Жила-была бабушка...

 В детстве мне очень хотелось иметь свою собственную бабушку. У детей было по две бабушки, а у меня, к сожалению, ни одной. Я была вторым и поздним ребёнком в семье, и не было у меня ни бабушек, ни дедушек.

 У Генки, моего друга по двору, была одна бабушка, простая деревенская. Всегда аккуратненькая, в белом, тщательно выглаженном платочке, прикрывавшем седые, зачёсанные в узел волосы. Лицо у неё было слегка вытянутое и сморщенное, как яблочко. Глаза задумчивые, много видавшие, невесёлые, но добрые - добрые. Она мне нравилась, и я старалась быть к ней поближе, когда мы играли с Генкой во дворе. Пусть все думают, что это и моя бабушка тоже.

 На вопросы о моей собственной бабушке, мама отделывалась скупыми фразами, чтобы не подогревать интерес и не вызывать ненужные вопросы. А как можно объяснить пятилетнему ребёнку все перипетии жизни и судьбы?! Поэтому мама обычно переключала моё внимание на воспоминания о нашем приезде в Москву из эвакуации.
 
 Мне было пять лет, когда мы, возвращаясь из Оренбурга в Киев, сделали остановку в Москве. Здесь жила мамина родная сестра с сыном. У них мы и остановились. Утром взрослые ещё спали, утомлённые длинным переездом. Я проснулась раньше всех. Осторожно высунула нос из-под стёганного из цветных лоскутов одеяла и осмотрелась вокруг, изучая непривычную обстановку.
 Небольшая светлая опрятная комната. У окна - топчан, на котором я спала, углом к нему - железная кровать, с блестящими металлическими шариками на спинках. Сквозь просветы между прутьями вижу, спящих папу и маму, под таким же лоскутным одеялом, как у меня. У стены, напротив окна - стол на массивных ногах, накрытый белой полотняной скатертью, вышитой ришелье. На столе – завтрак.

 –Эвунька, ты уже проснулась? - слышу тихий слегка грассирующий голос. В дверях стоит невысокая пожилая женщина в цветастом передничке. В одной руке она держит чайник, а другая - безвольно свисает, вызывая у меня невольное беспокойство и любопытство одновременно.

 - Кто ты?- спрашиваю с детской непосредственностью.
 - Я щытаю, што я – твоя бабушка Ида, идём-ка, девонька, лучше чай пыть,- последовал ответ со странным для моего уха акцентом.
И мы с ней пили чай с какими-то очень вкусными оладушками с вареньем и сметаной. Когда проснулись родители, я тут же с восторгом сообщила им:
 - А у меня бабушка нашлась!

 Потом я слышала, как они называли мою, вдруг нашедшуюся бабушку, не мамой, как положено, а почему-то тётей Идой. А бабушка звала маму ласково «донечка». Мне хотелось спросить об этом, но как это часто бывает у детей, внимание быстро переключалось на новые незнакомые лица и предметы.
 Я здесь впервые увидела свою тётю, мамину сестру и её сына, моего двоюродного брата. Брат был старше меня на восемь лет и казался мне совсем взрослым, тем более, что всё время всеми силами старался это продемонстрировать, привлекая к себе внимание.

 Меня, как самую маленькую, решили порадовать посещением Московского Зоопарка. И вот, в воскресный день вся семья, включая бабушку, вышла из дому и на метро отправилась в зоопарк. Нужно ли описывать восторг ребёнка, впервые поставившего ногу на « лестницу- чудесницу» или прошагавшего мимо бронзовых скульптур метро «Площадь Революции»?

 Мы влились в жужжащую разноголосую толпу пассажиров, а я радостная, весело поглядывала по сторонам, крепко держась за единственную бабушкину руку. Вынырнули из метро, увлекаемые воскресной толпой москвичей. И вот перед нами показалась вывеска - «Московский Зоопарк».

 Счастливая, я перебегала от вольера к вольеру, и, глядя на его обитателей, делилась впечатлениями и восторгом с бабушкой.
Правда, наша прогулка была слегка омрачена. Мы подошли к бассейну с крокодилом, и мой брат – москвич, чтобы усилить впечатление от вида этого кровожадного зверя, слегка приподнял меня над бассейном.

 Видимо, я очень испугалась, возможно, сказалось обилие новых впечатлений или усталость, и я разревелась громко, навзрыд, беспрестанно всхлипывая и размазывая слёзы по щекам.
Все меня пытались успокоить, а бабушка приговаривала: « Не плачь, детунька, не плачь! Смотры! Смотры!». Я убрала ладошки, за которыми прятала заплаканные глаза.

 К нам приближался человек, в руках у него, на натянутых нитях рвалось ввысь множество разноцветных воздушных шариков. У меня разбежались глаза, бабушка предложила выбрать себе шарик, и минуту спустя, я снова счастливая вприпрыжку с шариком на ниточке продолжила со всеми прогулку по зоопарку.

 Мы почти подошли к дому, когда брат спросил меня:
- Хочешь посмотреть, как умеет летать твой шарик?
-Хочу, - без колебаний ответила я и решительно выпустила нитку из рук. И тут я увидела, что шарик, набирая высоту, быстро взмыл вверх над домами и, уносимый ветром, вот-вот растворится в небесной сини. Моё сердце сжалось от осознания невосполнимой потери, и я снова горько и безутешно заплакала.….

Картинка,как в песне Окуджавы: « девочка плачет, а шарик летит…» .
Бабушка мне очень понравилась, добрая, весёлая. Детской интуицией я чувствовала, что она нас всех очень любит. Я следила за каждым её движением, стараясь понять, как ей удаётся так ловко одной левой рукой справляться с домашней работой. Сама застилает постель, сама убирает, стирает, готовит.

 Мне хотелось узнать, почему у бабушки только одна рука, но я стеснялась спросить. Когда мы приехали в Киев, мама рассказала мне, что бабушка Ида попала под трамвай в Москве ещё до войны и осталась без правой руки.

 Теперь, когда мои сверстники хвастались своими бабушками, я, радостно всем сообщала, что у меня в Москве тоже есть бабушка Ида.
Прошло много лет прежде, чем я узнала историю своей мамы и московской бабушки.

 Мама родилась в Праге, еврейском предместье Варшавы. Её отец был красильщиком тканей. Очень музыкальный от природы, он сам обучился игре на скрипке и прилично музицировал. Он работал, а его жена занималась воспитанием детей. Вредная работа с красками не могла не отразиться на здоровье, он заработал чахотку и умер, оставив без средств к существованию жену и четверых детей.
 Когда началась первая мировая война, положение евреев в Польше с каждым днём становилось всё более непредсказуемым. Еврейская община предложила план спасения детей. Многие семьи видели в этом выход из создавшейся опасной ситуации, и моя польская бабушка тоже решилась отправить троих детей на время войны в Украину.

 Так моя мама, её младшая сестра и брат попали в Умань. Их распределили в еврейские семьи, не имевшие своих собственных детей. Сёстры попали в разные семьи. Маму приняла состоятельная семья, державшая мясную лавку. Это были простые, провинциальные люди, искренне, всем сердцем полюбившие приёмную дочь. Они для неё ничего не жалели, прекрасно кормили, одевали, но мечтали в будущем видеть её за прилавком их мясной лавки.

 Об её учёбе они и слышать не хотели, считали, что для женщины вполне достаточно уметь расписаться. Своё право учиться в гимназии мама выплакала с большим трудом.
 Совсем в другую семью попала мамина сестра. Белошвейка и жестянщик жили очень скромно, но, в отличие от приёмных родителей мамы, видели будущее своей дочери совсем по-другому. Они мечтали дать ей образование, что успешно осуществили. Девочке, посланной им судьбой, эти люди посвятили всю свою жизнь. Они любили не только её, понимая, что чувствует ребёнок, оторванный от родной матери, а также сердечно полюбили её сестру, мою маму. Когда мама вышла замуж, то их любовь распространилась и на её избранника, моего папу.

 Привязанность эта была взаимной и длилась всю жизнь до самой смерти. Вы уже, наверное, догадались, что белошвейка - это и была бабушка Ида, которую мои родители называли тётей Идой. Они состояли с ней в постоянной переписке, приезжали к ней в Москву, когда появлялась такая возможность.

 Ежемесячно папа переводил на бабушкин московский адрес небольшое денежное содержание, помогавшее ей сводить концы с концами, а она шутливо с благодарностью называла его пенсией. Единственной левой рукой она писала нам письма полные любви и заботы обо всех членах семьи больших, и маленьких. У меня до сих пор хранится одно из них, свидетельство сороколетней давности, её любви ко мне .
 В её маленькой комнате в коммуналке нас всегда ждали. Она помнила кулинарные пристрастия всех и к нашему приезду на столе неизменно красовались любимые нами блюда. Особо ей удавался карп, запечённый в духовке, уж не знаю, в чём был секрет её рецепта, но больше нигде нам не приходилось пробовать что-либо подобное. Видимо тайна состояла в любви к нам и той радости, с которой она его готовила.

Их некровное родство с бабушкой Идой держалось в тайне и от моего двоюродного брата, и от меня.
 Его мать, приёмная дочь бабушки Иды, потеряла мужа на войне в 42–м году. Мальчик рос без отца, а мать он тоже почти не видел. Она работала дни и ночи на режимном предприятии, чтобы содержать себя и сына. Поэтому растила его бабушка, приезжая к нему в Тушино из центра Москвы. Для него она была настолько близким человеком, что взрослые долго боялись его реакции, когда тайное станет явным.

 « Так как лета в Москве нету и это очень скверно...», то летние каникулы мой московский брат обычно проводил у нас в Харькове. Мои родители забирали его к нам, чтобы немного поправить на украинских «харчах», побаловать салом, овощами, фруктами и возместить в организме недостаток солнечного витамина. Заодно мальчик был под присмотром взрослых.

 Когда ему исполнилось шестнадцать, папа и мама решили открыть ему нашу семейную тайну, так долго хранимую. Вечером, семья собралась за вечерним чаем, папа рассказал ему о его настоящей бабушке, погибшей в варшавском гетто, о двух девочках, вырванных навсегда из материнского дома, всю эту невесёлую историю с хорошим концом.

 - А бабушка Ида? – услышала я тихий, слегка охрипший от волнения, голос брата,- да она просто святая, - только это и смог он произнести. Всегда весёлый и ироничный, мой брат, как-то растерянно посмотрел на всех, в глазах его стояли слёзы, и никто не решался нарушить повисшую в воздухе тишину.

Говорят, что старость – это либо награда, либо расплата за всё... Бабушка Ида прожила почти до девяноста пяти лет, сохранив светлый ум и любящее сердце.