Уроки музыки

« Убедившись в том, что ты не гений, попробуй
жить благоразумно» К Черни

 В дошкольном детстве у меня совершенно не было музыкального слуха. А петь, как обычно бывает в таких случаях, я очень любила. В семье, где старший ребёнок чуть ли не с двух лет правильно воспроизводил мелодию « Интернационала», мои музыкальные рулады особенно резали слух.
« Ты ждёшь, Лиза-ве –та,
От друга приве-та,
Ты не спишь до рассве-та,
Всё грустишь обо мне.
Одержим побе-ду,
К тебе я прие-ду
На своём,
На боевом коне» - выводила я целый день, немыслимо фальшивя и старательно затягивая последние слоги. Мои близкие стоически переносили эти стенания, называемые «Песней о Лизавете», и только беззлобно посмеиваясь, шутливо меня передразнивали. Как я могла не петь, когда в доме постоянно пели и играли на фортепиано и аккордеоне.

 Мою музыкальную обделённость объясняли отсутствием слуха у папы, которому « медведь на ухо наступил». А так как, я во всём была папиной копией, то считалось, что и этот недостаток от него унаследовала. Свою ущербную музыкальность я принимала смиренно, наверное, до конца не понимая, почему все считают, что мне лучше не петь.

 Тем не менее, в шесть с половиной лет, одновременно с поступлением в первый класс, уступая моим просьбам, родители решили попытаться немного развить меня музыкально. С безработными учителями музыки проблем не было, и кто-то из знакомых порекомендовал учительницу, жившую на нашей улице, женщину одинокую и нуждающуюся в уроках.

 И вот настал день, который я очень ждала, как все дети, ждут нового, не предвидя последствий. В салон, где стояло приобретённое братом пианино «Красный Октябрь», не спеша, вошла немолодая женщина, и в воздухе сразу разлился резкий запах старых цветочных духов. Она была высокая, худощавая в строгом тёмно-синем костюме с белой блузкой. Светловатые волосы, тонкой косичкой обрамляли удлинённое, бледное лицо с бесцветными, слегка навыкате глазами. В руках у неё были ноты. Я хорошо запомнила эти кисти с длинными пальцами и коротко стрижеными ногтями.

 - Давай знакомиться, меня зовут Ольга Ивановна – произнесла сладким голосом учительница, приближаясь ко мне, ожидающей её на круглом вертящемся стульчике. Я с радостью поднимаюсь к ней навстречу, и меня снова обдаёт сильный запах её духов. Усаживаемся у инструмента,Ольга Ивановна расставляет ноты, урок начинается. Она играет и поёт песенку о лошадке, а я по её замыслу весело скачу, как лошадка, вокруг стола в такт музыке.

 Каждый урок я танцевала под песни про всех известных животных и насекомых. И как в первый раз, она играла, а я, это называлось развитием ритмики, скакала вокруг стола. После месяца подобных скачек и танцев мама поинтересовалась, когда же я, наконец, сяду за инструмент, вроде меня собирались учить музыке, а не танцам.

 Пока я танцевала и развивала ритмику, всё было хорошо, с началом занятий за фортепиано, начались мои страдания. Ноты я выучила сравнительно быстро, управляться с постановкой рук и пальцев было куда трудней. В чём была проблема, не знаю, я почти не продвигалась, зато постепенно явственно проявлялась педагогическая несостоятельность Ольги Ивановны.

 У неё совершенно отсутствовало терпение. Стоило мне взять неверную ноту или неправильно поставить палец, как она становилась пунцовой от гнева, а обычно слегка выпученные глаза, почти выкатывались из орбит. Криком, переходящим в визг, она не ограничивалась. Однажды мама зашла в комнату на крики и застала такую картину. Вышедшая из себя, Ольга Ивановна, не заметив маминого появления, била меня по пальцам нотами, а я, заливаясь слезами, музицировала.

 Это повторялось и не раз, я надолго запомнила её тонкие длинные пальцы, сжимавшие с раздражением мою маленькую руку. Никто в доме до этого меня пальцем не трогал за более серьёзные проступки, чем фальшивая нота, поэтому естественно занятия музыкой с Ольгой Ивановной прекратили. За полгода её уроков я почти ничему не научилась.
 Результатом их стали зажатые и неправильно поставленные руки, а также травмированное криком, моё отношение к музыке, которую я до встречи с ней, не смотря на отсутствие слуха, очень любила. Больше заниматься музыкой у меня желания не было. Тем не менее, мама решила сделать ещё одну попытку.

 Моя новая учительница жила недалеко от нас в старом здании, в котором когда-то размещалась синагога. Выполненные полукругом окна в огромном подъезде с высокими тёмными нишами и широкой лестницей с плоскими ступенями были заполнены стеклянной мозаикой. В подъезде первые три этажа были непривычно высоки, из-за тёмных цветов мозаики даже днём там было темно и страшно.

 Зоя Моисеевна Ковальская, так её звали, жила на пятом этаже, надстроенном над основным старым зданием. Там уже были обычные стеклянные окна, которые заливал уличный свет. И добравшись до пятого этажа, я всегда облегчённо вздыхала, страх отпускал меня, казалось, что я выскакивала на свет божий.

 Звонила в дверь и проходила в небольшую трёхкомнатную квартиру. Если двери открывал муж Зои Моисеевны, Лёвушка, как она его называла, то урок начинался обязательно с шуток, и хорошее настроение у всех было обеспечено. В этом доме все были невысокого роста, как на подбор и Лёвушка, и его отец, и мать Зои Моисеевны и сестра, и она сама.

 Изящная миниатюрная женщина, удлиненное лицо с едва заметными веснушками. Высокий чистый лоб и слегка вздёрнутые к верху ноздри некрупного носа. Мягкий, немного грустный взгляд карих глаз из-под густых ресниц, излучал доброжелательность и понимание. Пышные каштановые волосы собраны в замысловатую причёску. Весь её облик дышал спокойствием и доброжелательностью.

 В таком ключе в этом доме общались между собой, таким же был стиль общения с учениками. Дети, чувствуя доброту, обожали её, а она – их. Над чёрным пианино фирмы «Беккер» в резной позолоченной раме висел портрет её любимого композитора Фредерика Шопена.

 Два раза в неделю на протяжении пяти лет, я приходила в этот дом на уроки музыки. Зоя Моисеевна как будто не слышала, когда мама говорила ей об отсутствии у меня слуха. Она со мной работала. За первые два года я всем на удивление хорошо продвинулась. Тогда впервые Зоя Моисеевна сказала маме, что у меня есть слух, но нет координации слуха с голосом, а эта проблема решается. Нужно слушать музыку, играть и петь, как ни странно, а со временем координация восстановится. Она нашла у меня хорошие технические данные, музыкальную память и музыкальность исполнения.

 Два раза в году у меня бывал отчётный концерт. Она много и кропотливо обучала меня музыкальным азам и, несмотря на мягкость характера, без скидок требовала точного исполнения всей программы. Правда слушателем была всегда только мама и кто-нибудь из её домашних. Зоя Моисеевна никогда не скупилась на ласку и похвалу в мой адрес, и щедро меня ими одаривала, когда мои успехи её радовали.

 Конечно, я ленилась и не была так одержима музыкой, как это бывает. Я мало работала дома, часто эксплуатируя музыкальную память и умение быстро читать с листа. Глядя на мое не особое рвение, папа считал, что эти уроки музыки - «время и деньги, выброшенные в форточку», что я себе очень хорошо зрительно представляла. И всё-таки это было не совсем так.

 За пять лет занятий я сделала программу музыкальной школы-семилетки. Но это были частные уроки, а мне всё больше хотелось учиться в настоящей музыкальной школе, общаться там со сверстниками, а особенно ходить на занятия с большой специальной папкой для нот с теснённым скрипичным ключом и длинными плетёнными ручками . Кроме того, иногда, когда я играла сама себе хорошо выученную готовую вещь, у меня разыгрывалось детское воображение. Я честолюбиво представляла себя, играющей в зале, заполненном слушателями. Казалось, что я даже слышу аплодисменты...

 Как я заблуждалась, в своих детских мечтах, не подкреплённых моими реальными возможностями! Зоя Моисеевна после успешного концерта у неё дома сама предложила мне перейти в её музыкальную школу - студию при Доме Учёных. Проблема была в том, что я не учила теорию музыки. В течение года мне пришлось заниматься в музшколе и отдельно с преподавателем теории музыки.

 Когда я, подогнав теорию, начала заниматься со своим классом, то оказалось, что я слышу аккорды и пишу музыкальные диктанты не хуже тех, кто проучился теории все семь лет. То есть папа ошибался, и ничего в форточку не вылетело. Я научилась подбирать понравившиеся мелодии и песни. Конечно, до игры моего брата, имевшего абсолютный слух, мне было очень далеко, но сверстников моя музыка вполне устраивала.

 На занятиях хора в музыкальной школе, состоявшего их десяти девочек и двух мальчиков, мы пели на два голоса песню о Советской Армии:
« Несокрушимая и легендарная,
В боях познавшая радость побед и т. д.»
Руководитель хора ничего не знавший об отсутствовавшем у меня когда-то слухе, демонстрировал ребятам моё звонкое пение первым голосом.

 Всё складывалось хорошо. Зато свой первый и последний в жизни академический концерт в музыкальной школе, о котором я так мечтала, мне, наверное, уже не забыть. До этого я никогда не выступала перед слушателями. Уютный зал «Дома Учёных» с высоким закруглённым потолком, расписанным библейскими сюжетами, был полон. Я поднялась на сцену, не жива, не мертва, ноги ватные, руки не мои, не слушаются. Внизу сидит комиссия, среди преподавателей Зоя Моисеевна, подбадривает взглядом.

 - Композитор Глинка "Вариации на тему русской народной песни «Среди долины ровныя...»"- объявила ведущая концерта.
Дальше полный провал в памяти. Как сыграла, не помню, в ушах шум, в голове туман... Бледная, как смерть, в холодном поту и состоянии близком к потере сознания, спустилась со сцены. В голове только одна мысль: « И зачем я только пошла в эту школу?!»
Сыграла я, видимо, неплохо, судя по оценке комиссии, но чётко поняла, это не для меня.Наверное, так всё и должно было случиться. Музыка не стала моей профессией, но стала частью жизни. И, хотя прошло с тех пор уже много лет, я всегда с благодарностью вспоминаю свои уроки музыки с Зоей Моисеевной Ковальской, открывшие недоступный мне ранее мир музыки.

Август 2004г. Ашкелон.