Детское время

" Так впечатление живое во льду гармонии живёт " В.Набоков

Как часто, закрывая глаза, я отчётливо слышу густой многоголосный бой
напольных часов в салоне моего детства. Медленно двигаются стрелки по тронутому временем посеребренному циферблату мимо больших арабских цифр за круглым граненым стеклом в резной дверце. Раз в полчаса одинокий бой делит поровну время между прошедшим и будущим, либо отмечает час, бесследно ускользающий в прошлое.

Периодично тяжелые расписные гири-цилиндры опускаются вниз в тёмное чрево времени, завершая заданный путь. Отблёскивающий серебром маятник замирает в ожидании, когда кто-нибудь подтянет цилиндры, вернув его к жизни на время, очерченное стрелками на круглом циферблате.
Как долго и какое время, весёлое или грустное, отбивали часы в своём прошлом, что видели и свидетелями чего были - никому неизвестно. Часы возродились из небытия, из груды дерева, именовавшегося старинной мебелью, руками какого-то часовщика-умельца в далёкие послевоенные годы.

И начали отбивать наше время, их бой сопровождал всё, что происходило в доме на протяжении нескольких десятилетий.
Бо-ом! Бо-ом!...Бом! Бьют часы.
Ура! Бесконечно долгой зиме пришёл конец, начались первые весенние деньки. Раскрываются заклеенные на зиму окна, вынимается проложенная внутри оконных рам вата для утепления, и в дом врываются звуки весенней улицы: детские голоса, шум проезжающего транспорта и скрежет заворачивающих по рельсам трамваев.

Вкусный весенний запах, смешанный с пылью, заполняет дом. Остро ощущаешь это ускоренным биением сердца, предвкушающим перемены. Особенно, когда совсем молод или безнадёжно стар... Ещё холодно, уже солнышко обманчиво светит, но ещё не греет. Завтра можно выпросить у мамы разрешение надеть белые носочки... Мёрзни, а фасон держи!

Выскакиваю на балкон. Передо мной неширокая улица с рядами одинаковых серых, цвета цемента домов с балконами. Ограждения балконов из ровных тонких металлических прутьев, увенчанных деревянными перилами. Я ещё мала, и всю улицу вижу расчерченной вертикальными линиями на уровне глаз.

Напротив моего дома, на ширину двух тротуаров и проезжей части – больница «ухогорлонос». Название так слитно все и произносили. Обитатели больницы в одинаковых синих больничных халатах, кашляющие и гнусавящие, с забинтованными головами, носами, ушами выскакивают из душных многоместных палат подышать весной и погреться на первом солнышке. Внизу – обеспокоенные родственники, друзья. По всей улице перекликаются голоса.
- Вовочка! Ты выпил компот? Молодец! Завтра ещё принесу!
- Выписывают? Когда?

В нашем доме в соседнем подъезде - студенческое общежитие:С балкона больницы, весело: - Девушка! Давайте встретимся! Завтра!
-Ага! В бане на танцах! - доносится из окон соседнего подъезда.
- А всё-таки? Может, придёте? С любопытством прилипаю к прутьям балкона, поочерёдно ворочая головой в сторону кричащего, а в глаза мне бьёт солнечный зайчик, пущенный каким-то мальчишкой из распахнутого окна больничной палаты напротив.

И так целый день, и всё лето, без конца. Перекличка заглушает карканье встревоженных ворон, обустраивающих на высоких многолетних тополях на стороне больницы свои гнёзда. На нашей улице было три нарушителя покоя граждан. Высокие тополя, всё лето окутанные тополиным пухом, который залетал в открытые окна и стелился снегом по полу, раздражая ретивых хозяек и аллергиков, постоянно каркающие вороны, заботливо охранявшие свои гнёзда, и ещё, размещенная в подвале больницы, исследовательская лаборатория, куда свозили бездомных собак и кошек.

Что делали там с несчастными животными, никто не ведал, но выли и лаяли они отчаянно и днём, и ночью, не давая уснуть. Не знаю, что больше мешало жильцам, переклички больных, карканье ворон, тополиный пух или завывания животных в подвале больницы, но начали с ворон. Расправились с ними безжалостно, разорив гнёзда.

Бедные птицы долго и мучительно несколько дней, шумно хлопая крыльями, метались перед окнами в надежде спасти своё потомство, потом смирились с потерей и больше не прилетали. Мне не удалось забыть тяжёлую картину их разорённых жилищ.

А затем пришел черёд тополей. Сначала обрубили ветки этих многолетних свидетелей, а затем выкорчевали вовсе. Вместо них посадили чуть живые саженцы клёнов. За несколько лет саженцы подросли, раскинули кроны, а старые тополи ушли из памяти жильцов в забытьё. А вот собачьи вопли ещё долго ранили наши сердца, наполняя их неосознанной тревогой...

Бо-ом! Бо-ом!...Бом! Радостный бой!
Мне уже исполнилось семь.Я – первоклассница, и у меня появилась первая большая настоящая кукла. Я назвала Нелькой свою целлулоидную подругу.

По правде говоря, Нелька была второй после целлулоидного пупса – смуглого «японца» Кольки, привезенного ещё из эвакуации. Но я его недолюбливала, что с него возьмёшь, он ведь был мальчик, не нарядить, не завязать бантик. Кроме того, кривые ноги и узкие японские глаза. Лучики-морщинки, расходящиеся, как у старичка от уголков глаз, мне решительно не нравились.
Я немного побаивалась его нестандартной внешности, и почти с ним не играла. До сих пор не могу понять, откуда он, вообще, мог взяться. Возможно, был кем-то завезён с Востока, так как в арсенале советских игрушек таких иностранцев не было.

Мама обменяла его на две плитки шоколада ещё в эвакуации на рынке в Оренбурге, чтобы её пятилетняя девочка узнала, наконец, как выглядит кукла. Вот Нелька – совсем другое дело, розовая, круглолицая, как настоящий ребёнок. Она не говорила, не моргала, а смотрела на мир голубыми нарисованными глазами, и прическа у неё была тоже целлулоидная,раз и навсегда.

Думаю, сегодняшние девочки на неё бы и не глянули, но тогда... ! Мама сшила ей белый полотняный костюмчик на пуговичках, и я, забывая, что уже давно школьница, ещё долго играла с ней. Как всегда разыгрывалась к вечеру.

Бо-ом! Бо-ом!- ровно и бесстрастно бьют часы, возвещая, что время игры истекло.
-Спать, спать, марш в кровать! - слышу строгий мамин голос. Как я ненавидела эти слова и этот бой, прерывавший счастливое детское время. Укладываюсь вместе с Нелькой, снова бьют часы.

Теперь их многоголосный бой убаюкивает, умиротворяет, веки сами собой смыкаются, и уже сквозь сладкий сон, откуда-то совсем из далека слышу привычное...бо-ом, бо-ом...бо...-ом...
Игра с Нелькой продлевала моё беззаботное детство, а когда оно закончилось, Нельку переселили в чулан, откуда она потом таинственным образом исчезла, возможно, не простив мне мою измену... Бедная Нелька!

Бом! Бом! ...БОМ! Грустный бой!
В большой комнате шторы на окнах плотно затянуты. Моя кровать за ширмой в углу. У меня корь, или краснуха, а может скарлатина. Скарлатина - это приговор. Больницы не избежать. Термометр зашкаливает. Болит горло. Сыпь.

Тяжело смотреть на свет, поэтому его не зажигают, используют свечи. Сквозь тяжелую дремоту различаю тревожные голоса родителей. Завтра меня посмотрит врач. Соседи бояться скарлатины, у всех дети. Не хочу в больницу.

Папа волнуется, на него страшно смотреть, так осунулся. Не могу слушать книжки, не играю. На кровати куча подарков, а мне не до них. Снова этот бесстрастный бой часов, вытягивает из липкого тяжёлого ночного кошмара. К утру становиться чуть легче. Пришла районный врач, с порога, в панике:

- Видите белый треугольник вокруг рта?! Скарлатина!!!
Слава богу, не поверили, а через день жар спал, и я снова здорова. Оказалось - вульгарная краснуха. Раздражавший ночной бой часов, слышался уже победным звоном.

Бом! Бом! ... Бом! Бьют часы! Радостный бой!
Мне десять лет. А на стуле висит новый тёплый шерстяной костюмчик, купленный папой. Мама утверждает, что он никакой не шерстяной, а вигоневый. А мне всё равно, какой, он мне нравится. Синяя юбочка в клинушках, а кофточка- вся в синих, красных и белых полосочках, впереди на молнии.

Вот окрепну после болезни, буду в нем кататься на коньках. Я, часами прильнув к окну, наблюдаю, как на залитом во дворе катке по выходным катаются студенты. Давно не отрываясь, слежу за стройным юношей, выделывающим пируэты под восторженными взглядами однокурсниц. Наконец получаю разрешение и тоже выхожу на лёд в новом костюмчике и белой шапочке с бубоном.

Кататься особо ещё не умею, но на коньках держусь. Вереница конькобежцев затягивает меня, и я уже несусь по периметру катка вместе со всеми. Мечты сбываются. Какой-то юноша подъезжает ко мне, берёт за руки, и мы в паре плавно скользим по льду.

Я боюсь поднять глаза, чтобы лучше рассмотреть партнера. Кажется это он... В большом окне салона радостные улыбающиеся лица родителей.

Бо-ом! Бом! ... Бом! Бьют часы! Много лет подряд - без остановок и передышек добросовестно отбивают наши «свидетели и судьи» отведенное всем нам время . А однажды часы стали, точно в то время, когда остановилось папино сердце.

Не знаю, мистика ли это, но завести их с тех пор уже больше никто не смог. Возможно, это был и их последний час. Часы перенесли в папин кабинет, но и там они не завелись. Со временем мы аккуратно вынули циферблат, цилиндрические гири, цепи, маятник, сложили в коробку и тоже вынесли в чулан, а из деревянной части сделали книжный шкаф. Так в чулане они и остались в доме после нашего отъезда.

А может это ещё не конец, и какой-нибудь часовщик- умелец сможет запустить их на другое детское время и другую жизнь? Хотелось бы верить.