Римма

Дверь кабинета заместителя директора института по науке с шумом распахнулась и в проёме двери показалась молодая стройная блондинка. Её решительный и разъярённый вид не сулил хозяину кабинета ничего хорошего.
- Кто здесь по хозяйственной части..? – окончание фразы, дабы пощадить ваши уши, я опускаю.
- Слава богу, не ко мне! – с радостью подумал он, но посетительница и не думала удаляться. Успокоив её всеми имевшимися у него в арсенале средствами, включая стакан воды и разрешение выкурить сигарету на месте, замдиректора по науке попытался выяснить причину столь агрессивного поведения. Вопрос, с которым дама вломилась в дверь его кабинета, конечно был животрепещущим, но не находился в его компетенции.

Видимо, устав от бесконечных и бесполезных хождений по кабинетам, женщина просто-напросто потеряла терпение и не стала ограничивать себя в выборе выражений. Не женский мат у неё плавно вплетался в льющуюся с хрипотцой речь. На таком накале эмоций мой отец впервые познакомился с нашей будущей соседкой, и, войдя в её непростое положение, помог ей найти необходимый для обращения адрес.

Несмотря на невоздержанное и вызывающее поведение, нельзя было не отметить, как она была хороша собой. Светлые волосы с прямым пробором нежно обрамляли приятный овал лица, а огромные зеленоватые глаза смотрели на мир беспощадно, но с завораживающим обаянием.

Успокоившись, она рассказала свою историю. Римма оказалась матерью–одиночкой с двумя детьми. В двадцать два года, имея трёхлетнюю дочь, она, оставив ребёнка матери, ушла на фронт вслед за мужем. Муж её, молодой лейтенант, свежий выпускник военного училища погиб на фронте в первом же настоящем бою. Всю войну Римма прошла медицинской сестрой.
Нетрудно представить себе, что выпадало на войне на долю хирургической операционной сестры. Пять лет перед глазами только кровь, боль, смерть, потеря людей, ставших ей близкими.

Несмотря на всё это, утратившая любимого человека, потерявшая интерес ко всему, проводя дни и ночи у операционного стола, здесь на войне она постепенно приходила в себя и возвращалась к жизни. Окружающий мир начинал приобретать краски. А увидевший её однажды за работой один из военных начальников проявлял к ней нескрываемую симпатию. Он заметил в ней не только незаменимую медсестру, оказавшую ему первую помощь, но и красивую женщину. Она тоже увлеклась им, хотя он был лет на двадцать её старше, и постепенно их отношения из разряда дружеских переросли в личные.

 Она знала о нём всё, да он ничего и не скрывал. Знала, что в Москве у него жена и взрослые дети, что он их никогда не бросит, и когда закончится война, они не смогут быть вместе. Но там, на фронте каждый день мог стать последним, поэтому они не думали о том, что будет, когда наступит завтра, и не строили далеко идущие планы. Её не интересовало ни отношение окружающих к их связи, ни презрительное название, которым щедро одаривали доброхоты женщин, вступавших в личные отношения с военным начальством. Их называли ППЖ – «походно-полевая жена».

Она любила и была любима, а о дальнейшем думать не хотелось. Завершением их военно-полевого романа стало рождение сына Серёжи. Его незаконный отец, закончивший войну в чине генерала, дал сыну свою фамилию. А Римма после мыканья по госпиталям отвезла ребёнка к своей матери и продолжила военную эпопею. Когда закончилась война, её кумир-генерал вернулся в Москву к своей семье, а Римма - в Харьков.

Как участница войны, вдова погибшего лейтенанта и мать – одиночка с двумя детьми, она рассчитывала быстро получить жильё. Не знаю, сколько дверей кабинетов ей пришлось открыть, чтобы получить квартиру в ведомственном доме, принадлежавшем институту, но разрешение она получила. Ей выделили комнату с соседом, которую со временем она обменяла на две комнаты, правда в полуподвальном помещении в одном подъезде с нами.У неё, как и при первом её появлении, был хриплый прокуренный голос и грубоватые манеры. Соседи с ней особо близко не общались, зная её крутой нрав и владение матерным диалектом.

Римма начала работать в районной поликлинике и больнице, а дети Инна и Серёжа постепенно влились в детский коллектив нашего двора. Инна была старше меня , и мы с ней почти не сталкивались, а с Серёжей я дружила. Мы были ровесниками. Светловолосый и красивый, как мать, с мелкими веснушками на вздёрнутом носу, Серёжа нравился девочкам. И не одна стенка во дворе была исписана надписями, выполненными крупными буквами кем-то из наших сверстников, возвещавших всему миру, что « Эва + Серёжа = любовь». Но длилось это недолго, неожиданно появившись, Серёжа спустя пару лет уехал. Говорили, что его забрал к себе отец-генерал. Появился он уже, когда мы были в девятом классе, подросший и повзрослевший, в серо-голубой школьной форме.

В профессиональных качествах Риммы, как хирургической сестры, многие из соседей смогли убедиться на личном опыте: у неё были золотые руки, а сквозь внешнюю грубоватость и суровость при желании можно было распознать и золотое сердце. Мне она оказала незаменимую помощь, как профессионал и добрый человек в тяжёлый момент в моей жизни, связанный со смертью мамы.

Я впервые зашла к ней в дом, чтобы поблагодарить за сердечность и чуткость в отношении практически чужих ей людей. К тому времени она уже жила одна в двухкомнатной квартире в полуподвале. Старшая дочь Инна, успешно окончив школу с медалью, поступила на мехмат университета. Рано вышла замуж за подающего надежды физика, ставшего в последствии директором крупного научно-исследовательского института. Уехал в Москву к отцу навсегда и Серёжа.

Увиденное мною её жильё скорее походило на конуру. Плохо освещённое помещение, жуткая нищета и беспорядок. Всё в нём сигнализировало о горьком одиночестве его хозяйки. Рядом с обеденным столом на полу миска для собачьего корма, на столе горы журналов и газет. Я не помню времени, чтобы у неё когда-то не было собак, которых она заводила, думаю, чтобы скрасить своё вынужденное одиночество. Всегда громко с ними разговаривала, объясняя соседям, что они понимают её речь. Сколько было за наши годы у неё Шпунтиков, Джериков,Тимох и все любимые, накормленные и преданные!

За все эти годы я не видела, чтобы кто-то из детей или внуков навещал её, хотя при встречах на улице или в подъезде она много и охотно о них говорила. С выходом на пенсию Римма заметно померкла, приобрела затрапезный вид, не очень здорового и погруженного в свои заботы человека. Её светлые волосы потемнели и потускнели, глаза едва виднелись за толстыми диоптриями очков. Во рту почти всегда торчала сигарета. Одевалась она во всегда одинаково бесцветную безликую, старую одежду, из-за отсутствия то ли возможностей, то ли желания. Казалось, что она от тоски прикладывается к рюмочке тоже, хотя никто точно об этом не знал.

Тем не менее с соседями она была словоохотлива. Наш сын, в детстве обожавший собак, на этой почве подружился с Риммой. Они много беседовали, и их общение было обоюдно приятным, сыну были интересны люди, особенно такие колоритные личности, как Римма. А ей нравился развитой и любознательный подросток, а потом и мыслящий юноша.

Римма была в курсе всех важных событий, следила за происходящим в стране и мире. Задолго до перестройки определила своё отношение к власть придержащим и, не скупясь в выражениях, эту особенность она сохранила до старости, клеймила советскую реальность. А когда тема эмиграции начала витать в воздухе, говорила сыну, что у него в этой стране нет будущего.

Из стран эмиграции Римма отдавала предпочтение Америке и Австралии, Израиль - исключала, но не из-за отношения к евреям, а из-за неблагоприятной обстановки. Заподозрить её в нелояльности, оснований не было. Её воспитал отчим – еврей, которого она при случае вспоминала с любовью и благодарностью.

Перед самым отъездом в Израиль наш сын и невестка подобрали бездомного очаровательного длиношерстного котёнка, но взять его с собой мы уже не могли. Молодёжь переживала, выхода не было. Единственный вариант, пришедший в голову, как пристроить его, возник сам собой. Нужно отнести его к Римме, в её доброте сын не сомневался и не ошибся. И хотя Римма кошек не держала, но нашему сыну отказать не могла. Приняла с радостью и сказала, что котик останется ей на память о нём, когда он уедет.

Мы уезжали ранним утром в начале ноября 1992 года. Осенние харьковское небо проливало дождевые слёзы, провожая нас. У подъезда собрались соседи и друзья.

...В мои ранние израильские сны редко приходил мой дом, где я прожила почти всю прошлую жизнь. А последние годы я часто вижу во сне нашу тихую узкую, засаженную молодыми клёнами, улицу, и два серых пятиэтажных дома, смотрящих стеклянными глазами-окнами друг на друга. Вижу коричневую парадную дверь, крылечко, а на нём закутанную в бежевую пуховую шаль Римму, одной рукой прощально машущей нам, а другой - прижимающей к груди подаренного сыном серого пушистого котёнка.