Разбирательство

РАЗБИРАТЕЛЬСТВО

Внизу колыхалось тёмное небо, по которому сеть из облаков тянула багровую луну. Оседлав стул, мужчина без возраста скрестил на спинке худые руки.
– Отметьте, что я добровольно, – кашлянул он в кулак, – я к нашей встрече давно готовился…
– Ну-ну, – захихикали слева. – А кто за врача цеплялся? Пришлось придушить. И потом всю дорогу дулся: «О чём говорить с палачом…»
– Он поэт? – донеслось справа.
– Писатель.
Мужчина заёрзал.
– Ну да, палачом… А как же к вам обращаться?
– Зови меня Кривоед, – прозвучало слева. – А моего коллегу, – он замялся, словно указывая рукой, – Правосуд…
Мужчина упёрся подбородком в ладони. Его лунная тень вытянулась на потолке в острый угол.
– Всё вышло так неожиданно, я будто со сна…
– Надо же, – передразнили слева, – давно готовился, а теперь – неожиданно!
– И все так, – поддержали справа, – уже умерли, а всё думают, как выглядят.
Растерянно моргая, мужчина уставился в прозрачный пол, сквозь который обратной стороной щерилась луна.
– Ну, чего воды в рот набрал? – промурлыкали справа. – Расскажи, как провёл годы. И не торопись – у нас нет времени…
– У нас – вечность, – откликнулись слева.
Вздрогнув, мужчина развёл руками:
– Даже не знаю, с чего начать…
– Да хоть с последней минуты! Ты подумал: «Когда Пушкину было столько лет, сколько мне, он уже тридцать три года, как умер…» А тут появился Кривоед…
У мужчины заблестел пот, достав платок, он медленно промокнул шею.
– Так всё и было. Я подумал про Пушкина. И у меня возникло чувство, будто всё что я делал в жизни – делал без понятия, а всё что понял – к делу не относится…
Он смолк.
– Ну, продолжай, продолжай! – нетерпеливо раздалось справа. – Не заставляй клещами тянуть! Что до этого было? Раньше?
– Я перенёс инфаркт…
– Это несущественно.
Слева захохотали.
– Умирать – дело житейское! Давай лучше про любовь. Расскажи, как ты стал мизантропом…
– Мизантропом?
– Ну да.
Мужчина прикрыл рот ладонью.
– Ах, это…
И стал грызть ногти.
– Мне тогда сорок стукнуло… Возраст для мужчины критический…
– А для женщины?
Мужчина поморщился.
– …и я стал всё чаще спрашивать себя: любил ли меня кто-нибудь? А я? Нет, не все эти страстные романчики, пронафталиненное супружество и дети, которые смотрят тебе в рот, думаешь – слушают, а они куски считают. Я спрашивал, была ли в моей жизни бескорыстная, светлая любовь? Может, родители? Так ведь тоже своё тянули…
Он устало махнул.
– Странно, – шелестя бумагой, перебил Правосуд, – помнится, мать твоя всё убивалась: «Как теперь сыночек без меня останется, он же такой неприспособленный!»
Мужчина пожал плечами.
– А ты, значит, думал, она любила только своё иссохшее, дряблое тело и, как все старухи, говорила лишь о болезнях?
– Да так оно и есть! – вскочил мужчина. – Точнее, было…
– Ладно, оставим это… А жена?
– Что, жена?
– Разве ты не жалил её через десять лет брака: «Как можно спать с родственницей?» Не радовался, когда завела любовника? Ещё бы – такой козырь! Чему удивляться, что её на похоронах не было…
Мужчина опустил глаза.
– Какой скромный! А раньше другим был: «Невозможно противиться тому, что действительность всегда права…» Твои дневники?
Мужчина кивнул.
– «Есть, спать, размножаться… Быть выше этой программы – трагедия! Лучше, как звери, не рассуждать, проживая в природной кровожадности…»
У мужчины стала дёргаться шея.
– Себя-то к зверям не причислял. Пусть другие гнёзда вьют, мёд собирают… А теперь отмалчиваешься – боишься, как бы в тёмный чулан не заперли!
Мужчина вскинул голову.
– Ладно, чёрт с вами, делайте, что хотите… Да, я мизантроп! Эта жизнь – не жизнь, а сплошное враньё! И людей она делает хуже животных. Только притворяются людьми, а у самих ни чести, ни совести, ни любви, ни жалости. Одна только злоба и зависть…
– Вот разошёлся! – снова захихикали слева. – Обидели мальчика-с-пальчика, записали в неудачники…
– Да при чём здесь неудачник! Подумаешь, не получил признания… Ну, пусть меня Бог талантом обделил, из-за чего злобствовать? Мелко это, глупо… Я в искусстве не новичок, думаете, не знаю, как оно делается? Гениев-то больше, чем кажется, только, кто их помнит? Сто миллиардов по земле прошло, а сколько известно? Ну Гомер, ну Шекспир… Остальные, выходит, бездарности? А классики? Сегодня одни, завтра другие!
Он вытянул ладонь, которая легла на колено, как кленовый лист.
– А как я начинал! Думал, мысль сама по себе пуста, её нужно оречевить, оглаголить... Писатели для меня были пророки, я перед словом преклонялся, а вышло вон что…
– А что вышло?
– Будто сами не знаете – гадость вышла, мерзость…
– Это ты про заказные статейки?
– И про них тоже… А куда деваться – тело-то само по себе живёт…
Он посмотрел перед собой, точно в зеркало.
– А что, остальные шедевры создавали? Из их книг можно сложить вавилонскую башню… Пока живы, превозносят, а умрут – забудут всех до единого…
– С этого момента, пожалуйста, подробнее.
– Можно и подробнее…
Он уже успокоился, потёр руки, будто мыл под струёй воды.
– А что такое подробность? Бывает, слово опережает действие, бывает, наоборот. Как повествовать – у одних годы умещаются в строчку, у других обед растягивается на страницы…
Он встал, сделал несколько шагов, опять сел.
– А главное, мир с годами отступает всё дальше, оставляя наедине с воспоминаниями… Только можно ли им верить? Память подводит, воображение разыгрывается… Я вот в детстве застенчивый был. И решил у зеркала тренироваться – таращился до тех пор, пока отражение не отводило глаза. Так вот теперь мне кажется, что самого себя мне удалось переглядеть, а других – нет…
– Так оно и было.
– Да? А первый поцелуй? Как под её окнами до утра бродил…
– Выдумка! Она тогда рассмеялась: «Дырку в окне проглядишь!» И у тебя разболелся живот. А дома тебя выпороли, чтобы не шлялся по ночам…
– Вот значит как… А я по-другому в книги вставлял…
Он хмыкнул.
– Ну да Бог с ним! Вы, верно, знаете, что такое литература? Собрались сказочники, один говорит: «Рассказать про воров?» «Расскажи». Он начал: «Собрались воры, один говорит: “Рассказать про царей?” “Расскажи”. Он начал: «Собрались цари, один говорит: “Рассказать про сказочников” “Расскажи”» Так всё и тянется – кивают друг на друга, обещают… А истории-то и нет! Кажется, вот-вот начнётся, ждёшь её ждёшь, а получается одна бесконечная отсрочка…
Он почесал затылок.
– И вы мне допрос устроили, разоблачаете… А что я могу рассказать, если сам про себя ничего не знаю?
Он повернулся спиной.
– Я, когда писать начинал, думал, жить кого научу. А с годами дошло, что книги учат только тех, кто их не понимает. Таких же простаков, как и я… У остальных-то от взгляда зеркало трескается!
Он погрозил пальцем. Зацепив ножки ботинками, стал раскачиваться на стуле.
– Нет, что ни говори, а мир – это пустыня с кактусами. Поначалу вырубаешь в надежде расчистить себе место, но они лезут, кусают, жалят, пока не раздерут в кровь. И тогда приходится, скорчившись, ползать на коленях… Только шипы с иголками всё равно доконают, так что каждый на свете примерит терновый венок…
– Да он философ, – заметили справа.
– И давно… – прогнусавили слева. – Вот что писал в школьном сочинении: «Просыпаясь утром безнадёжно дождливого дня, мы силимся сдвинуть глухую плиту, придавившую нас. Но тщетно. У каждого свой день, у каждого свой дождь. Нам только кажется, что мы одинаковые, что исполняем один танец, сочиняя мелодию, которая у всех одна. Твоё тело – не моё тело, и твоя музыка – не моя музыка. И сплетённые общими движениями, которые у каждого свои, объединённые текущими по окну каплями, которые тоже у каждого свои, мы лишь потому и можем двигаться вместе, что никого не видим, кроме себя, и никого не слышим, кроме себя; и медленно выгорая в одиноком танце, корчимся от чудовищного расхождения наших движений…»
Ты, может, и сейчас под этим подпишешься?
Мужчина курил, забывая стряхнуть пепел, и тот полз к пожелтевшим от никотина пальцам.
– Порой глядишь на всё будто из космоса – и куда катимся? Раньше хоть от церкви отлучали, теперь – от телевизора…
Он сплюнул.
В тишине заскрипели кресла.
– Неплохо держится, – прошептали справа.
– Вот и забирай себе…
– Так он же по твоей части…
– Да что ему у меня делать? Он везде лишний…
Стало слышно, как падают звёзды.
Мужчина не выдержал.
– И куда меня теперь?
– А назад не хочешь? Снова станешь ребёнком, будешь смотреть на дождь?
Мужчина покачал головой.
– Может, подскажешь, как всё это улучшить?
Мужчина смял сигарету и стал пристально всматриваться под ноги. Внизу колыхалось тёмное небо, и багровая луна, словно гигантская раненая рыба, билась в сети из облаков…




Февраль 2006 г.