Одиссея Михаила Боруховского

 «Одиссея Михаила Боруховского»

Рукавица рабочая, артикул 144333… состоит из двух сшивных частей – основы и большого пальца…. – монотонно тянул инструктор по трудовому перевоспитанию небольшому зэковскому цеху. Все они были похожи друг на друга почти как близнецы-братья: коротко стриженные, в черных хлопчатобумажных робах с желтым номером, накинутых поверх (это уж явное послабление) домашних свитеров и рубашек.
 Лишь один зэк выделялся из общего круга голов. Грустная, чуть ехидная усмешка не сходила с его лица, аккуратные дорогие очки блестели на печальных еврейских глазах. Рукавицы интересовали бывшего миллиардера Михаила Боруховского меньше всего. Никогда он их не шил и толком сшить не сможет. Тем более на такой допотопной машинке, при виде которой Зингер наверняка б удавился, узнав, что с ней сделал Подольский завод…
Боруховский был сыном обрусевшего советского еврея и русской женщины, и следовательно, по еврейскому религиозному закону евреем не считался. Но для окружающих он всегда оставался тем «гадким, подлым жидком, который грабит неисчерпаемую кладовую Сибири» - очередной парадокс, над которым надлежит подумать. Впрочем, до поры до времени это врожденная тяга к предпринимательству никак у Михаила не проявлялась. Да и о какой коммерции могла идти речь, если слова этого в природе не существовало? Только в перестройку начал он потихонечку приторговывать, робко, неуверенно (кто знает, чем обернется?!), так как инженерство ничего хорошего не приносило. Было, конечно, можно уехать в Израиль, но все это казалось глупой авантюрой, тем более что евреем Боруховский себя никогда не представлял.
Богатство его набралось во многом случайностями – то акции выгодно перепродал, то госзаказ получил, доллар к доллару, вот и миллиарды… Дутые миллиарды, не помогли они, не уберегли… Что ж теперь, убиваться? Нетушки! Подлым и несправедливым казалось то, что других «расхитителей социалистической собственности» не тронули, дали уйти. А Боруховский один за всех отдувается! Ну что ж, это не в первый и не в последний раз в мире случается: раз дал – значит, и отнять может. Черт с ними, с деньгами…
Почему только ко мне беспрестанно цепляются, наказывают за то, что остальным заключенным сходит с рук? Смеются еще: умудрился в одночасье все миллиарды потерять, тоже, Иов многострадальный нашелся! Начальник колонии, зверюга семитонная по прозвищу Аллигатор, здоровается с ним так: доброе утречко, птица киви! Намекает на то, что Боруховский – чересчур уж экзотическая птичка для рядовой зоны.
А когда его привезли туда, дал анкету заполнить, как положено, ФИО, статья, ну и конфессиональная принадлежность, естественно. Не знал Михаил, что там следует написать, ткнул пальцем в графу. Аллигатор его –хвать: это, мол, какой религии придерживаешься? Боруховский взял и говорит: авраамической, братец, ветхозаветной… Значит, ты жид? Жид…-согласился он.
Это так, пустопорожние размышления узника читинской колонии вечерами у зарешеченного окошка. Лучше подумать о том, за что все-таки Вольдемар его сдал. Впечатление он производил довольно приятное, сразу видно- чекистская выправка, немецкая педантичность, ордунг, ордунг юбер аллес. Поговоришь с ним – милый человек, доброжелательный, за демократию и гражданское общество радеет. А делает все, чтобы этого никогда в России не сложилось. Обычное властное лицемерие? Или редчайшая разновидность душевного расстройства? Маска? Игра по особым правилам, неизвестным неискушенным? Уж больно странно получается, неестественно как-то…
Боруховский вспомнил давнишний фильм про одиозного монстра Голема. Вел он себя в чем-то схоже с недоброй памяти Вольдемаром: вроде бы облик вполне человеческий, речь, мимика, жестикуляции – но действия…действия выдают некую искусственность, как будто программу выполняет, заранее подсказано, что следует сказать… Прямолинейно все у него осуществляется, ошибок не признает, не исправляет, души в нем не видно, да и нет ее, наверное! Точно! Запродал Вольдемар ее кому-нибудь! Автомат он, робот, Голем! Вольдемара не любил никто. Те, кому доводилось контактировать с ним, отмечали его нечеловеческую неотзывчивость, холодность, наигранную эмоциональность в тех случаях, когда было можно обойтись естественностью. Даже шутливые фразочки, которыми Вольдемар обязан был щеголять по долгу службы, он заимствовал у классиков. Не только Боруховскому казалось, что их президент – кукла, последнее достижение японского роботостроения, умеющая говорить правильные слова, но, к сожалению, не знающая, как их надо реализовывать…
Невдомек было Боруховскому, что он довольно близок к истине… Пока не пришло ему письмо от совершенно незнакомого человека по фамилии Тугай.
«…Глубокоуважаемый Михаил Борисович! Обращается к Вам полковник КГБ в отставке Иван Ильич Тугай, много наслышанный о бескорыстной и беспрецедентной благотворительности Вашей корпорации. Дело в том, что перейдя на гражданскую службу, я не получил достойного вознаграждения за 22 года безупречной работы на благо советской Родины. Будучи хранителем целого ряда государственных тайн (с коими доводилось соприкасаться в 1979-84гг. в секретном спецотделе КГБ «Экстрасенсорика»), я не считал правомочным их разглашать даже после ликвидации самого Комитета. Но в настоящее время, при истечении всех сроков давности я готов продать ввиду тяжелого материального положения ту известную мне информацию, которая должна Вас заинтересовать.
Итак, перехожу к делу. Спецотдел КГБ «Экстрасенсорика» возник осенью 1978г. Первоначально это была маленькая лаборатория, занимавшаяся проверкой аномальных способностей; их подопытными кроликами были: Роза Кулешова (т.н. «феномен кожного зрения»), Юрий Горный и еще несколько человек, наделенных даром предвидения. Затем деятельность «Экстрасенсорики» начала приносить первые практические результаты: методом телепатии открыты крупные нефтегазовые месторождения Сибири, залежи алмазов, каменного угля и т.д. К 1980г. работа этого отдела развернулась с большим размахом вокруг двух направлений: нейролингвистическое программирование и проект «Голем». Второе – самое интересное. Сотрудники «Экстрасенсорики» использовали уникальные рукописи каббалиста Иегуды Леви, жившего в Праге во второй половине 16 –начале 17 века, которого считают изобретателем Голема. Нет, конечно, искусственного человека в КГБ создавать не стали, а вот программу, позволяющую Голему мыслить и действовать, там расшифровали и даже усовершенствовали. Все коды лежали в трехтонном сейфе, готовые к тому, чтобы вживаться в мозг… Суть данного проекта – сотворить искусственного руководителя, который мог бы заменить угасающего генсека, поступая исключительно в рамках программы. Таким было бы идеально управлять, изменяя по мере надобности коды. Но «Голем» тогда оставался невостребованным… К 1984г. все исследования оказались свернуты из-за невозможности финансирования, специалисты не успели завершить проект.
Почти все причастные к разработкам специалисты – 6 из 7 умерли при загадочных обстоятельствах.
Например, непосредственный руководитель «Голема» Степан Волох выбросился с 13 этажа московской «высотки» 13 мая 1984г, – хотя его трудно заподозрить в психическом неблагополучии. Программист Сева Блюштейн в этом же году, тоже в пятницу 13 числа попал под троллейбус (парковый номер 666). Второй программист Иосиф Гитин умер, по официальному заключению, своей смертью – что очень удивительно для абсолютно здорового лося 25 лет. Редкого дарования кодировщик Натан Вольфман якобы был зарезан в пьяной драке под Новый, 1985 год – я его великолепно знаю, Натан дома сидел и не пил ничего крепче кефира, а хоронили в закрытом гробу. Две подружки, наши лаборантки Катя Осинова и Лиза Ветрова повесились вместе «от несчастной любви» - да они и слов таких не слышали, ни один мужик мимо них не проходил… Совпадения?
Остался только я, владеющий тайной «Голема». И если Вы, Михаил Борисович, не захотите ее купить за какие-то жалкие 10 тысяч долларов, то она уйдет со мной в могилу. Быть может, завтра будет уже поздно… Спешите….»
Сначала это письмо показалось Боруховскому бредом полу свихнувшегося от нищеты человека, но чем дальше он вчитывался в него, тем яснее становилось: все это не может не быть правдой хотя бы частично.
Кое-что, разумеется, Тугаю померещилось со страху, что-то, вероятно, приврал – вряд ли кагэбэшники стали б работать по материалам средневековых каббалистов. Но все же …вполне достоверно, не на пустой же почве возникли анекдоты вроде «при Брежневе искусственную челюсть разрабатывали, а при Черненко – искусственный мозг». Что-то непременно должно было просочиться, не такая уж там секретность была – размышлял он.
Покупаю!
С трудом находя в себе силы оторваться от захватывающего чтения (еще бы, государственная тайна!), Михаил Борисович цапался. Со звереющим от неистребимого достоинства «свергнутого короля» Аллигатором отношения не заладились буквально с первого дня. Открыл Боруховский по стародавней своей привычке ноутбук, а начальник сразу взбеленился:
 Не положено заключенным ноутбук!
Так и человека без вины и без причины не положено в тюрьму засаживать! – огрызнулся Михаил.
Прекратите немедленно пререкания! Здесь вам не дом отдыха!!!
Это точно, вздохнул зэк, скорее, дом скорби… И кстати, я с вами не пререкаюсь, вы первый начали… эх, где мой легкий боевой топорик? –подумал он про себя.
Тем временем на зоне Боруховского доставали. Излюбленной шуточкой было спросить экс-миллиардера: за что сидим? Неужели не удалось откупиться?! За колючкой появлялись папарацци, снимая «узника совести», их отгоняли, штрафовали, но они лезли вновь и вновь, опираясь на профессиональное нахальство. Такое внимание вызывало зависть заключенных. Еще бы: сидит рядом убийца Иванов, самолично зарезавший нежно любимую тещу и сделавший из ее ягодиц котлеты – но никто кроме практикантов из судебной психиатрии, им не интересовался. А тут прислали очкарика, экс-миллиардера, дохлого еврейчика Боруховского – и колония оказалась под прицелом мировых СМИ, нет отбоя от репортеров. За что, скажите, ведь он махинатор и неплательщик, а не серийный маньяк, которых так обожает желтая пресса…
Машинка равномерно прострачивала грубое рукавичное сукно, шов бежал как дорожка в фитнесс-центре. Боруховский когда-то ворочал миллиардами долларов, теперь он шьет жесткие рабочие рукавички. Что ж, и это тоже нужное занятие. Получит их со склада через две недели какой-нибудь дворник дядя Вася, оденет и возьмет большую разлохмаченную метлу, сметет запорошивший за ночь снег с серого тротуара… Там воля, можно пойти направо, можно и налево, и назад, и вперед, и остановиться, и обернуться. А здесь все начинается решеткой и заканчивается ею тоже. Удивительно, что небо не зарешечено. Для полного порядка надо бы колпаком из колючки накрыть колонию, чтобы ни одна пташка с воли не заглянула.
Боруховский, пальчик получше прострачивай! - придирается начальник. Да, да, конечно, я помню…
От Тугая долго ничего не приходило, и Михаил решил, что информацией в конверте дело ограничилось. Но затем его внезапно вызвали в кабинет к начальнику колонии. На столе лежала толстая бандероль с нашлепанными сургучными блямбами.
Боруховский! Вам бандероль, мы ее проверили и передаем. Там какие-то рукописи. С чего это вы иудейской мистикой увлеклись? – поинтересовался Аллигатор.
А разве там Каббала?
Да, вроде.
Ну это так, прочитать на досуге, поморщился заключенный, надо и о корнях не забывать.
Читайте на здоровье! Спасибо!
Сука ты Аллигатор, улыбаешься, а дай волю – в клочки наимельчайшие порвешь… - грустно подумал Боруховский.
«…технология сотворения искусственного разума увлекала мыслителей с незапамятных времен. Успех Иегуды Леви основывался на достижениях популярной тогда алхимической философии. Алхимики считали, что человек отличается от Творца Вселенной только одним обстоятельством: Всевышний создал мир из ничего, а мы должны творить из подручных материалов. Чтобы хоть немного уподобиться Б-гу (грешное, замечу, и дерзкое занятие!), алхимик пытался сам сотворить что-то новое, например, превратить серу и золу в золотой песок. Не случайно в масонских ритуалах, выкристаллизовавшихся из алхимии, имитировался (или точнее пародировался) сакральный процесс творения. Каменщик в фартуке замешивал глину (не цемент, обратите внимание, а именно тот материал, из которого получился библейский первочеловек Адам!), обмазывал кирпич и строил Третий Храм Соломона, аллегорически, разумеется. Но если сделать физическую оболочку алхимикам иногда удавалось, или, быть может, им так чудилось в наркотических испарениях своих лабораторий, то все они спотыкались на разуме.
Г-сподь Б-г не только сотворил человека как биологическую особь, дал ему тело, внутренние органы, но и вдохнул душу. Человек получил разумность и одухотворенность от Него, и никто другой не может претендовать на то, что пресловутый «гомункулус», или «голем» сможет обладать истинно человеческой душой, не говоря уж об интеллекте. Алхимики, как известно, застопорились на философском камне: им почему-то казалось, что этот несуществующий предмет является главной целью и смыслом всей алхимии. Вместо того, чтобы продолжать научные опыты, они свернули на ошибочный, эзотерический путь и уже не то что золото делать – металлы от ржавчины очищать разучились. Но алхимия не умерла, она долго еще оставалась на Златой уличке старой Праги, где последний посвященный в тайны великого превращения Карл-Иоганн Богемер повстречался с каббалистом Иегудой Леви. И, пораженный знаниями своего собеседника, передал ему свои манускрипты. Целая алхимическая библиотека хранилась в семействе Леви, там было все – и как сделать из воды вино, и как получить человеческого детеныша из корзины гнилых тряпок с мышами, в общем, то, над чем веками трудились поколения алхимиков. Не спрашивайте меня, где теперь эта библиотека. Мирно использовали ее, и вдруг 1939год. Чехия такая маленькая, ее элементарно стереть ластиком с карты Европы. Гитлер приказал передать ему наследие алхимиков – не терпелось найти там идеи насчет нового сверх оружия. Но глупцу не подвластны эти секреты, как и злодею. От всего собрания остались только эти две части огромного трактата Вашего предка, которые выборочно переложили в «Экстрасенсорике»…
Но и по немногим материалам стало ясно, что вставляемая Леви в рот Голема пластина с именем Всевышнего послужила предтечей разработанной там программы. И основным кодом так же служит древнееврейская буква «бэт», которую надо было стереть с пластины Голема, чтобы он перестал выполнять программу. Почему «бэт»? С нее начинается текст о начале Творения – «Бэрэйшит бара…» (В начале сотворил…), и следовательно, любое творение надо начинать с «бэт». Советским последователям алхимиков, конечно, идеалистическая начинка не подходила, но они вынуждены были взять «бэт» в качестве кода включения и выключения. Так легче управлять, основные функции никогда не кодируют – ведь при внезапном сбое, когда надо срочно отключить всю программу, не станешь же лезть за шифрами. Но практически вся остальная программа мне неизвестна – она дублирует, по -видимому, стандартные микросхемы для искусственного интеллекта, украденные у США. Ничего трудного в их раскрытии нет, но и расшифровывать это не обязательно. Чтобы выключить Голема, достаточно убрать «бэт». Видишь, до чего упростилась задача!..» - прочел Боруховский.
Ему стало все понятно, как действовать, на что опираться. Знаю! –прошептал Михаил Борисович, знаю, и могу!
О том, что он действительно приходится далеким и не прямым потомком великого каббалиста Иегуды Леви, Боруховский смутно слышал еще ребенком. У полусумасшедшего родственника, двоюродного дяди, Михаил видел ветвистое генеалогическое древо, уходящее корнями как раз в еврейские династии средневековой Праги. На маленьких листочках обгрызенного мышами ватмана громоздились купцы третьей гильдии, местечковые ростовщики, часовщики, перекупщики, один старьевщик, поднявшийся до заведующего утильсырьем города Рославля в благословенные времена НЭПа. Какие-то невнятные, казавшиеся досужими фантастическими быличками, ходили в кругу его родных, и поверить в то, что они оказались правдой, Боруховский мог.
Почему нет? Несвобода заставляла его искать такие пути, которые раньше и не снились. В начале 90гг. Михаил Борисович крестился в православной церкви, можно сказать, за компанию и «на всякий пожарный». Подговорил его на этот опасный для еврея шаг давний друг, внезапно «прозревший» и на волне стадного воцерковления советской интеллигенции кинувшийся в омут монастырского отречения. Поддавшись, Боруховский крупно рассорился с родственниками ( «нацию свою предаешь, да?!») и вскоре начал жалеть. На церковь он не жертвовал, всенощные игнорировал, крестик просто болтался на шее обыкновенным брелком. Ничего, кроме смутной, подсознательной веры в Б-га, у Михаила не было. Православие он не знал, и следовательно, принять по-настоящему, душой и сердцем, не мог.
В тюрьме Боруховский впервые почувствовал себя евреем. И догадался, что суд, разорение, неволя отнюдь не случайны и предугаданы. Так должно быть. Таково решение не мещанского суда, нет, а Того, кто выносит самые главные приговоры в нашей жизни.
Игла внезапно разломилась напополам и машинка остановилась. Боруховский вскочил и побежал за мастером, держа обломок иголки. Боруховский! Почему вы не на рабочем месте? – как из-под земли вырос надзиратель.
 У меня игла сломалась – начал было объяснять он.
Но в ответ услышал – строжайший дисциплинарный выговор! С занесением, естественно, в личное дело. Не видать вам амнистии!
Михаил забыл, что острый кусок иглы зажались в ладони, и он пребольно впился в живое мясо.
Черти лысые! А в медпункт можно? – и показал окровавленную ладонь.
Ладно, иди, членовредитель! – надзиратель выполнил предписанное, теперь можно и по-человечески отнестись.
В медпункте сидела немолодая фельдшерица Манюня. Вся колония знала, что она до невозможности глупа и ее возраст, увы, не позволял ожидать внезапного поумнения. Манюня как обычно разгадывала кроссворд. Увидев входящего Боруховского, она с неохотцей оторвалась от своего бесполезного занятия, обработала ранку щиплющим йодом.
В благодарность скажите город, где похоронен Данте? Дантеса я знаю, а вот Данте кто? Француз? Немец? – раскрыв удивленные глазки, спросила Манюня.
Данте Алигьери – великий итальянский поэт, тихо отвечал Михаил Боруховский, шокированный ее невежеством, но похоронен он во французском городе Равенна…
Да, а меня в этом захолустье точно закопают- с грустью подумал Боруховский, возвращаясь к кое-как починенной швейной машинке. Надо успеть за оставшиеся часы дострочить рукавичную норму. Ладно, мы еще посмотрим, кто сгинет в глубине читинских руд… Оптимизм этот был вымученный. Михаил отлично соображал: в тюрьме ему не место, протянуть весь срок вряд ли сможет – уж больно непригодный климат в этой местности, дышать трудно холодным воздухом, а кругом – чахоточные, и никто их лечить не берется…
 Самое страшное еще впереди: тем, кто утратил богатство и сопутствующие ему привилегии, очень трудно смириться с положением бесправного и беззащитного быдла. Свыкнуться с замкнутым пространством, в котором уготовано постоянно находиться, с плакатом возле медпункта «Берегитесь вшей и гельминтов», с табличкой в столовой «Нормы ежедневного питания заключенных», с этими искривленными вилками, погнутыми ручками ложек, щербатыми тарелками, с серым ворсистым одеялом…
 С тем, что ты всегда под прицелом, под наблюдением, у тебя давно отобрали имя, фамилию, отчество, заменив их на номер и статью… С тем, что твое вхождение в колониальную жизнь началось лекцией «Почему надо платить налоги» и относительно безболезненным подзатыльником. Это не такая уж и плохая колония, утешал Боруховского адвокат, я боялся, что Мордовия, а читинская в принципе не страшная, порядок держат, не грязно, финансирование в пределах нормы…
Но каждый день доказывал обратное. Михаил старался не ссориться, вел себя хорошо, но начальство не могло не придраться…
Так! Опять принес неположенное в камеру? – раздался возглас Аллигатора.
Вы же сами отдали мне эту книгу ! – оправдывался он.
Ничего не знаю, отдал, но держать и читать ее можно только в моем кабинете. В камере запрещено держать посторонние предметы!
Боруховского определили в штрафной изолятор. Там холодно, голодно, тараканчики остервенелые бегают… Зато размышляй сколько угодно, и рукавицы шить не надо… Думали, он огорчится, что отлучили от общественно-полезного труда?! Ни капельки! К тому же, разве колония сама по себе не изолирована? Изолирована. Значит, Михаил Борисович и так изолирован, нечего волноваться!
В штрафном по старой зэковской традиции приручали крысок. Крыски успешно боролись с тараканами и подкармливались черствыми корочками. Сначала крыска упиралась и не шла на руки. После нескольких дней подкормок она выползала и маленьким носиком нюхала воздух, надеясь учуять съестные запахи. Завидев лакомство, крысаня бежала всеми четырьмя лапками к Боруховскому, жадно заглатывала, взбиралась на спину, ластилась, игралась… Михаил крыс не боялся, и когда в изолятор наведывалась фельдшерица Манюня померить давление, то он умолял ее не визжать, слезть с тумбочки, объясняя, что крыса тюремная, rattus turemicus – умная и симпатичная зверюшка, если, конечно, не забывать ее кормить.
Времени у него было достаточно, и подключив к поиску недостающей информации оставшихся на свободе друзей, Боруховский восстановил примерную картину развития событий. По-видимому, достижения «Экстрасенсорики» остановились на разработке опытного, еще не совсем пригодного к применению образца той микросхемы. Она должна была долго и рискованно вживляться в организм живого человека, проходить многомесячные испытания на совместимость и лишь затем голем мог более-менее натурально действовать. Но политическая ситуация начала 80гг., прозванных пятилеткой пышных похорон, заставила спецслужбы готовить запасные варианты на тот крайний случай, если…
Если к власти взамен когорты престарелых генсеков, управляющих империей, придет молодой, дееспособный политик и начнет опасные для советской власти реформы, лабораторный голем – двойник пришел бы на выручку не желавшим расставаться со всеми благами партийной верхушке.
Если (это уж самый невероятный вариант, но его тоже нельзя было исключать) советский режим рухнет, то голем тем более окажется незаменим. Он сможет руководить новым государством, позволяя образовавшейся элите преспокойно грабить неисчерпаемые природные ресурсы и не строя ни настоящего капитализма, ни демократии…
Когда воцарился Горбачев, то проект «Голем» не потребовался: уж больно все его первоначальные заявления были в духе обычной партийной риторики, ведь Андропов тоже что-то мямлил об ускорении, переменах – но разве хоть что-нибудь делалось? Ничего! Вот и Горбачева восприняли как очередного застойного балаболку, а когда взаправду все стало меняться – то почти все злейшие коммунистические ортодоксы были либо мертвы либо отстранены. Это позволило развернуться с перестройкой во всю ширь и напрочь позабыть о всяких големах. Не до них тогда было…
Но секрет не пропал, пролежав несколько лет в забвении, он перешел в руки одного очень честолюбивого и влиятельного кагебешника, по фамилии Суркис. В принципе он мало понимал в прикладной магии и в теории искусственного интеллекта, но хорошо разбирался во всем, что касается плетения интриг и манипулирования людьми. Суркис точно рассчитал, что в конце 90гг. настал именно тот «час Х», когда стране пригодится «голем». Старый президент собирался уходить в досрочную отставку, а нового найти оказалось очень нелегко. Те, кто имелись под рукой, не подходили, да и достойными преемниками они не казались. Истеричные психопаты, бывшие номенклатурщики, обиженные дележом золотых запасов КПСС, просто наивные идиоты – вот кто претендовал на первую должность в стране. Суркис нашел замену, которая устраивала всех. В разгар министерской чехарды едва не погиб (банальная автомобильная авария) его давний приятель по службе в КГБ, человек обыкновенный, невзрачный, неоригинальный – Вольдемар. Его специально учили быть таким не запоминающимся, серым, незаметным, и Вольдемар – разведчик в Германии здорово усвоил эти уроки. Ни одного провала. Налет романтизма, выращенный, наверное, из «17 мгновений…» Редкая скромность: жил в загранке, откуда не тащили разве что святые, во вполне советской бедности, но с немецкой опрятностью. Придя в морг на опознание тела, Суркис изумился, что Вольдемар почти не пострадал, выглядел совсем как живой. Оказалось, он находился в глубокой коме, которую в средне статической больнице Ленинградской области диагностировать не умели.
Решение созрело немедленно, и вот перед изумленными гражданами представили абсолютно никому незнакомого премьер-министра. Вольдемар-голем внешне ничем не отличался от прежнего человека. Тоненький, невысокого роста, лысеющий, в строгом костюме, типичный чиновник. Но кто подумает, что его мысли и действия определяются закодированной программой? Что стоит только стереть одну букву с компьютера? И все.
 Вся надежда оставалась на одного крайне хитрого и пронырливого товарища, который имел доступ к Вольдемару. Мало того, он запросто с ним беседовал и вполне мог выполнить просьбу знакомого сидельца.
Амнистия? – спросил тот по тайно пронесенному Боруховским телефону.
Нет, не это.
Так что же?
Слушай внимательно и не говори, умоляю, не говори, что ты этого не можешь сделать! Вольдемар – не человек!
Вот нашел чем удивить! Это каждая собака знает…
Не в том смысле, он – голем! Искусственный человек, понимаешь? У него на груди вмонтирована микросхема с кодом. Нужно… - тут Михаил перешел на тихое шептанье….
Ага, понятно! Миша, ты что там совсем с ума сошел?! Поздравляю! А чего-нибудь более простого придумать не мог? Ну где я найду тот компьютер? Я, конечно, тебе сочувствую, но советую обратиться к врачу…
Да был я у этой Манюни, фельдшерицы, дура дурой!
Миша, а розовокожие черти у тебя были?
Сам ты черт розовожопый! Не веришь?
Не верю.
Все, пока.
Конечно, все открытое Боруховским тянуло на обыкновенное тюремное помешательство. Бывает такое, тем более что он много выстрадал, а психолог колонии не положен. Но Михаил Борисович не рехнулся, он понял, что поверит разве что окончательно свихнувшийся, бесшабашный авантюрист.
А где ж такого откопать?
Нет, я это жрать не буду! Не буду, чтоб вам подавиться! – Михаил Борисович очнулся от раздающегося прям под ухом громкого голоса – сами жрите, сволочи, эти крысиные хвостики!!!! Неподалеку от него упитанный зэк грозно ругался, ковыряясь ложкой в тарелке жиденького перлового супчика. Вот, посмотрите, господин наш олигарх, чем тут кормят. И вытащил из тарелки чей-то уже обглоданный позвонок. Взаправду хвостик крысиный – удивился Боруховский, но чего же вы требуете? Ресторанного меню? Троекратной перемены блюд? Мальвазии с хересом? Или расстегаев? Жизнь – штука сволочная, поэтому ешьте этот суп и не рыпайтесь! Кроме крысятины попадается и рыбка-шестиглазка…Я ем и не помер.
Михаил Борисович вернулся к оставленной тарелке и с нескрываемым отвращением приступил к трапезе. Крыса, между прочим, тоже мясо – подумалось ему. Но с привередой, назвавшимся Ибрагимом Фарихановым, Боруховский сдружился. Ибрагим был обыкновенным татарином, хакерствовал помаленьку, программы адаптировал к «яналиф»'у, сел за «террористическую деятельность». В чем эта мифическая деятельность состояла, он и не знал. Посадили так посадили, на все воля Аллаха – размышлял он, отсижу, выйду, если, конечно, снова не посадят…
 Ибрагим скучал в окружении неверных, и немудрено, что ближе всего ему оказался крещенный по православному обряду еврей Михаил Боруховский. Единственное, что им препятствовало в дружбе – это то, что вера запрещала Ибрагиму якшаться с необрезанным. Но разве есть то, чего не сделаешь для человека, с которым предстоит сидеть бок о бок почти 9 лет? А если надбавят, то и больше…
Вот сидит Боруховский, грызет присланную читинской общиной мацу, хотя Пейсах еще далеко, и обсуждает с Ибрагимом…неважно, что, судьбы русской интеллигенции, наверное, или социальную ответственность бизнеса…
Или вздохнет Ибрагим – ах, мои шесть жен…
Михаил – ах, моя одна…
А как же ты на шести женился, когда только четыре шариат позволяет?!
Аллах милосердный, ну кто тебе вбил в голову, что жены должно быть максимум четыре? Четыре – это минимум, а максимум…шестьсот или девятьсот.
У моего прапра….дедушки было триста жен и еще столько же иностранных наложниц – оправдывается Михаил.
А как звали твоего этого пра..пра…?
 Шломо – отвечает тот, Шломо, мелех Исраэль … А, Сулейман…Погоди, это же и мой пра…пра…дедушка тоже!
Выходит, мы родственники?
Родственники, Ибрагимочка, родственники…
Оба они не пьют, сало им не присылают. Когда приходит время Ибрагиму намаз свершить, Михаил ему всегда сторону Мекки указывает, но не уверен он, может, это сторона Иерушалаима… Г-споди, да какой я православный? – вопрошает иногда Боруховский в сибирское темное небо, видное из-за толстой решетки. Жид крещенный, что вор прощеный, что конь леченый… Бесполезно! Но неужели для того, чтобы понять: ты – еврей, нужно непременно очутиться в тюрьме?!
 Вдруг дверь отворяется, входит начальство – Фариханов, с вещами, на выход!
Ибрагим: Расстреливать уже?
 Не смеши, дело твое пересматривать будем!
Забрали его, дали подписать какую-ту бумажку, что показания, мол, давал под давлением следствия, к террористической деятельности никакого отношения не имел, и без извинений поторопились вытолкнуть. На волю.
Но перед тем, как выехать за пределы колонии, Ибрагим зашел попрощаться со своим другом Боруховским. И обещал ему найти то место, где стоит этот злополучный компьютер с кодами голема, влезть и стереть «бэт». Не верилось, конечно, что Фариханов сможет провернуть столь сложную операцию. Искусственный интеллект – штука деликатная, требует постоянного совершенствования, новое каждую неделю появляется. А бедный Ибрагим столько времени впустую за решеткою провел…Вряд ли ему удастся вернуться к прежнему.
Снова одиноким почувствовал себя Михаил Борисович, не с кем поговорить стало. Отправил он письмо отцу в надежде разузнать хоть немного про того таинственного Иегуду Леви, но в ответ пришло нечто в стиле «…ты, сынок, крестился, от еврейства отрекался – не видать тебе никаких секретов, пусть они лучше сгинут вместе с последним настоящим Боруховским…». Взвыл, да что проку – не желает раскрывать эту загадку никто из его родни, а любопытство-то гнетет.
Прибежал Аллигатор: прислали вам, Михаил Борисович, аж два ящика цитрусов из Израиля, от какой-то благотворительной организации, но норму передач они превышают, так что не отдадим… Если только по частям – сегодня один апельсин и мандарин, завтра еще один.
Это что за издевательство – собрался было рявкнуть Боруховский, но осекся. С начальством лучше не спорить, целее будешь. И стал думать, как бы ему апельсинчики забрать, не нарушая общепринятых правил. Пожаловаться адвокату? Но гонять его из-за такой ерунды за тысячи километров? И что он сделает, нормы-то не изменишь… Тогда пришла шальная, безумная мыслишка – ночью влезть в помещение, где хранились тюремные передачи (самовязные носочки из овечьей шерсти, клубничное варенье, сушеные груши и тещин пирог с запеченными лезвиями), тихонечко взять свою посылку. Кому понадобится рьяно охранять ночами эти носки, яблоки и пену для бритья?
В этот вечер Боруховский не заснул, и дождавшись дружного храпа соседей по нарам, неслышно выскользнул прочь. Дверца эта открывалась элементарно, но другая дверь, ведущая к передачам… Михаил прикоснулся к ней плечом и удивленно от нее отпрянул: железная дверь казалась несуществующей.
Батюшки, я глючу! Предупреждали ж меня – пронеслось у него. Но двери действительно не ощущалось. Боруховский приложил руку – она полностью погрузилась в железо как нож в масло. И осмелев, влез в дверь, захватил свои апельсины.
Пораженный до кончиков волос своим внезапно обнаружившимся умением проходить сквозь стены, Михаил Борисович так же бесшумно, на кошачьих мягких лапках вернулся в камеру. Наутро ночное происшествие показалось ему сном, но все это было на самом деле. Объяснить, как такое возможно, мог разве что его далекий предок Иегуда Леви. Видимо, настал долгожданный момент, когда аномальные способности «просыпаются» вроде бы ни с того ни с сего, ошарашивая их счастливого обладателя.
Счастливого потому, что запертый под несколько замков, хорошо охраняемый «заключенный №1» Михаил Борисович Боруховский теперь мог беспрепятственно проникать в закрытые помещения. И так же беспрепятственно покидать наглухо закрытые, минуя и толстые стены, заборы, не говоря уж о полосе заграждения из острой колючей проволоки. Беспокоило его одна микроскопическая деталь – как уйти незамеченным, сделать так, чтобы его не хватились или хотя бы хватились не сразу, не послали вдогонку роту спецназа…
Вообще-то тюремное начальство побега от него не ожидало. В их задачи входило максимально осложнить отсидку опальному олигарху, всячески его унижать, третировать, не позволять писать политические статьи и мемуары, держать в информационном вакууме, чтобы Михаил Борисович мало знал, что о нем говорят масс-медиа. Главным для Аллигатора было не допустить подготовки Боруховского к политической деятельности, запретить ему даже мечтать об этом. Конечно, нужно было сломать зэка, опустошить, заставить поверить, что жизнь его безнадежно проиграна и восстановлению не подлежит. Чтобы 9 лет спустя из колонии вышел подзабытый, тихий и больной Михаил, который не смеет помышлять о публичной карьере. А лучше всего – чтобы он не вышел оттуда вовсе, чтобы умер от неоказания элементарной медицинской помощи или повесился с горя, вскрыл вены, выпил склянку тайно пронесенного адвокатами яду…
Проблема была еще и в том, что остальная масса заключенных не могла помочь руководству в измывательствах над единственным политзэком: она состояла из очень несхожих, разрозненных людей. Их почти нереально подбить на коллективные акции, на организованное насилие: здесь был каждый за себя и к соседям относился нейтрально. Боруховский никого не трогал – заключенные не трогали его.
Поэтому Аллигатор взял на себя вакантную роль исполнителя мелких провокаций, не надеясь на содействие своих подопечных и персонала. Его волновало больше всего душевное состояние сидельца, морально и физически неприспособленного к тюрьме, а не вероятность немыслимого побега. Наверху Аллигатору давали иные указания – вытрясти душу изощренными методами психологического прессинга, а не предотвращать попытки убежать. Сам Аллигатор не допускал и мысли о том, что однажды утром на перекличке на фамилию Боруховский никто не откликнется. Чтобы окончательно уверить зэка в том, что бежать бессмысленно, начальство распространяло слухи то о грядущей амнистии (помилует его бессердечный Вольдемар, ишь размечтался!), то о скором переводе в более комфортную колонию, мол, есть надежда, что из глубинки в центральную колонию отправят… Но все это было ложью, запутавшей, запугивающей. Не позволят ему спокойно срок свой высидеть. Убьют втихаря…
Вот об этом Боруховский долго и упорно думал. Свобода понадобилась ему не для того, чтобы вновь занять свое место в бизнесе, а для того, чтобы как в фильме с хорошим концом оказаться дома, забыв про эти ужасные рукавицы как о дурном сне. Проблема заключалась в том, что даже если Михаил смог поначалу незаметненько убежать, никто и ни за какие посулы не стал бы содействовать ему в побеге. Увы, он был уже слишком известным человеком, мгновенно узнанным и в глухой тайге и на среднерусских возвышенностях. Боруховскому, пусть и успевшему выгадать время, не продадут билеты, не подвезут автостопом, не пустят ночевать и не подскажут дорогу. Нечего было полагаться и на адвокатов – их сковывали обязательства всегда действовать в рамках закона. Подвергать серьезной опасности родных он тоже не собирался. Да и затаиться в каком-нибудь шалашике из еловых или пихтовых веток городской еврей не мог – для этого требовалось знать окружающую его природу сызмальства, усвоить навыки выживания вне цивилизации. Но желание уйти жгло Боруховского, не давая ни минуты покоя.
Решение (это частенько случается) возникло неожиданно. Выяснилось, что Михаил Борисович заполучил еще и уникальный дар – быть иногда абсолютно невидимым для окружающих. Но только когда этого очень хочется. Значит, можно под покровом тьмы выйти за КПП – и до свиданьица, колония! Что он и осмелился проделать в некий весенний денек. Никто не окликнул и не остановил Боруховского, когда он прошел сквозь все ограждения, ведь охрана не замечала невидимку. И лишь выйдя достаточно далеко от колонии, Михаил Борухович снова стал обычным. В гражданской одежде, с запасами в виде сухих пайков, таблеточного спирта для костра он нехотя оглянулся в сторону спящего острога.
Ну, покудова! – проговорил Михаил, я ухожу! Очень надеюсь больше сюда не возвращаться! И исчез в темном кромешном лесу…
Что ждет зимой в лесу неопытного путника? Медвежьи берлоги под талым снегом, мерзлая брусника, закованная в пласты льда. Ничего съестного, никакой живности: все уснуло. Сухари давно съедены, костер не разжигается… Разве что у юркого бурундука кедровых орешков позаимствовать? А, вот и бурундучок с лиственницы вниз головой спускается: меленький, с тремя черными полосками на рыжей спинке. Смотрит на Боруховского малюсенькими черными бусинками-глазками – ну что, проголодался? Захотелось безумно сожрать бурундука, неважно, что в нем калорий мало, что его тоненькие косточки будут неприятно хрустеть на зубах… Ладно, шкурку можно выплюнуть – ее все равно не прожуешь, а сам он мягкий небось, сочный. И хвать бурундука за шкирку, зажал его в сильных руках.
Но измученный зверек взмолился вдруг человеческим голосом:
Не ешь меня, пожалуйста, я горький и невкусный. К тому же я еще пригодиться могу…
Дожил! Крыша уехала! Бурундуки говорящие мерещиться начали! Нет, зря я тогда у Манюни успокоительного не выпросил! А все с нервов началось…
Не уехала, я самый настоящий говорящий бурундук! – отозвалось в мозгу. Волшебный!
Бурундук внезапно выскользнул из цепких объятий Боруховского, вскочил ему на плечо и как затарахтит: Да ты знаешь, чей я бурундук?! Самого главного алтайского шамана, изгнанного завистливыми односельчанами в глухую тайгу, Аш-Модд-Даи –третьего…
А предыдущие два эти ас…мод…ея куда подевались? Ты их загрыз, что ли? - спросил Михаил Борисович, уже уставший удивляться своему мнимому сумасшествию.
Нет, они умерли, прожив по триста лет. Это династия такая шаманская, понял?
Не очень, но вполне допускаю. А что шаман умеет? Может ли он меня сейчас в Москву отправить?
Ишь чего захотел, Боруховский! Сначала меня проглотить пытался, теперь Москву ему подавай! Обойдешься! И скажи спасибо, что сегодня я добрый бурундук! У Аш-Модд-Даи –третьего именины, сто восемь лет стукнуло. Святая дата, когда он приглашает трех посвященных к себе на торжественный ужин. Двух уже нашли, а за тобой он меня послал …в этакий мороз, пургу…ловить какого-то чудика в бобровой шапке. Думаешь, мне делать больше нечего, как шататься по холоду?!
При слове «ужин» Михаил вернулся к реальности. А что у вас будет на ужине?
Рыжая телка с белой звездочкой во лбу, голуби, фаршированные ужами, рис, пирог с черникой…- перечислял бурундук.
Ну ладно, пойдем к твоему шаману, а то я давно ничего не ел…
Перед ними выросла кочевая войлочная юрта, не изменившаяся со времен Тамерлана. Приоткрылся полог, и оттуда выглянула чья-то усатая физиономия. Где-то я его видел в Москве, да, это Герасим Гринфельд, ведущий экономист без экономического образования, по прозвищу Гриф! Неужели он тоже во что-то там посвящен? Эх, жаль, я не следил за светской хроникой…
Размышления Михаила прервали слова этого хищного Грифа – заходи, дорогой друг, устраивайся на нашем пиру. А это – представил он, Шайтанов Семка, ты с ним вроде пересекался на конгрессе… Шайтанов приветственно кивнул.
Гости уселись по-восточному, на мягкие подушечки, разложенные посреди большого ковра с персидским орнаментом. Стены юрты тоже покрывали ковры. В углах мерцали бронзовые светильники в виде козлиных черепов.
 Попал! – с ужасом подумал бедняга Боруховский, и не выберешься нипочем! Они даже «Каддиш» над бренным телом не прочитают, волхвы треклятые! Но хоть тепло, погреюсь немножко… Внутри его, где-то между сердцем и желудком, кто-то недовольно заворчал: про «Каддиш» он вспомнил, как на свободе ходил, все безразлично было, а стоило засесть, так сразу – «Каддиш»! Совести у вас нет, господин Боруховский! Чревовещать начал – похолодел от страха Михаил…
Наконец вышел шаман Аш-Модд-Даи –третий. Внешне он совершенно не отличался от обычного жителя этих мест: маленький, с желтоватой кожей, раскосыми глазами. Представительный облик придавал ему накинутый на плечи шелковый халат и отороченный мехом колпак, а так же беспорядочно навешанные амулеты. Балаган, костюм волшебника взят напрокат в областном театре юного зрителя, вот-вот камлать начнет. Г-споди, вытащи меня с этого бесовского сборища… - вертелось у Михаила Борисовича, ошеломленного всем происходящим. Речи Аш-Модд-Даи –третьего он не слышал. Целиком погруженный в свои мысли, Михаил дрожал. После долгих и витиеватых поздравлений настал черед вкушать блюда.
 Когда к нему поднесли серебряную тарелку с мясом рыжей телицы и маленького голубка, Боруховский демонстративно отвернулся.
Я не могу есть то, что предназначалось для жертвы в моем Храме – заявил он, решивший пропадать, так со скандалом, понимая, что уже ничего не поправишь… Аш-Модд-Даи – третий поднялся и направился к оцепеневшему от ужаса Михаилу. Тот сидел в ожидании смерти. Молиться было бесполезно – слов он не знал, предпринимать хоть какие-то усилия, ведущие к спасению – поздно…
Боруховский закрыл глаза.
Но шаман подошел к нему и ласково сказал: Я всегда уважаю гостей, которые умеют отстаивать свои привычки. Пирог ему, черничный, и взбитых сливок полный стакан! – приказал Аш-Модд-Даи –третий, и мгновенно на ковре появились эти яства. Впервые за не сосчитанные дни странствий Михаил вкусно и цивилизованно поел. Чокнутым он себя уже не полагал, догадавшись, что это не такие уж и опасные колдуны-чернокнижники. Его клонило ко сну…
Очухался Боруховский на чем-то очень жестком. Скамейка! Но где же тайга, бурундучок и шаман в изгнании?
Это Москва! – сказал над ухом некий голос, лежать всем бомжам позволяется, а мне некуда присесть! Поняв, что человек обращается к нему, Михаил Борисович поднялся с неудобного ложа.
Садитесь, пожалуйста! Я не бомж и не знаю, как здесь очутился ! попытался оправдаться он.
Знаем, как: напился чачи и уснул. Алкоголик чертов! – не унимался незнакомец.
Боруховский слабо возразил: не пил я ничего, кроме сливок! И вообще, еще вчера я был в Сибири (тут он осекся, понимая, что не следует рассказывать про побег из колонии)
Ну и белочка! А перенесли тебя кто, инопланетяне?
Может, и они… я же ничего, ровным счетом ничего не помню…- сдался экс-олигарх.
Ну тогда милости просим! Звоню в скорую психиатрическую…
Не надо! – взмолился телепортированный.
Не надо?! Ты хоть помнишь, как тебя зовут, чудо-юдо рыба слон?
Конечно: я Михаил Борисович Боруховский! Слышали про мое дело?
… и мания величия, считает себя осужденным миллиардером Боруховским! – донеслось до него, выезжайте скорее, я его пока удерживаю!
Отвезли его в известное заведение Ганнушкина. Показания как раз подходящие: бред, потеря ориентировки в пространстве, провалы в памяти. Зашвырнули Михаила Борисовича на железную койку 1978г. выпуска – лежи, приходи в себя. Потолки белые, стены белые, на окне – белая занавеска с синим инвентарным номерком, дверь с забеленным узорчатым стеклом, но не евроремонт. Убеждать, что он нормален и вменяем после того, как говорящий бурундук привел его к наследственному шаману Аш- Модд-Даи?!
Осознав всю безвыходность своего положения, Боруховский покорился судьбе. Но все-таки интересно было ему, что творится в далекой читинской колонии. Искали ли беглеца? Сколько добавят к основному сроку, когда его опознают и вернут? Как отреагировало начальство? Просочилась ли эта история в прессу?
Вышло все глупо, вышло все по-русски. Той ночью все мирно спали и не встревожились, а самый охраняемый заключенный исчез. Испарился как индийский факир: только его видели сокамерники – и нет. Розыск вели тщательно, заглядывали под каждый куст в радиусе 100 м. от колючей проволоки. На большее расстояние убежать он не мог: толщу снега пройти пешком или проехать очень трудно. Зафрахтовать вертолет или джип-вездеходник? Экзотика из американских боевиков, нельзя устроить без привлечения посторонних. Оставалось одно – в порыве безумия Боруховский выскочил каким-то немыслимым образом из колонии в непроходимую ледяную тайгу, и походив немного при –40 градусах, быстро замерз насмерть. Откапывать тело до весны нет резона – заявил важный милицейский начальник, в апреле растает – приедем на опознание. Невозможно человеку выжить зимой в тайге без запасов пищи, без оружия! Не городите мне чепухи! При самом удачном раскладе его сожрал праздношатающийся медведь! Это медицинский факт! Руководство колонии, в том числе и разжалованный за побег «зэка№1» Аллигатор, обвинен в доведении до самоубийства. Но ничего ему, ясно, не угрожает…
Выли правозащитники, пресса публиковала некрологи. Вольдемар изворачивался перед Европейской Комиссией по правам человека: не виноватый я, он сам, по доброй воле побежал в тайгу на верную гибель!
 Программа работала исправно, выдавая на-гора в принципе нереализуемые национальные проекты. Засылая куда подальше уже не только открыто противостоявших Вольдемару, но и рискнувших заикнуться о несогласии с ним по мелочным вопросам. Интеллигенции наступили на хвост еще раньше – она уже была ручная, пила у него чай с булочками и не рыпалась. Довели до смерти Боруховского, названного Западом человеком года? А какого хрена воровал? А налоги почему не платил? А зачем публично Вольдемару возражал? Пусть не высовывается, другим будет наука!
Разумеется, были и те, кто стоял перед осудившим его мещанским судом с поддержкой, а не со злорадством и улюлюканьем. Те, кто понимал: вины у Боруховского не больше (если не меньше), чем у любого предпринимателя средней руки. И пока он не касался политики, никому не было дела до того, по каким схемам его организация платит налоги. Стоило Боруховскому по старой еврейской привычке сделать нечто большее, чем просто бизнес, как на него накинулись. И этот образ поверженного миллиардера, сидящего в железной клетке все равно оставался в памяти. Власть старалась заставить общество забыть, что совсем недавно все обсуждали громкое дело Боруховского, и суровая прокурорская работница в полученных за выслугу бриллиантовых сережках напрасно убеждала «это дело экономическое», рекомендуя не вспоминать, не писать, не упоминать вовсе…
Счастье Михаила Борисовича состояло в том, что он не знал о своей трагической кончине. Больница Ганнушкина жила своей неприметной жизнью. Раскладывал оловянных солдатиков на карте России Наполеон, отдавая приказания маршалам (по совместительству санитарам - альтернативщикам), бился в припадке эпилептик, симулировал сумеречное сознание призывник, а Боруховский думал. Не выходил из памяти тот компьютер и те коды. Вот бы к ним подобраться! Но сам он бессилен. Связаться с родными?
Михаил завернул к главврачу – при своей репутации тихо помешанного он пользовался привилегированным положением, мог свободно ходить по больнице. Он попытался объяснить, что, конечно, признает свою ненормальность и готов лечиться, но очень хочет повидаться с родственниками. В Москве у него живут родители, есть жена и дети, вот их имена, адреса… Можно хотя бы им написать? Михаил Борисович протянул ему бумажку.
Боруховский? - удивленно переспросил тот, вы однофамилец?
Поняв, что придется выкручиваться, он выдавил –
 Да, это очень распространенная фамилия, от еврейского имени Борух или Барух…
Ну тогда хорошо, напишите им, я отправлю…
И Михаил сел за бумагу. Что объяснить им, если нельзя сказать ни о побеге, ни о волшебном перемещении, ни о големе?



Дорогие мои….
…………………………….. и т.д. и т.п.
У меня все в порядке, я нахожусь в лазарете после сильного нервного потрясения. Не волнуйтесь, пожалуйста! Есть одна просьба – если к вам обратится Ибрагим Фариханов, компьютерщик экстра-класса из Татарстана, то передайте ему все имеющиеся дома материалы Леви.. Это очень важное дело. Я в него верю. Никому об этом письме не сообщайте – пойдут слухи о моем слабом здоровье, а я хочу отсидеть срок без проблем.
………………………………………………. И т.д. и т.п.
Михаил

Догадываясь, что все будет проверено, он нарочно выбирал нейтральные слова и стандартные фразы. Ну кто догадается, что «материалы Леви» - это очень жуткий секрет производства големов, а Фариханов собирается совершить действия, направленные на прекращение работы проекта «Голем», известного народу как президент по кагэбэшному прозвищу Вольдемар?! Выглядит будто взаправду из тюремной больнички пишет…
Но, так как формально Боруховский уже умер, родные от письма рьяно открещивались. Не может быть, горячилась его жена, надевшая черную косынку, это чье-то жестокое издевательство! Если бы его нашли, вернули и положили в больницу, то нам непременно сообщили! Раструбили бы на весь мир! Сейчас от журналюг ничего не скроешь! И небрежно отмахнулись от строк, в которых содержался крик его души…
После Михаил Борисович понял: либо письмо не дошло, либо он чего-то упустил. Поэтому ему не верят. Лишь случайно, увидев где-то в больнице измятую газету полуторамесячной давности, Боруховский из любопытства развернул ее.
О, Б-же! Меня считают если не умершим, то пропавшим без вести точно! И некрологи! Ой! Вот с чего они молчат! Небось в православной церкви отпели! Живого! Панихиду заказали! Мамочки! – возмущался он.
…Нужны были новые документы. Внешность его переменилась до неузнаваемости, с прежним покончено. Сумасшествие свое он признал и «успешно» от него избавился, перестав считать себя экс-олигархом и узником совести. Симпатизирующий к спокойному, уравновешенному пациенту главврач (побольше б таких в его больницу!) ходатайствовал об установлении личности и о выдаче паспорта на имя Игнатия Петровича Ханаанского. Выделили ему выходное пособие, вручили бумажку для ночлежки, что вшей, глистов и венерических заболеваний не обнаружено…
Больничные ворота распахнулись, вышел Михаил. Нет уже у него ни буржуазных маленьких очков, ни свитера в рубчик, ни ежика на голове. Дешевенькие брюки, клетчатая рубашка (небось с покойника какого-нибудь одинокого сняли, подумалось ему), курточка из плащевки (а теплее не надо, весна на дворе). Куда идти, к кому податься?
Одиночество бывает разное. Когда тебе иногда не с кем поделиться своими тайнами, это одно. А когда твердо знаешь, что тебе никто не поможет и не посодействует, это совсем другое. Бредет и бредет, без цели, без намерений – лишь бы не стоять на месте. И вдруг на углу каких-то неотличимых улиц какого-то спального района кидается к нему навстречу незнакомый мужик, толстый, восточной внешности.
Сейчас убьет ! – подумал Боруховский.
Но никто никого не тронул. Мужик душил Михаила в объятиях, долго не отпускал и все причитал: Миша, ты жив! Жив, а я-то тебя похоронил!
И только внимательно вглядевшись в обрадованное лицо этого приставалы, Боруховский узнал в нем тюремного друга Ибрагима Фариханова. Выйдя на свободу, Ибрагим разъелся от халяльного мясца, округлился, приоделся и уже не походил на того убогого, истощенного зэка, вылавливающего с отвращением крысьи останки. Он как и все остальные, счел Михаила мертвым, но отказаться от поисков того компьютера с кодами не мог.
За прошедшее с тех пор время Ибрагим, привлекая к делу несчетное множество осевших в первопрестольной своих татарских единоверцев, выяснил следующее. Выйдя на обширную компьютерную сеть служб безопасности, ничего не обнаружил. Никаких программ, никаких кодов, хоть отдаленно напоминающих проект «Голем». Базы данных, черные списки физических и юридических лиц высочайшего уровня секретности? Пожалуйста! А где «Голем», никто не знал. Обычно доступ к информации такого уровня секретности имел один, максимум два человека. Посвящать во все подробности и коды больше сотрудников вряд ли б кто рискнул. Подкупить? Как узнать, кто владеет этой тайной? К тому же денег у обанкротившейся и отданной государству корпорации Боруховского не было.
Снова бедный, обитающий в социальном приюте «Возрождение» (а попросту – бомжатнике), Михаил не мог влиять ни на что. Имидж блаженного дурачка помогал ему совсем в немногом – в умении разжалобить изредка приезжавших благотворителей и получить что-нибудь секонд-хэндовское.
Больше всего Боруховский опасался, что и обитатели дна узнают в нем бывшего олигарха, и не поверив скоропалительным заявлением о кончине, сдадут в ближайшее отделение милиции. Впервые переступив порог этого «Возрождения», Михаил Борисович почувствовал себя Орфеем, спустившимся в ад за Эвридикой. Чистенький, воспитанный и сытый, выходец из интеллигентной еврейской семьи, Боруховский никогда не сталкивался с маргиналами и прочим люмпен-пролетариатом. Как и все советские школьники, он читал что-то про «детей подземелья» и спившегося барона у Горького, но очутиться среди «челкашей», хоть они трижды прошли полную санобработку…
Это Россия – утешал себя Михаил, лунной весенней ночью лежа на жесткой койке под дружный храп «социально неблагополучных элементов», подлинная Россия… Нет теперь никаких Платонов Каратаевых и мужичков – богоносцев в лапоточках, извели их большевики подчистую… Остались только эти бомжары, хранители истинно народной правды… Боруховский насмотрелся и наслушался такого, что в корне изменило его представление о русском народе. Как я был глуп, думал, что из России можно будет сделать Швейцарию! Увы! Россия- это Россия, и ее не то что Швейцарией – Молдовой или Казахстаном сделать нельзя! Потому что люди русские (тут он нецензурно выругался) хуже (еще выругался) последнего парижского клошара, не нужна им культура, не нужна им цивилизация! Рабство им нужно, крепостное право, чтобы барину пятки чесали! Нечего эту падаль облагораживать, какую-ту ****скую духовность придумывать… Дрянь, а не народ, пусть лучше китайцы здесь живут…
Спалось Михаилу плохо. Он не знал, к чему готовиться, чего ожидать от коварной и всегда превратной к евреям судьбы. Выбраться из бомжатника, попросить поддержки у Ибрагима, чтобы пристроиться куда-нибудь дворником? Дадут каморку, рукавички, которые сам сшил, метлу с синтетическим хвостом, лопату из квадратного дорожного знака… Но находиться среди асоциальных товарищей, не читающих газет, не смотревших телевизор лет десять было гораздо безопаснее.
Все равно полностью опроститься Боруховский не сумел, он походил на карикатурного толстовца, одевшего псевдомужицкую одежду и евшего тюрю из французских булок со сливками. Не пил и не курил («ты что, сектант?»), демонстративно отмахивался от вшей, мылся, брился, стирался к удивлению работников социального приюта. «Не наш человек» - заключил старейший и заслуженный бомж Егорыч. «Аристократ!» - подтвердила толстая бомжиха тетя Шура. «Небось ученый, внедрился к нам для диссертации, а сам на Садовом бульваре живет» - предположили волонтеры из «Армии спасения».
«Он чужой, он зубы чистит – я сам видел! - крикнул вбежавший беспризорник Алешка, паста у него «Колгейт- три полоски», щетка своя! И полотенце!» Этим незапланированным наблюдением участь Боруховского решилась быстро. В связи с тем, что на бомжа и действительно опустившегося человека он не походил, да еще предъявил крайне сомнительные документы, Михаила Борисовича в два счета выставили из «Возрождения».
В съемной квартирке Ибрагима Фариханова царила непривычная суматоха: он занимался изменением внешности Боруховского. В целях конспирации ему надлежало нарастить волосы черного цвета («будешь патлатым философом –маркузеанцем»- говорил Ибрагим), вставить контактные линзы, ну и бородищу, естественно, меа-шеаримскую…
 А может, лучше сразу в транссексуалы?
Ни за что Михаил Борисович не станет Милой Борисовной! Это исключено! –упирался Боруховский.
Через час оттуда вышел импозантный мужчина среднего возраста, не желавший расставаться с молодостью, прошедшей еще в семидесятых. Длинные черные волосы касались плеч, воротник потертой клетчатой рубашки щекотался новой бородкой, а удивительно яркие голубые глаза сочетались с такими же голубоватыми джинсами. За спиной он нес пестрый хипповский рюкзак, в котором угадывались плавные очертания большой немецкой электрогитары, а макушку от припекавшего майского солнышка защищал смешной бандан с вновь вошедшими в моду индейскими узорами.
Ну, теперь можно отправляться на собеседование! – сказал Фариханов.
Как?? Собеседование для дворника?
Конечно, а что ты думал?! Сейчас это самая популярная профессия в Москве, и это место (чуть не сказал «должность») ты займешь благодаря всемирной татарской солидарности! Уж кто-то, а татары со времен завоевания Казани отвечали за чистоту московских улиц. Умоляю, ради Аллаха, не ляпни, что ты еврей! Ты – татарин!
Татарин так татарин – нехотя согласился Боруховский, только начавший гордиться своим еврейским происхождением…
Двор домов №666, 668, 674 и 680 – посерелых шестнадцатиэтажек в отдаленном районе Москвы, где еще десять лет назад плавали утки в пруду на фоне крестьянских изб, давно мечтал, чтобы домоуправление выделило им дворника-татарина. Прошлые дворники набирались из отпущенных по юбилейным амнистиям пожилых зэков, которые, едва расписавшись в получении темной пристройки, уходили в запой и не подметали неделями. Толку в их дворницкой амуниции не было, и уставшие от постоянных завалов мусора подъездные уборщицы иногда сам выходили утречком с веничками наперевес… В конце концов это надоело всем, и дворник-татарин, которому возлияния запрещал Коран, был найден. Жители соглашались даже доплачивать ему – но лишь бы убирал.
Боруховский навел чистоту и во дворе, и в выделенной ему пристроечке, потом затребовал разрешения чуток отремонтировать ветхое жилище. «Неужели и он запьет? – со страхом думал начальник ЖЭКа Мандаринкин, рассматривая прошение Михаила Борисовича о выделении средств на починку песочницы, или продержится хотя бы недельку? Мне надо еще лестницы починить, дерево вон то поваленное бурей четыре года назад спилить… не дай Б-г ему запить…»
Надежды ЖЭКа Боруховский оправдал. Двор буквально преобразился за неделю, пристройка стала походить на человеческое жилье, и никто больше не подходил изумленно к Михаилу, интересуясь, не желает ли он быть третьим в их уже тепленькой компании…
Но у добросовестной работы есть свои издержки. Молва о непьющем дворнике распространилась по всему району, а затем и по округу. И однажды, когда его двор занял какое-то место в смотре, к Боруховскому нежданно-негаданно нагрянула…журналистка. Была она маленькая, тощенькая, ненатуральная блондинка, по имени Лея. Ей непременно захотелось написать статью о феноменальном дворнике, который смог вывезти из дворика два нагруженных под завязку «Камаза» с мусором.
Михаил не знал, что делать. Его могли опознать и выдать. В документы из психушки никто уже не верил. Рекламировать себя в столичной прессе было абсолютным безумием. Но как спровадить Лею? Она прочно засела в дворницкой, несмотря на уверения Боруховского, что там полно мышей и крыс, и вот-вот сфотографирует! Для начала Михаил потребовал предъявить журналистское удостоверение. Лея безмолвно вытащила корочку с круглой печатью. Боруховский подумал, что такую бумажку можно купить в любом переходе. Не солидно.
И тут ему почудилось, будто лицо, и голос, и манера щуриться при разговоре, и эта обиженная усмешка давно знакомы. Что он когда-то видел ее каждый день, хорошо запомнил, а теперь едва припоминает. Лея походила на его дочь Кристину, которая наверняка успела подрасти и чуток повзрослеть без отца.
Погодите, Лея… Вы точно журналистка Лея Ефимовна Розенблат, 21 года? Вы необыкновенно схожи с моей дочерью, и уж простите, никак не тянете на этот возраст…вам в крайнем случае 16, может меньше… Кристина всегда так недоверчиво улыбается, и внешность совпадает…
Боруховский боялся ошибиться, что ему померещилась эта схожесть, сказалось долгое одиночество, тоска по Кристине, которая еще недавно была тинэйджером… И своими дурацкими догадками он обидит ни в чем не повинную журналистку – всякое ж бывает, ему известно много людей, выглядевших совсем по-детски и после 20…
Но она улыбнулась и сказала: это я, папа, я Кристина! Ты очень плохо видишь, не узнал меня сразу…
Через полчаса сбивчивых объяснений Боруховский знал, что в отличие от всех родственников, Кристина не поверила ни тому, что ее отец замерз в тайге, ни что он убежал в Монголию. Она верила – он жив и находится где-то поблизости…Вскоре после отправки Боруховского по этапу Кристина стала ходить в журналистский кружок, вела гимназическую интернет-газету, и не без содействия старших собратьев по перу раздобыла фальшивое удостоверение. Корочки позволяли девочке пробираться туда, куда посторонним вход закрыт, или куда не пускают несовершеннолетних – в казино, ночные клубы, в стриптиз -бары, набирая скандальных материалов для желтой печати. Деньги Кристина откладывала на тот непредвиденный момент, если папа вдруг найдется… Тогда они купят новые документы, наденут парики и уедут в Израиль, в маленькое, забытое Б-гом поселение, окруженное оливковыми деревьями.
Боруховского Кристина обнаружила не нарочно. Однажды ее пригласила в гости одноклассница, чьи родители только что переехали из снесенного купеческого дома в типовую квартирку на московской окраине. Возвращаясь поздно вечером, Кристина заметила необычного дворника совершенно хиппового, или скорее растаманского вида. Человек этот ее не видел, сосредоточенно выгружая из урн мусор, зато девчушка успела обратить внимание уже не на экзотический прикид, а на лицо. Фамильная усмешка не сходила с губ, та самая, которую сколько раз она видела у отца. Дворник не давал Кристине покоя, она поверила – это отец, и решила инсценировать интервью, тем более что он сам напрашивался на пристальное внимание прессы. Кристина предполагала, что сначала папа ее не признает и даже отнесется враждебно – он не любил искусственно осветленных волос, а уж дочку распек бы по полной… Но что волосы – отрастут еще, а бедняге надо помогать. Дворницкая, конечно, надежное укрытие, но посмотрите, в кого он превратился… Маме Кристина ничего не сказала – зачем давать ложные обещания, если ты ни в чем не уверена?
Михаил Борисович был безумно рад дочери, но из поднадоевших ему соображений безопасности разрешил ей очень редко навещать его. Боруховский понимал – как только он почувствует себя не беглецом, а полноправным гражданином и начнет свободно ходить туда-сюда, его тотчас же сцапают. Дворнику нужно показываться на уборке рано утром и поздно вечером, когда мало кто его увидит, не шататься по улицам и вообще вести себя так, как будто тебя нет. Так больше шансов продержаться не узнанным. Кристине он велел рьяно придерживаться легенды о своем пребывании в Монголии – пусть слушок дойдет до спецслужб и они там его ищут.
Конспирация надоела? Терпи! – напоминал Михаил сам себе, если ему внезапно захотелось пожить вольной жизнью. Днем в дворницкой не было скучно – он засел за самую настоящую каббалистику, листая трактат за трактатом, пытаясь разобраться в том, откуда же управляется Голем и как его можно выключить. Боруховскому гораздо сложнее оказалось смириться с тем, что он не мог общаться с теми, кто раньше казался чрезвычайно далеким. Еще год назад Михаил Борисович не то чтобы не любил, нет, но сторонился евреев, ловко отворачивался от малейших попыток втянуть его в какие-то еврейские компашки, отсекая всякие разговоры об этом – «я православный и уже не еврей». Теперь же ему впервые захотелось просто прийти в синагогу, посмотреть…. потому что вдруг появился целый мир мистиков, праведников и безумцев, о котором Боруховский не подозревал.
Когда-то к Михаилу пришел один незнакомый человек, раввин, иностранец, и стал быстро, непонятно рассказывать о своей общине, синагоге, что один бизнесмен дал столько-то, другой еще столько-то, но сам ничего не просил. Боруховский удивленно оборвал собеседника – вы хотите, чтобы я перечислил вам деньги? Раввин улыбнулся и ответил – нет, я хочу, чтобы вы знали, что все еще остаетесь евреем и можете прийти к нам. А выпрашивать деньги сейчас неуместно, да вы и не дадите… Желание помогать должно прийти к человеку когда-нибудь, но не мода, не корпоративная этика, не реклама благотворительностью, а именно желание сделать ближнему что-то хорошее… Поверьте мне, у вас все еще впереди…
Вспоминая об этом промелькнувшем эпизоде, Михаил понял – прав был этот странный раввин, а не он. Все вернулось к началу, Боруховский родился евреем и евреем умрет. А крещение – всего лишь неосторожно и поспешно взятые на себя обязательства…
С Големом дело совсем не продвигалось, и Михаилу Борисовичу начинало казаться, что никогда ничего не получится, никакого компьютера они не найдут, а Вольдемар останется у власти. Складывалось впечатление, будто наткнувшись совершенно случайно на эту зловещую тайну, Боруховский внезапно оказался стоящим перед непреодолимой стеной. Везде сплошные секреты, а положение скрывающегося от правосудия беглеца серьезно ограничивало его возможности. Михаил не мог искать открыто, выходить на людей, имеющих отношение к спецслужбам, а хакерские вылазки Ибрагима Фариханова тоже долго не приносили ожидаемых плодов. Все закрыто, надежно запрятано, как кощеева смерть, под множеством мелких, но не устранимых препятствий. Ни к чему не подлезешь, особенно если ты уже не миллиардер, а обыкновенный дворник.
Время скрашивала Каббала, которую кое-как, с Б-жьей помощью, по плохим русским переводам, Михаил Борисович осваивал и штурмовал, робко, неуклюже, неуверенно. Кабалистика была ему непонятна, и вскоре Боруховский отложил это безнадежное, как ему показалось, занятие.
Михаил Борисович был вознагражден за терпение. Ибрагим, которого он уже несколько раз обзывал «татарской душой», принес долгожданную новость. Нашел! – почти кричал он, нашел! Тише! Не кипятись! Кого нашел? Еврея одного, он знает этот компьютер! Правда? Не врешь? Конечно, правда! В общем, так, слушай…
Тот, кто всю эту заварушку затеял, подлец Суркис, не только гад из гадов, но еще и жадюга немыслимый. Все к себе тащит, о том, чтобы нормально финансировать проект «Голем», которому он всем обязан, денег вечно жалко. Хватает и уносит в родовое гнездо, сурчина поганая…
Нашел Суркис одного «ботаника», дохлого, но умного, по фамилии Шейгиц… Боруховский заулыбался – в далеком детстве на него ругалась бабушка – «шейгиц, гицель, ну что я тебе сказала!» Этот Шейгиц ровно десять лет просидел в шалаше, от армии косил. По примеру Ильича забрался в лесную чащобу за тыщу верст от обжитых мест, построил шалаш из еловых ветвей, как раз в тот год дело было, когда на Кавказ отправляли всех без разбора. Одичал – не одичал, а психику повредил. Как 27 стукнуло, выбрался из леса, но общаться поотвык, нигде долго такой молчун не задерживался. Набрел случайно на отца школьного приятеля, Суркиса, тот и предложил – хочешь очень спокойную работу, без людей, визави с компьютером? Шейгиц согласился не задумываясь, чуть ли не руки своему благодетелю целовал, чуть ли не ноги лобызал…
Сначала хорошо все было, от Шейгица требовалось показатели с монитора в общую тетрадочку переписывать, да за пульсирующими линиями следить. Лет 5 нормально просидел, но Суркис вскоре наглеть начал. Зарплату назначил скромненькую для столь важной структуры, а после и вовсе платить отказывался. Кинет деньжат, исчезнет, и ищи его, свисти,… Уволился Шейгиц, а все, что знал, продал кому следует. За достойные деньги. Но знать-то он ничего не знал, никто Шейгица – рядовую пешку ни в какие тайны не посвящал. Единственное, о чем смог догадаться – что контролирует он деятельность неизвестной системы искусственного интеллекта, и что уровень разработки явно превосходит западные аналоги. Глупенький этот Шейгиц, ходил и всем разбалтывал… А на его место я хотел устроиться, но не взяли – судимость. Суркис наверняка своего человечка пропихнул.
Но адрес дома, где ключик от Голема лежит, есть?
Есть.
Тогда чего мы медлим? Идем скорее, отключаем?
Нельзя. Во-первых, дом охраняем, и охраняем очень серьезно. Во-вторых, это не тот компьютер… И в-третьих, нам все ломать бессмысленно. Надо продать то, что мы знаем тем, кто может провернуть дело нормально, по-человечески… Например, информацию соответствующим спецслужбам. Не будем же мы сами лезть, уничтожать Голема, ведь без него в стране такая неразбериха получится... Зачем это надо? Россия обречена на распад, она мертвая страна, которую не оживишь. Любая реформа, любая революция непременно провалится в тартарары... Рано или поздно над ней будет установлено международное управление – не пропадать же таким сокровищам. Когда по тайге бегал, видел – кедры и лиственницы верхушками в небо упираются, древесина бесценная разбросана на миллионы километров. Вода чистейшая, прозрачная, лед можно со стеклом спутать... А ведь нам это совершенно не нужно, у нас богатство, за которое саудовский шейх или американский заводчик застрелились бы, на помойках валяется! Детишки драгоценными камушками играются, взрослые там их на килограммы меряют – а живут в сараях, туалет – кое-как яма продолблена в вечной мерзлоте... В нефти захлебнуться по уши можно целому континенту – так она разлита по тундре зловонными озерцами... Что говорить, варяги уже не помогли – остается звать новый мировой порядок, пусть он владеет... Лично я иду на встречу с агентом от американского посольства, хватит уже....
Ибрагим с ужасом поглядел на разгоряченного, бурно жестикулирующего Боруховского, но не удерживал его.
Ладно, иди! – сказал он после долгого молчания. Но только помни, что у тебя есть друг, татарин Ибрагим Фариханов, и если тебе понадобится...
Не понадобится – отрезал Боруховский, я давно все решил. Ничего нельзя изменить, поэтому я ухожу туда, где нет ни Вольдемара, ни избирательных комиссий, ни транснациональных корпораций.... Зато там есть природа ...и Б-г. В России Он много веков не живет... Прощай!
Не говори никогда «прощай»! До встречи! До свидания!
Фигура лже-дворника исчезала из виду, пока не превратилась в отдаленный силуэт. Московский дворик зажелтел фонарями. Листва почернела, небо стало темно-синим. Боруховский ушел. Ибрагим вспомнил, что пришло время намаза, достал коврик, расстелил его прямо на полу дворницкой и опустился на колени...
Боруховский пришел в здание посольства, где горело всего одно окно, и выложил все, что знал. За себя не опасался, территория посольства неподвластна российским законам, арестовать и выдать им нет смысла. Боялся, что не поверят и опять повезут к Ганнушкину. Хотя кой-какие сведения о Големе уже просачивались, и там нерешительно ждали – кто же, кто же найдет… Конечно, риск был – но Боруховскому уже не страшно. Будь что будет. Я готов к жертве, я отдаю отчет в вероятных последствиях… Он великолепно понимал: это предательство, измена, пешка по имени Российская Федерация навеки будет убрана с мировой шахматной доски тем, кто получил доступ к простенькому коду «бэт». Домик сложился, карты рассыпались. России теперь на самом деле нет, и слава Б-гу! Столько мороки с ней было!
Чай, кофе?
Нет, спасибо, ничего.
На его лице тщательно скрывалось незаметное напряжение. Роковая минута, когда все поставлено на кон и все зависит от неприметной мелочишки? Увы, встреча, которой он так ждал и так боялся, состоялась бледной, обыкновенной, неинтересной. Расписывать по большому счету нечего. А вдруг? – похолодело на сердце, но Боруховский справился.
Беседа получилась обстоятельной, он ссылался на Шейгица, что-то показывал, записывал адреса, вручил материалы, присланные Тугаем… Посол засветился лучезарной улыбкой. Какой успех! Это немыслимо! В сию же минуту можно проделать все по заранее подготовленному плану. Он немедленно звонит «наверх», получает согласие… Участь решена. Взамен предоставленной информации Михаил Борисович попросил политического убежища и возвращения зарубежных активов своей компании. Посол принес ему настольный глобусик и сказал – выбирайте! Глобус крутился, Боруховский зажмурился и ткнул пальцем куда-то в район пустыни Гоби. Монголия!
Уйду в Монголию! Благословенная страна!
Вот и поезжайте!
Месяца три спустя до Ибрагима дошли невероятные слухи, будто в Монголии экспедиция, отправленная палеонтологическим институтом за костями динозавров, наткнулась на странного человека, одиноко живущего в юрте посреди бескрайней пустыни. Ни кустика, ни ручейка, овцы, верблюды, бараны, перебегает с места на место табун диких лошадей Пржевальского с темной полосой шерсти на спинках, изредка прошмыгнет изжарившийся варан или круглоголовка с тушканчиком. И тут - замкнутый, неразговорчивый незнакомец. Кто он? Отшельник, нарочно удалившийся от людей? Пастух, охраняющий покой реликтовых лошадок? Или натуралист, готовящий репортаж для «Вокруг света»? Турист, погнавшийся за экзотикой?
Выглядел он как типичный европейский еврей, в импозантных маленьких очках, джинсах и трикотажном джемпере, но на кривоногой, низкорослой кобылке, в монгольской шапочке, с чашкою невообразимо гадкого местного напитка из кобыльего молока, трав и пряностей. Общаться с нежданными гостями он не пожелал, вообще не произнес ни единого слова, даже не разжал крепко сцепленные челюсти.
Ладно, буддистский монах-отшельник, давший обет молчания, мы тебя не тронем…- пообещал начальник экспедиции, живи как хочешь,… осмотрели и ушли в глубь гобийских песков.
Экспедиторы, конечно, читали газеты и признали в нем бывшего миллиардера и бывшего заключенного Михаила Борисовича Боруховского...











 Январь-февраль 2006г. Орел.