыбиться, без всякого предупреждения бью ему кулаком в центр его крысиной рожи. Прямо в нос. Мотнув головой, разбрызгивая обильно хлынувшие кровавые сопли, «таинственный незнакомец» с развороту лупит мне каблуком в живот.
Ноги мои медленно отрываются от пола. Пред глазами проплывает потолок. Время стремительно сворачивается в тугую нервную пружину.
Вообще, можно долго спорить о шансах в драке. Я полностью принимаю все аргумента в пользу длительной спортивной, или какой там еще, подготовки. Да этот незнакомый мне мужик был явно не профан, да и выглядел погабаритнее, но…
Но он облажался, он явно недооценил меня, и вот уже хлюпает расквашенной сопаткой. Злость бурлит в нем, разве что пар из ушей не валит. Блин, да он похоже серьезно вознамерился меня прикончить. Ну, ну…
Вначале я слышу как звенят фарфоровые кружки в серванте, в который я влетел со всего размаха. И почти сразу же боль прокатывается по моей спине. Я встаю на четвереньки и сквозь туман болевого шока вижу, как на меня стремительно летит херов агрессор. Вот он уже рядом. Как в замедленном кино я вижу его поднимающуюся для удара ногу. Он заносит ее с боку, замысловато и красиво.
Я не стал закрываться руками, все равно не успел бы. Я поступаю проще. Что есть сил бросаюсь вперед. Метя головой в область яиц. Удар получился жестоким. Эта сука заорала и согнувшись рухнула на пол. Что, получил каратист недоделанный!
Вообще в драке, по-моему, главное - подлость. Не зачем выпендриваться. Бах ему по яйцам и ты победитель. По крайней мере, в девяноста процентах случаев. Противник визжит, корчится, переживает за детородные функции своего организма. Самое время взять предмет потяжелее и со всей дури навернуть его по башке.
Я нервно озирался по сторонам, пытаясь обнаружить в комнате подходящее орудие. На глаза мне попался лишь старенький трехлитровый китайский термос. В нем Иисус хранил свой кофе. Что ж, лучше, чем ничего. Я взял алюминиевый цилиндр в руки. Полный… Тщательно прицелился и занес термос над головой.
Но эта сволочь, не термос, конечно же, вдруг перестала сучить ногами на полу. Словно в китайском фильме про кун-фу, мужик крутанулся на спине и ловко подсек мои ноги. Твою мать! Термос полетел в сторону, я полетел на пол.
Каратист, естественно, не стал терять времени даром. Он, не дав мне подняться, навалился всей мускулистой тушей. Шарахнул мне кулаком по уху и тут же попытался раздавить кадык предплечьем. Не тут-то было. Вывернувшись, я вцепился в его руку зубами. Сдавил челюсти изо всех сил. Натурально попытался оттяпать ему кусок мяса.
Он взревел, попытался вырваться, дернулся назад. Тут я разжал хватку. Зубы, знаете ли, могут еще пригодиться. Представитель неведомой мне спецслужбы по инерции опрокинулся на спину. Настал мой черед.
Я прыгнул ему коленями на грудь. Могу поклясться, что у него хрустнуло что-то в области ребер. Пока он офигивал от моей прыти, я начал с остервенением лупасить его по харе. Кулаками. Когда кожа на моих костяшках полопалась, я врезал ему пару раз локтем. Он захрипел, закатил глаза, но дышать не перестал.
Я, тяжело дыша, пополз в сторону термоса. Если эта гадина еще раз встанет, мне кранты. Схватив китайскую поделку, я так и не вставая в полный рост занес ее над башкой этого ****ского кунфуиста. Срись что есть мочи, сука, наступило время термоса.
Антихрист и патриарх
Ну и? Что мы с Вами, уважаемый, имеем? Ну, не стесняйтесь, уж будьте так добры, расскажите нам о своих успехах. О том, например, как удалось вашему ведомству справиться со своей непосредственной задачей, то есть уберечь людей от влияния психопата, именующего себя Иисусом. Он уже предан анафеме, об этом я слышал. Как же это отразилось на реальности? А?
Седовласый патриарх Русской православной церкви поежился под колючим взглядом собеседника. Ему хотелось оказаться отсюда далеко-далеко, где-нибудь в занюханом провинциальном приходе. Сидеть себе спокойненько, Дуть на дымящееся блюдце с душистым чаем и ни о чем не зоботиться. Никакой тебе ответственности, красота. Старик мечтательно закатил глаза.
Эй, милейший, а ну-ка возвращайтесь из Ваших сладеньких грез. Мы что, шутки тут шутим? Взгляд Антихриста, и без того слегка безумный, теперь полыхал раздражением. Это что же у нас получается. Большая такая церковь, Вы говорили мне, что конкурентов для вас на поприще ловли душ человеческих нет и быть не может. Не Вы ли заверяли меня в полной лояльности, требовали лишь оградить от нападок со стороны.
Я тогда поверил. И что же? Я устранил все преграды, сделал православную церковь последней духовной инстанцией. Придал ей государственный статус. Вложил огромные деньги. Я считаю, что вправе теперь требовать определенных дивидендов. Разве нет. Старик патриарх обречено закивал. И я требую, в конце концов! Не прошу, заметьте, тре-бу-ю. Требую!
Ну, начал священнослужитель, нашей конторой приняты некоторые меры. Во-первых, как Вы уже заметили, лже-Иисус официально отлучен от церкви. Большой вопрос, много ли дал этот шаг? Пророк, скрывающийся под именем Сына божьего, не вступает с контакт со служителями церкви. Он, по нашим данным, ищет поддержки как раз у ее противников. Но, что самое странное, не выходит за рамки христианской конфессии, его не интересуют ни сатанисты, ни буддисты. Только христианские сектанты, в большинстве своем крайне экстремистского толка.
Неужто, перебил Антихрист, эти сектанты представляют собой такую серьезную угрозу? Как Вам сказать, конечно же после введения Закона «О запрете действия на территории РФ сект экстремистской и тоталитарной направленности» их энтузиазм несколько угас, но все же… Мы только вычищаем одно бесовское гнездо, как тут же появляются два-три новых. Лукавый хитер, он знает человеческую природу.
Вот эти россказни о всесилии дьявола оставьте для нервных монашек, разговор о деле идет. Все проблемы с сектантами - это результат сугубо ваших упущений. Может в свое время имело смысл поддержать притязания шиитов, они привыкли работать, а не разглагольствовать под аккомпанемент урчания сытого желудка. А? Ну что Вы так побледнели? Теперь уж поздно коней менять. Будем работать с тем, что имеется. Кстати, подумаете, если Иисус этот настоящий, возникает вопрос - почему он к вам-то не пришел. По вашим словам, это было бы, как домой вернуться. Ладно, все, работать пора.
Антихрист нажал кнопку на селекторе, и дверь в кабинет тихо отворилась. На пороге возник молодой вышколенный секретарь. Проводи старичка, махнул рукой хозяин мира, и документы на отдел ликвидации ко мне на стол. Живо. Патриарх, словно побитая собачонка заковылял к выходу. У самых дверей он повернулся, вздохнул. А знаете, мне порой кажется, что мы выбрали не ту сторону. Бог уже не с нами.
Посох патриарха стучал уже в дальнем конце коридора. Антихрист сделал пару глубоких вдохов, пытаясь унять нахлынувшую волну злобы. Пальцы вцепились в крышку стола, взгляд упал на витиеватый письменный прибор, подарок подчиненных к какому-то юбилею. Твою сраную мать! Дорогие перьевые ручки раскатились по кабинету. Гранитное основание гулко ударило в стену, разодрав черные обои. Антихрист, обессилив, потянулся к селектору.
Танец жизни
Скользкие подворотни. Затхлый воздух подвалов. Дерьмо и пустые бутылки в углах заброшенных церквей. Копоть на стенах и прямые лучи пентаграмм на забытых перекрестках. Кислый запах пороха и кислый привкус дешевого портвейна. Поезда, автобусы, уютные внутренности «моторов», уносящих нас в ждущую темноту.
Мелькание лиц. Полустершиеся овалы человеческих масок слиплись, смешались в серый студенистый конгломерат. Их печальные, нахальные, горящие, тусклые, непонимающие глаза уставились в наши спины холодными прицелами в наши спины. Они жаждут.
Снова скольжение. Скольжение по невидимым плоскостям реальности. Отсюда - домой, из пекла - на Север. Вдоль городов, деревень, домов, притонов, кладбищ и тюрем. Где нас не ждали, где о нашем пришествии молились темным иконам. Слышишь, там, за снежной пеленою хриплый лай собак и прокуренный кашель и тяжелое дыхание, металлический щелчок взводимого затвора. Сатана не дремлем. Посылает к нам своих темных ангелов.
Их перепончатые крылья хлопают в порывах бури. Их ядовитое дыхание проникает в мир живущих. Кто они, угрюмые посланцы, явившиеся на последний пир. Прах и туман, только прах и туман. Их глаза не видят. Их узловатые пальцы шарят в пространстве в тщетных поисках жертвы, в бессильной жажде отмщения. Что за странные звуки, здесь, совсем рядом? Они врываются скрежетом под купола маленьких крепких черепных коробок. Они несут боль и осознание собственной слабости.
Иисус смеется. Он докуривает сигарету и ловким щелчком посылает ее в направлении зловещих теней. Тени бессильно стонут. Их рвет на черные куски порывами ветра. Они исчезают там, где горизонт сливается с яростной музыкой январской метели. Они уходят. Прах и туман, только прах и туман.
А мы? Мы продолжаем свой неистовый танец на самой грани бытия. Танец радости, заливистого хохота и вселенской любви. Танец жизни. Танец смерти. Я гляжу в пьяные глаза Иисуса. В них пустота. Невнятный смутный намек. Я тень, ты тень, он тень… Забытые ненужные более имена.
Где ты? Спрашиваю я. Ищу глазами, пробираюсь на ощупь. Иисус! Летит одинокой птицей мой крик в пустом мире. Иисус! Содрогаются стены и шумят деревья. Иисус! Плач потерянного ребенка. Слезы по безвозвратно уходящему лету. Иисус! Иисус! Иисус!
Ну что ты орешь? Спокойный голос из глубины. Здесь я, утри сопли. Звук, неистово рвущийся изнутри наружу. Прекрати причитать и ныть. Золотой свет из глубины сердца. Моего сердца.
Я стою в пустой комнате. Четыре двери. Я улыбаюсь и достаю два вороненых по-домашнему теплых ствола. Большими пальцами аккуратно снимаю с предохранителей. Один на один с пространством. Я счастлив. Я делаю первый шаг в никуда. Тихо скрипят несмазанные петли.
Вечное стремление вперед. Туда, за грань подкравшейся осени. За грань снов и мечтаний. Только здесь. Только сейчас. Скольжение. Танец жизни.
Подвальная проповедь
Скользкие, сочащиеся гнилой влагой стены. Запах старого тряпья и разлагающихся овощей. Старые выщербленные ступени. Красный огонек иисусовой сигареты. Где-то там, за темным углом, качается мутная сороковаттка. Гоняет замысловатые тени по засыпанному песком полу, по ни кому ненужной рухляди, старым умершим еще до моего рождения вещам. Они разинули свои пасти, щерятся осколками, ржавыми гвоздями и рваными ранами. Они мертвы.
Мы идем по лабиринту ветхого подвала. Передвигаемся по слепой кишке панельной девятиэтажки. За одной из хлипких фанерных стен раздается смех и громкая возня. Нас там явно не ждут. Иисус всегда валится как снег на голову, как радиоактивный снег. Хрусть. Картонная дверь не выдерживает божественного напора. Ну что, суки, готовы ли вы принять Иисуса в сердце и прочие дыры. Судя по обосравшемуся выражению пьяных глазенок, волне.
Вы, гнусные никчемные ублюдки, мусор и дерьмо этого жрущего, ебущегося и блюющего мира. Вы средоточение мерзкого смрада. Что вам ненужное покаяние и фальшивое отпущение? Соль мира. Ха! Скоро, очень скоро все козлы поймут, что их тупая жрачка солоновата, да что, блять, солоновата! Они никогда не просрутся отведав лишь малый кусочек.
Царствие небесное! На кой вам оно? Ведь уже здесь, среди тихих руин, в кишащих крысами помойных ящиках, в каждой воняющей ацетоном «паленой» чекушке виден смутный отблеск рая. Нужно оно вам? Рай здесь и сейчас - вот девиз написанный на вашем грязном знамени. Потные липкие объятия. Утреннее похмелье. Презрение и гнилая жрачка. Чей-то грязный тупой нож, впивающиеся в горло. Вот короткий путь к земному блаженству. Ибо блаженны нищие всем, ибо их есть любое царство. Отныне и навсегда.
Потрепанная, изнасилованная в подворотне свобода. Вам уже не зачем к ней стремиться. Что она может дать. У вас уже все есть. Наслаждайся - вот новый божий закон. Нечего делать, не к чему стремиться. Вот истинная любовь, рождающаяся в голодном урчании желудков и спазмах изуродованных кишок. Дыши отравленными гниющими легкими, радуйся развалившейся печенью. Ты больше ни к чему не привязан. Ты больше ни от чего не зависишь. В этом полнота бытия. Счастье довольных последним пиром трупных червей и золотистых помойных мух.
Плевать на чужое добро, на всех их сраных, разодетых и напомаженных жен. Нет больше ограничений. Хилая эрекция и дрожащие руки. Утро, открывающееся тихим спазмом сосудов головного мозга. Спокойный паралич конечностей и милый сердцу сифилис. Все есть дар Господа, его невыносимая милость к страждущим.
Время ожиданий позади сегодня, здесь и сейчас последние становятся первыми. Отныне и навсегда.
Семью пулями
Проснулся я оттого, что кто-то тихонько тряс меня за плечо. Разлепив, казалось сросшиеся, веки и, увидев над собой помятую рожу Иисуса, я хотел, было, громко и смачно выругаться. Что за фигня, дайте человеку проспаться! Остановило мою истерику лишь то, что Сын Божий сосредоточенно прищурив глаза, прижимал к губам свой длинный тонкий палец. Тут же в глаза бросился пистолет в его руке.
Вставай, только тихо, прошептал Иисус. Эти придурки уже на лестничной площадке. С минуту на минуту они начнут штурм. Перехватив мой взгляд, с надеждой устремленный в сторону окна, через него можно было спрыгнуть на крышу соседнего дома, вплотную прижимавшегося к нашему, Иисус отрицательно покачал головой. Не выйдет, снова послышался шепот, они уже выставили там своих людей.
Ну и что же будем делать, изобразил я немой вопрос при помощи простого поднятия бровей. Как что? Иисус, как мне показалось, даже удивился. Будем валить козлов. Чем? Не унимался я. У тебя четыре обоймы, да у меня две, хорошенький же арсенал у нас для решающей битвы со злом. А у сволочей этих, я уверен и автоматики найдутся. Не паникуй, сказал Иисус и добро улыбнулся.
Мы засели напротив входа. Я загнал патрон в ствол и угрюмо уставился на ободранную обивку двери. Умирать не хотелось до колик. Иисус, присевший рядом, качал вверх-вниз стволами «глоков», вечно он умудряется раздобыть где-то дорогие забугорные «пушки». Время текло нехотя и тягуче, как водка на сорокаградусном морозе.
Вдруг за дверью послышались тихие шаги. Иисус сразу оживился, хитро подмигнул мне и поднял пистолеты. Началось. Мы открыли огонь как раз в тот момент, когда атакующая группа вышибла входную дверь и на всех порах ворвалась в коридор, желая, по всей видимости, взять нас врасплох. Естественно они даже не успели сбавить темп, натолкнувшись на визжащую свинцовую преграду.
Пятеро тел рухнули в коридоре, трое из них, похоже, стремительно покинули мир живых. Я, было, предпринял попытку вырваться наружу, но был перехвачен Иисусом почти у самых дверей. Он оттолкнул меня от проема и бросил в разинутую темную пасть подъезда, невесть откуда взявшуюся у него гранату. В повисшей вдруг звонкой тишине было слышно, как бьется о ступеньки ее круглое тяжелое тело. Несколько секунд спустя, громыхнул взрыв.
Сменив обоймы в пистолетах, мы выглянули наружу. В воздухе висела известковая пыль, поднятая взрывом, внизу кто-то громко не то выл, не то стонал. Вниз нельзя, заявил Иисус. И вверх, похоже, тоже, заметил я, они ведь не глухие, давно всполошились уже. Угу, задумчиво пробормотал Спаситель и ткнул стволом в сторону окна. Ты спускайся вниз и открывай там пальбу, я соскочу на козырек подъезда, а там посмотрим.
Слушай, Иисус, вдруг дошло до меня, в магазине моей «пушки» осталось всего-то семь патронов. Так что долго пострелять не удастся. Не ссы, ухмыльнулся он, не о чем не беспокойся, просто нажимай на спусковой крючок.
Я влетел из подъезда, паля напропалую. Те двое, что не успели спрятаться за, стоявшей неподалеку машиной, уткнулись рожами в асфальт и больше не двигались. Войдя в раж и не жалея патронов, я открыл беспорядочную стрельбу по бедному авто, дырявя его синие бока и разнося вдребезги оконные стекла. Противники офигевшие от такого напора, отсиживались за тушей железного зверя и, не целясь, огрызались свинцом.
В скором времени они, скорее всего, очухались бы, и спокойно превратили вашего покорного слугу в бессмысленное мясное решето. Но тут о себе дал знать Иисус. С его наблюдательного пункта на козырьке подъезда парни за автомобилем просматривались как на ладони. Он осклабился, спокойно прицелился…
Слушай, Иисус, спросил я, кое-как отдышавшись после дикой пробежки. Я одной фишки до сих пор догнать не могу. Высадил патронов минимум на ящик, а когда выщелкнул магазин, он полнехонек. Что за глюк? Ты Евангелие читал, Иисус пытался закурить, выуженный из кармана, обломок сигареты. Я кивнул. Корку с тремя рыбами и семью хлебами помнишь? Снова кивок. Вот и решил я тот же фокус провернуть. Накормил, бля, всех этих козлов семью свинцовыми пилюлями.
И Иисус громко и радостно заржал. Из темного чрева близкой помойки выпрыгнул напуганный этими звуками облезлый серый кот.
Гнев Антихриста
- Что за ****ство! Этот придурок все еще жив!
Антихрист мерил широкими шагами свой кабинет. Глаза его гневно горели, аккуратно уложенные личным парикмахером волосы разметались по голове, черная потная прядь прилипла ко лбу. За столом в виде мальтийского креста, понуро опустив плечи сидели трое седовласых крупных мужчин. Один из них был облачен в серую униформу с генеральскими погонами, другой в зеленый армейский китель без знаков различия, третий и вовсе был в штатском.
- Я вас спрашиваю, господа генералы, почему получилось так, что человек, именующий себя Иисусом, до сих пор спокойно разгуливает на свободе? А? Объясните мне, почему облажались ваши подчиненные? - продолжал неистовствовать Антихрист. - Геннадий Феоктистович, как удалось ему выйти из камеры, и превратить в груду мяса, целое отделение милиции? Сергей Гаврилович, будьте любезны, растолкуйте, мне непонятливому, почему, хотя так называемый Иисус проводит свои акции публично и открыто, ваши хваленые аналитики не могут его вычислить? И, в конце концов, Александр Степанович, внятно объясните мне тот факт, что ему удалось ликвидировать вашего лучшего «перехватчика»? Вашего хваленого профессионала прихлопнули термосом. Термосом!
- Есть только одно правдоподобное объяснение, - поежившись, начал глава группы аналитиков. Моими парнями было просчитано все, и результаты исследований, признаюсь, ставят меня в тупик. Все, что делает Иисус просто невозможно, это выходит за границы логических построений. Он неуловим, он неуязвим, ему постоянно везет. Поэтому напрашивается единственный вывод.
- Ну? - Антихрист резко остановился посреди кабинета, и вперил в говорившего жесткий взгляд. - Будьте так добры, раскройте тайну.
- Ответ лежит на самой поверхности, - переходя на шепот, продолжил аналитик. - Этот парень не корчит из себя Бога. Он и есть Бог.
- Вот как? - Антихрист бессильно рухнул в кресло. - В стране происходит что-то ненормальное. По городам мотается какой-то психопат. А наш лучший аналитик, супермозг, можно сказать, заявляет мне, что Бог спустился с небес на грешную землю. Сергей Гаврилович, Вы меня разочаровали. Так, господа генералы, время позднее, пора по домам. Но завтра в 10-00 я жду вас у себя уже с планом конкретных мероприятий. И умоляю вас, только логика, никакой мистики. Все, свободны.
Антихрист усталым взглядом проводил выходящих из кабинета генералов и потянулся к кнопке внутренней связи.
- Маструбина ко мне. Немедленно!
Жизнь и смерть капитана Маструбина
Илья Маструбин родился в семье потомственных военных. Дед отмахал свое шашкой еще во время гражданской. Приобретя орден «Красного знамени», наградной «браунинг» и сабельный шрам через все лицо, он превратился в тихого преподавателя военной академии. Не смотря на то, что ему перевалило за семьдесят, дед глушил самогон, «канифолил» на личной даче молоденьких секретарш, а всем сортам табака предпочитал злой самосад.
Папаша Ильи, Михаил, был отлит из того же сорта стали. Почти всю Отечественную он просидел в глухом дальневосточном гарнизоне. Но когда настал черед громить узкоглазых, отличился. Призрением к собственной жизни и патологической жестокостью он, казалось, сумел перещеголять «желтых» камикадзе. За особые заслуги его перевели в армейскую разведку. После он не раз выполнял ответственные поручения где-то в Центральной Африке. Среди личных вещей Ильи до сих пор хранился веселый сувенир - маленькая засушенная голова.
Из Африки отец вернулся еще более мрачным, чем обычно. Почти на месяц провалился в запой. Ночами испуганный Илья, съежившись на своей кровати, с замиранием сердца слышал, как за стеной на непонятном языке во сне страшно кричал отец.
Через полгода Михаил умер. Говорили, что в Африке он подцепил какую-то заразу. Она жила в нем, медленно сжирая организм. Если бы обратился к врачам раньше, может был бы шанс, но…
Дальше было суворовское училище. Дед решил, что внук должен, сохраняя семейную традицию, посвятить себя армии. Впрочем, через год начались не совсем понятные вещи. Однажды Илью ни с того ни с сего вызвали к начальнику училища. В кабинете вместо добродушного Ивана Ароновича его встретил незнакомый старший лейтенант с непонятными знаками различия на черных петлицах.
- Собирайся, Илья, - сказал незнакомец приятным тихим голосом, - через полчаса мы уезжаем.
- Есть! - выпалил суворовец, застыв по стойке смирно, и тут же испуганно добавил. - А куда?
- Не бойся, - улыбнулся офицер. - Тебя выбрали из нескольких тысяч курсантов для обучения в специальном секретном училище. Предупреждаю сразу, будет тяжело, но служба тебя ждет интересная и почетная. Собирайся. И… никому не слова.
Так Илья попал в секретную школу стратегического резерва Генерального штаба. И потянулись годы сурового обучения. Способы обращения с холодным и огнестрельным оружием, выживание в экстремальных условиях, прыжки с парашютом, рукопашный бой, подрывная и снайперская подготовка. Плюс к этому, изучение иностранных языков, обычаев и традиций разных стран.
Постоянные физические упражнения, многокилометровые марш-броски, месяцы один на один с дикой природой закалили тело и волю мальчика. Превратили его в четко отлаженную, действующую безошибочно машину убийства.
Прошли долгие семь лет, тем из обучающихся, кто дотянул до конца, предстояло сдать суровые экзамены. Ночью их разбудили по тревоге, безоружных погрузили каждого в отдельный самолет и через несколько часов полета выбросили с парашютом в темную неизвестность. Задача была простая: через неделю курсанты должны были встретиться в Харькове на одной из явочных квартир.
Легко сказать, ведь когда Ильи, закопав парашют и переждав ночь в укрытии, с рассветом огляделся вокруг, то обнаружил, что находится в одной из стран Ближнего Востока. Ему понадобилось все самообладание, все хитрость, чтобы выполнить задание и прибыть в нужную точку вовремя.
Когда через шесть дней он постучался в указанную квартиру, дверь ему открыл тот же старший лейтенант, что когда-то привез его в спецшколу. Правда, за это время он немного постарел и сейчас был в штатском.
- Здравствуй, Илья, - голос этого загадочного человека не изменился за прошедшие годы. - Рад тебя видеть, ты великолепно справился с заданием. Проходи, я тебе кое-что покажу.
Когда они оказались в гостиной, человек в штатском включил видеомагнитофон. Илья с ужасом смотрел на экран. Перед его глазами разворачивалась, снятая любительской видеокамерой, сцена собственных похорон. Рыдала мать, дед мрачный как черный гранит смотрел пустыми глазами на опускавшийся в глубь земли, обитый красным и черным гроб. Пьяные мужики в грязных ватниках забросали могилу землей. Последнее: крупный план надгробия, фото героя и надпись - «Илья Михайлович Маструбин».
- Вот и все, - сказал бывший старший лейтенант, - Теперь тебя нет в живых. Но это еще не повод унывать. Ты сдал экзамены на «отлично», теперь ты зачислен в специальный отряд, абсолютного резерва. Теперь ты работаешь на меня. Но тебе предстоит еще многому научиться, очень многому…
И Илья учился. Учился душить человека гитарной струной и перерезать ему горло журнальной страницей. Учился приготавливать из подручных, продающихся в обычных магазинах и аптеках, средств мощную взрывчатку и смертоносные яды. Учился взламывать любые замки и обходить самые современные и сложные системы сигнализации. Учился нелегкому ремеслу профессионального убийцы.
Позже были задания. Своя и чужая кровь. Трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы…
Сортир бога
Спичка заскрежетала по коробку. Серное облачко взметнулось вверх и исчезло где-то в подкупольном пространстве. Иисус глубоко затянулся и поднял глаза. Перед нами, корчась от ярости, размахивал короткими ручонками плешивый низкорослый попик. Он выпучил глаза, и что-то не вполне членораздельно верещал. Чего, чего?
Да как вы смеете, дети сучьи, курить в божьем храме. Ты волосатый, палец в сторону Иисуса, ты, ты…сволочь. А ну-ка прочь, из церкви. А то? Иисус выпустил в лысого истерика никотин из своих легких. Что такого случиться? Очень уж хочется посмотреть, как меня с небес молнией шарахнет.
Поп нервно поозирался и вдруг плюнул в Иисуса. Смачный харчок, повинуясь земному тяготению, медленно сползал по кожаной куртке. Нет, ты поглянь, Иисус печально покачал головой. И это юдоль смирения и терпимости. Отодвинув в сторону начавшего бесноваться священнослужителя, мы двинулись к алтарю.
Над нами нависла скорбная рожа прибитого к кресту чахлого полуголого хмыря. Похож? Ну, говорю, есть немного. Эй, папаша, лицо Иисуса направленно вверх, к угрюмому лицу подкупольного космократора. Неужели тебе здесь нравится. Неужто ты здесь живешь. Да я бы на твоем месте сюда разве что срать приходил. Да и то, если бы места поприличнее не нашел.
Вот это сраное золото, спичка чиркнула по золоченой плоскости алтаря, эти старые скрючившиеся от ветхости доски. Кто на них? Ага. Глянь-ка. Петр. Интересно, почему у этого жизнерадостного кретина здесь такой скорбный вид. Ну просто вся боль мира обрушилась на него. Да Петрухи всегда было на все откровенно накласть. Именно поэтому я и отдал ему ключи от рая. Только тот, кому они сто лет как не нужны были, и мог стать хранителем.
Папа, папа, папа… Ты видишь, не этого я хотел. Чертовы церкви в этом мире похожи на тюрьмы. Этого, ****ь, нельзя, это, ****ь, запрещено. Нахера, спрашивается, они тогда нужны? Для того, чтобы вон та лысая сволочь ходила напыжившись, пугала прихожан муками адскими, да за их счет вкусно жрала и сладко срала? Заебись, идея.
Лицо божественного вседержителя, намалеванное на потолке, никак не реагировало. Ему, похоже, было по хрену. Ау! Иисус даже охрип немного. Молчит. А эти придурки заходят сюда, ставят свои вонючие свечки. И надеются, и жаждут спасения. Хер там! Бесполезно кричать, искать и стучаться. Здесь не то место, где открывают двери. Пошли. Иисус, почти не целясь, ловко метнул «бычок» точно в рожу прибитому к кресту деревянному истукану.
Коллеги
Могу поклясться, что когда мы выходили из квартиры, и я ржавым ключом закрыл двери, внутри не было ни одной живой души. И что мы обнаружили вернувшись? Очередная ****ская засада. В единственной комнате, составив кружком все наши стулья, сидели три престранных типа. Приветик. Сдержано кивнули.
И белые тонкие лица , казалось, светились холодным мраморным светом. Тонкие, почти стершиеся, черты говорили о немалом проценте «голубой» крови медленно текущей в их поношенных венах. Несмотря на вполне юный облик, чувствовалось, что им тысячи лет. И эта бездонная печаль, эта безграничная боль в глазах.
Посетители наши были с головы до ног закутаны в просторные черные балахоны. Даже тонкие, словно маленькие паучки с длинными лапками-пальцами, ладони их были затянуты черным бархатом перчаток. Темные взгляды всех троих сошлись на Иисусе.
• Брат Иисус! - раздалось вдруг из-за спины.
Из нашей кухни в комнату вошел веселый толстенький человечек. Совершенно искренняя улыбка светилась ярким фонариком на круглом лице. Одет этот клоун был в серую пиджачную пару. На голове залихватски заломленный на бок берет. Толстую короткую шею перевязывал щегольской желтый галстук. В общем, более всего он походил на неумолимо стареющего развратного поэта-декадента.
• Здорово, брат Иуда!
Иисус и толстячок заключили друг друга в объятия. Иуда? Предатель? Какого хера происходит? Я стоял ошарашенный с широко раскрытым ртом, разве что, слюна на ботинки не лилась. Тем временем Иисус прекратил обниматься, и обратился к троим неизвестным. Надо полагать, вы не просто в гости. Лицо Спасителя стало до крайности деловым. Так-так, ну хорошо, поговорим.
На мое плечо легла пухлая ладонь. Давайте-ка, коллега, пойдем на кухню, покурим, чайку попьем, поговорим. Парням тут с глазу на глаз важные вопросы перетереть надобно. Я посмотрел на Иисуса. Тот махнул рукой, мол, все в порядке, иди, сам справлюсь.
Мы стояли на кухне. Сигаретный дым быстро наполнил маленькую комнатку. Из-за плотно закрытой двери доносился невнятный бубнеж «важного разговора». Толстяк не переставал улыбаться, поигрывал в коротких пальцах изящным, явно золотым, портсигаром с витиеватой монограммой «I». Ну что же вы, коллега, такой смурной? Ничего страшного не происходит, поговорят да разойдутся. Коллега? Ну да, улыбка стала еще шире. Я - апостол, ты - апостол. В этом мире все не просто. Примерно так. Какой же ты, мать твою, апостол? Ты же предатель!
Ну хорошо, я - предатель, ты - апостол, все ведь в этом мире просто. Иуда громко заржал. Что ты грузишься всякой херней. Предатель, не предатель, плохой, ****ь, хороший. Все это лишь определения. Слова, слова, слова… Читал «Гамлета»? Нет? И не читай, одно говно и расстройство. И вообще, чтобы божественному найти выражение в реальности, нужна жертва, кровавая жертва. Да-да, перед тобой одна из них. С пылу с жару, прямиком из- ****ской преисподней. До сих пор на шее шрам.
И я бы на твоем месте не стал бы так смело разбрасываться определениями. Еще не известно, какая роль тебе в этом раскладе выпадет. То-то… Мне и самому вдруг стало легко и смешно. Этот толстенький карикатурный Иуда начинал нравиться. Слушай, коллега, говорю, давясь хохотом, а что это за болезные к нам пожаловали? Эти-то? Демоны. Настоящие? Да самые что ни на есть натуральные, из высших иерархов. Подходят недавно, говорят шепотом, словно твои заговорщики, ты, мол, с Иисусом дружен, устрой нам встречу, только так, чтобы главный не узнал. А мне что, мне по фигу, я и устроил.
А главный это кто? Как кто? Люцифер, ****ь его, кто ж еще. А чего это они, киваю в сторону закрытой двери, в обход его на переговоры пришли? Это, брат, политика. Не верят они в люциферого дитятю, в Антихриста. Думают, одолеет его Иисус. А самим-то боязно, перемен боятся. Вот и решили Иисуса переубедить, чтобы свернул он со своего кардинального пути. Только *** чего у них выйдет.
Почему? Есть вещи, которые ни ты, ни я, ни даже Иисус изменить уже не сможем. Пришло время. И ****ец.
В смысле? В самом прямом. Смена эона, новый круг времен, Армагеддон, полный ****ец всему, в общем. Иуда радостно выпустил струю дыма ноздрей и снова заржал. На плитке, вторя ему, неистово бурлил чайник.
Жизнь и смерть капитана Маструбина 2
Трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы, трупы.
Танец огня, танец воды
Пуля, мерзко взвизгнув, срикошетила от подоконника и зарылась в мягкую деревянную плоть стены. Эге. Снова грохот автоматной очереди. И что теперь кричу Иисусу. Дробный стук металла о металл, взрывы пороха в латунных гильзах, громкие команды за окном. Все это обилие звуков перевело уровень моего восприятия на какой-то иной уровень. Даже собственный крик кажется далеким и неотчетливым, как бессмысленное «Ау!» из темного леса в моем вчерашнем сновидении.
Иисус сидит рядом. Явно что-то насвистывает и снаряжает длинный магазин своего «глока». Тупорылые блестящие патроны погружаются в холодный темный металл, сжимают пружину. Чтобы минуту спустя яростно рвануться вверх, навстречу свету, переродиться в неопалимой купели взрыва и огня. Вырваться наружу, поборов собственную инертность, превратиться в маленький надежный мостик ведущий с громким чавканьем на ту сторону.
Иисус, сжимая в вытянутых руках пистолеты, резко встает. Его расплывчатый силуэт в оконном проеме светиться мягким золотом осеннего заката. Иисус что-то кричит. Проводники за черту дергают его ладони короткими толчками отдачи. Бах! Бах! Бах!
Течение боя застывает. Липкая смола сжатых в точку событий каменеет бесконечным куском алого янтаря. Так же поют свою победную серенаду вселенской любви крошечные кусочки свинца. Я стреляю, ты стреляешь, он стреляет, они стреляют, мы стреляем. Спряжение анти-тишины. Грохот, крики, дым…
Дым? Эти суки подожгли дом! Эй, Иисус, мы же сгорим тут заживо! Тепло, еще теплее. Что? Ты все, ****ь, смеешься? Что делать? Без паник, мой неверующий дружок, с тобой бог.
Копоть тем временем режет глаза, забивает дыхание, манит в далекое никуда. Я бессильно валюсь на колени. Слезы, последние слезы бессильной ярости и беспричинной радости хлещут из моих красных воспаленных глаз. Языки пламени пляшут свой погребальный танец. Иисус стреляет, Иисус поет.
Перекрывая шумы боя за где-то за гранью растет неимоверный оглушающий грохот. Стены, падают стены. Горящий хоровод устал наслаждаться собой, ему нужна пища. Сегодня ею станем мы. В сияющем ореоле искр дом складывается вовнутрь. Все.
Что-то тяжелое и круглое падает из темных небес мне на затылок. Разбивается, и двумя тонким ручейками скатывается к губам. Вода. Я поднимаю голову. Кажется, мы находимся в эпицентре яростного ливня. Дождь шипит на обгоревших, разбросанных вокруг, бревнах. Вода играет с обуглившейся плотью, стекает бурными ручейками.
Кто-то дергает меня за рукав. А? Хватит рылом торговать. Закопченная рожа Иисуса. Сваливаем, пока подкрепление не подоспело. Прежде чем нырнуть в тесную темноту переулка, оглядываюсь. Там, за паром и дымом умирающего пожарища стоит высокий широкоплечий человек. Он одет в длинный плащ, на глаза нахлобучена широкополая шляпа. Лица не видно, лишь белки глаз поблескивают в наступивших сумерках. Человек не двигается, лишь провожает нас этим жутким белесым взглядом.
Тропа сатаниста Прохорова - 3
Игнат Прохоров ловко чиркнул спичкой о свой высокий армейский ботинок, поднес огонь к сигарете и жадно затянулся. В последние время дела его наладились. Он был сыт, одет, карман джинсов оттопыривал разбухший от зеленых купюр бумажник. Да и приобрел он сие богатство без особых хлопот, можно даже сказать, случайно.
Ту расфуфыренную «тачку» он заприметил на глухом пустыре, совсем недалеко от тех развалин, где приходилось прятаться. Музыка из приоткрытого окна орала на всю округу, заглушая всхлипы хозяина авто упоенно имевшего на заднем сидении грудастую крашенную блондинку. Та выгибалась всем телом, сучила ручонками по стеклу и деланно закатывала большие глаза.
Мужик в «тачке» явно не бедствовал, о чем, кстати, свидетельствовал плечистый амбал топтавшийся неподалеку. По повадкам легко угадывалась его профессия - личный «телохран». Взгляд скучающий, волосы коротко стрижены, пиджак топорщится на левой стороне широкой груди. Так, значит и «пушечка» при нем. Все эти детали Прохоров отметил машинально, осторожно подбираясь к жертве с ритуальным кинжалом в руке.
Парочка в машине настолько увлеклась своим занятием, что никак не прореагировала на исчезновение телохранителя. Прыжок сатаниста был стремительным. Дождавшись когда охранник повернет свою квадратную морду в сторону, Прохоров метнулся к нему и с размаху всадил лезвие в шею. Амбал даже почувствовать ничего не успел. Острая сталь возилась аккурат между шейных позвонков, разорвала спинной мозг, и мгновенно отправили мордоворота к Великому Отцу. Секунду спустя он уже, наверное, жарился на одной из адских сковородок.
Игнат не таясь вразвалочку подошел к машине. Блондинка в экстазе прикрыла глазищи длинными ресницами, партнер зарылся лицом в ее увесистые груди. Похоже, трах достигал апогея. Прохоров улыбнулся, покачал головой, просунул руку в окно, сграбастав пыхтящего мужика за волосы, выдернул из сладких объятий.
Кровь из распоротой шеи фонтаном брызнула на блондинку. Она широко раскрыла глаза, все еще подернутые сладострастной дымкой и пронзительно завизжала.
Несколько часов спустя полностью удовлетворив свою на редкость извращенную похоть, и оставив блондинку хрипеть располосованным горлом на залитом кровью грязном полу, Игнат Прохоров навсегда покинул полуразвалившуюся халупу, служившую ему временным пристанищем.
На следующее утро он изрядно обновил свой гардероб. И теперь, учитывая обритую наголо голову, нынешним своим обликом Прохоров изрядно смахивал на ультраправого молодчика. Он красовался в новеньких джинсах, армейских ботинках и в тяжелой кожаной куртке. За поясом, скрытый от посторонних глаз черной майкой, находился иноземный пистолет «беретта», ментовкий «макаров» Игнат утопил в первой же канаве.
Сейчас сатанист шарахался по небольшому городскому вокзалу. Поезд, как водится, опаздывал почти на час. Но сейчас Прохорова это нисколько не волновало. Хозяин снова вселил в него жизнь. Теперь у Игната появилась цель. Иисус должен быть мертв.
А вот и мамочка
Один из сраных обычных деньков. Я сижу в облезлом, некогда зеленом, расшатанном кресле. Кутаюсь в серое тонкое одеяло. Курю и наблюдаю медленное движение облаков. Мимо, мимо, мимо… Там, в левом верхнем углу окна они почему-то прекращали свое движение. Слипались белоснежными трупами. Маленькое беленькое кладбище.
Я делаю глубокую затяжку и выпускаю в потолок струю серого дыма. Что за херня! Иисус снова суетится по своим непонятным делам. Посвящать в них меня он, по всей видимости, не находит столь уж необходимым. И куда, блин, можно мотаться? Самое время затаится на дне, сидеть в тесной квартирке и бухать, бухать, бухать…
Из мертвенного оцепенения меня вывело противное дребезжание звонка. Трень, мать его, трень. Какая сука ломиться в мои коматозные сны? Выуживаю свои кости из продавленного кресла, и ковыляю открывать. Общая заторможенность сознания не помешала, однако, прихватить с тумбочки «волыну». Хер его знает, наши гости редко желают нам добра.
Ого! Передо мной, кутаясь в коротенькое серое пальтишко, стояла совершенно мне незнакомая милая девушка. Лет двадцать от силы. Копна ярко-рыжих волос. Большие зеленые глаза выжидательно глядели на меня. Э, сказал я. У, тут же пришлось добавить для разнообразия. Ну и, ответила она, ты так и будешь мычать или все-таки позволишь зайти? Гы, выдавил я и отступил внутрь квартиры.
Ну и халупа, как вы здесь только живете. Нежданная девушка, скинув пальто, прохаживалась по комнате, оценивая все богатство внутреннего убранства наших апартаментов. Я огляделся. Ободранные местами обои, грязный пол, матрас на нем, кресло и древний колченогий стол. Ну не номер-люкс, обычная «хаза», в конце концов, нам же здесь не детей рожать. Отлежимся недельку другую и свалим в неизвестном направлении.
А вы собственно кто будете, наконец, прихожу в себя. Мария, отвечает и усаживается в кресло закинув ногу на ногу. Короткое мгновение лицезрею белый проблеск нижнего белья. Мария? Какая Мария? Совершенно обычная, отвечает, выуживая из кармана картонную пачку длинных французских сигарет.
Вы, наверное, к Иисусу? Хер знает всех его знакомых. Он ведь без проблем якшается со всеми, и с финансовыми воротилами и с вокзальными проститутками. На последнюю, впрочем, гостья совсем не походила. Уж больно ухоженная. Да и хер с ним, пусть сам разбирается. Главное она не пытается меня ухайдакать, пока. А там посмотрим.
Я беру со стола потрепанную книжонку. Тупое бульварное чтиво. Его мусолит Иисус когда совсем уж заняться нечем. Рваная мягкая обложка. Здоровенный детина с внушительным пистолетом в лапище. «Мертвые не рассуждают». Где он только это говно откопал? Пытаюсь вникнуть в суть повествования, одновременно приглядывая за некой Марией.
Выстрелы громыхают, ножи блестят в лунном свете, выбитые зубы разлетаются в разные стороны. Голубоглазый блондинистый герой прет, как бронетранспортер, сквозь козни хитрых врагов. Побеждая зло своей непроходимой тупостью. С желтоватых страниц так и несло запахом веселого коктейля: кровь, порох и сперма в равных частях.
Когда нервный стук в дверь оторвал меня от замолкающих мертвяков, я вскочил словно тугая пружина сработала. Глаза навыпучку, ствол ходуном ходит в липкой от пота ладони. Мария? Блять, совсем забыл об этой телке. Где? А, вот она сидит себе спокойно курит свои вонючие сигареты. Удара в дверь тем временем становились все сильнее.
Ты что, бля, уснул? Взъерошенный Иисус ввалился в квартиру. Да нет, эта, книжку твою вонливую читал, да зачитался. Там к тебе пришли. Какого хера? Понятия не имею, Мария какая-то. Иисус заглянул в комнату. Привет, раздался веселый девичий голос. Иисус выпучил глаза. Мама? Что ты здесь делаешь?
Один осенний вечер
Темное душное чрево клуба содрогалось в мучительных конвульсиях. Разноцветные лучи прожекторов на секунду высвечивали жаркое потное людское месиво. На сетчатке отпечатывался серый слайд. Перекошенные лица, сиреневые отблески белков и зубов. Гримасы ярмарочного балагана, добровольный цирк уродцев. Бух-бух-бух-бух. Скособоченным протошаманом колдует над невидимыми тамтамами призрак дискжокея.
Мы сидели за темным угловым столиком. Иисус снова растворился в неизвестности, оставив меня на попечение Марии. Заведенным фарфоровым болванчиком я качал переполненной шумом и бешеным ритмом головой. В крови бродила жутковатая смесь крепкого алкоголя и матерой нарко-синтетики. Теплые пальцы иисусовой мамаши двумя ласковыми гусеницами копошились в моих волосах.
Вообще, о том вечере у меня остались лишь обрывочные дерганные воспоминания. Нелепые картинки, высвеченные на грязную простыню древним слайдоскопом с треснувшей линзой. Вот общий план. Я застыл в замысловатом изгибе посреди пляшущей толпы человеко-демонов. Щелк. Крупняк: перекошенный рот Марии. Пухлые большие губы отливают зеленым. Щелк. Пара средних планов: я падаю, опрокидывая соседний столик. Мария хохочет. Щелк. А этот опять общий: у неестественно далекого выхода - грузная фигура охранника. Лицо хмурое, взгляд недовольный. Щелк. Ага, крупный план: На полировке стола узкая, но длинная полоска порошка, он тоже синий, как и случайно влезшие в кадр пальцы, сжимающие скрученную трубочкой «зеленую» двадцатку. Щелк. Щелк. Щелк.
Теплые внутренности «мотора». Приторная помада на губах рыжей женщины. Ладонь на моем паху. Рука, упорно пробивающаяся под синюю блузку. Стоп-кадр немого синематографа.
В бешеной скачке сменяют друг друга сцены сериальной мелодрамы. Пустая ночная площадь. Магазин. Коридор переулка. Темный подъезд. Дверь. Прихожая. Комната. Неубранная еще с понедельника постель. Горячее женское тело. Инфернальный момент оргазма. Окно. Дым французской сигареты. Тишина. Темнота.
Занавес.
Одно осеннее утро
Утро. Очередное говенное утро. Открытые отчаянно саднящие глаза уставились в потолок. Серый, как и окружающий меня похмельный мир. Так проходит минута, две. Тихая вечность осыпается за окном первым в этом году листопадом.
Рядом, тихонечко посапывая, спит Мария. Отливающие золотом рыжие волосы рассыпаны по подушке, закрывают ее лицо. Стараясь не шуметь, сползаю с кровати. Отчаянный скрип старых пружин, словно крупным наждаком по коре головного мозга. Мария реагирует вяло, лишь переворачивается на другой бок. Простыня сползает в сторону, обнажая белую упругую грудь. Словно ей восемнадцать, а не около двух тысяч. Шальная мысль застывает в голове. Чувствую, как волосы на всем теле медленно шевелятся. Господи, ну и дела.
Дрожащие пальцы добрались таки до сигареты. Вспышка спички, густой дым медленно входит в легкие. За окном все тот же депрессивный листопад. Тупо курю. Хочется воды и повеситься. Впрочем, за первым слишком далеко идти, аж на кухню. Проплывает смутное, но благостное ведение старенького чайника на плите. Голубой холодный бок его местами покрыт жирными пятнами и ржавчиной, эмаль кое-где обезображена черными точками сколов. Повеситься что ли…
Эй, как повеселились? За моей спиной возникает не в меру жизнерадостный Иисус. Нормально, говорю и тушу бычок прямо о стену. Тут же тянусь за новой сигаретой. Похмельный недостаток никотина, мать его, сказывается. Ну-ну, лыбится Иисус. Он вытряхивает из пачки последнюю сигарету, жадно затягивается. Повеселились, значит? Угу, бурчу в ответ, повеселились.
Мне несколько, как бы это сказать, неловко. Ни хера себе! Как вообще должен чувствовать себя человек, переспавший с мамашей сына божьего? А? Ну и что, что она выглядит как студентка. Этим же персонажам лет на столько до жопы, что остается только безмолвно офигивать. А тут…
Это, Иисус, начинаю я крайне смущенно. Что, ухмыляется эта бородатая рожа, с мамашей попихались, это бывает. Я лишь вздыхаю, давясь сигаретным дымом. Ладно, Иисус становить серьезным, кончай херней грузиться, тут дело есть.
А дело оказалось таким. Он, видите ли, решил, что пришло время направить мои усилия в нужное русло. А именно, сделать меня агитатором и пропагандистом. Его план был на редкость прост. Я собираю рюкзачок, сажусь на ближайший поезд и отчаливаю в народ. Нести свет истинной веры и слово Божие в массы. Причем, делать это богоугодное дело я должен в одиночку.
То есть? Это все на что хватило моего словарного запаса. Но, это, я же не умею. А кто умеет, резонно возразил Иисус. Я не справлюсь. Попытка вложить в слова всю врожденную твердость. Справишься, справишься. Иисус, ты похоже меня угондошить хочешь. За что? Ну что ты взъерепенился, люди и раньше подобную работу делали, и ничего. Ни хрена себе, ничего! С удивлением замечаю, что срываюсь на визг. Ничего! Да их почти всех, пророков этих сраных, перебили. Да при этом были проявлены чудеса изобретательности. То в масле живьем сварят, то вниз головой к кресту присобачат, то еще какое-нибудь говно. Да ладно, хватит тебе гундеть зазря. Ничего не изменить. Быть тебе пророком. Нет у меня никого больше, тебе только доверяю такое. Я схватился руками за гудящую голову. Пророк, доверяю, кипящее масло. Нельзя так с похмельным человеком, нельзя.
Что это вы, мальчики, с раннего утра так разорались? В дверях комнаты возникла, закутанная в простыню Мария. Огня не найдется? Ее пальцы сжимали французский «Галуаз». Мы одновременно рванулись за спичками.
Сквозь стену дождя
Дождь. Бесконечная протяженность этой мокрой стены. Она простиралась сразу за темными стеклами и терялась где-то там, за линией горизонта. «Дворники» с великим трудом, как-то неестественно натужно справлялись с теми потоками, что нескончаемо обрушивались на лобовое стекло. И если приглядеться, то можно было увидеть собственное лицо в зеркале воды. Казалось, что отражение не застывает в плоскости стекла, а проецируется туда, наружу. Плывет вместе с длинными струями, светится в беспорядочном мельтешении капель. Дождь.
Маструбин всматривался в темноту. Жидкий свет фар высвечивал лишь скудное пространство перед самым бампером. Черт, так и угробиться не долго. Чуть не туда свернул, и крышка. Увлеченная скоростью и инерцией запущенной вперед массы, машина легко оторвется о мокрой глади шоссейного асфальта. Кувырк. И вот она уже бессильно дергает ненужными колесами, подставив свое железное брюхо небесным каплям. Или того хуже. Влетишь со всей дури в брюхо длинного грузовика. Блям! Хрусть! Здравствуйте предки.
Капитан угрюмо выругался. Сбавил скорость. С трудом вписался в поворот. Хищный силуэт скоростного автомобиля вгрызался в пространство. Пожирал километр за километром. Угрюмое словно окаменевшее лицо водителя. Широкие ладони, сжимающие руль. Отражение серых глаз парящее в нескольких сантиметрах перед лобовым стеклом. Пустой пейзаж во времени и пространстве. Бесконечная стена дождя.
Светящийся апельсин
Мир горел и плавился светящимся апельсином. Сиял сиреневым, играл на серых стенах маленькой лаборатории багряными протуберанцами. Словно взорвавшееся солнце. Словно извержение десяти тысяч земных вулканов. Маленький фонарик апокалипсиса.
- Как он прекрасен, - прошептала она, грея длинный изящные пальцы над разлагающимся чудом.
Ее перчатки из тонкой светлой кожи лежали рядом на лабораторном столике. Наконец-то можно было от них избавиться. Последние несколько месяцев она носила их, почти не снимая. Просто не хотелось, чтобы кто-то еще знал о рождающемся в муках новом солнце. Но теперь момент настал некого больше стесняться, не о чем больше спорить.
Ладони ее, некогда мраморно белые, превратились в сплетение язв. Вряд ли их узнал бы сейчас тот молодой поэт, написавший в честь ее пальцев оду. Это было семь лет назад. Берлин, светский салон… Именно тогда она встретила Его. Он ворвался в кастрированный мир берлинской богемы, подобно демоническому дредноуту. Широкие плечи, длинные ноги с широкими ступнями, горящие мефистофелевским блеском темно-карие глаза. И эта завораживающая кривая улыбка.
Позже они стали мужем и женой. Но не только страсть скрепила намертво их сердца и души. Было еще и Великое Делание. То, что закончилось сегодня, явив миру истинное чудо. Она еще раз посмотрела на свои ладони. Та адская боль, результат того, что гниющие мышцы отслаивались от костей, сейчас почти исчезла. Сейчас она чувствовала себя прекрасно.
- Мы сделали это, любимая, - прохрипел он.
Вот уже неделю он не мог подняться из своего кресла. Ноги отказывались слушаться. Спина сгорбилась, руки заметно дрожали. Но единственное, чего он по настоящему страшился - не дожить до сегодняшнего дня.
Сейчас, глядя на этот неземной свет, он вспоминал о годах упорного труда, непонимания, душевных и физических страданий. Мало кто поймет, чего стоил им каждый слой, который был снят с этого светящегося апельсина. Миллиметр за миллиметром. Но сейчас все это уже не имело значения. Абсолютно никакого.
Она подошла и обняла его за плечи. Он почувствовал на щеке ее слезы. Горячие слезы счастья. В его, казалось, навсегда поблекших глазах сверкнул огонь. Превозмогая боль, он растянул бесцветные губы в своей знаменитой кривой улыбке.
Маленькое солнце расцвело яркой вспышкой и поглотило их обоих, старый загородный домик и небольшую ферму. Тишина повисла над округой. Чистая деревенская тишина. Из-за далекой темной горы медленно поднималось сиреневое солнце. Сияющий радиоактивный апельсин.
- И что?
- А то, дурашка, что любовь, она всегда - период полураспада и мясо, отслаивающееся от костей.
Мария закурила. И я поймал себя на мысли, что вот то, как она вынимает своими тонкими пальцами эту отраву из картонной пачки, как обхватывает фильтр пухлыми губами, то, как сосредоточенно делает первую, необычайно глубокую, затяжку, этот дым, струящийся по ее лицу, прикрытые глаза и каменное спокойствие век, вот именно это и останется в моей памяти, когда впереди обозначится херов крест.
Эти глупые подробности и больше ничего. Ни теплоты ладоней, ни приятная шершавость языка, ни изгиб спины и эти, по-детски выступающие позвонки, по которым так забавно было водить пальцем. Крохотные горы и микроскопические озера пота. Того сладкого и липкого, который проступает на коже лишь после самой дичайшей ночи. Ночи перемешавшей в один сумасшедший коктейль горку белого порошка на зеркале, стрельбу в модном ночном клубе и неистовый взрыв похоти.
Блин, что за дерьмо. Строишь из себя конченного раздолбая, а вот замаячило великое предназначение загнуться от волосатых рук неверных, и я тут же превратился в сентиментального философа. Страх, страх, страх, страх…
- Не ссы, - сказала Мария и погладила меня по заросшей щетиной щеке. - Все будет нормально. Мой сын не идиот, чтобы разбрасываться своими апостолами. Многие до тебя выполняли подобную работенку.
- Интересно знать, многие ли из них потом смогли лично рассказать об этом.
- Ну, скажем так, были и такие. Павел, например, вообще был бешенной тварью. Настоящий, мать его, отморозок. Петр тоже по любому поводу за «перо» хватался. Иоанн, - она мечтательно прищурилась, видать вспоминая свои приятные моменты общения с автором Конца Света - и он был парень не промах. Так уж повелось, что у Иисуса нормальных людей-то в компании никогда и не было. Сплошь головорезы и психи законченные.
- Приятно поучаствовать в такой тусовке, - провел ладонью по ее коротким обесцвеченным волосам. Господи, глюк-то какой, прям не жизнь, а дамский роман. - Да меня же просто прикончат, как пить дать. Какой из меня в жопу Петр.
- Не переживай, - Мария с размаху ткнула сигаретой в потрескавшуюся полировку стола. - Бог не хочет тебе зла. Помнишь, Бог есть любовь.
- Конечно, - я засунул в рюкзак мятые но все же постиранные джинсы, кинул туда единственную смену белья. Зарядил обрез, сунул его в специально вчера сшитую, блин раза три палец ржавой иголкой продырявил, подплечную кобуру. Ну вот, вроде бы и все. Собрался. - А любовь, как я понимаю, это история о мясе, отслаивающемся от костей.
- Глупышка, - Мария подошла вплотную, положила свою узкую ладонь мне на пах и заглянула прямо в глаза. - Не сомневайся, историю нашей любви напишут кровью на витрине самого большого супермаркета.
Она улыбнулась, приподнялась на цыпочки и тихо поцеловала меня в лоб.
Мой Иисус. Часть первая. Не мир, но меч
© Copyright: Евгений Ланкин, 2006
Свидетельство о публикации №206031800185
Свидетельство о публикации №206031800185
Рецензии