Картинка седьмая. Та, кто растит дерево

 Я старательно пестовал разгорающуюся ангину, предавался волнам жара и горечи, ощущеньям горла, головы и тела, когда зазвонил телефон.

      - "Сюр Гном " – это фамилия или имя? Как тебя зовут?

      - Меня зовут Гидон, - ответил я, - ты из интернета?

      - Да, меня зовут Галия.

      - Галия? С ударением на последний слог?

     - Да, Галия. Я татарка.

      - Вот чёрт! Что, настоящая? Здорово!

      Волны жара тут же подхватили моё воображение, я увидел обрывки видений: узкий глаз, сухой волос, лисья шапка, вихрь бубенцов, длинные подвески – серебро и бисер, - смесь лукавства, тайны и коварства, смесь притягательности и непредсказуемости – женщину...

      Она кружилась тенью конского хвоста, ветер бился в ленточках и тесёмках, исполосовывал меня пляской, слепил языками кострища, затягивал...

      А разговор, оказывается, длился, вне зависимости от моих горячечных видений.

      - ... а ты?

      - Я нет, я чайник, кофе не пью вообще, да и чая уже по большей части тоже, всё больше травки всякие, настои. А ещё я – кошатник.

      - А я собачница. С кошками у меня...я их боюсь.

      - И правильно делаешь: существа они опасные, гордые, с очень... эээ... трепетной психикой (Про себя я отметил, что женщины, боящиеся кошек, почти наверняка находят гораздо лучшее общение с мужчинами, чем с себе подобными. И не ошибся).

      - Я была замужем четыре раза.

      - Ого! Однако! А я ни разу. Зато мой отец – четырежды. Если соединить нас обоих получится средне арифметическое...А собака у тебя есть?

     - Есть.

      - Какая?

      - Лабрадор.

      - Хорошая собака, добрая. Твой сын ездит на ней верхом? ( Я откуда-то знал, что у неё есть пятилетний сын).

      - Нет, он не разрешает. Но даёт покрывать себя попонами, одевать, обвешивать серьгами...

      Я услышал, как она затянулась и выпустила дым: сильно и чисто.

      - Ты куришь?

      - Да, а ты?

      - Я тоже.

      - Это хорошо, а то неудобно нарушать чужой ...

      - ...комфорт?

      - Да, комфорт.

      Я сидел верхом на белом лабрадоре. Лабрадору было тяжело, но он терпел. На лабрадоре была красная вязаная попона (чехол от подушки), я его держал за две уздечки – две длинные серьги (серебро с бисером), прицепленные за уши. Грудь моего скакуна украшала длинная низка зеленоватых бус. Маминых. Мы двигались целенаправленно и по очень важному делу. От чего-то тёмно-пряного к чему-то мягко-влажному.

      - У меня горло болит, - сказал я вдруг, неожиданно для себя. – У меня температура.

      - У тебя ангина, - ты поставила диагноз сразу, спокойно и уверенно. – Чем ты лечишься?

      - Подножным кормом: пью чай из лимона и нааны с мёдом. Вот, как раз сейчас.

      - Хорошая смесь. А вот хочешь, вылечим тебя от твоей ангины? Есть сейчас в России такая система домашнего волшебства. Идея заключается в том, чтобы представить мир, как игру, причём полную юмора и веселья. Такой мир просто не может причинить тебе вреда. Ты должен изобрести образ, лучше всего – какого-нибудь зверька, и отождествить себя с ним. Нужно создать такую мантру-стишок. И повторять его. Постепенно ты достигнешь состояния парения и там... там всё получается, как надо, все проблемы решаются. Вот я, например, составила такой стишок:

                Я весёлый кенгуру
                В кармане штопаю дыру.

      - Ну и как, помогает?

      - Конечно!

      - Скажем, от головной боли?

      - Ясное дело!

      - А если у твоего кенгуру у самого – головная боль?

      - У него не может быть головной боли, он же весёлый, у него всё в порядке! Давай попробуем, а? Выбери себе зверька.

      - На самом деле, - сказал я в задумчивой рассеянности, - я уже много лет делаю нечто подобное, т.е. достигаю этого твоего "парения", но без зверьков, без мантр и без юмора, хоть и с элементом игры.

      И я рассказал, как открыл для себя способ проверять истинность вещей – будь то мысль, суждение, стихотворная строфа, матрица поступка..., - я достигаю медитативного состояния сознания ( того, при котором мозг испускает альфа-излучение, как и при "парении"), что позволяет мне проникнуть ( воспарить ) в сферу идеальных координат. Туда, где всё – правильно, истинно, красиво, где всё живёт в соответствии с законами гармонии – единственными и непогрешимыми. Затем я строю модель испытуемого: стиха, поступка, мысли или идеи, - и вбрасываю её в идеальное пространство. Если она вписывается в него гармонично, не нарушает общего лада, а даже наоборот, прибавляет в общее целое красоту, ложится на единственно возможное, своё место, как камушек мозаики, - значит она, модель моя, истинна, верна. А если нет, если порождает она в окружающем напряжение, неудобство, стремление его ( окружающего ) как-то изменить себя, дабы достичь гармонии с моей моделью, - значит, она с изъяном, с пятнышком не-истины и нужно её вернуть на переработку...

      - Выбери себе зверька.

      - Ну... – я лихорадочно прогонял в уме гоночные кадры картинок: котята и щенята, тигрята и кролики, ослики и хорьки...

      - Ты знаешь, я четыре года работал в сафари. Ухаживал за слонами.

      - Здорово! Ну вот, возьми слонёнка.

      - Слонёнка?

      - Да, с зонтиком.

      - Он на нём парашютирует? Розовый?

      - Фиолетовый, в цветочек.

      Я быстренько построил модель своего отождествления с фиолетовым-в-цветочек-слонёнком-парашютистом-на-зонтике и понял: нет, модель не совершенна, мне с ней не ужиться.

      - Ты знаешь, - полу-виноватым тоном протянул я... – слонёнок это как-то... может лучше... эээ... - я лихорадочно просматривал картинки, - мышонок?

       - Отлично, пусть будет мышонок!

      "Меня зовут Восьмой Ушат
       Я – самый правильный Мышат!
       На каждом усике – нирваны
       Несу, ничуть не расплескав",

- сочинил я на ходу, но вслух не сказал, потому что...

      - Понимаешь, - пробормотал я ещё более виновато, - мой мышонок, он совсем не весёлый, он у меня по ассоциации появился. Я сейчас читаю "Слишком шумное одиночество" Богумила Грабала. Так вот он – оттуда. Ты читала? Ну, это такой совершенно гениальный маленький роман Грабала. Грабал – он чех, гений. Там у него герой всю жизнь работает на пункте по сбору макулатуры, он прессует бумагу, вылавливая из неё время от времени ценные книги, он "просвещён поневоле". А в подвале его, полном старой гнилой бумаги, живут мыши, десятки, сотни мышей, целые мышиные колонии, они себе гнёздышки делают в бумаге, мышат растят, суетятся, все такие бойкие, весёлые, чистенькие. А он их вместе с бумагой и с гнёздышками ихними – под пресс, который бумажные брикеты делает... И вот, однажды...

      - Погоди, не рассказывай, сама почитать хочу.

      - Да я и сам только на половине... Но я это к чему? Герой, этот макулатурщик, за 35 лет работы, натаскал к себе в дом, спасая их от пресса, тысячи редких и ценных книг. Вся его маленькая квартирка – книги, везде и всюду, только узкие тропки остались от двери к кровати и туалету. А над кроватью он построил балки и на них тоже, до потолка, две тонны книг. И это – вся его жизнь,понимаешь? И вот, всё это напомнило мне свою: у меня тоже маленькая квартирка, вся в книгах, их более восьми тысяч. Я книжник, всю жизнь их собирал. У меня нет машины, телевизора, десятков вещей, обычных для каждого современного дома, начиная от микроволновой печи и тостера и кончая стиральной машиной и вентилятором ... только книги...

      - И вентилятора нет?

      - И вентилятора. Технология западной цивилизации остановилась для меня на уровне радио, конвенционального телефона и велосипеда. Мою интернетовскую переписку ведёт мой друг. Если ты и помещала в твоей анкете фото – я его не видел. Книги для меня – весь мир, они во многом заменяют не только телевизор и компьютер, но и человеческое общение, даже друзей. И вот, всё это стоит теперь под угрозой конфискации: у меня вот-вот арестуют имущество, а меня самого усядут куда подальше. Нет, это-то меня, как раз, не особо волнует, я не вещист, расставаться с предметами – даже любимыми, - для меня вполне выносимо, а что касается тюрьмы, так ведь "лучшие и большие", нежели я сиживали по долговым ямам... Но вот книги! Книги – это ведь, не вещи, это духовные ценности, особенно, когда они – библиотека, т.е. единое целое, тщательнейшим образом подбираемое десятками лет...

      - Я тоже теряла свои библиотеки. Нынешняя у меня – пятая...

      - Да, я понимаю, но, видишь ли, я выступаю по отношению к ним, как предатель: я их собирал, подбирал одну к другой, выкупал и выписывал, я убеждал их, что им у меня будет хорошо, и им, действительно, хорошо у меня... и вот – я их предаю... Мне нужно спасти библиотеку! А ведь у меня даже нет достаточного количества друзей, которые смогли бы разместить у себя 8,5 тысяч книг...

     - Если ты захочешь, её не конфискуют, - сказала ты убеждённо, таким же тоном, как раньше поставила мне диагноз ангины, - реальность не желает тебе зла, наладь с ней контакт и она тебе поможет решить твои проблемы, ты сам себе поможешь. Выбери себе зверька.

      - Понимаешь, - сказал я грустно, - один мой афоризм гласит: "Когда в шляпе фокусника кончаются кролики, шляпа превращается... в шляпу". У меня кончились кролики. Я просто не знаю, что делать...

      - Вот я предлагаю тебе кролика, а ты не хочешь...

      - А что, если я должен через всё это пройти?

      - Зачем?

      - Не знаю, выучить урок, заплатить долги, опыта набраться... мало ли... Агни-йога говорит: "Благословенны препятствия: ими растём".

      - Это-то я, как раз понимаю, это правильно, но не надо же их искать специально...

      ... Действительно, подумал я, - не искать же сознательно беды... И было бы очень даже здорово, если бы в шляпе отыскался ещё один кролик. Предпоследний. И наладить бы этот самый долгосрочный конкакт с реальностью и с самим собой так, что б доброжелательная зверушка представляла бы мои интересы в высших сферах, зверушка, которую просто невозможно не любить, или сделать ей зло, или отказать в наивной просьбе... Но я не сказал ей об этом вслух.

      Температура повысилась, глотать стало нестерпимо больно, я скатывался по водопадам жара в какие-то мелкие липкие лужи лишь для того, чтобы карабкаться по ним вверх, по скалам, обросшим чем-то склизлым и затхлым, окатываться очередной волной, соскальзывать вновь во что-то топкое и гнилостное и, вместе с тем, было во всём этом нечто острое, пронзительно-солёное... жгучее... как может быть что-то острое, если я весь – вата?!

      ... а беседа текла своим чередом и я понял, что за это время успел узнать, что мы оба самым непостижимым образом лечили себя от депрессий... Достоевским! Ты " Идиотом ", я – "Преступлением и наказанием"....

     ...что ты любишь птиц и когда на траве собаки и дети...

     ... что твои мужчины всегда хотели на тебе жениться (" Из мазохизма? – спросил я, - "Да, наверное", - ответила ты не без кокетства...)

      И я услышал себя говорящим: "Вот уж чего никогда не хотел! По моему убеждению, два человека должны жить вдвоём до тех пор, пока им хорошо вместе. И ни секундой дольше. Потом приходит Ку-Ку. А так как я ярый противник жизни втроём, то наступает Бай-Бай.

      - Ты знаешь, - сказала ты тихо, - я уже очень давно не встречала таких людей, как ты.

      - А ты и не могла встречать их часто. Нас мало. Нас холить надо. И лелеять. В частности, вот, от ангины лечить...

      - Так я, ведь, предлагаю, а ты...

     ...а ты рассказала, как перед вашим домом росло обкартанное дерево. И как ты убедила садовника-араба, что у него "зелёные руки", и чтобы он его "заплёл", и он его заплёл , и дерево буйно пошло ввысь стрелами ветвей...

      И тогда я рассказал, что перед моим домом растёт дерево, которое годами уродовалось и подрезалось, его пугали ножами и ножницами и пилами, всякий раз, как оно отваживалось идти в рост опять появлялись люди и грозили ему. И рубили, и кромсали, и увечили, и как я всегда был за дерево и против них, как караулил их круглый год и иногда ловил и прогонял, вступаясь за дерево, но иногда они меня обхитряли и приходили, когда меня не было дома, и тогда целый год бывал упущен, и дерево опять подрубалось и пугалось расти (ведь за рост его рубят и уродуют и пытают), и как оно, всё же, росло, потому, что не могло иначе, и как я за него молился, каждый день, за него и с ним вместе, я хотел, чтобы оно было высоким и раскидистым и пышным, и что б я видел его крону, сидя в кресле в глубине комнаты, а ведь я на четвёртом этаже!, и как я и дерево победили, и что вот уже несколько лет никто не приходит с ножами и пилами, а дерево всё растёт и уже переросло всех своих собратьев в ряду, оно по крайней мере на полтора метра выше всех и я вижу его крону, сидя в кресле в глубине своей комнаты...

      А ты сказала, что... ты сказала, что редко бываешь в моём мегаполисе, а сама живёшь более, чем в ста километрах к северу, разве что, раз в две-три недели, по рабочим делам, и вот, как раз через две-три недели, когда ты будешь в моём районе, ты мне позвонишь...

     Но было это сказано весьма необязательным и не особо заинтересованным тоном, так что я подумал: "Ну вот, ещё один телефонный разговор, который ни к чему не ведёт ", и мы попрощались и ты исчезла, не оставив ни номера телефона, ни...

      И прошёл миг.

      Я сидел на Лабрадоре. Он весь был измазан мною жижей защитного болотного цвета: для маскировки. На мне был пробковый шлем. Мы осторожно продвигались сквозь джунгли. Опасности были везде.

      "Ква" – сказала огромная ракушка и хищно зевнула.

      "Ку–у – да, ку – у –да-а?!" – угрожающе прокричал Какаду, уселся на лиану, превратился в Удава и вшипел в себя целую охапку чего-то доброго, не дав ему воплотиться.

      На прогалине сидел Весёлый Кенгуру. Он как раз штопал в кармане дыру, при этом что-то себе напевая, может, репетировал колыбельную. Из кармана выглядывал мышонок. Странным образом, он чувствовал себя совсем на своём месте в "не-своём" кармане, он даже прошёл экзамен на моё "идеальное пространство". Я посмотрел на него, а он на меня и моргнул сразу двумя глазёнками-бусинками.

      "Простите пожалуйства, - сказал мышонок, - это я вам подмигнул, я, к сожалению, не умею подмигивать одним глазом, как вы, только двумя сразу". "А почему ты мне подмигнул, брат Мышь? – осведомился я с высоты Лабрадора. "А это, что бы сообщить вам, что б вы не отчаивались, что, вроде как, не всё потеряно... потому что, пока есть мы – Весёлый Кенгуру и я – Самый Правильный Мышат, - то, значит, ... это... ну... в общем... жить можно!" – Мышат явно взопрел от столь продолжительных усилий объяснить очевидное..." Благодарю тебя, - ответил я с поклоном, - мне тут же полегчало ".

      " Чало...чало..." – отдалось эхом по дуплистым пням.

      "Ну, ты и начудил! – сказала говорящая птица Ара Крокодилу Дилу, который только что вылез на бревно сушить водолазку.

      "Кровь удил, кровь удил", - устало сказал Дил и открыл пасть: проветрить.

      В сгущающихся сумерках обезьяна Лимпопо неслышно подкралась к моему Лабрадору, сорвала с его шеи низку бус и озорно осклабясь, закинула её далеко вверх. Там, с буйным визгом её подхватила целая стая её сородичей и в упоеньи стала перебрасываться ею в ветвях. Низка мягко флюоресцировала, перелетая всё дальше и дальше в глубь леса.

      "Счастье – там!" – провозгласил Мышат и театрально указал лапкой туда,где затухали бусы.

      "Ам!" – сказал крокодил Дил и захлопнул пасть.

      Лабрадор посмотрел на меня и тряхнул воображаемой гривой: он был того же мнения, что и Мышат.

      "Может, и вправду – там? – подумал я, стараясь взять правильный азимут на гаснущие блики, - там, где собаки и дети резвятся на траве, где пьют не чай, а кофе, где совершенно разные мужчины во что бы то ни стало стремятся жениться на одной и той же, где узкий глаз, монгольский стан, где серьги в серебре, где ветер и кострища, где отблески и вихрь, где нет дыханья ждать"....

      И прошёл миг.

      И прозвенел звонок.

      Это была ты.

      - Ты должен назвать себя: "Тот, кто растит Дерево".

      - Тот, кто растит Дерево, - повторил я. – Да, хорошо, спасибо.

      И я построил модель и понял, что это – правильно.

5.IX.04.